Текст книги "Оберег на любовь. Том 1"

– Не то, чтобы очень… – слабым голосом придавленной мыши пискнула я.

Мне действительно сейчас было не до еды.

– Обычно у меня в лодке НЗ имеется. А сегодня как назло – ни крошки. Так лопухнуться! – горько сокрушался мой друг. – Ничего. Завтра исправлюсь. Клянусь!

На этих словах его торжественного обещания я наконец-то разглядела таинственную точку. Позолотой отливал купол, возносящийся над тополевой рощей, окружающей церковь. Как только солнцу полностью удалось вырваться из плена облаков, его лучи попали на сусальное золото, маковка вспыхнула и засияла на всю округу, как добрый знак для всех. Но в первую очередь, конечно, для нас. Значит, завтра мы опять встретимся! Мир предстал для меня в ином свете. В глазах все заплясало от немыслимой радости: и пенистые брызги от весла, и несметные зеркальные зайчики, отражающиеся от солнца на воде, и само светило в нереально голубом после грозы небосводе. Вот оно, состояние абсолютного счастья!

На всякий случай – вдруг не так поняла – я набралась храбрости и, дрожа от волнения, уточнила:

– Леш, а мы правда завтра увидимся?

– Железно. Устроим настоящий поход по реке. И трусиху Соню с собой возьмем. Вдвоем уговорим как-нибудь. И друзей ваших закадычных, братцев-кроликов, прихватим, если пожелаете. Я вас такой вкуснющей ухой накормлю…

Леша говорил и говорил. Кажется, он пребывал в той же эйфории, что и я сейчас. Мне было все равно, в каком составе будет проходить завтрашняя встреча, равно как и то, где она состоится, и чем мы там будем угощаться. Я слышала только милый сердцу голос, а мой рот сам собой растягивался до ушей, как у весельчака Буратино, которого мы вместе вспоминали накануне. Вслух я ничего не произносила, затаилась, боясь спугнуть своей отчаянной радостью удачную развязку, в общем-то, тупиковой ситуации. Мне вдруг страшно захотелось погрызть Лешиных походных сухарей. Значит, опять все хорошо!

Алексей что-то мне втолковывал. Просветленное лицо выдавало огромное облегчение, точно тяжелый груз свалился с его плеч. Он был необычайно оживлен и деловит, рассказывал о дочке и строил планы на завтрашний день.

– Поверь, Полина, у меня богатый опыт по откармливанию капризных детей. Помнишь «он ел с ладони у меня»? Так это про мою Сашку. Моя доча питается исключительно из папиных рук. Песни, пляски, басни, вплоть до акробатических этюдов – чего не сделаешь, чтобы ребенок был сыт и весел… – он как-то тепло усмехнулся, чуть помедлил, задумавшись о своем, и бодро продолжил: – Тонкое дело – детское питание, здесь подход нужен. И почему они за столом вечно выпендриваются и вьют из родителей веревки? Предупреждаю, завтра держитесь! Будете у меня как миленькие лопать все подряд. И не вздумайте, как Сашка, привередничать…

Леша, дорогой, ни за что не буду выпендриваться, привередничать и вить веревки – буду белой и пушистой, как та милая кошечка на картинке, что висит у нас дома над обеденным столом. Из-за этого кроткого создания, свернувшегося клубочком в корзинке, мы на кухне уже два года старый календарь не выбрасываем. Сейчас я была согласна на все, только бы до завтрашнего дня ничего не изменилось…

О, как приятно лелеять мечту о будущей встрече и восторгаться поступком Алексея: «Какой же он молодец! Так славно все придумал…»! Глупая, тогда я еще не представляла, чего стоило прямому парню принимать любое решение, связанное со мной. Мне не под силу было даже вообразить, как трудно ему перешагивать через самого себя, и ту страшную ломку, что происходила у него в душе всякий раз.

А мы были уже совсем близко: я рассматривала наш берег, щурясь от солнца из-под ладони. Все тот же золотистый нагретый пляжный песок, та же сочная зелень на поляне, тот же белый волейбольный мячик на фоне лазоревого неба, те же белесые ивы. Там, в зарослях, пряталась наша лодка еще совсем недавно. Нет, пожалуй, давно – в прошлой жизни.

