Текст книги "Россия в огне глобализации"

Андропов и ветер перемен

С приходом к власти Ю.В. Андропова настроения у честного люда несколько изменились, появилась надежда увидеть свет в конце тоннеля. В 1983 г. вышел Закон о трудовых коллективах, смысл которого заключался в демократизации власти, передаче ее от номенклатуры в рабочие низы. Меня это обрадовало и взбодрило – именно тогда, а не при Горбачеве действительно повеяло свежим ветром перемен.

Объясняя студентам причину деформаций социализма, я говорил, что у нас, в силу объективных причин, не произошло реального обобществления средств производства, в результате чего общественный строй носил черты государственного капитализма. Причем теоретически они могли усиливаться, о чем предупреждал В.И. Ленин. К сожалению, на практике это и происходило. Вот почему И.В. Сталин призывал коммунистов последовательно отстаивать соблюдение принципа диктатуры пролетариата в деятельности советской власти.

Формально, юридически Конституция закрепила обобществление средств производства, однако на деле этого не было и не могло быть, потому что отсутствовали необходимые условия. В предвоенное время, когда требовались мобилизация и централизация всего и вся, даже думать о демократизации власти было невозможно. В послевоенное – первоочередной была задача сосредоточиться в кулак и мобилизоваться, чтобы в кратчайшие сроки восстановить народное хозяйство. Вдобавок к этому во второй половине 1940-х началась холодная война, которая усугубила внутренние проблемы, потребовав еще большей концентрации сил в одних руках.

В 70-80-е годы, в период разрядки международной напряженности, внутренние условия созрели, где-то даже перезрели, сложились трудовые коллективы, способные, говоря по-простому, постепенно взять власть в свои руки. В полном соответствии с марксистской наукой производительные силы начали конфликтовать с командными, считай армейскими, производственными отношениями. Обострение противоречий между ними проявлялось не только в экономике. В политической и духовной сферах оно выражалось в расхождении между словом и делом, когда партия говорила одно, а делалось другое. В результате ширилось и углублялось недовольство масс.

Можно сказать, что в 1970-е сложились объективные предпосылки для настоящей социалистической революции. Но для ее осуществления требовалась руководящая и направляющая сила, которой не было. Партократия – одни сознательно, другие по недоразумению– вела общество в обратную сторону, к капитализму. Нетрудно представить, каково было преподавать научный коммунизм в этих условиях.

Когда завкафедрой Д.А. Коваленко умер, на его место пришел «бумажный» человек с требованием каких-то канцелярских отчетов, никому не нужных методичек. Запахло бухгалтерскими нарукавниками и старческим нафталином, я загрустил и остыл к любимой прежде работе окончательно. Это было время перестройки, время вспыхнувших надежд середины 80-х. Нет ничего удивительного, что я оказался в парткоме на правах райкома в одном из крупнейших предприятий страны. Это был Машиностроительный завод им. М.В. Хруничева. Я видел свою задачу в том, чтобы возвысить роль трудового коллектива в управлении производством, способствовать советизации власти на деле. Заданное Андроповым движение трудовых коллективов внушало оптимизм. Хотя кончина Юрия Владимировича повлияла на это новое веяние не в лучшую сторону.

Взлет и падение СТК

На заводе меня поставили на контрпропаганду. Партия заметила наконец зияющие прорехи в надклассовой идеологической работе. Этот факт говорил о том, что в ее верхах боролись две идеологические линии: одна стояла на классовых позициях, другая – на либеральных, «общечеловеческих». С целью контрпропаганды «первая линия» в ЦК КПСС учредила газету «Аргументы и факты». Прямо с пеленок «АиФ» стал пользоваться бешеной популярностью, не каждому удавалось подписаться. Понятно, вопрос классовой борьбы идеологий был донельзя актуальным. Так я оказался на переднем крае идеологического фронта.

