Текст книги "Россия в огне глобализации"

Птицы из гнезда Куусинена

Страна между тем катилась в пропасть под музыку речей генсека Брежнева, которые сочиняли «композиторы» – академик Арбатов, журналист Бовин, «философ» Бурлацкий и прочие будущие пророки глобализации вкупе с рынком и бандитским капитализмом. Мог социализм развиваться в тех условиях, которые сложились в хрущевский и брежневский период? Страна жила за счет инерции, заданной Великим Октябрем, находясь под идеологическим гнетом пятой колонны. В своих мемуарах Арбатов, Бурлацкий, Попов признаются в том, что мысленно вели двойную жизнь.

В книге «Свидетельство современника» (М., 1991 г.) Арбатов пишет, какой цели посвятил свою научную деятельность. Говоря о роли Хрущева и «разоблачительного» XX съезда партии в разгроме авторитета И.В. Сталина, он заключает: «Сталинщину, ее наследие… можно было преодолеть лишь в борьбе – длительной, острой, охватывающей самые разные стороны общественной жизни. Даже самый совершенный доклад (выступление Хрущева. – И.Б.), самое совершенное решение съезда не могли заменить этой борьбы, огромной работы по переделке всего общества» (стр. 29). Свержение с партийного пьедестала Сталина вело к отрицанию всего сталинского периода, а значит– отрицанию социализма, что тогда от него оставалось? Разоблачение «сталинщины» в хрущевский период и больше ничего!

Арбатов разоружал партию и государство не только идейно. В дальнейшем во время горбачевской перестройки руководимый им Институт США и Канады АН СССР инициировал и разрабатывал договоры об ограничении ракетно-ядерных вооружений, которые создавали преимущество США. Этому безуспешно пытался противостоять Маршал Советского Союза С.Ф. Ахромеев. Академик упорно стоял на своем: «Сегодня я убежден, что демилитаризация нашего общества, как и демилитаризация международных отношений является не только важнейшей предпосылкой прогресса, но и условием выживания человечества» (там же, стр. 370). СССР и Россия, выполняя пожелания арбатовцев, разоружались в одностороннем порядке в пользу Запада.

В хрущевские времена реформаторы социализма, спрятавшие головы под крылом занимавшего высокий партийный пост О.В. Куусинена, подрывали основы государства исподволь, скрытно разворачивая его идеологические паруса в направлении капитализма. Превращая в глазах общества всю советскую историю в сплошное кровавое месиво, они представали перед ним в белых одеждах борцов за свободу и демократию, завоевывая авторитет у несведущих и легковерных людей, а также тех, у кого были веские причины обижаться на советскую власть.

Краеугольный камень в политику демократизации коммунизма, а фактически поворота его на 180 градусов, заложил учебник «Основы марксизма-ленинизма», изданный под редакцией хрущевского академика, секретаря ЦК КПСС, члена Президиума ЦК КПСС О.В. Куусинена в 1960 г. Там впервые громко прозвучал тезис о перерастании государства диктатуры пролетариата в общенародное государство. С какой радости это произошло? Радость была одна – отказ от сталинского наследия. Эта привлекательная с виду идея сыграла роль мины замедленного действия. В написании книги участвовали Арбатов и Бурлацкий. Последний оказался первым, кто прокукарекал в печати, что время диктатуры пролетариата, слава богу, кончилось. Что же шло ей на смену?

В названной выше автобиографической исповеди Арбатов отвечает: «По существу, мы тогда только подступали к сегодняшней, куда более решительной постановке вопроса о соотношении классовых и общечеловеческих задач, об их тесной взаимосвязи, а также о приоритете (выделено мною. – И.Б.) последних. Жизнь, потребность очистить марксизм-ленинизм от сталинских извращений поставила авторский коллектив перед необходимостью заново продумать также вопросы о применении рабочим классом насилия, о диктатуре пролетариата и об условиях отмирания государства» (стр. 373–374).

