Текст книги "Случай"

– Ну вот, сразу видно, Марчелло, что ты интеллигентный человек: можешь ухаживать за дамой. Значит, ты дворянин?

– Да, русский дворянин, нобиле, очень влиятельный человек.

– Ну, будь! – жестом изобразив, что он чокается с ним, выдохнул из себя Адам с максимальной чувственностью, на которую только был способен его голос, и снова залпом выпил всю рюмку водки, после чего состроил умильную рожицу кокетливого недовольства, словно заправская кокотка.

– Так что ты там говорил про цветную жизнь? – томно протянул Адам, чувствуя, как горячая волна тепла из желудка начинает разбегаться по всему его телу.

– А, ну конечно, ведь только здесь и сейчас ты поймешь, что значит жить по-настоящему. Все, что было с тобой раньше, – это только прелюдия к тому, что ты здесь испытаешь.

– Правда-а-а? – слегка охмелев, протянул Адам, с нескрываемым удивлением взглянув на лже-Марчелло, который лихорадочно обдумывает, что бы ему еще такого пообещать, лишь бы только Адам окончательно доверился ему и пошел без малейших сомнений за ним туда, где его планируется изнасиловать и съесть.

Мысль о том, что скоро он сам станет едой для таких, как новоявленный Максим Мефиц, плохо монтировалась с шутовским обликом «попугая» и всей обстановкой вокруг: невозможно было представить, чтобы этот попугаистый самозванец оказался вурдалаком, питающимся свежей человечинкой и пьющим кровь на ужин в пышных декорациях венецианского дворца. Ему вдруг стало так обидно за то, что его так нагло, не скрываясь, обманывают, что у него на глаза сами собой навернулись слезы. Все его тело, чересчур чувствительное на эмоции, клокотало изнутри, словно перегретый паровой котел, горячей волной крови захлестывая мозг, отчего сознание его периодически меркло в водовороте трудно отличимых друг от друга смутных ассоциаций, связанных с понятием каннибализма, проплывающих перед его внутренним взором и мешая ясно мыслить. А этого-то как раз и требовал соответствующий момент, ведь сейчас решалась вся его дальнейшая судьба – или пан, или пропал.

Самое странное вместе с тем состояло в том, что одновременно со страхом его раздирало жгучее любопытство увидеть и познакомиться с сообществом каннибалов. Совершенно не к месту вдруг вспомнилась история с некрофилом, для которого он недавно проектировал склеп: некрофил был абхазом, у которого умер отец; он потребовал, чтобы Адам спроектировал саркофаг для его покойного отца в виде обеденного стола; стол он установил у себя прямо в гостиной и завтракал, обедал и ужинал прямо на останках покойника, а заодно и принимал всех своих многочисленных гостей, организуя для них пышные, изобильные пиры; свое желание есть на теле отца он объяснил Адаму тем, что таким образом чтит его память, ведь он косвенным образом соучаствует в его трапезах и до тех пор, пока его отец будет находиться за столом, – или в столе, но это, по сути, не важно, – изобилие не переведется в его доме, ибо он питается его энергией и взамен дарит ему удачу, договариваясь с духами потустороннего мира.

Странный атавистический взгляд на жизнь, давший Адаму неплохо заработать на абхазе, тогда показался ему смешным анахронизмом, но теперь, перед лицом грядущей опасности, заставлял задуматься над тем, а какому богу молятся все эти люди, собиравшиеся его съесть? И какому богу молился тот абхаз, искренно считавший себя христианином? Какому вообще богу молятся христиане, каждый день вкушающие кровь и плоть под видом вина и хлеба? Какому богу молятся евреи и арабы, приносящие ему гекатомбы человеческих жертв? И кто создал самого Адама, выплюнув в этот мир куском плотоядной протоплазмы? Карусель этих ужасных мыслей проносится по кругу у него в голове, заставляя волноваться в предчувствии неминуемой развязки всей истории, столь чудесным образом произошедшей с ним сегодня.

