Текст книги "Оберег на любовь. Том 1"

Мы с Соней удивленно переглянулись.

– Я вообще ее не заметила.

– И я.

– Зато наша добрая фея все видит да обо всех заботится. Сама в недоумении: вроде она за лавровым листом лишь на секунду заскакивала. Вы тут как раз с лейками носились. Ведь разглядела! Понятно, у них, докторов, на вас, больных, глаз наметанный…

Самое поразительное, что я только сейчас почувствовала – болит все! Кожу щипало, будто ее ошпарили кипятком, тело ломало, а простой поворот головы доставлял жуткие страдания. Сонька тоже стала щупать свой багровый лоб и жаловаться, что у нее страшно раскалывается голова и горят плечи.

А Людмилу Ивановну в это время усталость валила с ног. Она еще что-то вяло пыталась до нас донести. О том, что жаркая погода преподнесла нам урок, и теперь мы будем слушаться старших и закрываться от солнца. Что завтра нас придется не пускать на речку. А еще она задавалась вопросом, откуда у старухи такие огромные запасы продуктов, ведь «ест, как птичка, по крошке в день»… В какой-то момент речь женщины стала невнятной, поплыла, говорить ей мешало частое зевание и, в конце концов, она обессилено закончила:

– Ладно, девчонки, идемте спать. Друг друга-то намазать сможете? Думаю, сами справитесь.

– Конечно, мамочка. Спокойной ночи.

– Приятного сна, девочки.

Она осталась внизу, а мы направились к себе наверх, прихватив с собой лучшее снадобье от солнечных ожогов.

Сонька ойкала и стонала при малейшем прикосновении к горящей коже, поэтому намазать ее качественно у меня не получилось. Я психовала и с раздражением думала: «Какой же низкий болевой порог у моей подруги – чуть-чуть потерпеть и то не может», – пока сама не оказалась на ее месте. Лишь только длань, щедро захватившая большую порцию средства, опрокинулась мне на спину, я взвыла! А уж когда подруга начала все это добросовестно по мне растирать… Ощущение было такое, будто спина, плечи, шея – одна сплошная огромная ссадина.

– Эй, эй! Тебе сметаны не жалко? – вопила я, чтобы хоть как-то отвлечь всерьез занявшуюся моим лечением «сестру милосердия».

Особенно был неприятен начальный момент, когда сметана, видно, не так давно вынутая из холодильника, толстым слоем наносилась на пораженные участки. Привыкнуть к садистской процедуре было невозможно. От боли меня крючило, а от холода бросало в жар и передергивало.

Зато минут через пятнадцать нам обеим уже заметно полегчало.

– Неужели Колька приедет? – спросила я Соню, сильно в том сомневаясь.

– Кто же его знает? Этот вечно с три короба насочиняет, а то и соврет – не дорого возьмет, – ответила она рассудительно, хотя, по-моему, сочинять и врать – это суть одно и то же.

– Какой-то флигелек ему понадобился. Вот пойми, когда человек дело говорит, а когда чушь несет…

Здесь я как раз поняла своего одноклассника, разгадав ход его мыслей без труда. Видно, моему товарищу на ум, как только он услышал слово «мансарда», пришел флигель, как мне совсем недавно – чеховский мезонин. То, что Колька почитает Чехова, я знала давно. С тех пор, как в пятом классе мальчишка сыграл главную роль в школьном спектакле «Каштанка». Собственно, саму Каштанку и сыграл. Дебют прошел блестяще, юный актер был горд несказанно и сразу подсел на классика.

Колька Колькой, но сейчас меня раздирало жгучее желание поговорить с Соней об Алексее. Я даже попыталась задать ей пару наводящих вопросов, от которых, по моему мнению, у нас могла бы завязаться теплая дружеская беседа.

– Сонь, ты Алексея раньше знала?

– Видела. И семью его видела не раз. Сосед все-таки…

– А где его дом?

– Что, подруга, никак уже в гости собралась? – ядовито спросила она и вскользь бросила, изображая равнодушие: – Не советую. Греха не оберешься.

– Причем тут гости? Просто так, интересно.

