Текст книги "Случай"

«Видимо, это патология, – огорчается Адам, т.к. ему крайне неприятно, что победил самый мерзкий из всех бродяг, да еще и страдающий людоедством, – для него я два в одном: и удовольствие, и закуска, – как для алкоголика огуречный лосьон».

Следом за ним к другой его ноге буквально прилип второй пакистанец, обжигая его кожу своим горячим дыханием, взвизгивая с характерным акцентом «Йя из эйлит, йя из тайди», словно это какая-то молитва. Еще секунда и поверх братьев его ноги охватывают оставшиеся члены новоявленного братства, облепив его со всех сторон и уже начавшие пытливо сзади ощупывать его ягодицы, отчего ему становится как-то не по себе: еще секунда, и он свалится под тяжестью их тел, чтобы дать им возможность собою овладеть, – и лишь резким движением свободной руки ему удается отогнать их от себя.

Одни лишь пакистанцы, по-прежнему вцепившись в ноги, не позволяют Адаму сдвинуться с места. Он опускает свой факел и поджигает волосы на голове сначала одного, а затем и другого брата: с характерно-сухим треском волосы вспыхивают, – после чего они, оставив Адама, начинают бешено кататься по земле, хлопая себя по голове рукавами своих рубах, пытаясь сбить пламя. Воспользовавшись обретенной свободой, Адам бежит к азиату, продолжающему хранить двусмысленную улыбку на своем морщинистом лице, словно это хорошо отрепетированная гримаса, призванная скрыть его настоящие чувства.

Позади него жалобный рев пакистанцев, запах паленых волос и громкая разноязыкая брань дерущихся между собой самцов, упустивших добычу. Но сейчас важно только одно – заставить азиата покориться, принять его власть над ним и добиться от него клятвы верности в любви любой ценой: вот задача, достойная его честолюбия – сломать броню его убеждений и раздавить его обнаженную личность словно клопа просто ради удовольствия, – самоутвердиться за счет слабости другого – любимая русская забава. Но у азиата нет слабостей, т.к. он убежденный аскет и с детства воспитан в самоограничениях. Единственное, кому он предан – это богиня Кали, которую он считает своей матерью: она не только его защищает от всех неурядиц этого мира, как своего ребенка, но и является основой всей его жизни как самая чистая и бескорыстная эмоция именно потому, что это любовь к самому страшному и непривлекательному, что для непосвященных является воплощением чистого ужаса, – ужас его вдохновляет. Она для него ассоциируется и с образом Родины-Матери, во имя освобождения которой он помогал убивать английских колонизаторов, когда ему было всего семь лет: он заманивал ненавистных саибов в дома своих учителей, где их душили, принося в жертву Кали-Ма, – и с источником максимального блаженства, когда он принял отречение от мира и стал считаться свами, удавив собственноручно свою первую жертву – Джейн Адамс, туристку из Манчестера.

Адам страстно шепчет ему во все его чакры, что он тот, кому он всю жизнь молился и служил, а не узнал его только лишь потому, что привык видеть его как нечто ужасное, а не соблазнительное и манящее.

«Ты же всю жизнь мечтал встретиться со мной, возлюбленный мой раб Мья, прозрачный для моих помыслов, как кристалл изумруда. Заметь, я знаю твое имя, но ты мне его не называл! Откуда? Правильно, я его знаю потому, что я помню имена всех моих детей, кого я оберегаю от демонов, сокрушительницей которых являюсь, но также и потому, что избрала тебя, чтобы ты мне послужил здесь и сейчас в этом городе. Целуй ногу и обретешь мою власть, иначе я отдам тебя во власть всех чертей, которых ты знаешь, и еще мириадам тех, имена которых тебе не известны. Я сломаю тебя, как сухой тростник, если ты мне не поклонишься».

Самое удивительное для Адама, что в ответ на его слова он слышит только гулкую пустоту внутри старого азиата, эхом повторяющую его слова, но ни страха, ни отчаяния; никаких эмоций, словно он шепчет в устье глиняного кувшина.