Начал писать для заводской многотиражки. Называлась она «Все для Родины». О чем были публикации? Меня интересовал бригадный подряд. Как способ демократизации управления производством и повышения производительности труда он неплохо показал себя и получал довольно широкое распространение. На нем и сосредоточился. Выступал на политзанятиях перед рабочими, итээровцами, присутствовали на них и начальники цехов. Агитировать заводчан за Советскую власть, рвать рубашку на груди нужды не было. Ни разу не слышал дурного слова в ее адрес. Обстановка была откровенной, ораторы за словом в карман не лезли, говорили, не стесняясь, все, что думали. Рабочие стояли за Советы всецело и, самое главное, осознанно, не от страха перед начальством или «гэбухой».

Вопрос был в другом. Власть партии – вот она, а где же Советы? О том, кому принадлежит власть в стране, и разгорались дискуссии в заводском кабинете политпросвещения. Я говорил, что в результате социалистической революции власть партии, по определению, устанавливается сверху, а Советы – это самоуправление низовых коллективов, его сверху не внедришь. Вначале надо добиться, чтобы выросли и сложились грамотные, подкованные в своем деле объединения трудящихся. Без профессиональной подготовки, не имея производственного опыта и кругозора, успешно рулить не получится, да никто этого и не позволит.

В зале сидели классные спецы – рабочие, инженеры, рядовые и начальники, у которых не было, да и не могло быть, командирского чванства, все разговаривали на равных. Рабочие по уровню подготовки могли, без дураков, принимать участие в управлении производством, что, как показывал опыт, значительно повышало производительность и качество труда. Масса плюсов, но широкого и активного движения в этом направлении все никак не получалось. Тормозило то обстоятельство, что верхи, партийные и хозяйственные, пока стояли у штурвала, обросли коростой бюрократизма, хуже того, местами насквозь прогнили и морально, и идейно от укоренившейся вседозволенности. Чтобы отодвинуть их от власти, поставить под контроль коллективов, требовалась решительная политическая воля сверху – это с одной стороны. С другой – снизу – нужно было организовать массовое движение рабочих. И первое, и второе по силам было только коммунистам! Но тут опять же все решали верхи – круг порочным образом замыкался.

Что делать, когда нет приема, кроме лома? Заводчане понимали проблему, они изучали жизнь не по Гегелю и смотрели на меня так, будто сам Горбачев прислал мою персону бороться за власть Советов. Особенно когда прознали, что тесть работал в аппарате ЦК КПСС у М.А. Суслова. Короче, народ ко мне потянулся, что характерно – с производственными заботами. Завод оборонной важности, и, ясное дело, не всюду меня пускали. Стала доходить информация из секретных цехов, и я узнал про миллионы рублей, которые были брошены под ноги. Космическое изделие забраковали и бросили ржаветь у стенки. Почему забыли о нем? Признание брака могло повлечь наказание со стороны министерства. Я озадачился: как так, разве можно топтать народные деньги?

Однажды кто-то из рабочих спросил: как выглядит директор завода? Выяснилось, что такой вопрос мучил многих. Директор настолько заработался, что увидеть его в цеху стало историческим событием. Он вырос из простого работяги и вдруг ушел в себя, во «внутреннюю эмиграцию». Ну надо же, удивлялся я. «Почему бы не зайти к директору в кабинет и познакомиться?»– наивно спрашивал рабочих. Ветераны отвечали: когда там сидел прежний директор Рыжов, к нему могли зайти легко, двери всегда были открыты настежь. Тот по цехам ходил, знал многих по имени.

Куда подевалась рабочая демократия? Оказывается, когда кадровых пролетариев потеснили приезжие ребята, возник пресловутый квартирный вопрос, появились очереди, которые двигались сверху. И низы засунули языки в одно место, критика и самокритика ушли в прошлое. Партия под влиянием именитых борцов с диктатурой пролетариата забыла о рабочей демократии, команды развивать ее на местах не поступало – это же грозило возвратом сталинщины! У начальников по мере роста народного потребления росла и крепла склонность работать по воинскому уставу. Вслед за квартирными очередями выстраивались шеренги за холодильниками и коврами, за ними пошли автомобили, дачные участки. Появилась холопская поговорка: хочешь красиво жить – умей вертеться.