«Хотя бы испытаю, что такое женский оргазм, перед тем как меня съедят, – неожиданно для самого себя находит он утешительный аргумент, – говорят, что ради этого стоит удавиться. Кто говорит, чудак-человек? Никто, кроме тебя, до сих пор женщиной не был. Если я испытал экстаз просто от мыслей, что меня хотят, то что же будет со мной, когда я на самом деле испытаю физическую близость? Неужели я сойду с ума от счастья? Хотя бы это мне гарантировано, судя по грязным мыслям этого разноцветного мерзавца».

– Ты плачешь, донна? – удивленно выдохнул лже-Марчелло.

– Не обращай внимания… это от избытка чувств. Эмоции переполняют.

– А, что я говорю, – радостно взвизгнул итальянец и хлопнул в ладоши, – лакшири-лайф – это круто, бэйби, надо соответствовать ей хотя бы внешне, ха-ха-ха.

– Ну и как, я соответствую? – обиделся Адам, приняв эти слова на свой счет.

– А как же, бамбина, приобняв Адама за талию, горячо заверил его он, – ты и я, мы созданы друг для друга. Хочешь стать супермоделью? Я тебя сделаю, верь мне, верь.

– Ты меня хочешь? – напрямую спросил его Адам.

– Ух, ты, детка, полегче, полегче, – засуетился лже-Марчелло, в голове которого, как явственно слышал Адам, лихорадочно стучала мысль о том, что главное для него сейчас – это не выдать своего отвращения к нему и постараться избежать поцелуев.

«Интересно, почему я понимаю мысли мужчин, но не женщин? Что за странный гендерный признак? Или и мысли женщин мне доступны, просто я еще не сумел овладеть этой своей способностью? Сверхспособностью! Вот было бы смешно, если бы он узнал, что я мужчина. А если признаться? Ведь это же его мечта – встретиться с мужчиной-любовником».

– Давай чуть-чуть притормозим, у нас впереди очень молто-молто фантастико стасерра. Ладно?

– Хорошо… очень хорошо, – охотно согласился Адам, с трудом представляя себе, как он будет целоваться с мужчинами, если это потребуется. Хмель кружил ему голову, – всего две рюмки, а какой эффект, невольно отметил он про себя, – и хотелось нестерпимо что-либо крушить и менять вокруг себя, веселиться. Алкоголь совершенно по-другому действовал на его новое тело, которое каждую секунду его новой жизни дарило все новые и новые ощущения, не испытываемые им ранее: он все чувствовал теперь острей и тоньше, словно заново родился и опять учился жить, по-другому открывая для себя привычные вещи, словно они для него раньше не существовали.

Вот и сейчас он с удивлением обнаружил, что опьянение заставляет вибрировать всю его плоть, словно он перекачанный баскетбольный мяч, каждое прикосновение к которому может привести к тому, что он лопнет и разлетится в клочья. Резкие перепады настроение, – от слез до смеха, – которые охватывали теперь его тело, добавляли неожиданной остроты ощущений в прежде устоявшееся пресно-равнодушное восприятие мира. Адаму вдруг захотелось поторопить ход событий, не желая больше играть роль статиста в чужой игре, частью которой он себя ощущал.

– Так что дальше делать будем? – в упор спросил он попугаистого самозванца, – во имя Отца, и Сына, и…

– Молчи, молчи, детка, – в испуге прервал ее лже-Марчелло, резко отпрянув от него с совершенно растерянным видом, – Причем здесь Бог, донна, лапуля, мы же люди, обойдемся без посторонних. Званных много, избранных мало. Не так ли?

– Так что дальше делать будем? Вот так здесь сидеть вдвоем и водку пить?

– Ах, бамбина, зачем водку? Есть много чего, что есть лучше. Пойдем со мной, я покажу тебе наше общество. Долче вита, лакшири-лайф, а?

Адам ничего ему не ответил, а лишь только томно вздохнул, поведя плечами так, словно хотел сбросить с себя платье, – еще один непредсказуемый трюк от тренированного на мужское внимание женского тела. Подскочив к одной из зеркальных дверей, попугаистый кавалер распахнул их перед ним, с низким поклоном пропуская его вперед.

Сердце у Адама упало куда-то в область желудка и от неожиданно нахлынувшего страха подогнулись ноги, но он переборол себя и вошел в распахнутые двери.

