Текст книги "Случай"

– Знаешь, Максим, твое стремление к бессмертию просто смешно.

– Почему? – недовольно хмурится тот, словно его сейчас и здесь уличили невзначай в мелкой неточности или в преувеличении, – к этому стремятся все, но не у всех получается.

– Дело в том, что мы все существуем лишь для того, чтобы дать возможность начать существовать новой форме жизни. Поверь мне, я знаю, кремниевая форма жизни является окончательной вершиной развития нашей биологической жизни. Мы, живые, рано или поздно, но создадим разум на основе неживого. Вот что нас ждет, а не человеческие жертвоприношения и заклинания духов.

– Чушь какая, – смеется Мефиц и что-то скороговоркой выпаливает карлику по-итальянски, отчего тот тоже начинает гоготать как бешеный, словно в нем вновь включился механически-радостный человек, который так удивил Адама ранее своей неискренностью, – смех этот раздражает, но он сдерживает себя сделать ему замечание, – таинство жертвоприношения ничто не сможет заменить, ха-ха-ха. Наш мир всего лишь один из многих, существующих в виде миража, отражения на водах безвидной бездны, caput mundi, tabula rasa для наших надежд, ха-ха-ха.

– Ты зря смеешься над тем, что я тебе сказал, – обижается Адам и начинает скороговоркой, пока его не перебили, излагать свое видение будущего: нельзя сказать, что это плод его долгих раздумий, но это то немногое, что его по-настоящему будоражит, – Нет, послушай, что я скажу! Я верю в технику и прогресс. Когда я был еще школьником, а затем студентом, я много времени посвятил идеям о том, что необходимо возродить искусство в его чистом, классическом виде как неком священном акте штучного творения духовного продукта. Но это было понапрасну потраченное время. Когда я познакомился с идеями Вальтера Беньямина, то наконец-то понял, что, живя в век массового воспроизведения всего, что только можно, нельзя состояться, не тиражируя свои идеи. Машенирия – это все! А наивысшим проявлением машины является компьютер: с его помощью мы тиражируем уже сами себя, осознанно или бессознательно, но мы воспроизводим сами себя в наших работах, – компьютер ускоряет процесс внеличностного воспроизводства всех предметов. Получается, что между мной и объектом, который я хочу создать, теперь стоит всегда машина, самодумающая и самовоспроизводящая мои желания: мой разум породил машину, которая научена овеществлять мои желания.

– Ну и что? – смеется Мефиц, в то время как катер резко сбрасывает скорость и поворачивает направо, плавно входя в широкий канал Рио-ди-Сан-Феличе, ведущий на другую сторону района Каннареджо, – Deus ex machinа решает все наши проблемы. У каждого времени этот Deus свой. Но это на уна сантиметро не приближать нас к реализация мой лично ин персона имморталита. Кописко?

– Да нет же, цель всей нашей цивилизации, ее конечная, окончательная цель – это процесс одухотворения камня, но не в религиозном смысле, а так что разум сможет существовать в абсолютно чистом виде, лишенный недостатков тела как хрупкого и несовершенного сосуда: камень, черт побери, камень будет мыслить и, значит, существовать. Знаешь, ведь суть нашей цивилизации именно в осуществлении этого перехода от органических форм существования к неорганическим, к полной свободе от законов пространства и времени, от законов природы. Всякая цивилизация – преодоление границ, природных ограничений, я в этом так же убежден, как в том, что скоро дома будут печатать на месте с помощью 3-D принтеров или выращивать, преобразовав деревья согласно генным модификациям в какие-нибудь жилища хоббитов. Новая архитектура – это комбинирование органики и технологии пространственной печати прямо из файла моего компьютера. Это показывают сейчас прямо у тебя в городе, на Биеннале.