– А… Ну, если только просто так… – в голосе подруги была лишь апатия. – Помнишь, я тебе про дачу рассказывала, ты еще тогда удачное название придумала – «саночный домик»? Так вот, где-то в самом конце той улицы твой Алексей и обитает. У нас это место называют хутором, потому что несколько домов как бы на отшибе стоят…

Она вдруг запнулась и посмотрела на меня строго округленными глазами.

– Только ты губу-то не раскатывай! Нормальная советская семья… Оставь свои иллюзии. И мужика оставь в покое.

Меня так и подмывало еще спросить, красивая ли у него жена, но, заметив знакомое безучастное выражение лица, подобное тому, что я не так давно наблюдала у Сонной родительницы, стало ясно: девчонка ничего не соображает. Подтверждением явились ее слова, произнесенные совсем заплетающимся языком:

– Нельзя же быть такой наивной дурехой и поддаваться мимолетным чувствам… Поль, у тебя тоже глаза слипаются? А я так просто умираю, до чего спать хочется. Мне даже кажется, что я уже вижу сон…

Ну что ж. Придется смириться. Сегодня, похоже, душевного разговора не получится. Соньке и вправду пора спать, ведь и для нее день получился очень насыщенным, заполненным разными значимыми и незначимыми событиями. Пусть спит, она заслужила.

Меня же впереди ожидала долгая ночь.

Глава 12. Зыбкость

Нет, не напрасно предупреждала меня моя разумная подруга по поводу страстей. До завтра я дотянула с трудом. Бессонница, оказывается, реально существует, и сон, такой желанный, и совершенно необходимый для восстановления моего ослабленного организма, – ведь денек-то выдался ого-го-го! – никак не шел. Я крутилась и крутилась на скомканной влажной постели. То становилось невыносимо душно, и сразу возникала охота все с себя скинуть и перевернуть на другую сторону подушку, чтобы добыть хотя бы каплю холодка. То вдруг начинал бить колотун, и тогда я куталась по самые уши, заматываясь в тяжелое ватное одеяло, и становилась похожей на кокон. Сонька – та вырубилась буквально «в полете», оборвав на полуслове воспитательный монолог о том, что нельзя быть такой наивной дурехой и поддаваться мимолетным чувствам. Эх, Соня! Как можно так беззаботно дрыхнуть? И это после того, как я открыла свой самый большой секрет.

Я где-то слышала, что лишение сна считается самой тяжелой пыткой, но какой же сладкой, оказывается, она может быть! Перед закрытыми глазами время текло в обратной последовательности, будто пленка в немом кино отматывалась обратно. С замиранием сердца, непроизвольной блаженной улыбкой на устах и внутренней дрожью мне еще раз довелось пережить все ключевые моменты, а также еле уловимые оттенки, штришки и черточки нашей первой встречи с Алексеем. Кажется, моя память не упустила ничего важного. Долго и скрупулезно я пересматривала заново и перебирала, как четки, волнующие подробности одного и того же, счастливейшего для меня дня, впоследствии растянувшегося в памяти на долгие годы.

Потом эмоции плавно отступили, и на смену им пришли воспоминания. Далекие: едва ли не из раннего детства, и близкие, которые виделись мне совсем свежо… Настало время удивляться, как еще совсем недавно поверхностные девчоночьи увлечения принимались мною за истинные чувства. Я даже тихонько, чтобы не разбудить Соню, чуть-чуть похихикала в подушку. До чего ж глупым ребенком я была еще вчера и плутала в своих иллюзиях, словно грибник, заблудившийся в трех соснах. Ведь каждый раз мне казалось: теперь уж точно все всерьез. Люблю-обожаю и страдаю по-взрослому.

Нынешние полуночные бдения и копание в самой себе подвели меня к неожиданному открытию: оказывается, до сих пор представители противоположного пола привлекали меня лишь тогда, когда их поступки или внешность выпадали из общепринятых стандартов.