Достижения куусиненцев закрепил XXII съезд КПСС, состоявшийся в 1961 г. Он принял новую, третью программу партии, в которой Первый секретарь ЦК КПСС Н. Хрущев, мечтавший о славе И. Сталина, победившего фашизм, объявил о полной и окончательной победе социализма в СССР. Это дало теоретическое основание упразднить за ненадобностью опошленную и оболганную диктатуру пролетариата. Хрущевские «программисты» ничтоже сумняшеся провозгласили построение общенародного государства, переходящее якобы ни больше ни меньше к построению коммунизма.

Призыв скакнуть в светлое завтра вызвал недоумение у многих партийцев, тех, кто видел нараставшие ухабы в экономике и мелкобуржуазные мещанские вывихи в образе жизни некоторых слоев общества. Война выбила львиную долю коммунистов по убеждению, и последствия этой утраты стали вылезать наружу, принимая все более опасный для Советской власти характер. Яркую картину загнивания социализма нарисовал острым сатирическим пером писатель-коммунист В. Кочетов в романе «Чего же ты хочешь?». В нем он поставил перед руководством партии вопрос: «Товарищи дорогие, понимаете ли вы, куда ведете страну?».

На него попытался ответить «самодельный» философ, юрист по образованию, Ф. Бурлацкий, которому кто-то осмелился доверить написание статьи о диктатуре пролетариата для 2-го тома Философской энциклопедии. Она была издана в 1962 г. под редакцией академика Ф.В. Константинова. Выданный на-гора плод новаторской мысли, который по важности темы занимает одно из центральных мест в энциклопедии, представляет собой сплошное нагромождение противоречащих одно другому, не стыкующихся между собою положений. Куда смотрели научный совет издательства и редакционная коллегия, где были собраны корифеи философской науки? Послушно выполняли команду ЦК – должно быть, так.

Вначале автор приводит цитату из «Критики Готской программы» К. Маркса, где четко и недвусмысленно сказано, что между капитализмом и коммунизмом лежит период революционного превращения первого во второе. «Этому периоду соответствует и политический переходный период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата». Далее следует указание на В.И. Ленина, который считал (как и Сталин. – И.6.), что вопрос о диктатуре пролетариата является главным в марксизме. «В признании Д. п. Ленин видел «…самое глубокое отличие марксиста от дюжинного мелкого (да и крупного) буржуа. На этом оселке надо испытывать действительное понимание и признание марксизма», – писал «верный ленинец» Бурлацкий.

После этого он берет в руки оселок, подвергает себя испытанию и пафосно заявляет, что «марксизм-ленинизм ведет решительную борьбу против догматич., вульгаризаторского толкования Д. п., стремления увековечить ее, преувеличения роли насилия при переходе к социализму и коммунизму». Так что же, выходит, Д. п. все же не годится для построения коммунизма? Потому как она, вся из себя ужасная такая, не лишенная порока насилия. Хотя классики ни в коей мере не сводили это понятие к насилию. Даже не надо быть классиком, чтобы уловить несовпадение понятий власти и насилия, первое куда как шире. Поймал это различие и Бурлацкий. После неуместного перла о насилии, он, аки невинный ангел, продолжает: «По самой своей природе диктатура рабочего класса – глубоко демократическая власть, т. к. по своему объективному экономическому и политическому положению рабочий класс не стремится и не может (не может! – И.Б.) стремиться к установлению господства над другими слоями трудящихся масс». Если верно последнее заявление, на чем решительно настаивает Бурлацкий, тогда зачем понадобилось отменять «Д. п.», теоретическое положение, которое является главным в марксизме? Затем, что Хрущев, а также Бурлацкий сотоварищи уже построили социализм полностью и окончательно и одной ногой стояли в коммунизме! Где они взяли основания для такого вывода, сделанного через какие-то считанные годы после военного подавления Хрущевым антикоммунистического мятежа в Венгрии? До этого были известные события в ГДР, а после, через семь лет, произойдут волнения в Чехословакии, и там снова потребуется военное вмешательство Москвы. «Окончательно победивший социализм», который держится на штыках, – это не власть народа, а нечто совершенно иное.