– Ха-ха-ха-ха, – буквально плачет от смеха Мефиц, отмахиваясь от слов Адама, словно от назойливых мух, – ну ты и насмешил. Карло мне сказал, что тебя актеры угостили какой-то фарма наркотико роба, это оказалось слишком сильно, много для твой ум. Ха-ха-ха, дома-деревья, они будут расти как фунджи после дождя, Кардо, леи диче че престо ла каза кресчера коме фунджи! Ха-ха-ха. Ла верита э, туттавиа, пиуттосто сериаменте.

– Леи скерца? – взвизгивает карлик.

– Ноу, ноу, ассолютаменте кредере ин есса, – заверяет его Мефиц, взметнув свои сросшиеся брови вверх и с дурашливым видом косясь в сторону Адама, намекая взглядом карлику на то, что тот не в своем уме, – Маледетто Хайко, о семпре соспеттато че фоссе усо ди дроге. О фатто меттере ла ностра пуниционе коме ун риторно а каза.

– Проприо кози, Максим! – заразительно хохочет карикатурный морячок Папай, широко разинув рот и оскалив свои желтые лошадиные зубы, – э иль моменто ди фарло. Тираре иль куло.

Слева в темноте мелькают белые тюленьи туши катеров, надежно зачаленные к пристани и вертикалям серых палин, редкие мачты яхт со сложенными парусами на фоне черной кромки трусливо прячущегося за мариной парка, огоньки одиночных огней и маяки на пирамидальных бриколах, отмечающих фарватеры движения городских вапоретт по мелководной лагуне. Катер, снова оказавшись на открытой воде, живо заскакал по волнам, словно заяц по жнивью, удирающий от преследующих его гончих.

Если бы у него, катера, были глаза на корме, то он бы, к своему удивлению, заметил, что его и правда преследует другая такая же остроносая лодка, на корме которой стоит в полный рост двулицый человек, вцепившийся намертво в поручни ограждения вдоль бортов и совершенно не обращающий внимания на то, что ему в лицо хлещет холодный ветер и дождь брызг. Он, словно молитву, неразличимо бормочет сквозь стиснутые зубы одно и то же: «Покрою, как бык овцу, вы меня еще узнаете». Глаза блестят от слез, наворачивающихся от ветра, но он их даже не смахивает со своих ресниц, весь погруженный в мысли о предстоящей мести.

Оба катера несутся прямиком к черному прямоугольнику кладбищенского острова, совершенно игнорируя обозначенный фарватер, словно мухи, семенящие по расчерченной богом шахматной доске, руководствуясь лишь правилом выбора кратчайшего пути. Прижавшись лицом к холодному стеклу кабины, Адам молча наблюдает, как черные стены страны мертвых с белыми стрельчатыми арками в свете луны приближаются, постепенно обретая очертания отточенных временем архитектурных деталей на скупых кирпичных поверхностях, с края которых пузырятся приторным рафинадом сахарных голов одутловатые формы церкви Сан-Микеле. По воле одного человека, борца за гигиену, превратившего здешнюю столицу всех чувственных наслаждений в глухую австрийскую провинцию, образовалось это кладбище, где под мраморными плитами лежат вперемежку князья и простолюдины: нет у них родины, нет и изгнания, – променявшие нивы вечно бесплодные севера на вечный покой южных ночей.

Двигатель взревел и вдруг замолчал, борт глухо ударился о камень пристани и катер остановился. Мефиц и карлик тут же вскочили со своих мест и выскочили на палубу. Вслед за ними неторопливо выбирается на свежий воздух и Адам, продолжая держать в руках букет белых роз. В воздухе аромат кипарисовой хвои и моря.

Они втроем сходят на берег, при этом карлик и Мефиц помогают Адаму, поддерживая его за руки с обеих сторон.

– Я прям английская королева, – шутит Адам, но Мефиц с карликом настроены очень серьезно.

– Ты и есть наша королева, – заверяет его Максим и делает знак своему спутнику, который без всякого шутовства отвешивает перед Адамом глубокий поклон, – А он твой преданный слуга.