…Так, первую симпатию я испытала к однокласснику, у которого было ненормальное для пацана увлечение. Он практически наизусть знал «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка» и сыпал репликами Остапа Бендера направо и налево. Наверное, мальчик и впрямь был достоин, чтобы на него обратили внимание, если учесть, что на момент страсти мы заканчивали лишь четвертый класс! Я решила, что такого редкого умника надо бы непременно полюбить. А вот дальше воспоминания о первой любви сходили на нет. Куда же делся мальчик? То ли я сама добралась до Ильфа и Петрова и поняла, что это абсолютно естественно – перечитывать без конца смешную, зачитанную до дыр книжку и знать ее содержание наизусть. То ли паренек перестал цитировать обожаемых мною авторов, увлекшись новым жанром литературы, который уже не вызывала у меня столь бурного восторга и гомерического хохота. Есть и совсем простая версия – его перевели учиться по месту жительства. Массив строился, открывались новые школы, и наш переполненный класс не раз безжалостно расформировывали. Но факт остается фактом – мальчишка исчез из моих грез и из моей жизни. Причем абсолютно безболезненно. Как только вундеркинду стало нечем меня удивить, былые чувства испарились без остатка.

Другой объект моего внимания носил волнистые каштановые волосы до плеч и был чудо, как хорош собой. Имечко, правда, слегка подкачало. Звали его Петя Чирикин. Такое сочетание отлично бы подошло для героя детского юмористического киножурнала «Ералаш». По-моему, у них там нехватка забавных фамилий. К примеру, Кипятков фигурирует чуть ли не в каждой серии. Впрочем, до определенного момента комичное сочетание меня никак не смущало. Юноша был старше меня на три года, и до нас, семиклассников, доходили слухи, что завуч по воспитательной работе и директриса грозятся выгнать вольнодумца не только из комсомола, но и из школы за непослушание и неподобающий внешний вид, хотя парень блестяще учился и уверенно шел на медаль. Несмотря на преследования, мой фаворит принципиально не стригся, сохраняя непоколебимость духа, чем еще больше подогревал мой интерес и уважение к своей непокорной персоне. И я сделала вывод: «Петя Чирикин как раз тот, кто мне нужен!». Любопытно, что и десятиклассник отвечал мне взаимностью: он несколько раз приглашал меня на медленный танец на школьных вечерах, потел и горячо сопел в ухо. От него пахло одеколоном «Саша», и эта не столь значительная деталь в какой-то момент дала мне повод усомниться: а парень, похоже, не такой уж и аскет, каким прикидывается! Но я себя быстро успокоила, решив, что он, так же, как и я, частенько вместо спирта использует отцовский одеколон Саша, – и конечно, тоже «втихушку» от отца, – для протирки головки своего магнитофона. Однажды, провожая меня до дома, Петр с дрожью в голосе признался, что своим жизненным кредо он избрал лозунг якобинцев – «Жить свободно – или умереть!» – и этим окончательно сразил меня. В общем, вроде, дело пошло.

Однако вскоре меня постигло большое разочарование. Это произошло на общей линейке, посвященной последнему звонку. На стадионе выстроилась вся школа. Совершить прощальный почетный круг с традиционной первоклассницей на плече, в крошечной ручонке которой был зажат серебряный колокольчик, выпала честь моему избраннику. Но в аккуратненьком, коротко подстриженном под «молодежную» выпускнике я не нашла того отчаянного сорвиголовы, что привлек меня исключительно своим бунтарским поведением. Это был удар! Сейчас в прилизанном парне мне виделся лишь идеальный кандидат на роль идейного пионервожатого все в том же «Ералаше». Активист предстал передо мной в крахмальной рубашке, парадном галстуке, гладко причесанным, чуть ли не напомаженным, и показался мне приторно сладким и положительным донельзя. А поскольку в тот период жизни данные качества в молодых людях меня совсем не прельщали, я тут же без особого сожаления разлюбила его…

Глубокой ночью все не спалось. Подсчет слонов и барашков результата не приносил, сна не было ни в одном глазу. Соня, на то она и соня, мирно похрапывала рядом, досматривая, наверное, уже свой девяносто девятый сон. А я все продолжала теребить события: проводить параллели между прошлым и настоящим, вытаскивать на свет забытые ощущения и сравнивать их с новыми, родившимися только сегодня. А еще выискивать похожие типажи людей.