Издалека мне казалось, что мяч неведомым образом завис в воздухе. Может быть, с тех пор, пока мы отсутствовали, жизнь на берегу остановилась, как в игре «Замри – умри – воскресни»? В нее частенько играют ребятишки в нашем дворе и орут так, что их пронзительные голоса, выкрикивающие то ли команды, то ли заклинания, потом еще долго звенят в ушах. Наверное, стоит нам с Лешей только ступить на берег, все живое очнется, и карусель жизни завертится снова. Подумать только: здесь, на пляже по-прежнему ровно и безмятежно, а у меня за этот краткий миг вечности все поменялось кардинально!

Когда мы покидали лодку, я засуетилась и только в последний момент вспомнила о куртке.

– Ой, чуть в твоей штормовке не ушла, – оправдывалась я, поспешно стягивая и передавая вещь Алексею.

– Можешь оставить себе. Тебе очень идет.

– Я и вправду с ней уже сроднилась. Безумно жаль расставаться, – пошутила я.

– Мне тоже, – сказал Алексей и отвел глаза.

Он не шутил.

Голые ноги ступили на сушу и почти сразу ощутили жар раскаленного песка. Похоже, здесь и дождя-то не было. Ого… горячо-то как! Хоть бери куриные яйца, зарывай их в песок да пеки: за секунду, наверное, сварятся – при такой-то температуре. По нагретым деревяшкам кривых ступеней я взлетела наверх, обжигая себе ступни.

На поляне народ заметно рассосался. Уже не было ни счастливой семейки с малышом, ни разбитной компании картежников, ни крикливых теток. Верная моя подруга Соня без меня особо не скучала. Свалив свои вещи: очки, полотенце, книжку, шляпу из газеты – в небрежную кучу на покрывало, она увлеченно играла в волейбол, стоя в кругу компании, состав которой уже полностью обновился. Прежним остался только белый мяч. Завидев нас, Сонька что-то бросила на ходу своим товарищам по команде. Ее место тут же заняла длинная нескладная девочка. По росту она больше подошла бы для профессионального баскетбола.

Соня укоризненно покачала головой и молвила:

– Я уж думала тебя искать.

– Не ври. Ничего ты не думала, а очень мило проводила без меня время.

– Ну, хорошо. Только начала подумывать. А потом вижу, вы уже и подплываете. Поль, а что это за рванина на тебе была одета?

– Какая еще рванина?

– Ну, или зипун какой-то. Издалека я не очень разглядела.

– Это Полинина вторая кожа, – весело вставил Алексей, подошедший к нам незаметно, и дружелюбно ей улыбнулся.

Но Соня не удостоила его вниманием.

– Знаешь, в той стороне так громыхало! – обращалась она исключительно ко мне. – Здесь даже дачники все перепугались и разбежались. Но гроза прошла мимо. Так только, зря попугала народ, да три капли дождя на землю упало.

В момент, когда Соня невольно напомнила про грозу, про нашу с ним удивительную грозу, Алексей словно удерживал меня говорящим о многом взглядом, а потом с трудом отпустил:

– Ну что ж, девочки. Рад был с вами познакомиться. Идите домой. Вам пора. Завтра увидимся.

И мы пошли…

А я впервые почувствовала, как под сердцем, словно отколовшись от огромной холодной льдины, образовался крошечный осколочек непривычного мне беспокойства, давящий, как заноза.

Глава 11. Жаркий ветерок

Тетя Люся, золотой человек, только чуть-чуть нас пожурила.

– Девчонки, ну где вы ходите? Времени уж почти шесть, а вы еще не обедали. Идите, перекусите, а потом отдыхать.

Ага… Будто мы, торча весь день на пляже, уработались в доску. В Соньке нежданно-негаданно проснулась совесть.

– Мам, ну ты насмешила. Да для нас час отсутствия на твоих плантациях – уже подарок судьбы, а мы, считай, целый день на речке прохлаждались. Сама-то, поди, не присела?

– Да когда? После обеда только на минутку, было, прилегла, вдруг почудилось: гроза начинается. Встала, чтобы теплицу прикрыть, и опять за ягоду. Закончится она, окаянная, нынче иль нет?