Явились как-то представители группы возмущенных трудящихся. И снова – разговор про демократию, но уже на повышенных тонах. Жалуются, комитет комсомола организовал экскурсию в Фергану, в которой сам в полном составе и поучаствовал. Прибыв на место, юные начальники собрали деньги с рядового состава и закатили гулянку в узком кругу. Десять рублей с носа – деньги были немаленькие. Пошел к вожакам-гулякам разбираться, мол, по какому такому праву и т. д. Мне ответили, а по какому праву ты пришел в чужой монастырь со своим уставом? В общем, накопились вопросы к руководству завода и много чего накипело в душе. Тем более что у первого секретаря парткома поддержки не нашел. Какая может быть контрпропаганда, когда жизнь идет вразрез с элементарными нормами человеческого поведения. Завод – гордость страны, а превращается в чье-то удельное княжество? Непорядок, этого быть не должно!

В заводском ДК им. Горбунова собирается партхозактив, полторы тысячи человек. В президиуме министр среднего машиностроения, второй секретарь горкома партии, директор завода и далее по списку. Я попросил слова, и мне его дали – горбачевская демократия сработала. У меня была крепкая надежда, что за моими словами последуют конкретные дела руководства. Я не ошибся, они последовали…

На заводе побывал Ельцин, первый секретарь МГК КПСС. После заводчане говорили: «Сам Ельцин посетил нас!» – это звучало и уважительно, и внушительно. Мне не довелось увидеть того сказочного героя, слышал только отзывы. Высокий, плечистый, походка размашистая – наш человек, борец за рабочее дело! Вышел из директорского сортира и давай чехвостить хозяина-барина: «Да ты, брат, тут царский дворец отгрохал. Немедленно переделать в пролетарский нужник!». Может, другими словами, но в таком духе состоялась публичная порка директора. Струхнувший заводской князек, по виду такой же богатырь, как Ельцин, исполнил указание буквально на следующий день.

Поэтому, когда стоял на трибуне, коленки не дрожали. За моей спиной был защитник рабочего класса «сам» Ельцин. И ветераны завода. Например, такой человек, как Даниил Павлович Гриншпун. Детдомовец, профессию получил в фабрично-заводском училище, оттуда – на завод, затем – фронт. Дошагал с пехотой до Берлина и снова на завод. Сколько его ни звали «демократические» власти поучаствовать в парадах Победы, ни разу не пошел на Красную площадь. Не хотел стоять рядом с предателями, которые развалили Советский Союз, завершив то, что начал Гитлер, и водрузили над Кремлем трехцветный власовский флаг. Ветеран-фронтовик поддержал мое желание исповедоваться на высоком собрании: «Ваня, давай, жми их!». Я и жиманул, как краснозвездный танк под Берлином.

Прошло некоторое время, может неделя, может две, и на заводе администрация объявляет сокращение кадров. Из более двадцати тысяч человек сократили одного. Нетрудно догадаться, кто был этим избранником судьбы. Директор заводского ПТУ готов был взять меня преподавателем истории и обществоведения, но городское управление профтехобразования не дало благословения. Его начальник некогда работал на заводе, и до него, наверное, дошли нелестные слухи. «Вы же не историк по образованию», – улыбчиво, но без намека на дискуссию сказал он, давая от ворот поворот.

Была попытка попасть к Ельцину, несколько дней подряд до полуночи топтался у дверей его приемной, и там облом. Принял Владислав Долгушин, секретарь парткома 4-го таксомоторного парка, который находился под Киевским мостом, рядом с гостиницей «Украина». Покатался немного с наставником и сел за руль 24-й «Волги». Москву, естественно, «мигрант» из Белоруссии, где я родился и вырос, ни фига не знал. Машина сто раз битая-перебитая. Бывало, еду чинно и благородно по Садовому кольцу, вдруг железный конь начинает нервно чихать и бездыханно замирает на месте. Поднимаю капот и вижу: ржавый провод отвалился от аккумулятора. Стою посередине Садового кольца, что делать? Смотрю, вокруг меня уже куча советчиков собралась, побросали рядом свои машины и ломают головы, как оживить мою старушку. Покумекали, порылись в загашниках, и моя кормилица задышала: у кого-то нашелся запасной провод. Как бы там ни было, но советы в стране Советов работали, были не пустым словом.