Уж почти под утро мне привиделся друг детства. Я ворочалась и думала: если бы мы пообщались подольше, вероятно, тот славный мальчишка мог бы дорасти до статуса молодого человека и стать героем моего романа, но, увы, чудесному превращению не суждено было сбыться. Помешали обстоятельства…

…Как ни странно, но первоначально он привлек мое внимание тем, что оказался счастливым обладателем настоящих фирменных кроссовок. О, это была просто фантастика, а не обувка! Хотя, напрасно я так о Сашке. Кроссовки все же не главное, чем он меня зацепил. Он просто был взрослее своих сверстников. Счастливчиком парня тоже вряд ли назовешь, скорее наоборот. Не прижился новенький в нашем классе. Все началось с фамилии. Хотя, на мой взгляд, она была довольно благородной: Рылов, с ударением на «о». Получалось даже красиво, нечто среднее между баснописцем Крыловым и декабристом Рылеевым. Но наша заполошная Вера Ивановна, проводя первого сентября перекличку, как всегда неслась, как на пожар, и неправильно поставила ударение. Так с «легкой» руки классной, не подозревающий, чем ему грозит невинная ошибка учителя, ученик превратился из Рылова в Рылова. Ушлые одноклассники сразу засекли оплошность «верыванны» и определили новичку далеко не оригинальную, но очень обидную кличку. Рыло – так прозвали чужака. В дальнейшем прозвище стало обрастать разнообразными вариантами. Когда Сашка рьяно восставал против неверного ударения в собственной фамилии, его награждали еще более обидными титулами. В зависимости от ситуации для отдельных недоумков он становился то поросячьим, то кабаньим, то свиным рылом. Ясный перец, чтоб не рыпался. Мы с Соней и еще несколько друзей были на стороне новичка, тогда как почти все остальные дружно над ним изгалялись. Пионеры кричали ему вслед: «Сегодня ходит в Adidas, а завтра Родину продаст!». И это была не самая обидная дразнилка. Жестокие дети, завидев жертву, на мотив известной песни хором распевали:

 
Вот кто-то с горочки спустился,
Наверно Рылов наш идет,
На нем зеленые кроссовки,
Получит в рыло и поймет…
 

Что должен был понять бедняга Сашка, я догадывалась. В нашем мире равенства и братства нельзя было быть единственным обладателем настоящих фирменных кроссовок. Единственным из нашего шестого «Б», а может, и из всей школы. Но он упрямо носил свои кроссовки, а я упорно с ним дружила. Саша, в отличие от одноклассников, которые не заглядывали дальше своего носа, был любознателен, глубоко вникал в предмет, но никогда не кичился своими знаниями, хотя повидал немало интересного в своей короткой жизни. Он с восторгом и ностальгией рассказывал нам с Соней разные удивительные вещи о ГДР, где родился и прожил целых девять лет. С ним было не скучно и как-то одновременно спокойно. Возможно, я так и дружила бы с Сашкой, да и одноклассники наверняка приняли бы его в свою стаю – в сущности, он был мировой пацан и друг отличный, если бы вскоре Сашиного отца не перевели служить в другой регион. Некоторое время мы еще активно переписывались, потом я заленилась, не ответила на пару его писем, и наша переписка заглохла. Размытый образ уже подзабытого друга детства маячил в ночи и кого-то упорно напоминал мне. Медленно, как при проявке негатива, на месте лица стали формироваться знакомые черты. Скоро вместо Саши моим очам предстал фантом коренастого, черноволосого и упрямого Федора. Он мощно нахмурил брови и вдруг проговорил голосом Сони: «Полина, кончай крутиться, как заводная мартышка! Надоела мне уже. Спи давай». И я провалилась в сон. За окном уже брезжил рассвет…

Настало утро следующего дня, озаренное светом предстоящего первого свидания. Еще никогда я не испытывала такого острого желания и почти физическую потребность видеть человека сию минуту. Но время тянулось неумолимо медленно.

Завтракали опять вчетвером. Светлейшая сегодня явилась в свежей шляпке и принесла новое угощение – хрустящие горячие гренки, щедро политые медом.