***

Звонок в дверь отвлекает ее, заставляя вернуться к действительности: она одна в квартире с двумя «террористами», которые скрываются от властей, – ее положение просто отчаянное.

– Слышь, пойди ответь, это нас ищут: облава. Скажи, что одна, ну, придумай что-нибудь. Как тебя зовут?

– Лена – механически отвечает Тудоси.

– А фамилия?

– Тудоси.

– Вот, Леночка Тудоси, и помоги нам, революционерам. Ведь мы не за себя, за всех нас боремся. Понимаешь, Лена, может, это наш единственный шанс хоть что-то сделать, чтобы изменить жизнь в нашей стране.

Снова звонят в дверь, все нетерпеливей и нетерпеливей. Тудоси встает и идет открывать, за дверью трое полицейских с автоматами наперевес: молодые испуганные мальчишки, которых подняли по тревоге.

– Вы одна? – жадно интересуются они у нее?

– Да, – однозначно отвечает она, плохо понимая, что она делает.

– Мы можем осмотреть вашу квартиру?

– Зачем? – не понимает она вопроса, словно окаменев в своих чувствах.

– Мы ищем диверсантов, только что совершивших теракт.

– Что они сделали?

– Мы не можем вам этого сказать. Мы зайдем?! – не дожидаясь, пока Тудоси ответит, они теснят ее в сторону и, громыхая своими тяжелыми ботинками, проходят в комнату, ничего там не обнаруживают и возвращаются обратно в прихожую, где их ждет онемевшая от страха Тудоси, бессильно прислонившаяся спиной к стене.

– Извините, спасибо за понимание, – бурчит один из них, и они выходят, захлопнув за собой дверь, оставив после себя запах сырой кожи и оружейного масла. На ватных ногах она возвращается в комнату и садится на краешек дивана с совершенно пустой головой и душой, словно ее только что обокрали: забрали все мысли и эмоции, оставив лишь тело, которое ей совершенно не нужно, – она словно кожаный кошелек, пустая мошна. Из ступора ее выводит пинок снизу и сдавленный всхлип: «А ну, жопу убери, Лен-а-а-а», – отчего Тудоси, словно ошпаренная, с визгом вскакивает и тут же валится на пол, придавленная телом херувимообразного. «Жопа, – мелькает в голове Тудоси, – полная жопа», – и она теряет сознание.

Когда она очнулась, то лежала на диване, а рядом с ней стояли те двое, что так неожиданно вторглись в ее жизнь.

– Ну, ты как, очухалась? – интересуется с подбитым глазом, – Ты пойми, мы не враги, мы союзники.

– Кого вы убили? – еле слышно шепчет Тудоси, с трудом шевеля губами, – они сказали, что вы террористы.

– Губернатора-собаку. Теперь начнется, вот увидишь.

– Что начнется? – устало прикрыв глаза, вздыхает Тудоси, проваливаясь в сон, и словно издалека до нее доносится «Восстание. Мы освободим Крым».

Когда Тудоси проснулась, то было уже утро, в квартире она одна: те двое, что ворвались ночью к ней, ушли. Она идет в ванную приводить себя в порядок, готовит простенький завтрак и, уже завтракая, включает телевизор. Показывают балет «Лебединое озеро», внизу бежит информационная строка, сообщающая, что в городе временно введен режим чрезвычайного положения: ни слова о смерти губернатора. Переключает последовательно на другие каналы, но ни на одном ни слова о случившемся теракте в Севастополе. В конечном итоге хаотические блуждания по телеэфиру заканчиваются передачей о диких животных в Африке: антилопы убегают, а разнообразные хищники их догоняют и жрут, жрут, жрут. «Вот как просто, – успокаивается Тудоси и, допив свой утренний кофе, относит грязную посуду в мойку, – никакой политики, никаких революций. Самое время почитать». Под равномерное бубнение диктора и рев львов и гиен она ложится на диван, подложив под голову подушки, и открывает рукопись на том месте, где она бросила сегодня ночью читать.