Чувство вины остро заявило о себе. Припомнилось, что я здесь, в общем-то, на дармовых харчах. А кому же хочется ощущать себя нахлебником?

– Теть Люсь, вы только скажите, что нам делать. Мы без еды и отдыха вполне можем обойтись, – заявила я, испытывая одновременно зверский голод и искреннее раскаянье.

Действительно, нечестно получилось – пока одни вкалывали, как проклятые, другие беспечно развлекались на берегу. Почему-то в качестве яркого примера праздного времяпровождения мне представлялась исключительно Соня: лениво развалившись на травке, она запросто трескала клубнику и нахально повелевала близнецами. Меня в этой сцене безделья не было.

– Ну-ну. Прямо, две верблюдицы, ни еды, ни питья им не надо, – усмехнулась садовница, вытаскивая из кармана безразмерных штанов бутылку с нагретой мутноватой водой и делая жадный глоток.

– Фу-у-у, как я угорела!

Голая рука с закатанным до локтя рукавом, безжалостно изгрызенная мошкой, c лепехами свежих укусов, смахнула пот со лба, а ее хозяйка распорядилась:

– Нет уж, девчонки, сейчас перерыв. Потом, попозже мне поможете. Огурцы надо полить да кусты. Ветерок сегодня – и тот жаркий. Бедные растения. Даже вон яблоня уши повесила от зноя.

– Мам, а когда тогда? – несуразно спросила Соня, запустив в меня недовольный взгляд.

Видать, мои жертвенные инициативы совсем ей не понравились, особенно та, что касалась добровольного отказа от еды.

– Как жара спадет. А то смотрю, подгорели все-таки, как пить дать – болеть будете… – констатировала женщина с нотками огорчения и досады на нас, непутевых, объективно оценивая масштабы солнечных ожогов с материнской точки зрения.

Не надо было быть ясновидцем, чтобы прочесть ее мысли: «Вот ведь говорила им, паршивкам!» было написано у нее на лице. Она еще повздыхала и, как обычно, ушла хлопотать в огород.

Жара спадать не спешила. Мы остались на кухне вдвоем, устроили хороший сквознячок, распахнув настежь все открывающиеся створки, поставили зеленый эмалированный чайник на плитку и стали разогревать еду.

– Ну что, подруга, давай, колись, – строго приказала Соня. – Приставал?

– Кто?

– Кто-кто. Дед Пихто. Пока тебя не было, я такого наслушалась от теток!

Она вмиг перевоплотилась в одну из давешних бабенок, кажется в ту, что имела фигуру, напоминающую опару для теста, и противнейшим визгливым голосом передразнила ее очень похоже: «Совсем совесть потеряли. И не боится… Думает, жена не узнает… Люди добрые, глядите-ка, семейных мужиков на сладкое потянуло».

Сонька выпятила грудь вперед, ноги расставила слоном, руки в боки. Своей позой она напомнила мне росомаху, приземистую и неуклюжую. Ну а лицо – чисто змеюка подколодная. Я даже зааплодировала, подивившись актерским способностям подруги:

– Ну, ты даешь! Вылитая ехидна. Да знаю я все про твоих теток. Сама же мне говорила: «трендеть да нести ахинею с утра до ночи – их главное занятие». Но, Сонечка, миленькая, не уподобляйся хоть ты им.

– А как же Гумберт Гумберт? Все девчонки только о нем и говорят.

Ну, подруга дает! Нашла, с кем Алексея сравнивать. Знаем, читали. Этот мутный товарищ с двойным именем и двойным дном был без ума от малолетних девочек. Похотливый сумасшедший маньяк. К тому же старый.

– Дура ты, Соня, – возмутилась я до глубины души, будто оскорбили лично меня, и выступила с пламенной речью: – Неправильно все понимаешь. Леша замечательный парень. Он чистый и открытый. А я тебе не Лолита, запомни!

– Ого! Уже просто Леша? Уже и порвать за него готова. Ничего себе! Видала я твоего «чистого». И каким взглядом он тебя пожирал, когда вы прощались, тоже видела.

– Как тебе не стыдно! Ты же совсем человека не знаешь. У нас с ним, у нас с ним… – я силилась подобрать слова так, чтобы Соня поняла: – Духовное родство!