– И что дальше? – интересуется Адам, поеживаясь от холодного ветра, – Что мы будем здесь делать? Копать могилы?

– О нет, нам нужен крипта склеп, куда был спрятан пикколо ящик с секрет, по-итальянски скатола – я не знаю, как сказать…

– Шкатулка, что ли? – уточнил Адам, – маленькая такая коробочка…

– Да, дестра, коробочка, шка-т-у-л-к-а-а, – опробует это слово Мефиц, словно перекатывает его во рту, пробуя на вкус, – магико шкатулка, ее делать по приказ воля нобиле Джованни ди Маттео Брагандин, он есть был каббалист. Кописко?

– Кописко, кописко, – с неудовольствием морщится Адам, недоумевая, как можно верить в такую чушь, – это как шкатулка Лемаршана из «Восставших из ада», да?

– Шкатулка Лемаршана? – уточняет Мефиц, и лицо его выражает умственное усилие припомнить, что это такое, – что-то знакомое, но откуда это?

– Фильм ужасов, очень страшный. Там еще был такой персонаж – с головой, утыканной гвоздями. Б-р-р, я когда его первый раз посмотрел у друга на видаке, так неделю не спал. Как сейчас помню, было это на втором курсе. Кино, хорор-муви, кописко?

– Синема? А, рементарси, хорор-муви, да-да, но то есть сказка, фавола, я знаю этот ауторе, он инглезе, но немножко итальяно. Нет, моя шкатулка другая, не шкатулка Леморшан. Но тоже с секрет. Но это из каббала, это связано с древо Сефирот. Знаешь, что это такое есть?

– Нет и не хочу, – раздраженно отмахивается Адам, – я прочитал это в тебе, но все эти числа и Ход, Йесод и Малхут – это все еврейская ересь. Чушь. Мир нельзя создать словом. Я в это не верю.

– Тогда как же твое метаморфозис. Ты был мужчина, а сейчас женщина.

– Может, я сплю? – предположил Адам и протянул ему свою левую руку, – На, ущипни.

– Ой, больно, – вскрикнул он, когда Мефиц выполнил его просьбу, – зачем так сильно, синяк же останется.

– Видишь, ты не спишь, но объяснить всего этого не можешь, – невозмутимо возражает ему Мефиц и предлагает, – нужно спешить, пока не взошло солнце.

Они направляются к входу на кладбище, в то время как их катер отчаливает и уносится прочь. Подойдя к створчатым воротам с решеткой, за которыми видны равные ряды могил, Мефиц достает связку ключей и начинает подбирать нужный к замку калитки в ограде. Прямо за его спиной стоит Адам, а за ним карлик с его сумкой. Вдруг раздается рев мотора, шум вспененной воды, удар дерева о камень, торопливый топот и тихий взвизг карлика. Толчок в спину с силой швыряет Адама на Мефица, прижав его к решетке калитки: Адам роняет букет, а Мефиц связку ключей, которые жалобно звякают о камень мостовой.

Знакомый до внутривагинальной дрожи голос звучит, словно приговор: «Ну, и кто здесь теперь крайний, козлы! Русские не сдаются».

Адам сместившись в сторону от прилипшего к решетке Мефица, оборачивается и снова видит перед собой Колосова в сопровождении неизменных Киры и Гоши, которые энергично превращают в кровавый фарш лежащего на земле карлика. Он не издает ни единого звука, если не считать глухие всхлипы и удары ног по одетому телу.

«Кошмар, – ухает вниз в область живота сердце Адама, и у него во рту появляется кислый привкус свинца, – Если он сейчас ударит меня по голове, то я потеряю сознание: вот анекдот – оказаться в Венеции и получить по морде от соотечественника», – страх сковал руки и ноги, нет сил пошевелить даже пальцем на руке.