«Не душа, а потемки: вот где черти водятся», – недоумевает Адам такой несгибаемости, словно это не живой человек, а статуя и тут же решает, что вместо вкрадчивых слов и обещаний для такого примитивного существа нужно предложить что-то настолько ужасное, что он в своей многотрудной жизни еще не встречал.

Он напрягает память и выуживает оттуда самое страшное, что только испытал – пение Кобзона под звуки партийных гимнов, сочиненных Пахмутовой и Добронравовым: акустический кошмар Адамовой молодости, ретранслированный прямо в сознание старика, действует на азиата просто душераздирающе, – он тут же падает к его ногам со слезами на глазах и лишь с одной мыслью, больно свербящей у него в мозгу: «Тишины молю – тишины».

Медный голос партийного гимноизвергателя разносит в клочья внутренний покой, заставляя мысль индуиста бешено вертеться, словно блохастая собака пытается ухватить себя за в кровь искусанный хвост в надежде получить облегчение: еще секунда, и он сойдет с ума от насквозь фальшивых звуков и слов, в которых прошла комсомольская юность Адама, – но все безуспешно, раз нарушенная тишина и внутреннее спокойствие упущены навсегда, голос Кобзона как собачье дерьмо навсегда прилип к Карме старика, не позволяя больше молиться Кали, заглушая все в утратившей невинность душе.

Адам может торжествовать – он сумел уничтожить, пусть и случайно, все самое чистое и бескорыстное, что азиат взрастил в гробовом молчании внутри себя и что давало смысл к его существованию: теперь, когда братство изгоев с их атмосферой взаимного единения распалось, он может их покинуть, предоставив каждого своей судьбе. В довершение Адам достает из сумки украденное ожерелье и вкладывает в руки азиата, как последний дар коварного Одиссея покоренному Илиону, нисколько не сомневаясь, что драка, спровоцированная им, продолжится с новой силой: теперь уже за муранское стекло.

Старик падает к его ногам и лобызает его ступни, а он устремляется в ночь наобум, освещая себе дорогу пылающей дланью Иисуса, нисколько не заботясь о брошенных им на произвол судьбы новоявленных апостолов греха. В багровых отсветах пламени окружающие стены домов пляшут зыбкими тенями, в каждой из которых прячется черт знает что, выскочившее из подсознательного страха Адама и поселившееся там, снаружи: и этот страх гонит Адама по лабиринту средневекового города куда глаза глядят, лишь бы не оглядываться назад, где затаилось что-то настолько ужасное, что даже думать о нем страшно, – вперед, скорее вперед, пока не угас огонь факела, разгоняющий ночной мрак и освещающий дорогу.

Впереди возникает плакат с изображением трансвестита и подписью «She is he», виденный им у загадочной лавки древностей, где он купил злополучную маску, ввергнувшую его в это приключение.

«К чему бы это?» – мелькает в его голове робкая надежда и, свернув за угол, он неожиданно оказывается на улице, полной туристов и освещенной витринами магазинов и тратторий: он снова вернулся в цивилизацию, вынырнув сюда из омута чудовищного экзистенциального чрева подсознательного своей темной стороны, полного хитросплетений переулков-потрохов со всем тем человеческим дерьмом, которое туда попало волею случая и ждет, когда из общественных экскрементов неотвратимо превратится в важный социальный элемент, рано или поздно легализовав себя в публичной жизни этого города-оборотня, – теперь факел ему не нужен.

Он швыряет со всей силой, на которую только способно его женское тело, остатки горящего распятия в темноту позади себя и встав перед витриной, полной венецианских зеркал, внимательно себя разглядывает со всех сторон, стремясь хотя бы наспех привести в порядок свой внешний вид.

И тут его хватает за ягодицу проходящий мимо него неопределенного возраста человек в замшевом пиджаке поверх футболки с надписью «Elvis is dead, Sinatra is dead, I also feel not so good» в сопровождении двух спортсменов в шелковых тренировочных костюмах с переломанными лицами боксеров. «Хороша Маша, да не наша», – слышит он под глумливый хохот молодых людей родную речь и, резко обернувшись, ловко наносит пощечину по небритому лицу своего обидчика.