Глава 4

Пройдя через анфиладу совершенно безлюдных комнат, поразивших Адама своим запустением и ветхостью обстановки, они оказались на балконе, с которого вела открытая парадная лестница из порфира на нижний уровень обширного зала, который Адам уже видел, проходя с Оксаной на встречу с разноцветным лже-Марчелло.

Посередине балкона, прямо напротив лестницы, стоял маленький столик, покрытый темно-красным бархатом, на котором покоилась полумаска коломбины из золоченой кожи, отороченная разноцветными перьями. Подойдя к столику, лже-Марчелло осторожно взял ее и знаками велел Адаму ее одеть.

– У нас что, маскарад? – искренно удивился Адам, но подчинился. Его спутник помог Адаму завязать узел на затылке, проверил, надежно ли сидит маска на его лице, и, взяв его под руку, повел вниз по лестнице на встречу с клубом каннибалов, собравшихся на бал в честь Адама.

Публика, заполнившая зал до отказа, молча и насторожно, словно голодные звери перед кормежкой в зверинце, жадно пожирала его глазами, словно он для них был долгожданный корм, манна небесная для голодных евреев в пустыне.

«Мать честная, сколько публики. И все собрались, чтобы поглазеть на меня», – виляя бедрами, запаниковал Адам, медленно спускаясь по лестнице, опираясь на руку его проводника в долину смерти. Впервые в своей жизни он предстал лицом к лицу с темной стороной, о существовании которой никто не догадывался. Очевидно, что могущество этих людей было безгранично, раз о них и их постыдных пороках никто и никогда не слышал. Есть себе подобных – это последняя степень греха, превосходящая даже первородный грех непослушания Богу.

Плоть для этих каннибалов означала нечто значительно большее, чем просто источник банального сексуального наслаждения, она для них была прежде всего едой, источником их витальной силы. Все демоны ада не могли бы внушить Адаму большего страха, чем мысли людей, собравшихся здесь для того, чтобы им полакомиться. Он ясно слышал, как каждый из мужчин первым хотел выпить его кровь и сожрать сырым его еще бьющееся сердце, и лишь инстинкт хищника, привыкшего перед тем, как убить свою жертву, немного с ней поиграть, удерживал их от немедленной расправы с ним. Странно так же было то, что никто из них не испытывал к нему никакого влечения, словно он был не соблазнительной женщиной, сводившей только что всех мужчин в Венеции с ума, а бесполым малопривлекательным существом. Его женские чары на присутствующих не действовали, если не считать двух старых фотографов, доставивших его сюда, которые стояли в первых рядах у лестницы, лучась гордостью за то, что именно они нашли Адама, распаляясь от мыслей, что им предстоит увидеть настоящую сексуальную оргию, где главным действующим лицом будет их женщина.

– Это что, все желающие со мной сфотографироваться? – не нашел ничего лучше, чем попытаться пошутить Адам, с трудом сдерживая внутреннюю дрожь, начиная понимать, о каких животных в этом доме говорила ему Оксана.

– Си, донна, ты для всех нас звезда, калинка-малинка, все хотят твое фото. Мы сейчас делать фотосессия. О-кей?

– Я же обещал, что сделаю из тебя супермодель, – поддержал фотографа лже-Марчелло и, отпустив руку Адама, широким жестом обвел всех присутствующих с элегантным полупоклоном, – Уна, дуэ, инициаре! Прего, рагацци.

Все расступились перед Адамом, пропуская его вперед к подиуму, организованному у стены, перед которым стояли софиты и две профессиональные камеры на штативах.

– Прего, белла донна, – неприличным жестом поманил Адама за собой сизоносый Антонио, помахав перед собой сжатой в кулак ладонью с оттопыренным средним пальцем, – Все хотят с тобой сняться. Попрошу на подиум, калинка-малинка.

Адаму ничего не оставалось делать, как последовать за ним, послушно взобравшись на подиум, где с ним последовательно за следующий час снялись все члены клуба каннибалов. Когда фотосессия закончилась, он устало уселся прямо на пол, вытянув ноги, задрал подол своего платья и принялся массировать себе икры.