– Скажи еще, платоническая любовь. А сами, поди, упали в мягкие мурава и слились там в тесных объятьях, – откровенно издевалась надо мной непробиваемая подруга.

Что ж, о платонической любви я имела представление. Чтобы постичь тонкости данного понятия, вовсе не обязательно было собираться на квартире у Светки. В нашем доме было тоже полно умных книжек. И про Платона, и про эту самую любовь… Из них я знала, что это – возвышенные отношения, как раз без всякого намека на мураву, тесные объятья и поцелуи. Потому с вызовом заявила:

– Если хочешь знать – именно! Платонические!

– Ладно, ладно, остынь, – дважды погладила она меня по дрожащей от возбуждения руке, – смотри-ка, как тебя потряхивает. Неужели все так серьезно?

Ее ровный голос и сочувствующий взгляд широко открытых зеленых глаз немного остудил меня, и я выдохнула:

– Ой, Сонька. Я сама еще не знаю, что это. Нравится он мне. Сильно нравится! Мне даже кажется – я без него умру.

Мы сидели на летней кухне, ждали, когда закипит чайник, говорили вполголоса, и я впервые призналась Соне, да и самой себе, в самом важном открытии сегодняшнего дня.

– Сонечка, прошу тебя, пожалуйста, поедем завтра с нами кататься, и ты поймешь, какой Алексей отличный парень. Таких удивительных людей, как он, я еще в жизни не встречала. Ты сама убедишься: он хороший.

– До завтра еще дожить надо, – по-стариковски проворчала подруга, на этот раз преобразившись в мудрую Генриетту, – когда эдакие страсти-мордасти вокруг кипят.

Неслышно вошла тетя Люся, и мы дружно умолкли. Соня незаметно от матери поднесла палец к губам, что означало: «Молчок! Разговор между нами». Будто я какая-нибудь безмозглая курица, и сама не понимаю степени секретности состоявшегося диалога. Я и без нее знала: теперь у нас есть настоящая тайна, которая и впредь будет будоражить наши девичьи сердца, баламутить кровь и не оставит в покое ни меня, ни Соню.

В тот же вечер, когда мы закончили поливку огорода, тетя Люся, переодевшись в чистый сарафан с оборками, повязав дежурную косынку все в ту же крапинку, только свежую, еще со стрелками от утюга, и, поменяв свои дурацкие калоши на относительно приличные «дачные» босоножки, – хотя эмаль на них тоже порядком потрескалась, а местами уже и облезла, – мимоходом сообщила:

– Девчонки, я на минутку в контору сбегаю. Кому-нибудь из наших попробую дозвониться.

Соня стала возмущаться:

– Оно тебе надо? В кои веки в отпуске… Я бы на твоем месте отдыхала себе и ни о чем отягчающем даже не думала.

«Ой ли? – с ехидцей прокомментировала про себя я ее высказывание. – Тебе только дай волю. Окажись ты, подруга, на месте матери, пеклась бы о своих коллегах на полную катушку. Как пить дать – каждый день бы названивала да доставала всех своей неутомимой заботой».

– Бросила их всех на произвол судьбы. Душа болит, как они, болезные, там без меня, – жаловалась женщина, держась за сердце и поправляя оборку сарафана, покоящуюся на высокой груди.

Мне кажется, она не столько переживала, сколько играла любимую роль. Роль простой крестьянки, застопорившейся на минутку у околицы, чтобы поделиться с окружающими самым наболевшим. Только что в ее исполнении мы прослушали деревенские «страдания».

– Если хочешь знать, незаменимых людей у нас нет! – торжественно заявила дочь и с назиданием помахала перед носом матери перстом.

Человек со стороны сейчас точно усомнился бы, которая из этих двух рыжеволосых особ более умудрена жизнью – настолько убедительна была Сонька в роли наставницы. Людмила Ивановна возразила, но как-то мягко, совсем не настаивая на своей точке зрения:

– Ну что ты, дочь. Кто ж меня моим мужичкам заменит…

– А можно мне с вами? – вдруг вырвалось у меня.

– Что, Полиночка, уже соскучиться успела по своим? – заметно напряглась хозяйка, а я без труда распознала скрытый подтекст ее вопроса: «Разве тебе у нас плохо?».

Я поспешила ее успокоить.