Я не столько рулил, сколько торчал в ремонте, вместо двенадцати часов приходилось «штормовать в далеком море» все 24. Друзья-водилы успокаивали: продержись, братишка, годик, дальше легче будет. Продержался, и взаправду жизнь повеселела. Откатать за смену в среднем около четырех сотен километров уже не составляло особого труда. Иногда, под настроение, даже удивлялся, что имею возможность бесплатно кататься на такой шикарной машине, как «Волга».

Когда на предприятиях стали появляться советы трудовых коллективов, зародился совет и в таксопарке, меня избрали его председателем. Пришлось крутить баранку и заседать в перерывах между делом в кругу начальников и друзей-товарищей. Советская работа, скажем прямо, закипела. СТК взялся наводить порядок в мастерских, трясти за грудки главного инженера, заодно и подчиненных ему начальников. Он плохо поддавался перевоспитанию, и под нажимом СТК директор сделал рокировочку, главного понизил, а нижнего повысил. А компания-то одна! Вроде бы пошел навстречу, отреагировал, но по существу ничего не изменилось.

Взялись тогда за директора, пристали к нему с вопросом, куда исчезают списанные машины, «где деньги, Зин?». Директор не растерялся, переложил вину на зама и уволил его. Новые начальники, ранее бывшие соратниками по борьбе, глядя на безобидные уловки директора, начали нет-нет да и вставлять мне палки в колеса. Потому что не верили в перспективу СТК. Не успели советы появиться, как уже против них центральная печать погнала волну недовольства. Разве способны «кухаркины дети» управлять производством! Вопрос стоял иначе. Нужен был всего лишь закон, который зажег бы зеленый свет на доступ к финансовым документам – это было главным. Дальше управленческие решения выстраивались в логическую цепочку сами собой. И тогда рабочая демократия набрала бы обороты, пошла в гору и завоевала авторитет. Газетчики по недопониманию или чьему-то наущению искажали и усложняли суть дела.

Понятно, что рабочий класс вызывал у многих в верхах власти политическую аллергию. Вдруг вспомнит о ленинском наказе про диктатуру пролетариата! Что огорчало, их поддерживал Предсовмина СССР, «плачущий большевик» Н.И. Рыжков, походя пинавший СТК. Дескать, они творят произвол и вносят анархию в производство. На самом деле анархию вносил сам Рыжков, спуская предприятиям, сколько бы они ни возмущались этим, планы «от достигнутого», которые порождали затратную экономику с левыми деньгами и мафиозными структурами.

Таксисты против мафии, за власть Советов!

В системе такси движение денег снизу высоко и далеко наверх просматривалось четко и ясно, как рыбки в аквариуме. Я спрашивал у экономистов, откуда взялся тариф 20 копеек? Нет ответа! Понятно – с потолка. Откуда поборы таксистов и у таксистов? Люди и техника работают на износ! Куда бегут ручейки левых денег– по цепочке снизу доверху. В результате на огромном теле системы городского транспорта вырастали и множились мафиозные структуры.

Узнал от Долгушина, что в МАДИ работает бывший таксист, выходец из моего парка Герман Дукаревич. Он возглавлял кафедру автодорожного движения. Встретился с ним и задал вопрос: «Можно ли организовать работу таксистов по науке, как мечтал поэт, революционер, разработчик научных методов организации труда и бережливого производства, создавший в 1921 г. Центральный институт труда А.К. Гастев?». По науке – это значит сделать расчет пассажиропотока, средней скорости таксомоторов, затрат труда водителей и определить, наконец, какой должен быть разумно обоснованный план. Чтобы водителям и технике не приходилось работать на износ, и без «амортизационных» отчислений в виде чаевых. Оказалось, что МАДИ давно предлагал городским властям организовать по уму грузовые перевозки, сделать примерно то, о чем шел разговор. На собрании трудового коллектива доложил о переговорах с наукой, предложил подрядить ученых и выделить на это энную сумму денег. Единогласно решили «за». Когда Мосавтолегтранс услышал про нашу затею, он поддержал ее, больше того, взялся сам оплатить исследовательскую работу института.