«Вот что чувствовали все жертвы палачей, убивавших таких, как мы» – Адаму и страшно, и гадко на душе. Закончив со своим неудачливым спарринг-партнером, один из спортсменов наклонился над тем, что раньше было морячком Попайем и, обшарив карманы его брюк, достал оттуда револьвер, показал его Колосову, выпрямившись, коротко доложил:

– Артурович, все в порядке: волына у нас.

Другой подхватил сумку Адама, которую уронил карлик, и, заглянув внутрь, ничего там для себя интересного не нашел, пожал плечами и коротко доложил:

– Артурыч, пусто.

Колосов передернул плечами и, полуобернувшись к Адаму с Мефицом своей необезображенной половиной лица, внимательно разглядывает их, не произнося ни слова. Мефиц оправился от удара, повернулся к своему обидчику и, к удивлению Адама, совершенно не испугался. Продолжая стоять спиной к решетке врат, он пару раз лениво похлопал в ладоши, а затем совершенно спокойно спросил:

– Вы ходите присоединиться к нам?

– Че? – удивился Колосов и нахмурился. – Ты че, не понял, кто теперь здесь рулит? Видел, что с твои коротышкой сделали? Хочешь чтобы и тебя отпрессовали?

– О, я не очень понимать твоя речь, – нисколько не обращая внимания на угрожающие интонации его голоса, продолжает Мефиц, – но твоя настойчивость мне нравится.

– Вот что значит когнитивный диссонанс, – со всей иронией, на которую только способен, – замечает Адам, пытается улыбнуться, но это у него не получается, – вот это мне всегда и нравится в наших людях – удивительная настойчивость.

– А ты помолчи, если не хочешь получить по морде своего лица, – отсекает его Колосов, – не люблю тех, кто пытается доказать, что он умнее меня. Итак, чувак, начнем снова знакомиться. Ты кто?

– Я русский, как и ты, – со всей учтивостью, на которую только можно рассчитывать в подобной ситуации, произносит попугаистый спутник Адама, – соотечественник. Мое имя Максим, а твое?

– Николай, – вылаивает в ответ Колосов и делает знак рукой своей свите приблизиться, – че те от нее надо? Решил местные красоты показать или как?

– Знаете, я бы хотел прояснить некоторые недоразумения между нами, Николай, – совершенно не теряя самообладания, в отличие от Адама, бодро журчит Мефиц, словно не замечая, что за спиной у того уже стоят два его охранника, только что убившие карлика. – Мы ведь с вами очень похожи.

– Да? И чем же? – удивляется Колосов.

– У нас с тобой одна вера и одна кровь.

– Вера? Ты че, православный?

– И да и нет. Я экуменист. Знаешь, как происходит процесс обращения в мою веру? – Колосов молчит и Мефиц, приняв его молчание за согласие, продолжает, – С ненависти, с такой свирепой ненависти, что ты хочешь проклянуть своего врага любой ценой, пожелать ему самого ужасного зла, на которое только способно твое воображение. И ты его проклинаешь, посылаешь к черту или куда там, ну ты сам знаешь. Кописко? И вот когда ты вдруг видишь, что у тебя получилось, то тогда тебя есть охватить настояща эйфория: наконец-то твой враг наказан, – ты чувствуешь, что у тебя есть могучая витальна сила – сила уничтожать словом. Слово – это сила, им можно проклинать и насылать болезни… О, с этого и начинается любой путь к мой кредо.

– Я могу не только словом, но и делом доказать, кто тут сильнее, – перебивает его Колосов, – делай историю короче, если не хочешь присоединиться к своему приятелю. Че те от нее надо? Отвечай!

– Какой потенциале, каволо! Она должна мне помочь достать здесь одна вещь, важный для меня, ин персона.

– Ты знаешь, кто такой Славик?

– Славик? Нет, пуртроппо, нон сю. Не знаю.

– А жаль?

– Перке? Ах, ми скузи, почему?