– Какая прелесть! – так тетя Люся оценила не то новый аксессуар на голове гостьи, не то оригинальную подачу блюда.

Треугольные хлебцы были разложены веером на большой тарелке, напомнив мне одновременно и детскую вертушку, и крыльчатку от папиного вентилятора. В середину композиции старуха поставила миниатюрный букетик из незабудок, чуть-чуть плеснув водички в стопочку для водки, и поместив туда пучок ярко-голубых микро-звездочек с луговым запахом.

– Жаль, чуть-чуть работу не закончила. Осталось орхидею пришпилить, и тогда уж будет полный шик. Из лоскутов ее мастерю, что ты мне тогда давала. Знаешь, Люсенька, без шляпки в женщине всегда какая-то незаконченность.

Значит, все-таки дамы говорили о шляпе. Надо же, понимают друг друга с полуслова! Люсенька намек услышала, вздохнула и смущенно поправила свой платок.

Мы уплетали гренки за обе щеки. Сонька нарушила табу и во время дегустации ни разу не вспомнила о своей медовой аллергии. Фея с умилением взирала на нас, побабьи подперев голову рукой, и, довольная нашим отменным аппетитом, говорила:

– Правда, вкусно, золотые мои? Прямо залюбуешься вами, девчонки. Люся, посмотри на них. Они как будто со вчерашнего дня еще больше похорошели, на глазах распускаются, как бутоны. Румянец свежий, глаза сияют. Словно росою умылись.

– Ну, куда там! – не оценила ее комплимента Соня. – Особенно я хороша. Вот-вот шкура станет хлопьями облазить. А нос вообще, как у Деда Мороза. Напрасно только вчера полбанки сметаны на меня извели.

– София, поверь мне, это как раз те милые детали, которые только добавляют легкого шарма молодой девушке, – расплылась старуха в улыбке и покачала головой в оригинальной вязаной панаме с ажурными воланами по краю.

– Да уж, совсем милая деталь – распухший нос, – продолжала бурчать недовольная своей внешностью самокритичная красавица.

Людмила Ивановна стала справедливо Соньку отчитывать:

– Как не стыдно, дочь! Нет, чтобы от души поблагодарить Генриетту Мирославовну, а ты стонешь и стонешь, как тяжелобольная, – и, кланяясь, обратилась к старухе. – Дорогая моя, вы даже не представляете, как же вы нас вчера выручили! У меня только две ложки сметаны да полстакана простокваши оказались в наличии. Я уж так и так прикидывала: разделим остатки по-братски, авось и выкрутимся. И вдруг такое богатство.

Сонька виновато оправдывалась:

– А я что говорю? Сегодня нам уже значительно легче. Огромнейшее спасибо за все.

Мне оставалось только поддакнуть подруге:

– Если бы не ваше снадобье, мы бы вообще утром встать с постели не смогли. Вы нас просто спасли.

– Миленькие, да ведь не я это! Знакомый один посодействовал. Слушайте, девчонки, до чего интересно! Бывают же совпадения. Сейчас расскажу, – она вся собралась, чтобы доставить нам удовольствие, а мы приготовились слушать.

– Только я от вас с лаврушкой-то домой вернулось, огурчиков кастрюльку настроилась замалосолить, заходит ко мне сосед с полной двухлитровкой и вручает ее мне…

– Я этого соседа знаю? – удивленно подняла брови тетя Люся.

– А как же. Гринев… Что на Лесной живет. Хороший человек, – ответила старуха и слегка замешкалась от того, что прервали ее складный сказ. – На чем я остановилась? А… Так вот. Я, естественно отказываюсь, мол, зачем мне столько? А он настаивает: «Берите, – говорит, – с соседями поделитесь. Хорошая сметана, густая». Вроде как, его деревенские угостили, отказаться неудобно, а у него непереносимость молочных продуктов.

– Как это непереносимость? Ему что, и мороженого нельзя? – с ужасом вытаращила глаза Соня, наворачивая обильно пропитанную медом гренку, видно, с трудом представляя себя на месте несчастного соседа.