Рядом с ним присел на корточки лже-Марчелло и принялся разминать ему плечи, в то время как остальные участники съемок постепенно расселись за столики вокруг огороженной спортивной площадки в центре зала, совершенно внешне утратив всякий интерес к Адаму, но он по-прежнему отчетливо слышал мысли мужчин, на которых случайно останавливался его взгляд, в которых они прикидывали, каким способом лучше расчленить тело Адама: сам процесс умерщвления и мысли о нем доставляли им удовольствие – наблюдать за тем, как жизнь уходит из чужого тела у них на глазах, наслаждаясь зрелищем чужой боли и смерти.

Рядом с ним суетился сизоносый Антонио, собирая фотокамеры в алюминиевые корфы, а упаковывать аппаратуру ему помогал его приятель Джузеппе.

– Уже все, фотосессия закончилась? – устало поинтересовался у фотографов Адам, – А что дальше? Можно маску снять?

– Нет, Франческа. Ты в маске должна оставаться до конца вечера. Такова традиция, – наклонившись к уху тихо, но твердо, произнес «попугай», – Адессо, долче витта будет, калинка-малинка, интересно будет.

«Ха, вы думали, что я, как все, умру, – подумал про себя Адам, злорадно просчитывая варианты, – А я вот возьму большой нож и начну вас всех резать, как волк овец в овчарне, чем не тема. Нет, суки, я реально сейчас разозлюсь, ох разозлюсь. Ну ладно, посмотрим, что нам еще интересного покажут. А там уж я никого не пощажу. Никого. Вот все удивятся такому вот концу».

Эта игра со смертью, когда на руках у него были крапленые карты, положительно ему нравилась и его необыкновенно возбуждала: зная, о чем думает твой противник, всегда можно выиграть. Единственное, что его беспокоило – это то, что все уж слишком предсказуемо происходит с ним, словно перед ним открылось окно возможностей, в которое он до данного момента не верил, считая это глупой выдумкой своего школьного приятеля Бати, чрезмерно увлекавшегося астрологией и каббалой.

Батя утверждал, что у любого человека хотя бы раз в жизни благодаря стечению обстоятельств и расположению планет открывается некое окно возможностей, находясь в котором он властен над горизонтом своих желаний, когда любое действие обязательно приводит к немедленному желаемому результату. Он, правда, еще толковал про какие-то зеркала Лафкрафта, возникающие в зонах с переменной размерностью пространственно-временного континиума, но это уж точно был лингвистический бред обожравшегося галлюциногенными грибами интеллигента-неврастеника. Но сейчас он готов был поверить в первую часть его теории, так как все происходящее с ним не имело никакого разумного объяснения и походило на ночную галлюцинацию страдающего от полового воздержания психопата, мечтающего стать героем порнофильма: этим психопатом был он сам, всю жизнь страдающий от недостатка женского внимания. И вот он здесь, где снимаются порнофильмы, словно темная сторона его души принялась реализовывать все тайные желания его тела.

Неожиданно Адама осенила довольно простая мысль:

«Если я королева бала, в честь которой его организовали, то кто же король? Разноцветный попугай Максим для этой роли не подходит, это должен быть кто-то другой, поистине демонический человек, кого должны бояться и обожать все собравшиеся здесь каннибалы. Значит, того, кто будет решать мою судьбу, я еще не видел. Вот черт, это плохо. Очень плохо, раз я не знаю, что он задумал в отношении меня».

– Скажи, Марчелло, если этот вечер в честь меня, то я королева этого бала?

– Си, бамбина, ты наша регина сегодня. А для меня – всегда.

– Но если я королева, то кто же король? Ты?

– Нет, что ты, – тяжело и даже с обидой в голосе вздохнул лже-Марчелло, слегка сжав своими пальцами ему плечи, – для такой, как ты, нужен другой, достойный твоего дара.

– Дара? – удивился Адам.

– Да, да! Голос, красота и сила – это те дары от Бога, которые невозможно скрыть и невозможно игнорировать.

– А ум?

– Ах, это не дар, а наказание.

– А глупость?

– Глупость – это состояние… – тут он сделал паузу и почти шепотом выдохнул Адаму на ухо, – счастья. Глупый человек всегда счастлив, считая, что этот мир ему понятен и вертится только вокруг него.