– Ты чего? Больно же, – испуганно отшатнулся тот.

– Я надеюсь, – томно выдыхает Адам и глумливенько так улыбается: насколько может.

***

Наконец-то дали свет и заработали радиочасы, заорав нечеловеческим голосом какого-то местного патриота призыв к борьбе с либерастами и национально чуждыми элементами в Крыму до окончательной победы (правда, в чем она заключалась, патриот не объяснил: видимо, это было в начале его речи, которую Тудоси не могла слышать), а затем диктор решительно-зловещим голосом объявил, что на всей территории Крыма немедленно вводится военное положение в связи с нападением сил киевской фашистской хунты на республику, а всем нерусским и приезжим необходимо встать на учет в органах внутренних дел по месту жительства. Включив телевизор, она с удивлением узнает, что никаких терактов в Севастополе не совершалось, а кто распускает об этом слухи, является пособником западной информационной войны: показали двух столичных журналистов, уже дающих признательные показания, и изъятую у них валюту и французские вино и сыр, – выступил премьер-министр и радостно заявил, что рост экономики в новом году будет рекордным, кризиса в стране не было и нет, а Россия оспорит в международном суде отмену чемпионата мира по футболу и, несмотря на происки международного гей-лобби, проведет альтернативный чемпионат для всех натуралов. Затем Тудоси с большим удовольствием посмотрела подробный репортаж сначала о засилье педофилов в школах и вузах по всей стране, причем все они были активными членами Интернет-сообщества Facebook и получали подробные пошаговые инструкции по растлению малолетних из Госдепа прямо на свои аккаунты, затем поучаствовала в телемолебне о спасении ее богоспасаемой страны и анафемствовании всех евросодомитов… Снова отключили свет, отчего Тудоси лишилась возможности пообедать дома.

«Опять во всем еврозоофилы виноваты», – пошутила она про себя и, одевшись, отправилась в город в надежде найти место, где она могла бы заказать себе горячую еду. Проспект забит военными и спасателями с пожарными, разбирающими завалы в гостинице, у нее первый же случившийся патруль проверил документы и задержал, объяснив, что она находится здесь незаконно: вместе с остальными нелегалами ее доставят в военную прокуратуру для дальнейшего разбирательства, – все энергично-суетливые аргументы Тудоси военными не принимаются. Ее сажают в пока еще полупустой вагонзак в компанию с двумя молчаливыми татарами и евреем, который все время не переставая твердит, что он хозяин ломбарда и ни в чем не виноват. Уже сидя внутри машины, Тудоси осознает, насколько права была ее подруга Соня, советовавшая ей никуда не выходить: началась война и законы больше не действуют, все решают случай и настроение.

«Если бы я случайно не вышла из квартиры, то все было бы по-другому, – сокрушается про себя Тудоси, стараясь не слушать, что говорит ей не переставая еврей, – неужели мы все теперь заложники чьей-то чужой воли». Приводят еще троих задержанных, из них два армянина и девушка-украинка, на которую тут же переключает все свое внимание сосед-еврей, а Тудоси, достав из сумки уже изрядно потрепанную рукопись, словно отгораживается ею от всех в машине, и пытается читать, чтобы хоть как-то убить время.

Глава 9

Человека, с которым столкнулся Адам, зовут Николаем Артуровичем Колосовым: это «серьезный человек» из мира большого бизнеса, замешанного на криминале и деньгах, которые уводят большие начальники спецслужб из крупной госкомпании, торгующей сжиженным газом в Европу, – у него отшибло память всего пару часов назад, когда после крупного выигрыша в казино Вендрамин-Калерджи его опоили там каким-то психотропным препаратом и забрали все его деньги.