– Просто узнать хотела, как там у них дела…

– Молодец. Правильно, что о родных беспокоишься.

Похвала была абсолютно незаслуженной. Если честно, мой спонтанный порыв был вызван единственным желанием: звякнуть Кольке и извиниться. Меня по-прежнему мучила совесть, что поступила с парнем по-свински. В принципе, и с мамой тоже не мешает поговорить. Пора уж блудной дочери и отметиться.

– Полина, раз уж ты со мною, не в службу, а в дружбу – заскочи-ка на кухню, собери пряников да конфеток. Надо хоть чем-то дядю Васю задобрить.

В пластмассовую хлебницу, имитирующую плетеную корзинку, я положила несколько мятных пряников и горсть «Раковых шеек», что были куплены к чаю в дачном магазине. Образовавшуюся горку я накрыла чистым кухонным полотенцем с вышитыми красными петухами. Получилось мило и довольно эстетично.

Прихватив гостинец, мы втроем отправились звонить. Так вышло, что я «упала на хвост» тете Люсе, а за нами прицепилась и Сонька.

Дом сторожа, по непонятным мне пока причинам названный Людмилой Ивановной важно – «конторой», стоял первым по счету сразу на въезде в дачное общество «Авиатор». Я обратила на него внимание еще в первый день по приезду, поскольку пройти мимо и не заметить внушительное строение было невозможно. Большущая деревенская изба выделялась не только размерами, но и своей простотой на фоне соседствующих дач, которые, напротив, без выкрутасов и архитектурных излишеств не обошлись. По масштабам хозяйства – большому дровянику, под завязку забитому березовыми поленьями; гигантской копне сена, с воткнутыми в нее вилами, горой возвышающейся за забором; по стайке белых кур, роящихся у ворот – можно было догадаться: в этом доме поселились основательно и живут безвыездно круглый год. Поблизости, на взгорке, стоял большой фанерный щит, служивший доской объявлений: бумажки всех мастей и размеров были как попало налеплены одна на другую, и от них пестрело в глазах. Лишь одно объявление с достоинством красовалось среди прочих и отличалось высоким художественным исполнением. «Завтра Праздник урожая!» – сообщалось на ватмане большими буквами. Они были выполнены с большой фантазией, будто составлены из осенних листьев. Надпись обрамлял богатый, символизирующий изобилие орнамент, в который вплелись синий виноград, янтарные груши, розовые яблоки и разные овощи, отборные на вид. Тонкая работа. И, хотя гуашь уже заметно поблекла от времени – праздник-то отгуляли еще в прошлом году, снять этакую красоту, видно, до сих пор ни у кого рука не поднялась.

На воротах сторожевого дома висела табличка с профилем пограничной овчарки и с грозным предупреждением: «Осторожно! Собака кусается», заведомо обрекающая на неприятности всякого входящего. Встреча с неизбежной опасностью меня испугала, а Соню наоборот – раззадорила. Она хитро посмотрела на наши с тетей Люсей растерянные лица, решительно повернула тяжелое чугунное кольцо, дверь со скрипом отворилась, и мы вошли.

Огромная псина с разодранным ухом, вся в клочьях да в колючках, как ошпаренная выскочила из будки, натянув цепь до предела, продемонстрировав нам ее максимальную длину, и захлебнулась лаем. Я невольно метнулась обратно к калитке, а Соня ласково позвала:

– Кузя, Кузенька, не бойся. Это мы.

Не бойся… Смешная, ей-богу. Будто это исходящее на лай чудовище можно было смутить нашим жалким видом. Своей мощной шеей, квадратной башкой и агрессивностью собака напомнила мне скорее злющего ротвейлера из нашего подъезда, при встрече с которым все соседи вынуждены перемещаться по стеночке, чем интеллигентную овчарку из клуба служебного собаководства, что была представлена на табличке.

Поразительно, но, заслышав свою кличку в исполнении елейного девичьего голоска, барбос вдруг опомнился: собачье сердце дрогнуло и растаяло. Настроение пса вмиг поменялось на диаметрально противоположное. Смирившись с вторжением чужаков на свою территорию, грозный страж гостеприимно замахал хвостом. Мне показалось, что «овчарка» даже улыбнулась. Естественно, не всем, а только избранным. То есть – персонально Соне.