Бурлацкий писал о полной и окончательной победе социализма в 1962 году, когда грянул карибский кризис, едва не похоронивший и социализм, и капитализм, вместе взятые. Как видно, империализм и не думал сдаваться, наоборот, он продолжал наращивать экономические и военные мускулы! Как можно было, находясь в агрессивном капиталистическом окружении, говорить о полной и окончательной победе социализма? Притом что социализм еще был в строительных лесах. Не успели возвести стены здания, как его опорные конструкции стала разъедать ржавчина командно-бюрократических методов управления. Чтобы избавиться от нее, предстояло на деле обобществить средства производства через развитие рабочей демократии. Кто мог решить эту задачу – управленцы, закосневшие в своем величии? Только сам рабочий класс в условиях его диктатуры, в ленинском понимании этого слова. Только так и не иначе можно было демонтировать командно-бюрократическую систему, недалеко ушедшую от государственного капитализма. В.И. Ленин указывал, что социалистическое государство, по сути, является буржуазным и не дает повода отпускать идеологические вожжи, чтобы бездумно и беззаботно наслаждаться победой коммунизма.

Идея общенародного государства, выпестованная Бурлацким с подачи Куусинена, о чем он признается в книге «Вожди и советники», в корне противоречит представлению о социализме К. Маркса, изложенному в «Критике Готской программы», и В.И. Ленина, развитому в работе «Государство и революция». Они писали, что при социализме сохраняется буржуазное право равенства, как равное право каждого на равный продукт труда. «"Равное право", – отмечал Маркс, – мы здесь действительно имеем, но это еще "буржуазное право", которое, как и всякое право, предполагает неравенство. Всякое право есть применение одинакового масштаба к различным людям, которые на деле не одинаковы, не равны друг другу, и потому "равное право" есть нарушение равенства и несправедливость» (цит. по сборнику: «В.И. Ленин. О привлечении масс к управлению государством». М., 1962 г., стр. 23–24).

В.И. Ленин, продолжая мысль Маркса, подчеркивал, что других норм, кроме «буржуазного права», при социализме нет. «И постольку остается еще необходимость в государстве, которое бы, охраняя общую собственность на средства производства, охраняло равенство труда и равенство дележа продукта». Отсюда Ленин делает, казалось бы, самоубийственный вывод: «Буржуазное право по отношению к распределению продуктов потребления предполагает, конечно, неизбежно и буржуазное государство, ибо право есть ничто без аппарата, способного принуждать к соблюдению норм права» (там же, стр. 24). Т. е. социалистическое государство в известном смысле было буржуазным! И в определенных условиях могло создать почву для контрреволюционного переворота. Такая угроза сохранялась до полной победы коммунизма.

Вывод из вышесказанного может быть один: отказ от диктатуры пролетариата на первой фазе коммунизма означал поворот государства на путь реставрации капитализма. Если следовать Марксу и Ленину, социализм и общенародное государство – это понятия антиподы, первое означает диктатуру пролетариата, второе – буржуазии. В рассматриваемом конкретном случае Программа КПСС утвердила диктат нарождавшейся новой буржуазии в лице партхоз-номенклатуры. Диктатура пролетариата обеспечивала трудящимся охрану общей собственности на средства производства и не давала воли частнособственническим рецидивам, проистекавшим из сохранявшегося буржуазного права равенства. В противном случае открывалась реальная возможность появления теневой буржуазии и всего того, что случилось в СССР при Горбачеве.

Экономической основой отмирания диктатуры пролетариата, по Ленину, «является такое высокое развитие коммунизма, при котором исчезает противоположность умственного и физического труда, исчезает, следовательно, один из важнейших источников современного общественного неравенства и при том такой источник, которого одним переходом средств производства в общественную собственность, одной экспроприацией капиталистов сразу устранить никак нельзя» (там же, стр. 25).

Можно ли, будучи в здравом уме, сказать, что к началу 60-х годов, моменту провозглашения общенародного государства, была ликвидирована противоположность умственного и физического труда и все трудящиеся поголовно стали участвовать в управлении государством? А также что отпала необходимость учета труда и контроля за распределением продукта, вместе с чем улетучился, словно утренний туман, главный источник социального неравенства и нарастания классовых противоречий? Конечно, нет. Значит, не могло быть и разговора об отказе от принципа диктатуры пролетариата. Если его лишили руководящей роли, значит, кому-то очень не хотелось расставаться с властью и очень хотелось установить диктатуру номенклатуры.