– Насчет мороженого не скажу, может, какое-нибудь фруктовое и можно. А вот от жирной сметаны пациенту с таким диагнозом лучше отказаться. При гипотолазии организм вообще не способен лактозу перерабатывать. Редкая патология, но встречается. Слушайте дальше. Он откланялся, я банку в холодильник ставлю, попутно решая, что мне дальше с таким количеством сливок делать, и тут меня словно подбрасывает: девчонки же Люсины нынче здорово на солнце обгорели! Дай, думаю, им лекарство унесу. Бежала, хотела вам сюрприз сделать, а вас и дома нет… – чуть обиженно закончила она, переживая вчерашнее разочарование от недополученного эффекта.

– Мы в контору звонить ходили, – виновато ответила ей подруга Люся, видно, представляя, как спешила старушка вчера нас обрадовать и, главное, ожидала увидеть нашу радость своими глазами, но не сложилось.

– На работе все нормально? – смягчилась Генриетта.

– Все хорошо, слава Богу.

– Ну, теперь твоя душенька довольна. Хоть не будешь больше в город рваться, – успокоено заключила она и спросила как бы мимоходом: – Как там Савелич-то?

– Зверствует как всегда, старый пень, – грубо бросила Соня, вклиниваясь в разговор, будто ее просили дать характеристику сторожу.

– Напрасно ты так, Сонюшка. Он неплохой человек, и совсем еще не старый. А угрюмость да колючесть его – все от одиночества.

– Как?! У него же полна горница людей, – удивилась девчонка, на мой взгляд, довольно удачно обрисовав мрачноватую обстановку обители неприветливого сторожа, используя известную всем загадку: мне тотчас привиделся крупный, сильно перезрелый огурец с рыже-бурой окраской толстой кожи, битком набитый мелкими водянистыми семечками.

– А поговорить не с кем. Так бывает. Грустно ему. Это летом здесь жизнь кипит, а зимой тоска.

Глядя на игривые тени, которые отбрасывала яблоня на стол, на букетик голубых незабудок в стакане, на загорелые лица, счастливые только от того, что просто лето, я попыталась представить зиму, но не смогла, зато в голове проскочила цепочка не очень последовательных мыслей: «Как легко разложила она все по полкам! Оказывается, сторож никакой не жадный, не злой и не вредный. Человеку просто тепла хочется. Нафига она вообще, зима…».

– Откроюсь вам, девочки – ведь он замуж меня нынче звал.

– Кто? Дядя Вася? Вас?! – едва не выронила из рук чашку Людмила Ивановна.

Да и мы с Сонькой обалдели: вот так новость!

– Он, он, Василий Савельевич, собственной персоной, – хитро прищурилась бабуля и кокетливым жестом поправила свою панаму. – Ну, скажите, чем я вам не невеста?

У тети Люси глаза стали, что называется, по чайнику.

– Да неужто вы дали добро?

– Ну что ты, дорогая! Кабы все так серьезно, разве ж я, старая интриганка, с тобой не поделилась бы? Нет, Люсенька, зачем же народ смешить? Он же по возрасту чуть ли не в сыновья мне годится. Впрочем, и не в этом даже дело. Разные мы с ним очень. Как стихи и проза. Пришлось культурно жениху отказать, – поясняла фея очень эмоционально, при этом волан на ее шляпке плавно покачивался и придавал ее речи дополнительную театральную нотку.

– А может, стоило попробовать? – неуверенно предложила Людмила Ивановна, но тут же сильно засомневалась: – Хотя я как-то плохо себе все это представляю.

– И я! – безапелляционно заявила Соня. – Вы, вся такая воздушная, возвышенная. И вдруг какой-то дядя Вася. В нем уж точно одна сплошная проза.

– Знаешь, Сонюшка. Наверное, ты права. Вот в моем Генрихе Осиповиче всего было в меру: и мужицкого юмора, и утонченной поэзии. Он, к примеру, любил говаривать: «У всех бабы, как бабы, а моя Геточка – богиня». Согласитесь, высочайший комплемент для женщины.

– Как же вы устояли и смогли дать от ворот поворот такому завидному кавалеру? – весело спросила Людмила Ивановна и хитро нам подмигнула, когда немножко отошла от шокирующей новости.