– А почему, Марчелло, ты считаешь, что красота – это дар? Или голос? Или сила?

– А потому, что, аматта Франческа, для того, чтобы этими дарами обладать, ничего делать не нужно. Он есть и это все, данность.

– Ну, не знаю… по мне сколько людей, столько и уродов. Я красивых людей не встречал… не встречала.

– А я встречал – например ты. Согласна?

– Я? – удивился Адам, но вовремя спохватился. – Ну да, но я о других.

– Конечно, бамбина, для таких, как ты, сложно найти достойную пару. Но, поверь мне, сегодня тебе повезет: ты увидишь того, кто действительно тебя достоин. На все 100 процентов.

– А разве ты этого не достоин? – развеселился Адам.

– Нет, я, конечно, тоже мачо, но сегодня не мой день. Для… регина, царица, что есть нужен свой ре, т.е. царь. Кописко?

– Кописко, кописко – это у кого больше пиписка? – обернувшись к лже-Марчелло, внимательно всмотрелся ему в лицо Адам: просверлил глазами, вынул душу, положил на ладонь и внимательно осмотрел, но душа его была – сущий уголь, грязный и черный, – Н-да, душа у тебя явно не кристалл.

– Это точно, – зло хохотнул лже-Марчелло, антрацитово блеснув глазами, – Адская бездна – настоящая русская душа. Я сам в нее боюсь заглядывать: черт его знает, какие в ее омуте черти водятся, – ха-ха-ха. Ну а теперь самое время развлечься.

– Развлечься? – искренно удивился Адам, – а мы чем все это время занимались?

– Сиаллмо препарраре, миа пикала бамбина, кара амика. Это была мало-мало прелюдия наш вечер. Кописко?

– Каписка-пиписка, ха-ха-ха, ох и смешной же у вас язык.

– Писелло тоже будет, обязательно будет. Как же без каццо обойтись, раз мы русские.

– Кацо? Это же друг по-грузински: так Сталин всех своих старых друзей звал.

– Кацо! То-то и видно, с большим юмором был человек. Ке каццо умориста. Сейчас большую игру будем смотреть. Джиокко кон ла писелло-палла. Очень смешно, адессо начнется.

– Я ничего не понял… поняла из того, что ты сказал. Что за писелло-палла?

– Ну, на русский если перевести, то это игра в члено-мяч.

– В члено-мяч?

– Да, в члено-мяч.

– Никогда о таком не слышала. Это что, местный вид спорта.

– Можно и так сказать. Вид спорта, в котором мужчины мерятся длиной своих членов.

– Да-а-а? – выдохнул Адам, совершенно не ожидая такой новости от своего кавалера, – вот бы посмотреть – наверное умора. Никогда и думать не мог… не могла, что кто-то до такого додумается. Я всегда думала, что сам спорт – это попытка мужиков доказать друг другу, у кого член длинней.

– Именно, именно, – энергично поддержал суждения Адама лже-Марчелло и словно бы случайно провел своей рукой ему по спине, отчего у Адама побежали мурашки по коже, – просто мы все здесь довели до абсолютной квинтэссенции насилия и секса. Вставай, дорогая, и займем наши места в первых рядах. Андьямо!

Он помог Адаму подняться, осторожно ощупав его ягодицы, пока он принимал вертикальное положение, после чего обнял его за талию и повел к огороженной площадке в центре зала, вокруг которой ранее расселись каннибалы.

– И как же в эту игру играть? – вульгарно хохотнул Адам, сам удивляясь поведению своего тела, которое словно бы нарочно принялось вилять задом, прижимаясь к лже-Марчелло как продажная девка из самого дешевого борделя: способность шлюх на интуитивной уровне чувствовать мужскую силу всегда поражала Адама, постоянно страдавшего от недостатка женского внимания. Будучи завсегдатаем злачных мест в своем родном городе, он словно бы был человеком-невидимкой: проститутки его просто не замечали, даже за деньги игнорируя его просьбы быть с ним поласковей, воспринимая его как временное недоразумение с деньгами, – они даже совокуплялись с ним словно через силу, как с чем-то неживым, навроде манекена человека.