Рабочая демократия трудовых коллективов, проводимая через советы всех уровней, начиная с производства, не допустила бы появления теневой экономики, возникновения и разрастания мафиозных структур, ставших разрушительным орудием в руках номенклатуры и откровенных врагов СССР. Сегодня, после контрреволюционного переворота в 1991 г., эта подстерегавшая социализм опасность стала очевидной. Но думающим коммунистам, в частности тем, кто входил в круг члена ЦК КПСС А.Н. Шелепина, угроза бюрократического перерождения социализма была отчетливо видна и во времена хрущевской «оттепели».

Каким образом Бурлацкий намеревался бороться с внутренней контрой, чтобы предотвратить реставрацию капитализма? Ответ, данный в «Философской энциклопедии», звучит более чем невразумительный: «Укрепление мощи социалистич. системы, изменение соотношения сил социализма и капитализма на мировой арене в пользу социалистич. стран… В современную эпоху имеется возможность объединенными силами социалистич. стран… предотвратить экспорт контрреволюции». С помощью раздраженной и нестабильной Венгрии, заразившей острой неприязнью к силовой политике СССР другие страны социалистического содружества? Об этом в международном отделе ЦК партии, где вращался Бурлацкий, не могли не знать.

Как видно из вышесказанного, человек, «внесший неоценимый вклад в развитие марксистско-ленинской философии», был фальшивым марксистом, как и те лица, которые двигали его по служебной лестнице. Он был таким же фальшивым, как и его фамилия, переиначенная для карьерных целей. Один из работников отдела кадров редакции «Правды» как-то, к слову, сказал мне, что, согласно анкете, он был вовсе не Бурлацким и даже не Федором.

Студенты философского факультета читали труды М. Бакунина, Н. Чернышевского, П. Кропоткина. Мы видели, насколько глубоко коренятся в народном сознании идеи самоуправления, развитые В.И. Лениным и воплощенные в форме Советов. Конечно, замечали, что жизнь зачастую идет не так, как надо, и куда-то не туда. Но при этом были абсолютно уверены, что советскую демократию вырвать с корнем никому не удастся и рано или поздно наверху разберутся, что к чему. Насколько помню, никакой тревоги по этому поводу не выказывали и наши преподаватели. Никто из них даже намеком не давал понять, что там, в верхах, не все ладно, что надо внимательнее вчитываться в труды «марксистов», подобных Бурлацкому. И самое главное – готовиться к будущим сражениям, а не искать спокойной жизни, замкнувшись, подобно Диогену, в узких стенах некой бочки, вроде студенческой аудитории или научного кабинета.

Вообще-то преподаватели в своем большинстве, как мне казалось, проповедовали культ отрешенности от мира сего. Витание мыслей в философских абстракциях, затуманенный раздумьями о тайнах мироздания взор, демонстративная отчужденность от преходящих мелочей окружающей действительности – таким, глядя на них, представлялся облик настоящего мудреца, поклоняющегося царице наук. Все годы учебы ждал, когда с нами начнут разговаривать по-взрослому, когда заведут разговор о проблемах государственной важности, когда станут готовить из нас идеологических бойцов за власть Советов – так и не дождался.

Не могу утверждать, много ли, мало ли наших преподавателей остались верны марксизму. Точно знаю, что ни на йоту ему не изменил покойный профессор В.А. Вазюлин. Он читал спецкурс по «Капиталу» Маркса, мы слушали его, раскрыв рты и растопырив уши. Он настолько в совершенстве владел материалом, что, когда говорил о сложнейших вещах, создавалось впечатление, будто преподаватель читает увлекательную остросюжетную поэму. Ученый-«капиталист» вложил в наши головы понимание красоты архитектуры, безупречности внутренней логики и интеллектуальной мощи творения Маркса. Не единожды видел Виктора Алексеевича на демонстрациях под красными знаменами: среднего роста, худощавый, в темно-синем плаще, шляпе-котелке на гордо посаженной голове – таким он запомнился мне. Бросалось в глаза совершенно невозмутимое выражение его бледного лица, как бы говорившее: «Спокойно, товарищи, еще не вечер! Наша правда рано или поздно возьмет верх». Надеюсь, что ему не пришлось расплачиваться за свои убеждения знакомством с «лужковскими» дубинками, прозванными в народе демократизаторами. Так, как это случилось однажды с моим тестем, вернувшимся домой после очередной демонстрации с кровоточащими ссадинами.