– Легко. Я просто объяснила Василию, что никто на этом свете не заменит ему его Гутю, а мне – моего Генриха. Да напомнила ему, что, вообще-то, нас там ждут. «Вот вознесемся мы на небеса, Савелич, и что? Как будем с тобой потом перед своими-то оправдываться?» – спрашиваю. Он засмеялся и сказал, что просто вынужден со мной согласиться.

– Значит, никто ни на кого не в обиде? – Соне важно было убедиться, что все хорошо. – Значит, все у вас хэппи-энд?

– Все прекрасно, Сонечка. Хэппи… можно и так сказать! А насчет твоего носика… Ничего, у вас в этом возрасте регенерация отличная. Новая кожа быстро нарастет. Вспомните, как из лягушек без проблем царевны получаются. Сбросишь старую шкурку и станешь ты, как в той сказке, краше прежнего, – шутя, заверила старуха.

По расшалившимся ее глазам я поняла, сейчас они и меня своим вниманием не обидят. Возникли серьезные опасения, что от ее пристального взгляда не ускользнут следы первой бессонной ночи. А вдруг проницательная бабуля и так уже обо всем догадалась и вычислила Алексея? Но ясновидящая, которая всегда все на свете знала наперед и подмечала разные мелочи, на этот раз не обратила на мое, надо полагать, осунувшееся лицо никакого внимания. Зато схватила кисть, близко поднесла к своему лицу и стала разглядывать, как некий экспонат.

– О! Да это никак мозоли? Люся, у девочки мозоли! Не слишком ли ты их нагружаешь, милая? – запаниковала фея, ощупывая мои травмы узловатыми пальцами.

– Нет-нет, что вы, – я почувствовала, что краснею. – Это я просто веслами гребла. Вернее, пыталась грести.

Сонина родительница удивленно вскинула ресницы.

– Вы катались на лодке? Полина, ну как же! Сонька же у нас воды боится, как черт ладана.

Тете Люсе врать как-то не хотелось.

– Нет, нет. Ее не было. Она только сегодня с нами в первый раз поплывет.

– С кем это «с нами»? – озаботилась Людмила Ивановна, сделав строгое лицо.

– Не беспокойся, мам, с нами будет взрослый. Так, папа девочки одной, – вывернулась моя находчивая подруга и больно пихнула меня коленом под столом.

Вот ведь лиса, как бы и не соврала.

– Хорошо, девчонки. Катайтесь на здоровье. Только умоляю, накиньте на себя что-нибудь, на воде еще быстрее сгораешь, – легко выдала нам разрешение на прогулку тетя Люся, хотя мы, вроде, его и не спрашивали.

На этой позитивной ноте трапеза закончилась. Пора было идти собирать пресловутую клубнику. Ягоды за вчерашний день опять привалило. Словно уже поспел следующий урожай. Обычное дело в южных республиках – слышала, там урожаи снимают по несколько раз за лето.

Но у нас-то? Сейчас я трудилась на плантациях, точнее сказать, ковырялась без всякого энтузиазма. Просто так, для отвода глаз. Основным моим занятием был вовсе не сбор спелых ягод. Основным моим занятием сегодня было – ждать, ждать, ждать. Я вдруг с ужасом вспомнила, что мы с Лешей конкретно не договорились ни о месте, ни о времени нашего свидания. Вот так промах! Каким же образом мы тогда встретимся?

Время будто остановилось, замерло, закристаллизовалось… Ничего не менялось в этом мире! Те же скучные грядки, та же опостылевшая корзинка, та же Сонина, маячащая где-то впереди, цветная панамка. Вечно Сонька скачет галопом по Европам, привычка у нее такая – собирать по верхам только самую крупную клубнику. А мне потом – ползай за ней, грядки подчищай. Никакого качества в работе – с незнакомым раздражением думала я о подруге. Сил моих больше нет терпеть! Даже вкус ягоды, которая, по идее, не должна приедаться, меня не радовал и не мог заглушить растущего беспокойства. Гремучей змеей поползли отвратительные сомнения. Что, если мы больше вообще никогда в жизни не увидимся? Вдруг у Алексея поменялись планы? Ночь прошла, и мой друг благополучно забыл босоногую наивную девчонку? Иногда накатывало необъяснимое волнение и странное, какое-то обратное желание оттянуть свидание, а то и вовсе его отменить. Все боялась, что уже не будет так чудесно, как вчера. И легкости той уже не будет. И простоты в общении. В финале ягодного марафона и в конце моих мучительных раздумий мне стало казаться, что сегодняшняя работа на грядках – сущая пытка, а встреча с Лешей – прекрасный сон, который я себе сама выдумала.