– Он мне денег должен. Много.

– О-о-у, и причем тут я?

– Да я думаю, что может ты и причем. И она тоже. Как-то вы складно на моем пути нарисовались. И одет ты как пидор. Все вы, евросодомиты, заодно против простого русского человека. Ничего, но помни мои слова, мы вас все равно всех рано или поздно, но купим, а потом разорим. Нах-х-х. Чтоб знали, почем фунт лиха. Прикольно, да? Ха-ха-ха.

– Га-га-га, – присоединяются к смеху Колосова его охранники, явно воодушевленные его мыслью о том, что всех европейцев нужно разорить: здесь они чувствуют себя неуютно и все их разговоры между собой сводятся к желанию вернуться поскорей домой и там нажраться до беспамятства, а затем кого-нибудь избить, просто так, для удовольствия, – ведь местные явно не разделяют их «духовных» ценностей. Самым удивительным для Адама было то, что Мефиц нисколько не боялся русского социопата, вооруженного двумя прирожденными убийцами, и это не была какая-то игра с его стороны: это скорее напомнило ему поведение двух животных, делящих территорию между собой, одно из которых отстаивало свои права перед чужаком, которое всячески пыталось его запугать, но на самом деле труся нападать, демонстрируя оскал с поджатым хвостом, – он излучал абсолютную уверенность, и это тут же почувствовал и Колосов, резко изменивший свой тон, проникнувшись к нему уважением.

– Ну ладно, ладно, – неожиданно дружелюбно засуетился Колосов, словно опомнившись, что он за границей, а не у себя дома, – погорячились и успокоились. Мы же все здесь культурные люди, соотечественники, как ты правильно заметил, поговорим культурно, в-е-ж-л-и-в-о-о-о. За карлика извини, но он стрелял. Нельзя так, мог ведь и попасть. В общем, мы вам компанию составим, а там посмотрим, ладно?!

Последняя фраза прозвучала очень двусмысленно, словно Колосов и просил и настаивал, но Мефиц просто пожал плечами, давая понять, что это его не касается и, подняв ключи, отворил калитку. Деловито обронив Адаму, что ему нужно не забыть букет из роз, он вошел на территорию кладбища и решительно зашагал по гравийной дорожке вдоль могил, словно его не интересовало, присоединятся к нему его спутники или нет. Еще несколько секунд, и Адам уже за спиной Мефица, а позади него Колосов и его свита.

Под ногами звонко, почти весело хрустит гравий в вязкой тишине этого места, куда не долетают никакие звуки извне, они движутся между равными рядами грядок, плотно засеенных мертвецами, о чем наглядно свидетельствуют их надгробья: налицо обильный урожай, с плодами которого нельзя ничего поделать, – они не съедобны, – следы жатвы времени, с которым никому до сих пор не удалось договориться.

Наконец, Мефиц останавливается – они перед утопленным в стену полукруглым склепом, обрамленным арочными пилястрами, в нишах которых лики 12 античных богов: это место, где спрятана потайная дверь, – в центре мраморный престол с барельефами, покрытыми каббалистическим и алхимическими знаками, в середине каждого из них перевернутая пентаграмма.

На верхней крышке престола пустая мраморная чаша в виде черепа, она вмонтирована в пентаграмму, вписанную в круг, по внешнему ободу которого напротив каждого луча звезды вырезано по одной латинской букве, складывающихся в имя LILIT.

Мефиц деловито обращается к Колосову:

– Передайте Франческе ее сумку.

Тот молча делает знак рукой и Кира передает сумку Адаму, он заглядывает в нее и интересуется:

– Что теперь нужно делать?