Все, что сейчас помнит Колосов – это то, как его зовут и что он должен разобраться с каким-то Славиком, но как он выглядит и кто это такой, для него остается загадкой. Такая же участь постигла и охранников «сурьезного человека» Киру и Гошу, интеллект которых и без отравления не превышал уровня семилетних детей: они отлично помнят, кому служат, а что делать за них всегда решает их босс, которому они по-собачьи преданы. Теперь же в них бодрствуют одни лишь инстинкты очень злых животных, которых разозлили и смертельно напугали.

Стоящий перед Адамом человек был бы красив, если бы не был уродлив: высок и атлетически сложен, загорелое лицо с однодневной модной щетиной; в умных глазах сквозит обида и злость, отчего взгляд его кажется свирепым; рот его все время кривится набок, словно у него судорога, а на левой щеке огромной родимое пятно, – чудовищно багровая клякса, – похожая на несмываемый след чьей-то пятерни, – в его облике что-то неуловимое от паяца и палача одновременно.

– Ты что же, русская? – словно выплевывает он из себя слова и одновременно делает знак рукой своим телохранителям пока не трогать Адама.

– Ага! Татьяна русская душою: не только телом, но pizdoiu, – язвит Адам со всем возможным кокетством, которое только способен разыграть, – А ты откуда такой красивый нарисовался?

Ответ его не интересует, т.к. он благодаря своему дару все знает об этом нечаянном собеседнике: он здесь потому, что обожает итальянскую кухню и у него дом в Виченце; он любит играть в рулетку и всегда ставит только на зеро, испытывая себя на удачу; в Венецию он приехал вчера на встречу со своим банкиром, которому должен был передать очередной миллион наличных евро, которые украл у своих хозяев-бандитов; он делает это не в первый раз и смертельно боится, что об этом узнают те, у кого он ворует, – тогда ему конец; на встрече со Славиком, – кто это такой, в памяти Колосова провал, – он проговорился о своих махинациях из тщеславия доказать, что он ловчее и умнее, чем тот, а Славик подло исчез с его деньгами, на которые они играли в рулетку на цвет и число, – на красное и четное ставил Колосов, а Славик на черное и нечетное, – измеряя таким образом свое везение на спор, – он жертва собственной самоуверенности и жестоко за это наказан.

Потеря денег – это худшее, что могло бы с ним случиться, но что еще хуже: он не знает своего обидчика и поэтому не может отомстить, – впервые в жизни он оказался в роли жертвы, а не палача. Внутри у Колосова борются два противоречивых чувства: ударить Адама по лицу за его дерзость или же начать с ним отчаянно флиртовать, постаравшись произвести на него неотразимое впечатление, – он ясно читает это по его глазам.

Чтобы решить вопрос в пользу флирта, Адам решает спровоцировать Колосова.

«Хочешь умереть на женщине – выбери эту: хотя бы получишь удовольствие», – выдыхает он в его подсознание соблазнительную идею, а затем, полуприкрыв глаза, томно поводит плечами и повторяет свой вопрос:

– Отвечать будешь или дальше пойдешь?

– А ты мне нравишься. Как зовут? Татьяной? – цедит сквозь зубы Колосов, заглотив наживку чужой мысли, словно бы она его собственная, – Мне нравятся дерзкие: такие, как ты.

– Меня зовут Франческой, но ты можешь звать меня просто Франкой.

– Ты что, итальянка? – искренне удивляется Колосов и даже на один шаг отступает от Адама, выразив ему таким образом свое уважение: соотечественников он глубоко презирает, считая их всех «быдлом» и «скотами», а свою Родину именует исключительно «скотобазой».

– Я же уже сказала, что я русская: так же, как и ты, родом из СССР. В детстве у нас у всех была одна национальность, а для всякого, кто хотел свалить, нужно было стать евреем. Надеюсь, ты не еврей?

– Ха, Артурыч, она тебя евреем назвала? – гоготнул один из спортсменов, но тут же осекся под его взглядом.

– Я что, похож на еврея? – ткнув себя в грудь пальцем, возмутился Колосов, – Я, Колосов Николай Артурович? Да я убежденный антисемит, я православные храмы строю!