К сожалению, таксистскую науку похерила рыночная демократия во главе с городским начальником, «крупным ученым» профессором Поповым, большим докой по части мафиозной экономики. Когда «верный ленинец» Гавриил Попов стал мэром Москвы, машины были распроданы водителям, таксопарки приватизированы и практически пущены под нож.

Была попытка одернуть Попова. Я предложил председателям СТК других таксопарков организовать «марш» на колесах по Садовому кольцу в знак протеста против распродажи предприятий. Идея овладела массами. Наиболее активное участие в ее осуществлении приняли лидеры трудовых коллективов Владимир Павлов из 3-го парка, Алексей Говенко – 7-го и Гамзат Гимбатов – 20-го. Все были водителями широкого профиля. Павлов, кандидат экономических наук, занимался наукой в ИМЭМО АН СССР. По сфере своих интересов Володя относил себя к глобалистам – это его выражение. Он безуспешно пытался переспорить коллег, доказать, что колебание цены на «черное золото» носит циклический характер и нельзя уповать на ее высокий уровень – не то рано или поздно государству придет кирдык. Подскочившая цена на нефть – явление временное, поэтому страна должна ориентироваться не на сырьевой экспорт, а на научно-технический прогресс, упорно твердил Павлов голосом Юрия Левитана, которым тот зачитывал суровые военные сводки «Совинформбюро». Бесполезно, руководство института отстаивало другую точку зрения: цены будут подниматься, мол, а как иначе, если потребление всего и вся в мире только растет. Время доказало правоту Владимира, но это случилось уже после его вынужденного ухода в такси.

Алексей Говенко мог часами рассказывать об устройстве авиационных двигателей. Он знал о них, казалось, все до мельчайших деталей. Слушая его, можно было поверить, что этот крупный плечистый парень не сегодня завтра изобретет вечный двигатель. Алексей народил кучу детей и потому не стал знаменитым самолетостроителем. Пошел работать в такси – иначе было не прокормить семейство. Когда перед поездкой куда-либо оно, выстроившись в шеренгу, усаживалось в Лешин микроавтобус, можно было подумать, что детский сад едет на экскурсию.

Гамзат Гимбатов пришел в такси, имея звание майора милиции. Там он служил в следственных органах. Гамзат был фанатичным борцом за правду, но успеха она не имела. Уголовные дела, которые он вел, часто разваливались. Мафия набирала силу, и наступил момент, когда Гамзат отчаялся добиться справедливости. И ничего лучше не придумал, как пойти в такси. И тут снова взялся за свое. Кавказская кровь аварца кипела от возмущения, когда он видел несунов и хапуг. Да так, что директор не знал, куда деваться, чтобы спастись от «мента поганого». Гамзат отлично знал, что позволено по закону, что нет, и в конечном итоге добился – ни одно командирское решение в таксопарке не принималось без одобрения СТК.

Вчетвером заседали у меня на кухне и разрабатывали детали массовой протестной акции. «Долой мафию, вся власть– рабочим!» – таким был один из наших главных лозунгов. Потом в помещении «Мосавтолегтранса» собрались представители СТК двадцати одного предприятия, и что поразило: руководство объединения поддержало нашу инициативу. Я уже представлял лавину «Волжанок» с зелеными огоньками. Как она покатится по Садовому и прижмет Попова вместе с подельниками к стенке. Однако накануне намеченного события «Мосавтолегтранс» дрогнул и отдал распоряжение не выпускать ни одну машину из таксопарков на линию. Так был подписан окончательный приговор московскому такси. Позже Евгений Савостьянов, бывший начальник Московского управления госбезопасности, в одном из интервью похвалится, как ловко они с Поповым разделались с революционными настроениями среди таксистов – просто взяли и распродали таксомоторы, после чего таксистов и след простыл, разбежались кто куда.