– Я только знаю, что нужно сделать с букетом твоих роз, – подходя к престолу и указывая на чашу, – отвечает Мефиц, – здесь говорено, что 22 белых розы дева, родившаяся мужчиной, должна поместить в эта ваза и, когда они стать черные от крови некрещенна бамбино, то врата ночи открываться и давать доступ к шкат-у-лка безгранично счастья. Кровь есть, – тут он достает из бокового кармана своего пиджака хрустальный флакон и кладет на пентаграмму, затем ведет пальцем вдоль надписи, выбитой по периметру крышки престола, – еще здесь говорить, что кому царицы макеро есть маска подойдет, то ей калитка, порто в бездна отопрет. Эта надпись есть одна криптограмма, ее нужно правильно понять. Кописко?

– Ты предлагаешь сделать это мне? – смущен и недоумевает Адам, – А ты уверен, что у меня получится?

– Си, – коротко заверил Мефиц и постучал пальцем по мрамору престола, – здесь ответ на все вопросы. Прего.

– Стоп, стоп, стоп, – подает свой голос Колосов и, встав между Адамом и Мефицом, уточняет, – это что, какой-то дьявольский ритуал? Вы что, сатанисты, что ли?

– Нико, какая тебе разница, ведь ты сам к нам присоединяться. Если тебе не интересно, уходи. Не мешай нам.

– К черту вас, к черту! Я спрашиваю, чем вы здесь занимаетесь? Кто ты такой, черт побери, Максим? Чья это могила?

– Это не могила, Нико. И это никакой не ритуал. Здесь спрятан важно магише артифакто, который нужен мне.

– А кровь младенцев зачем? – настороженно уточняет тот.

– Ну как же без крови, – разводит руки в стороны Мефиц, словно приглашая его присоединиться, – кровь это основа любой магии. Без крови нельзя, никак не можно. Ты это сам знаешь.

– Слава богу, что Господь до этого не дожил: он бы этого не одобрил, – сокрушенно качает головой Колосов и ретируется к своей свите, уступая дорогу Адаму.

Адам подходит к престолу и небрежно бросив цветы на пентаграмму, осторожно проводит кончиками пальцев по резьбе букв, словно слепой, пытаясь на ощупь прочитать послание того, кто создал это место.

– Какой труд, какой труд, – в восхищении полуприкрыв глаза, выдыхает он, ставя свою сумку на верх мраморной плиты, – тонкая работа, – это не одноразовое искусство наших дней. Человек, который резал этот камень, совершенно не думал о времени, потраченном на эту работу. И ради чего – чтобы это увидели лишь я и ты? Для меня это непозволительная роскошь.

– Достань маску из сумка и нужно понять, что с ней делать. Есть идеи?

– Только лишь одна – дать тебе ее примерить, – вынимая сверток с маской, – замечает Адам и, развернув шелковый плат, извлекает оттуда источник своих приключений. Мефиц с нескрываемым любопытством смотрит на маску, в то время как Колосов, подавшись вперед, хочет забрать ее у Адама, но Мефиц его останавливает.

– Стоп, стоп, стоп, Нико – лучше ее не трогай.

– Почему? – недоволен тот, – это просто папье-маше: крашеный картон.

– Это сорпреза от очень, очень сильный Бог, магише артифакто. Кописко?

– Этот кусок картона?

– Ты ведь руссо? Ортодокс?

– Именно что русский и православный.

– Вы верить и поклоняться айконам, ведь так?

– Иконы – это совсем другое.

– Но айконс это тоже лишь дерево и краска, но благодаря мироколо, ч-ь-ю-д-о они есть часть Бога, его послания. Эта макеро тоже самое. Не трогай.

– Да и черт с тобой, —сплюнул от огорчения Колосов, – я не знаю, что вы хотите сделать, но я все равно заберу у вас то, что вы ищите.

– Ха-ха-ха, какой потенциале, магнифико, все-таки мы, русские, особенные люди.

– Я не шучу, – предупреждает Колосов.

– Так и я всерьез, никакой хьюмор, – словно соглашается с ним Мефиц и просит Адама, – Кара регина, прего. Можем начинать.