Остальные обитатели двора не удостоили нас вниманием. Симпатичная белая козочка с вертикальной полоской на лбу продолжала лениво жевать листья смородины. Черный гладкошерстный котенок, свесивший хвост с забора, чуть-чуть приоткрыл маленькие слезящиеся глазки, скользнул по нам равнодушным взглядом, провожая к дому, и закрыл их обратно.

– Главное – не показывать вида, что струсили. Видите, Кузьма не хотел нас пускать, но только учуял, что мы его ни капли не боимся – сразу взад пятки. А все потому, что ко всякой твари нужен подход, – поучительно изрекла Соня, великий знаток собачьих повадок, зачем-то обозвав друга человека тварью.

На лай вышел на крыльцо дед, своей угрюмостью, обветренным лицом и бородищей напомнивший мне то ли отшельника, то ли полярника. Людмила Ивановна направилась к нему договариваться, а мы пока что топтались поодаль.

– Земли-то, земли! Больш-а-а-а-я усадьба, – невольно растянула я окончание, оценивая масштабы территории, вмещающей в себя многочисленные сараюшки, стайки, гараж и огромный огород, плавно переходящий в бескрайнее картофельное поле.

– Еще бы, – тихо сказала Соня, давая мне понять, что здесь выступать с речами не принято, и зашептала, посвящая меня в местный уклад жизни: – Здесь люди, можно сказать, натуральным хозяйством живут. Дядя Вася – сторож, он же по совместительству вечный председатель, и дочь его, Катерина, уже женщина в возрасте. Она – бухгалтер, взносы с садоводов собирает, ее все здесь уважают… А ты как думала? Считай – самый главный человек в обществе. Ну и детей Катерининых, конечно, целый выводок. В общем, семейство всегда на посту, и зимой и летом.

– А жена у него есть?

– Нет. Тетя Гутя, сторожиха, лет уж как семь померла.

Тут подруга склонилась ко мне еще ближе и поделилась видимо давно мучавшим ее вопросом:

– Никак только в толк не возьму, что он за мужик такой: строгий или жадный? Либо просто очень вредный. В общем, Полина, сама увидишь. Еще не факт, что он даст вам позвонить.

Позвонить нам разрешили. Как только тетя Люся протянула старику корзинку, накрытую многообещающей нарядной салфеткой, морщинистое лицо его расправилось и просветлело. Даже борода обмякла, а то стояла, как тяпка, колом. Сам процесс передачи подношения мне напомнил ритуал вручения хлеба-соли, с одной только разницей, что каравай вручался не гостье, а наоборот – принимающей стороне. При этом гостья еще и кланялась в пояс хозяину. После свершения таинства они, вполне довольные друг другом, удалились в дом.

– Похоже, батюшка дозволили, – сыронизировала я.

– Похоже, договорились… Пошла. Сейчас дозвонится на свою голову. Выдернут, как пить дать – выдернут, – переживала Соня, нервно теребя пуговицу на платье, и ревниво жаловалась: – Прямо жить не может без работы да без коллег своих беспомощных.

– Так это ж хорошо, когда на работу тянет. Моя, например, говорит: «Век бы не видеть этой мудреной аппаратуры, о которую мозги сломаешь». А ночные смены вообще ненавидит. Может, у них атмосфера в коллективе не такая теплая, как у твоей, поэтому она туда и не рвется? – предположила я.

– Определенно, атмосфера нездоровая, – безапелляционно заявила Соня и грубо обобщила: – Все ясно, как день. Сама же говорила, что у них коллектив чисто бабский. При таком раскладе на работе всегда один сплошной гадюшник!

Мне показалось, что подруга излагает не свою точку зрения. Просто где-то нахваталась чужих мыслей, и теперь ее заносит.