В истории с приватизацией мой таксопарк отличился, как ни одно другое предприятие в Союзе! В 1990-м году народные избранники под лозунгом построения рыночного социализма с человеческим лицом подняли эту тему в Верховном Совете СССР. Сразу стало понятно, что Советская власть накрывается медным тазом. Низы видели, у кого скопились воровские деньги, спрятанные до поры до времени в мешки. Только глупцы, слепцы и верхогляды не соображали, в чьи руки перейдет народная собственность, в случае если получит право на ее распродажу.

Председатель Верховного Совета А.И. Лукьянов увещевал, что приватизация несет народу только изобилие и демократию. Когда советская власть падет под напором приватизаторов, Лукьянов, оставшись без работы, примет поникший «общечеловеческий» вид и сблизится с народом в новорожденной КПРФ. Зюганов, чтобы приободрить бывшего коллегу-партфункционера по работе в ЦК, назовет самодеятельного поэта-лирика «нашим Дэн Сяопином». В то время, когда жалкий «наш Дэн» был еще важной персоной и упражнялся в красноречии по поводу приватизации, я пригласил в таксопарк члена Верховного Совета СССР таксиста из Харькова Леонида Ивановича Сухова. Он принял участие в собрании, на котором таксисты мерковали, что это за зверь такой – «приватизация»? Власть бандитов – однозначно, вопрос даже не дискутировался!

Кто из современников не помнит статью генерала МВД А. Гурова «Лев готовится к прыжку», появившуюся в «Огоньке»? О том же, об угрозе нашествия бандитов, не раз предупреждал полковник Академии МВД Всеволод Овчинский. Горбачеву и Лукьянову, которые вели заседания Верховного Совета, эти публикации, по-видимому, были недоступны.

Таксист Сухов был в курсах, как и мои товарищи. Поэтому обсуждение обращения к Верховному Совету СССР, которое я подготовил, не заняло много времени. Мой таксопарк оказался единственным во всем Союзе предприятием, которое решительно потребовало от верховной власти выкинуть преступную идею из головы. Сухов взялся зачитать требование коллектива перед коллегами-законодателями. Он выполнил свое обещание, о чем на следующий день доложили «Известия». Газета-демократка обозвала нас ничего не смыслящими дураками, а по поводу Сухова привела слова председателя комитета по этике, который высказался примерно так: неча свиному рылу соваться в калашный ряд. Забыл фамилию этого деятеля, но рожу помню отлично. Розовощекий, пухленький, лысый, с профессорской бородкой, избранный от Ленинграда, из какого-то института.

В указанной выше книге В.С. Павлов сообщает: в конце 1990-го года «по многим каналам и от многих источников в правительство начали поступать сведения о том, что зарубежные финансово-промышленные круги всерьез готовятся к предстоящей в СССР приватизации. Очень крупные суммы скапливались у подставных лиц, вывозились и на Запад. В этот процесс включились и коммерческие банки: вбрасывали в СССР солидные суммы долларов и обменивали их по черному курсу». Гайдару и Чубайсу нужны были не миллионы собственников-акционеров, продолжает Павлов, а «несколько тысяч сверхбогачей, к которым перетекли бы вклады населения… Их слаженная сдвоенная "игра" позволяла очень активно вмешаться в процесс послечековой приватизации иностранцам, чтобы задешево скупить наши дорогие заводы. Речь шла о распродаже страны!» (стр. 232).

В интеллигентских обывательских кругах о таксистах бытовало расхожее мнение– вымогатели, хапуги. Фильм «Три тополя на Плющихе» сделал открытие– таксисты, оказывается, тоже люди. Выступив против грабительской приватизации, они доказали, что были честнее, умнее и дальновиднее многих интеллектуалов, в том числе того профессора, спеца по этике.