– Что мне нужно делать? – уточняет Адам.

– Я налью кровь в магише цирколо, – поясняет Мефиц, очертив в воздухе круг указательным пальцем, – Когда она заполнит все чинкуе леттери, ты класть цветы, а затем надо, чтобы ты что-то, что-то делать с эта макеро, каволо! Придумай что-то, нон ромпере и кольени!

– У меня нет никаких идей, кроме предложения примерить эту маску вот этим мраморным рожам, что лыбятся на нас. Как думаешь – это поможет? – указав на барельефы богов, предлагает Адам, – Тут больше некому ее надеть, кроме нас с тобой.

– Ио ун кольене, пеццо ди мерда, Ио ун кольене! – взрывается от восторга Мефиц, словно Адам сообщил ему, как решить уравнение, над которым он бился всю свою жизнь. – Как просто, эврика, гениально. Прошу, прошу, посмотри все эти фасции, примерь, к какому подойдет.

Адам обходит все барельефы и пытается приложить маску к каждому из них, но лишь одному лицу она впору: у одних мешают волосы, у других размеры в ширину или слишком большие, или слишком маленькие, – это Тонатос, бог смерти. Его изображение предпоследнее справа, между братом Гипносом и сестрой Немезидой.

– Только одному и подошла впору, вот этому, – поясняет Адам и читает вслух по-складам «TANATOS», – остальные морды слишком велики.

– Ты неправа, моя королева, – осторожно поправляет его Мефиц, с трудом сдерживая свое лихорадочно-радостное возбуждение, – Они все одинаковые, одного размера: эта маска сама выбрала, на какая фасция, как это по-русски… л-и-ц-о-о ей наскочить, одеться. Уна секунда: сейчас все делать прова репетиция, понарошку, – и начнем.

Мефиц подскочил к Адаму и, лихорадочно ощупав лицо Тонатоса, заключил, – Итак, после того, как я налью кровь в круг и она соединит все пять букв, да, забыл про цветы, цветы вначале в эта чаша, кописко! А потом по мой знак, но не раньше, ты подойти к эта лицо приложить маска и просунув пальцы в отверстия для глаз, нажать на камень глаза, о-кей?

– О-кей, Цицерон: все так объяснил, что даже дураку понятно. А без этого никак нельзя: без крови и цветов, – нажал вот на эти два глаза, и потайная дверь открылась? Глупо как-то получается – никто из нас не верит во всю эту галиматью, так зачем это все городить?

– Если бы все было так просто, то люди бы могли запросто ходить к ангелам в гости. Есть многое на свете, друг Горацио…

– Что недоступно нашим мудрецам, – торопливо закончил фразу Адам и с недоумением пожал плечами, – читали и читали. Плавали. Знаем. Но хоть Шекспир мне друг, но истина дороже. Я скорее поверю в то, что Земля плоская и стоит на трех китах, – или как там, – чем в то, что где-то есть Бог и он за нами наблюдает. Давай-ка поторопимся, а то ему уже становится скучно.

– Си, но нам нужно еще одна малость. Нам нужны металлы. Эй, Нико, попроси твой люди дать мне уно патрон из ривольтелла бедный Карло, прего. П-р-е-г-о! И пусть кто-то из них поищет пеццетино железо.

– Чего-чего? – переспрашивает Колосов, – пицца или как там железа?

– Нет, вот такой, – показав кончик своего мизинца, поясняет Мефиц, – маленький железо.

– Кусочек, что ли?

– Кусочек, кусочек, гиусто, – энергично соглашается Мефиц, – кусочек железа.

– Пошарь здесь вокруг, – раздраженно велит Колосов Кире и, поманив к себе Гошу, молча берет у него револьвер, достает из него один патрон и передает Мефицу. Кира виновато разводит руки в стороны и жалуется:

– Артурыч, да где же здесь искать, нах-х-х, у них же даже грязи не найдешь, везде сплошной порядок. Заграница.