– Так значит, ты прямиком с Родины? – выразил фальшивое удивление Адам, забавляясь его реакцией на свой вопрос, – А я думала, что ты из тех, что здесь обосновались и любят нас издалека. Значит, у нас есть много общего, – как минимум ненависть к той стране, которая нас родила. Скотобаза.

– Скотобаза? – весь вспыхивает тот, услышав знакомое слово, – Откуда ты знаешь это выражение?

– Из литературы: Венечка Ерофеев – «Вальпургиева ночь», моя любимая пьеса. Обожаю мат – лучшее в русском языке.

– Правда? – недоверчиво щурится Колосов, – Чем дальше, тем все интересней и интересней.

В его душе зародилось сомнение, что встреча с Адамом – это какая-то подстава, продолжение нечестной игры сбежавшего Славика, о котором он ничего не может вспомнить и поэтому это еще опасней: страх рождает паранойю во всем, что с ним сейчас происходит, видеть козни этого самого неуловимого прохиндея, укравшего у него миллион.

Поняв, что Колосов может сейчас психануть и приказать своим охранникам его схватить и начать из него выбивать показания о человеке, о котором он ничего не знает, Адам предлагает:

– Если у тебя есть какие-то сомнения, то может лучше оставить меня в покое и продолжить свое движение в неизвестном мне направлении? Я в друзья к тебе не набиваюсь.

– Предлагаю продолжить наш путь вместе, заодно поговорим. Тебе куда?

– К Сан-Марко.

– Отлично, и нам туда же. Только один вопрос – у тебя есть знакомый по имени Слава?

– Нет, людей с таким именем я не знаю. Мерзкое имя.

– Мерзкое! Правильное слово. Ох мерзкое.

– Мне кажется, что людей с именем Славик нельзя воспринимать всерьез.

Колосов с силой ударил правым кулаком по своей левой ладони и скорчил такую ужасную рожу, что Адам в испуге отпрянул от него,

– Если я встречу этого Славика, то оставлю от него одно лишь мокрое место. Правда, ребята?

Спортсмены молча повторили жест своего хозяина, красноречиво продемонстрировав всю решимость разделаться со Славиком с помощью своей недюжинной физической силы.

– Да, не завидую я этому Славику, когда вы его встретите, – сокрушенно качает головой Адам и предлагает, – Может, тогда пойдем, а то уже поздно, я хочу попасть в свой отель до рассвета.

Колосов разводит руками в стороны и кивком головы подает знак своим телохранителям следовать за ним, после чего взяв Адама под руку, уверенно ведет его в сторону Сан-Марко, о чем периодически напоминают полустертые надписи на облезлых стенах домов.

– А ты хорошо знаешь дорогу в этом лабиринте, – замечает Адам, стараясь избегать при этом глядеть на родимое пятно на лице своего попутчика, один вид которого приводит его в замешательство, – вот я совершенно здесь теряюсь. Хотя я архитектор.

– Ты архитектор? – многозначительно хмыкает Колосов и слегка сжимает локоть Адама пальцами своей руки, после чего притянув его к себе, заговорщицки шепчет ему на ухо, – А я инвестор. Этот город для меня почти что родной: я в нем спустил не одну сотню тысяч евро, – пьяным дойду практически в любое место от Пьяццале Рома в Санта-Кроче до Джардини в районе Кастелло. Могу провести тебя по всем злачным местам этой помойки на воде: это не Майами или Лос-Анджелес, но гульнуть тут можно, – у меня здесь репутация, а ее нужно было заслужить. Ну что, тусанем?

– Тебя можно звать Ники?

– Почему Ники, а не просто Коля?

– Как Николая II. Или ты против?

– Нет, почему же, – самодовольно хмыкает Колосов и гордо задирает подбородок вверх, подобравшись, словно культурист на выступлении, втянув свой живот и расправив плечи, – Мне так нравится. Валяй.

Сравнение с последним царем тешит его гипертрофированное самолюбие: в своем воображении он считает себя избранным, – ему нравится с незнакомкой не скрывать своих амбиций, во всем считать себя первым.