Закон о приватизации – это был последний «законный» гвоздь в крышку гроба Советской власти. Мафиози, политические враги Союза сразу выползли из своих щелей. До полного краха государства оставалось пять минут! СТК повис в воздухе, начальники осмелели и стали наглеть пуще прежнего. Так же пошли дела и в моем таксопарке. Смотрю: снова без следа и денег улетучиваются списанные машины. Не выдержало «сердце поэта», плюнул на пустопорожние переговоры с администрацией и махнул в приемную МВД СССР. Там сидел полковник с тремя звездами на погонах, я показал ему удостоверение члена ЦК КП РСФСР и письменно потребовал проверить хозяйственно-финансовую отчетность таксопарка. Через полчаса возвращаюсь на работу, а на воротах уже ждет не дождется директор: «Иван, ты что творишь!». Не прошло и тридцати минут, как союзное (!) министерство настучало директору какого-то махонького таксопарка! До какой степени должна была прогнить правоохранительная система! В основе ее загнивания лежали колоссальные деньги, которые циркулировали по всей хозяйственной и правоохранительной системе.

На следующий день прихожу рано утром на работу и вижу: столбы в подземелье таксопарка оклеены вырезками из «Огонька», где демократы обзывали меня красно-коричневым гэбэшником, внедренным в рабочее движение. Подошел к машине – бедолага стоит на «костях», виновато опустив голову, все четыре колеса спущены. На ухо шепчут: не угомонишься – будешь бултыхаться под мостом в Москве-реке. Чушь, конечно, это абсолютно исключалось. Чтобы ни случалось в коллективе, врагов я не имел. Злоба на меня была, но ненавистью даже не пахло. Директор, бывало, раскипятится на собрании после моей разоблачительной атаки на него, прокричится как следует, а потом вдруг ошарашит публику, уже решившую, ну все– Ивану кранты: «У нас в таксопарке только два коммуниста: я и Болтовский!».

Коллектив таксопарка, в том числе и начальники, выдвинули меня кандидатом в делегаты XXVIII съезда партии. Перед этим «Советская Россия» в марте 1990-го опубликовала почти на всю полосу мои думки о перестройке на примере из невеселой таксистской жизни, помянул там крепким рабочим словом и родимых начальников. После они долго ходили с мрачными физиономиями. Ремонтники повесили газету на стену в мастерской, и никто не посмел ее сорвать. Статья называлась «На перекрестке» в том смысле, что страна стоит на распутье – к Советам или от Советов. Придумал название и готовил материал к публикации журналист Александр Гамов, он стал моим крестным отцом в журналистике.

Товарищи рекомендовали меня, в то время я был членом Киевского РК КПСС, на место первого секретаря райкома партии. Пришел на выборное собрание, предстал

пред очами делегатов конференции. После слов «водитель такси» зал недовольно-недоуменно загудел, мол, ни хрена себе, до чего докатились. Я произнес программную речь, сказал, как представляю работу райкома и партии в целом, а потом смалодушничал от обиды за гудеж и снял себя с выборов. Еще мелькнула мысль, что я своим местом работы принижаю авторитет партии. В перерыве незнакомые люди с сожалением укоряли, что же ты, парень, дрогнул, мы за тебя собирались голосовать. Получил за это нагоняй от директора, который переживал скорее не за коммунистическое будущее, а потому, что не знал, куда бы меня задвинуть, чтобы избавиться.

Возвращаясь к теме ненависти, замечу, что и я со своей стороны не испытывал ничего подобного к своим оппонентам. Сиживали за одним столом, обменивались дружескими тостами, нормально, по-мужски общались. Ненависть можно испытывать к врагу, который намеревается убить тебя или твою страну, чтобы поработить ее народ. Ворье – это презренные паразитирующие гниды, не более того. Кроме презрения и тюремной клетки они больше ничего не достойны. Не видел ни одного человека, который бы воровал со спокойной совестью, жизнь уродует людей и человеческую совесть, но насмерть ее не вытравливает. Те, кто говорят о звериной природе человека, оправдывают этим социальное неравенство, превознося одних и унижая других, чтобы господствовать над ними.