Итак, из «энциклопедической» статьи Бурлацкого видно, что, по существу, ничем не обоснованный вывод о полной и окончательной победе социализма нужен был теоретикам «либерально-демократического» уклона лишь для того, чтобы отбросить ленинскую теорию о диктатуре пролетариата. Вместе с этим – сделать ручкой идее о руководящей роли рабочего класса в деле постепенной, всесторонней советизации трудовой и общественной деятельности и, что особенно важно, покончить с классовым подходом к анализу общественных явлений, чем сегодня смертельно заражена нынешняя верхушка КПРФ, превратившаяся в системного соглашателя и закоренелого прихвостня властей.

Куусиненцы пересмотрели и отношение к рабочему классу как авангарду строителей коммунизма. Рабочий класс практически подменялся аморфной, рыхлой, легко внушаемой и управляемой, мелкобуржуазной по своему характеру «прослойкой». Интеллигенция, а фактически немногочисленная группировка ее духовных вождей, приобретала роль проводников коммунизма. Чему и как учили вожди – в этом сознался ни с того ни с сего ударившийся в откровенность Бурлацкий. В своей книге «Вожди и советники» (М., 1990 г.) он замечает, что речи генсека Брежнева готовил будущий посол РФ в Израиле А. Бовин. На следующей странице делает признание, от которого хоть стой, хоть падай: «Как раз при Брежневе сложилась традиция ужасающего словоблудия, которое с трудом разместилось в девяти томах" его"(кавычки Бурлацкого. – И.Б.) собрания сочинений… Авторы его речей обладали исключительной способностью с помощью малозаметного поворота исказить любую плодотворную идею… Что же сделали люди из «идеологической парикмахерской»? Они вложили в уста Брежнева указание на то, что у нас уже построено развитое социалистическое общество. То же самое было заявлено в преамбуле к Конституции СССР. Все, таким образом, было превращено в пустую пропаганду» (стр. 297).

Нет, это была не пустая болтовня! Речь идет об идеологическом разоружении социалистического государства. Сначала его избавили от принципа диктатуры пролетариата, затем под видом борьбы с классовым насилием как таковым лишили социальной опоры в виде рабочего класса, хотя насилие и диктатура пролетариата – понятия далеко не тождественные. Общество было погружено в идейную расслабуху, классовая борьба ушла в кошмарное сталинское прошлое, мир отныне и вовеки веков, говорили новомышленцы, будет руководствоваться общечеловеческими ценностями. Посему, дорогие товарищи, братайтесь с господами капиталистами, спите спокойно – и будет вам счастье! Подобного рода призывов, звучавших при Горбачеве с высоких трибун якобы ради искоренения родимых пятен «кровавого сталинизма», оказалось достаточно, чтобы вооруженный до зубов Советский Союз развалился, будто карточный домик. Вслед за Союзом рухнул и Советский строй, придавив под своими глыбами основную массу его населения, брызгами разлетевшегося по свету.

В 80-е годы, начавшиеся чередой смертей партийных лидеров, предчувствие грозящей катастрофы витало в воздухе, и чем дальше, тем острее оно становилось. Неуверенность политики руководства страны, шараханье из стороны в сторону, попытки методом проб и ошибок нащупать почву под ногами – весь этот шалтай-болтай не мог не отражаться на настроениях в обществе. Каждый в меру своих возможностей и способностей понимал происходящее, что не прибавляло единства и сплоченности. Десятилетие восьмидесятых– это период нараставшего социального раздрая. Тиканье часового механизма в бомбе, заложенной в хрущевскую «оттепель», становилось все более отчетливым.