Он здесь вроде как на каникулах, вдали от тех, перед кем он вынужден пресмыкаться и служить: почему бы не поиграть в Господа Бога, пока никто не видит. Адаму совершенно не хочется оказаться снова в одном из тайных борделей: хватило сегодняшнего вечера, – но отказать такому типу, как Колосов, напрямую тоже нельзя, да и интересно узнать о нем побольше, поэтому он предлагает:

– Может быть мы для начала выпьем по чашечке кофе и ты мне расскажешь о себе. Знаешь, очень хочется пи-пи.

– Здесь есть одно неплохое кафе, хозяин меня знает, пойдем я покажу, – охотно соглашается Колосов и тут же сворачивает в одно из ответвлений улицы, – у них первоклассный кофе и можно выпить по бокалу чего-нибудь вкусного. Заодно посмотрим, нет ли там Славика.

Через короткое время они уже сидят вдвоем за столиком в ожидании двух эспрессо, одного тирамису и двух бокалов коктейля Беллини. Охрана Колосова разместилась за стойкой бара у входа, довольствуясь парой светлого пива и порцией соленых орешков.

Кроме них в кафе группа французских туристов-пенсионеров и пара чопорных англичан. Адам с Колосовым разместились в самом дальнем углу, подальше от остальных, чтобы им никто не мешал. Фоном звучит голос Эллы Фитцжеральд.

– Так, значит, ты «сурьезный человек», работаешь с большими бабками? – интересуется Адам: плохое освещение и потеря памяти собеседника не позволяют ему «прочитать» его, – Слушай, а кто такой Славик, о котором ты так хлопочешь?

– Ох, если бы я знал, – тяжело вздыхает Колосов и сжимает кулаки, – Память как отшибло: помню только имя, – вот если увижу, то вспомню. Увел у меня миллион. Жидяра из ТОРГАЗа.

– Он что, еврей?

– Почему еврей?

– Ты же сам его назвал только что жидярой из ТОРГАЗа.

– Правда?! – обрадовался Колосов, – точно-точно, что-то припоминаю. Значит, еврей и в ТОРГАЗе шарит. Вспомнил! Он мне еще историю смешную рассказывал о том, как над ним его друзья подшутили.

– И как? – не скрывая своей иронии, интересуется Адам, окончательно решив, что его нечаянный собеседник не более чем местечковый фанфарон со всей своей гвардией в полном составе на выезде: вернутся на Родину и продолжат крышевать мелких уличных торговцев, – выдающий себя здесь и сейчас как минимум за Аль-Капоне.

– Да у него Майбах, так они ему в багажник воды налили и пустили туда золотых рыбок.

– Зачем? – уточняет Адам, воспринимая все услышанное как словесный бред.

– Ну для прикола. Он в ночном клубе кокаину нанюхался и домой поехал. А его ГАИшники на дороге тормознули. Говорят «что у вас в багажнике?», а он и говорит «давай посмотрим». Открывают, а там золотые рыбки в воде. Смешно, правда?

– О-ч-е-е-е-н-ь! – тянет со скукой Адам, ожидая, пока официант расставит перед ним и Колосовым заказанные ими напитки и десерт, после чего берет свой бокал с коктейлем и жестом предлагает чокнуться.

– А еще что интересного он о себе рассказывал? Может, у него дом на Рублевке и во дворе бьет фонтан из нефти?

– Откуда ты знаешь? – испуганно вглядывается в лицо Адама Колосов, явно всерьез воспринимая все им сказанное.

– Я не знаю, только предполагаю, – пожимает плечами Адам и видя, что Колосова не убедило его объяснение, добавляет, – По-моему, Ники, он тебе фуфло на уши вешал, а ты на это все повелся.

– Ты что же, считаешь, что я идиот, которому какой-то субтильный жид из Питера может мозги пудрить.

– Так он из Питера? – в свою очередь удивляется Адам, – Тогда каким образом у него дом на Рублевке?

– Он его купил своей жене в поселке Николино, в деревне миллионеров. А что?