…Моя мама работала на Центральном телеграфе. В ее цехе – он назывался «тональным», – напичканном сложнейшим оборудованием, действительно трудились одни женщины, инженеры связи. Однажды был случай. Мама ждала гостей и нам с сестрой объявила: «Придут девочки с работы». Ира, тогда еще трехлетняя, настроилась на приход подружек с косичками и бантиками, с которыми можно будет весело играть. «Ну, Ирочка, беги, встречай своих долгожданных», – сказала мама, подмигивая мне, когда раздался звонок в дверь. Ирка вприпрыжку побежала открывать. Разочарование моей сестры не передать словами. На пороге стояли обещанные «девочки», младшей из которых было лет под сорок, а старшей, наверное, все шестьдесят. Реву было…

Я недолго говорила с мамой. Дядя Вася стоял над душой. И нудил, и ворчал, и бубнил: «Телефон служебный, надолго не занимай. Могут позвонить из заводоуправления. Зачем мне из-за вас лишние неприятности?».

Из какого такого управления? Кем тут на дачах управлять? Тем более, уже вечер.

– Да я всего на минуточку. Мне только два слова сказать, – оправдывалась я, придавленная его тяжелым взглядом и самой обстановкой.

Тесная комнатенка, где красовался древний эбонитовый аппарат, и вправду имела вид конторы, в которой уж все давным-давно быльем поросло. Стол был завален пожелтевшими бумагами. К стене кнопками председатель пришпилил плакаты, агитирующие всех на борьбу с вредителями, протоколы общих собраний и графики полива, наверное, десятилетней давности. Пыльные счеты с замусоленными деревянными костяшками висели здесь же на гвоздике.

– Хорошо, девочка. Только предупреждаю: недолго, – милостиво разрешил дядя Вася, чуть подобрев от моей неуверенности и, скрепя сердце, покинул служебное помещение.

Колька оказался дома, видно, вырыл уж свой погребок в огороде.

– У телефона, – важно ответил он.

– Приветик. Это Полина.

– Ну, здравствуй, звезда моя! Что ж ты так резко меня бросила? Покинула неизвестно на кого.

– Ну, прости ты меня, дуру дурацкую. Это все Соня. Налетела, как коршун, скрутила, увезла.

– Да в курсе я, в курсе, что вы теперь на дачах обитаете. Маменька твоя со всеми потрохами тебя сдала. Станция еще ваша как-то хитро́ называется: то ли Ряска, то ли Осока, то ли Камышовка.

– Вообще-то, Кувшинка.

– Ну, вот видишь, помню! Я и говорю, что-то с болотиной связано.

– Колечка, миленький, меня тут торопят, поэтому долго говорить не могу, – прикрывала я трубку рукой и воровато оглядывалась по сторонам.

– Погоди-ка. Не гони. Ответь мне: солнце, рыбалка на вашем болоте какая-никакая есть?

Я вспомнила о близнецах и ответила расплывчато, еще не понимая, к чему он клонит.

– Не знаю. Знакомые парнишки рыбачат где-то на озере. Только это, кажется, далеко. А здесь… Так-то, вроде, народ с удочками ходит.

– Вот и ладненько. Как, бишь, ваше общество называется?

– «Авиатор». А что?

– Да вот, думаю, не рвануть ли мне к вам?

Я замялась.

– Даже не знаю, Коль. Надо, наверное, у Сониной мамы спросить. По-моему, она никого особо не ждет.

– Будь проще, Полина. Нам ли разрешения у мам спрашивать? Или мы с тобой не самостоятельные люди? Ты адресок-то, детка, мне продиктуй, – настаивал мой собеседник, подражая герою какого-то фильма, – так, на всякий пожарный случай. Вдруг надумаю с визитом к вам нагрянуть.

– Соня! Иди сюда, – заорала я не своим голосом, да, видно, так беспардонно громко, что в избу сразу прискакал сторож, – тут Николай хочет кое-что у тебя спросить.

К дяде Васе вернулся облик хмурого рака-отшельника. Он одарил меня взглядом без любви.

Соня выхватила у меня трубку.

– Как с электрички сойдешь, топай по ходу поезда, вдоль бора. Сначала будет «Авангард» – это сады театрального общества. Иди мимо. Тебе туда не надо… Тебе надо в «Авиатор», а не в «Авангард» – понял?

А я подумала, что Кольке бы как раз туда и надо. Он точно бы пришелся артистам ко двору.

– …как завидишь вывеску над аркой: синие крылышки, скрещенные с пропеллером, как у летчиков на погонах, – в нее и заходи, – в доступной форме разжевывала Соня, будто Колька слабоумный какой или совсем читать разучился.