Между тем, уже близился полдень. Как бы там ни было, мы обобрали все клубничные кусты дочиста, не оставив ни единой более-менее спелой ягодки. Тетя Люся похвалила нас за труды и сообщила интересную новость. Оказывается, на завтра намечено грандиозное мероприятие, а именно – юбилей Генриетты Мирославовны. На мой естественный вопрос – сколько же лет юбилярше, Людмила Ивановна только пожала плечами и ответила:

– А Бог ее знает. Она не говорит. Да и не важно, сути дела это не меняет. На нас с вами, девоньки, ложится большая ответственность. Придется помогать старухе. Больше некому. Как вы, надеюсь – не против?

– Мы с удовольствием. А что надо делать? – торопилась узнать Соня.

– Да как обычно. Продукты подкупить, столы расставить, накрыть красиво, торт испечь – все, что положено делать в дни рождения.

– Ты забыла сказать про фасоль.

– Какая такая фасоль?

– Ну, те семь мешков, которые надо перебрать к завтрашнему дню. И еще надо познать самую себя. Мама, ты что – забыла, что Фаина Раневская Золушке наказывала?

– Ой, Сонька, уж ты-то на Золушку никак не похожа. И не фасоль, а бобы, между прочим. Вот что я думаю, – тетя Люся покосилась на мои руки – видно, ее сильно впечатлили мои незаживающие раны – и продолжила: – Вот что. Сегодня вам надо отдохнуть как следует. Завтра предстоит сложный день, еще накрутитесь. Так что ступайте-ка вы на речку, катайтесь на своей лодке, а мы пока с именинницей все распланируем, да меню составим.

– Ура, свобода! – заорала девчонка от радости, с разбегу наскочила на мать и мешком повисла на ее шее.

– Эй, эй, куда грязными руками! Ну и лошадка ты, Сонька. Чуть мне шею не свернула.

Женщина стряхнула ношу, смачно шлепнула дочь ниже пояса и сказала:

– Ладно. Идите, умойтесь, да отправляйтесь на реку.

Тут Соне пришла в голову абсолютно, на мой взгляд, бредовая и несвоевременная идея:

– Поль, а давай вафли попечем? Когда еще доведется?

Вся моя сущность, все мои клеточки и нервы воспротивились. Я твердо сказала:

– Нет, Сонь. Ты забыла. Мы же кататься собирались.

– Не знаю, не знаю, может, кто и собирался, но только не я, – ехидно заявила моя неверная подруга, исподтишка показывая мне язык.

Вот поросенок!

Тут очень некстати в разговор вмешалась Людмила Ивановна.

– Ничего плохого в том не нахожу. Для начинающих хозяек вполне достойное занятие. С собой «слатенького» возьмете, – мечтательно сказала она, намеренно подсластив и без того сладкое слово.

Заметив мою реакцию: видимо, на моем лице проступал явно выраженный протест, тетя Люся поспешила нас успокоить:

– Не волнуйтесь, у вас еще вагон времени, все успеете: и постряпать, и пообедать, и погулять, – и жертвенно пообещала: – А собраться я вам, девчонки, помогу. Так и быть, на полчасика отвлекусь от дел.

Я была откровенно зла на затейницу Соню. Издевается она надо мной, что ли? И откуда у нее такое нежелание считаться с моими планами?

Сонька с необыкновенным усердием, я бы даже сказала – с остервенением взбивала тесто в эмалированной миске, изо всех сил колотя по металлическим стенкам хохломской ложкой.