– Слушай, выходит, ты об этом Славике много чего знаешь, а прикидывался, что у тебя память отшибло: еврей из Питера; женат; имеет дом на Рублевке; сказочно богат, раз ездит на Майбахе; наркоман, раз нюхает кокаин; работает в ТОРГАЗе, – остается только его найти и забрать у него твой миллион.

– Если быть точным, то миллион триста, считая с выигрышем в казино.

– Тогда за это надо выпить. За удачу!

– За удачу! – чокнувшись своим бокалом с бокалом Адама, вспыхивает Колосов надеждой и залпом выливает его содержимое в себя,

– Что-то и правда начало проясняться в голове: вот что значит разговор с умным человеком. Понимаешь, я так одинок, так одинок: всегда один.

– А как же твои спортсмены?

– А, Кира и Гога, эти два дебила? Они не люди, они быдло, как и все в нашей стране. Каждый из них просто предан мне, как всякое животное, которое ты приручил и оно служит своему хозяину за еду: как только я перестану их стимулировать, они меня бросят.

– Ты того же ждешь и от меня? – прямо спрашивает его Адам, будучи уверенным в том, что он ему ответит честно.

– Ты такая же, как и я, – самодовольно хмыкает Колосов и неожиданно улыбается, – почему остается для Адама загадкой, – тебя нельзя приручить, потому что ты сука.

– Сука? – удивляется Адам.

– Все породистые бабы суки: блудливые и кусачие, – как ты. Я это сразу понял, когда увидел тебя – этакая Вавилонская блудница во всей красе.

– Это комплимент?

– Нет, констатация факта, – пожимает Колосов плечами, – Так уж жизнь устроена – нам нравятся всегда те, кто нам совершенно не подходят: может, это каприз эволюции, а может, просто желание обладать чем-то таким, чего в нас самих просто нет, – так уж жизнь устроена. У жизни вообще очень нездоровое чувство юмора, ты не находишь?

– Ты, Ники, знаешь такое слово, как эволюция? Я потрясена. Если честно, то я не ожидала услышать такое от тебя.

– Почему? Думаешь, что я обычное чмо, нарубившее бабла и возомнившее себя человеком: очередная грязь, ставшая князем? А я между прочим кандидат физико-математических наук, закончил МИФИ и бросил науку ради того, чтобы нормально жить: нет смысла свою жизнь приносить на алтарь Отечества, когда в Отечестве этот самый алтарь давно превратили в выгребную яму, – поэтому с 91-го года занимаюсь тем, что выживаю.

– Видимо, неплохо, Ники, выживаешь, раз стал инвестором?

– Слушай, что я все о себе да о себе. Давай теперь о тебе поговорим. Ты – архитектор?!

– Да, ландшафтный, занимаюсь мемориальными парками и кладбищами.

– Кладбищами? О, у меня есть приятель, очень авторитетный человек, Семеныч, так он хозяин передвижного крематория: если вас между собой состыкнуть, то любопытное могло бы получиться дельце, – ему всегда нужны свободные места на кладбище.

– Одна загвоздка.

– Какая?

– Я ведь из города N на Волге: далеко везти.

– Ах, жаль, такая тема не состоялась, – искренне огорчился Колосов и повернулся к Адаму своей обезображенной половиной лица, отчего тому показалось, что перед ним и не человек вовсе, а дьявол, один вид которого вызывает у него судорогу отвращения.

«Гадость какая, и как он с такой рожей живет? – не может отвести глаза Адам, словно зачарованный, разглядывая неровности кожи родимого пятна с клочками шерсти на нем, – уродство так притягательно, что завораживает похлеще красоты: оно в искусстве так же ценно, как и красота, но в отличие от нее рождает в нас еще и чувство собственной неполноценности, – непроизвольно испытываешь одновременно жалость, стыд и страх; жалость к уроду, стыд за то, что по отношению к нему ты само совершенство, а страх из-за того, что ты можешь через прикосновение к его уродству заразиться сам этим самым уродством, – а что если и у меня на лице выскочит родимое пятно или со мной случится несчастье и меня обольют кислотой или я попаду в аварию и шрамы меня обезобразят, или я потеряю глаз или нос. Сама мысль о том, чтобы примерить маску уродства повергает в ужас, – Господи, ну почему так сложно, – ведь сам урод наверняка испытывает лишь чувство ожесточенности к этому миру, к таким нормальным, как я: такие, как этот Колосов, с детства обучаются пользоваться своим изъяном во внешности, чтобы через жалость к себе достигать своих целей. Вот и сейчас, выставив свое родимое пятно, он наверняка, пусть и непроизвольно, добивается того, чтобы я его пожалел. Козел. Интересно, он женат? Такие, как он, должны обязательно носить кольцо».