Пока она болтала, я торчала рядом, не зная, чем смогу еще пригодиться, и испытывая страшное неудобство от сверлящего сторожевого взгляда.

– Карандаш есть? – спросила девчонка у трубки и строго скомандовала: – Давай, быстро записывай. Брусничный переулок, десять. Дом с мансардой. Какой еще флигелек? Нет у нас никакого флигелька. Не морочь голову. Давай приезжай. Как-нибудь без флигелька обойдешься. Все. Пока.

Когда мы прощались, дядя Вася вдруг неожиданно выдал:

– Может, погодите уходить-то. Чайку бы вместе пошвыркали, – брови при этом оставались нахмуренными.

Вот тебе раз! И вправду – непредсказуемый тип. На лице Людмилы Ивановны мелькнула растерянность.

– Нет-нет, спасибо, Василий Савельевич, за приглашение, но мы лучше пойдем. Поздно уже, – вежливо отказалась она, явно не ожидавшая от хозяина такого гостеприимства, и спросила уже на выходе: – А ваши-то все где?

– К младшей Евдокии погостить уехали, в Карасевку, – буркнул он. – Ладно, идите уже. Мне еще корову доить.

…На дворе сгустились сумерки. Зажегся свет в домах. Еще один шумный дачный день ушел в историю. Вечер принес людям долгожданную свежесть, тишину и умиротворение. Светлая печаль накатила и на меня. Заглядывая во все окна подряд, я пыталась вычислить дом Алексея. Может, вон тот, с тюлевыми занавесками и птичьей клеткой на веранде? За шторами маячит чей-то мужской силуэт. Вдруг это он? Сидит себе на кухне, читает или радио слушает. Про меня и думать забыл. Нет, скорее – тот двухэтажный с флагом военно-морского флота на крыше и с корабельной рындой на воротах. Я даже на цыпочки приподнялась, чтобы понять, кто это там ходит за забором. Неужели мой капитан? Сердце замерло. Эх, увидеть бы его, желанного, хоть краем глаза. Неожиданно морской колокол звякнул, калитка распахнулась, и из нее выкатился пузатый дядька в тельняшке, похожий сразу на всех капитанов из отечественных мультиков про море.

– Здрасте, Людмила Ивановна. Что, на вечерний променад? – добродушно разулыбался он, сверкнув в полумраке золотой фиксой.

– И вам вечер добрый, Георгий. Променад, говорите? Можно сказать и так. А вообще-то – просто гуляем да воздухом дышим.

– Я бы тоже с удовольствием прошелся, да одному как-то неохота. Моя-то уж десятый сон видит. Накувыркалась за день.

Вот так капитан! Хотя, кто его знает – может, у него под кроватью якорь запрятан? Пухлым облаком в тельняшке тут же представилась мне жена Григория. Она сладко спала на перине и на бигуди.

Нет. Пожалуй, слишком сложно из целой улицы домов угадать жилище человека, если знаком с ним всего один день. Возможно, Алексей вообще живет на параллельной «авеню», а я тут размечталась… Спрашивать Соню я не стала, хотя она вполне могла быть в курсе. Мне было достаточно знать, что в любом случае – Леша где-то совсем рядом. И это было волшебно.

Дома нас ждал сюрприз. На ромашковой клеенке что-то белело. Подскочив к столу, Соня вскричала:

– Мама, мама, гляди, что Генриетта нам оставила!

Под двухлитровой банкой, заполненной под самое горло, лежала записка: «Это деревенская сметана. Лучшего средства люди пока еще не придумали. Девчонки, хорошенько намажьтесь на ночь – утром будете как новенькие.

P.S.: Учтите на будущее: при жарком ветре кожа всегда сгорает очень быстро.

Искренне ваша, Светлейшая Г. М.».

Прочтя записку вслух, тетя Люся окинула нас победным взглядом и воскликнула:

– А я вам что всегда говорю? Одевайтесь! – и по инерции свернула бумажку обратно вчетверо. Потом она приподняла банку, как бы оценивая ее на вес, возвратила на место и всплеснула руками.

– Это же надо! Целых два литра приволокла. Ну, старуха… Какая же все-таки умница! Вроде, подгоревшими-то вас лишь мельком видела.