– Ну значит, у себя в штанах поищи, найди хоть что-то?

Мефиц довольно ловко разобрал револьверный патрон, высыпал себе порох под ноги и, разделив его на пулю и гильзу, положил их напротив букв «Т» и «L» в одному ему ведомом порядке. В это время закончив рыться у себя в карманах, Кира интересуется у Гоши:

– Слышь, братан, у тебя был, кажись, талисман на счастье: кусок арматуры, которой ты заколол «Хирурга» на разборках, – одолжи Артурычу, не жидись. Я бы не просил, но сам пустой как порожняк. У меня в кармане только оловянный солдатик на счастье. Во! – с этими словами он достает фигурку красногвардейца.

– Ну так и отдай ее нах, – возражает Гоша, – все равно ее тебе вернут.

– Так, blja, оба отдали свое барахло, пусть итальяшка сам решит, что ему нужно, – грубо обрывает их разговор с нескрываемым раздражением Колосов и, нервно схватив оба предмета из рук своих охранников, подскакивает к Мефицу и сует их ему прямо под нос со словами, – На, чем богаты, тем и рады.

– Очень хорошо, железо и олово: оба пригодятся, – берет их из рук Колосова Мефиц и ставит солдатика рядом с буквой «I» и спил арматурного стержня у буквы «L».

– Итак, остался лишь Меркурий, нужен бронзо, каволо. Придется отдать свое, каззата, – с этими словами он безжалостно отрывает от своего пиджака одну пуговицу и кладет ее рядом с оставшейся буквой «I». Оборачивается к Адаму и просит, – Прего, цветы.

Адам подходит к престолу, перебирает пальцами обеих рук розы, собирая их в единый букет, и, наконец, подняв его в воздух, опускает в чашу-череп, после чего взяв маску с престола, куда ее положил на время, пока собирал букет, подходит к барельефу Танатоса и ждет дальнейших указаний от Мефица. Мефиц берет флакон с кровью и, осторожно открыв, выливает тонкой струйкой ее прямо в кольцевую бороздку на мраморе: по чуть-чуть напротив каждой буквы, – и ждет, пока кровь растечется и соединится в единый круг. Переодически он доливает с разных сторон в круг кровь до тех пор, пока, наконец-то, видимо, удовлетворенный полученным результатом, швыряет пустой флакон в сторону могильных грядок и, встав перед престолом, протягивает обе руки в его сторону и произносит,

– Абракадабра, абракадабра, абракадабра. Магистер неба и земли велит стихиям – отопри. Абракадабра, абракадабра, абракадабра.

– И что, сработает? – язвительно замечает Адам, на что Мефиц, зловеще улыбаясь, приказывает – Смотри! Абра-Кадабра!

Неожиданно раздается громкий щелчок: словно спустили курок и боек впустую ударил по металлу, – череп с цветами сделал полный оборот вокруг своей оси, а борозда с кровью вдруг начала слабо тлеть, – еле различимо, словно перегоревшие угли, – образовав темно-бордовый круг, буквы же начали заметно фосфорировать мертвенно-зеленым светом. Мефиц обращается к Адаму:

– Макеро, прего.

Адам возлагает маску на лиг бога смерти обеими руками и, просунув большие пальцы рук в прорези картона, с силой нажимает на зрачки незрячих глаз. Раздается серия сухих металлических щелчков, а Адам ощущает, как под кончиками его пальцев поддается камень барельефа, уступая его напору. Пентаграмма начинает медленно поворачиваться, все набирая обороты, а свечение кровавого круга все усиливается и усиливается. Колосов и его Кира и Гоша застыли с открытыми от изумления ртами, боясь пошевелиться, пораженные увиденным. Сам Адам так же потрясен произведенным эффектом, но после всего того, что с ним уже случилось, это его не пугает, а скорее интригует.