Одного беглого взгляда достаточно, чтобы убедиться – обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки Колосова.

– Я смотрю, ты женат, – принимаясь за свое тирамису, замечает Адам, – у тебя есть дети? Жену любишь?

– Жена дура, а дети сволочи, – не медлит с ответом тот и начинает демонстративно вертеть свое обручальное кольцо на пальце, – брак вообще вещь глупая. Но ты это понимаешь лишь тогда, когда уже оказался по уши в дерьме.

– Почему?

– Ну, к примеру, я женат уже во второй раз и что в результате?.. Да в общем что об этом говорить, тем более сейчас и с тобой. Пусть это тебя не смущает. Я ее стряхну как сопли с пальца… Было бы ради чего.

– Ты имеешь в виду жену?

– Ну а кого же еще…

– Никогда еще не встречал… м-н-да… встречала такого красноречивого сравнения жены с соплями.

– Да она одноклеточная, с ней не о чем говорить. Нет, когда я на ней женился, то именно это мне в ней и нравилось: она правильно понимала, зачем ей дан рот и ловко этим пользовалась, – идеальная секс-игрушка без комплексов родом из Свердловска, готовая на все за хороший гонорар.

– Ты что, ей платил за свою любовную связь?

– Вначале да, она была из модельного агентства, жила с мамой в съемной однушке где-то в Южном Бирюлево. Сначала я взял ее на содержание, а затем женился: так было дешевле, – она родила мне с ходу трех детей и сделала себе после родов пластику, увеличив все, что только можно. Теперь, когда ты прикасаешься к ней, то кажется, что ты трогаешь резиновую куклу. Б-р-р-р, она знает только две фразы: «Пупсик, денежку дай» и «Хочешь, я тебе сделаю красиво». Ну как можно после этого с ней о чем-то говорить, – одним словом, хочется чего-то человеческого в отношениях, ты понимаешь меня?

– Ты знаешь, некоторые мечтают о такой женщине, как ты описал, – рассмеялся Адам, невольно соотнося услышанное с сексуальной манией Джакомо: оба в конечном счете занимаются любовью с куклами, только одна механическая, а другая биологическая, – и поразившись тому, что в отличие от итальянца русский снова всем недоволен, хотя получил именно то, что хотел изначально, – ведь ты имеешь именно то, что и хотел: она провинциалка; приехала покорять столицу в погоне за счастьем в надежде найти мужа; тебе все равно, а ей наплевать, что тебе все равно; она предана тебе как собака – абсолютно потеряв себя; весь ее мир крутится вокруг тебя, – разве не так.

– Конечно нет, – недовольно морщится Колосов, – ты плохо знаешь этот сорт людей, сучье племя, слишком хорошо о них думаешь. Никогда не думай о людях лучше, чем они есть на самом деле.

– Приведи пример.

– Легко. Один мой приятель взял себе жену из борделя: славную сучку, хохлушку, без комплексов, – в надежде, что она ему будет за это предана до гробовой доски. И что же он обнаружил?

– И что же?

– А то, что она и не думала бросать свое ремесло: когда он уезжал на работу, она шла в свой бывший бордель, – кстати, очень дорогой, прямо на Тверской, – и трахалась там с клиентами за деньги, хотя деньги ей были абсолютно не нужны, ведь она была на полном содержании у мужа, – ей просто было в кайф – это ее сущность, она просто bljad` по природе. И женитьбой это было не исправить.