– Очень простые правила, очень легко играть, – пропуская вперед Адама, развязно смеется лже-Марчелло, протискиваясь между столиков в первый ряд, где прямо около ярко-желтых матов их ждут два пустых кресла, – Присаживайся, Франческа. Так вот, играют в эту игру арбузами.

– Арбузами? – поудобней устраиваясь в кожаном кресле, искренне недоумевает Адам, – Это как?

– Очень просто, – плюхнувшись со всего маха в свое кресло, громко клацает зубами лже-Марчелло и пренебрежительно машет рукав в сторону огороженной площадки, – 12 игроков, по шесть с каждой стороны, должны с помощью своих эрегированных членов занести арбуз в очковую зону своего противника. Главное условие – нельзя к арбузу прикасаться руками, а только своим половым органом, каццо. Кописко?

– Ха-ха-ха, вот умора, – с трудом, захлебываясь смехом, выдавил из себя Адам, спрятав лицо в ладонях, – И большой арбуз, ха-ха-ха?

– Да нет, килограмма на два, не больше: в нем предварительно наверчены со всех сторон дырки, чтоб в них свой член игрок проще мог засунуть, – а дальше все зависит от ловкости игрока и его везения.

– Ха-ха-ха, арбуз на члене – вот умора. И как же определяются победители?

– По очкам. Если посмотришь, то площадка поделена на черную и белую половины, каждая из которых разделена на четыре зоны: в центре безочковая зона, а затем идет зона двухочковая, четырехочковая и восьмиочковая, – в какую зону арбуз сумел занести игрок, столько очков он и набрал для своей команды.

– А что же другие игроки?

– Их задача – помешать нести арбуз: если арбуз разобьется на стороне команды игрока с арбузом, а не его противника, то команду штрафуют на то количество очков, в какой зоне это произошло. Арбуз руками трогать нельзя, нельзя также делать подножки несущему арбуз и хватать его руками, но его можно щекотать и тыкать пальцами в любую часть тела, кроме лица. Вот, собственно, и все.

– А как долго играют, ха-ха-ха?

– До двенадцати арбузов.

– До двенадцати? Ха-ха-ха.

– Да, до двенадцати. Если счет равный, то разыгрывается 13-ый, из центра.

– Из центра?

– Из центра.

– А как?

– В центр ставят последний арбуз, над ним становятся два игрока противоположных команд спиной друг к другу, затем по команде приседают и пытаются, воткнув члены в арбуз, выпихнуть его на свою половину. У кого это получится – та команда и победила. Вот и все.

– Ха-ха-ха, ничего смешней представить не могу. Вот умора. Это все равно, что военных заставить родить человека.

– Скузатто, кара амика, не понять твоя шутка. Спрегато ми.

– Что, что?

– Поясни.

– А, ну ты же знаешь, что военные самые тупые люди в мире. Вот если им поручить родить человека, то они доверят это дело наверняка двум проверенным службой полковникам, один из которых будет играть роль жены, а другой мужа. И они будут совокупляться до тех пор, пока начальство не решит, что тут что-то не то. И что же оно сделает?

– Что?

– Оно велит им поменяться местами: тот, кто играл роль жены, будет играть роль мужа, а другой наоборот. И все наверняка продолжится с тем же результатом, если не считать самих полковников, решивших это делать с еще большим рвением и остервенением друг к другу, чтобы оправдать доверие перед начальством. Поэтому армия – это место, где людей не учат рожать, а только учат убивать, не правда ли?

– Оффенсиво комент; мой дедушка был колоннело русской армии, – хотя черто это смешно.

– А кто игроки в этот ваш члено-мяч? Присутствующие в зале?

– Нет, конечно, Франческа: здесь только наблюдатели. В эту игру играют профессионалы.

– Это кто же?

– Порноактеры.

– Порноактеры?

– Да, да, порноактеры. Настоящие жеребцы. Зрелище хоть куда.

– Ух ты, интересно. Ну и когда это начнется?

– Сейчас выйдет группа поддержки, а играющие чуть позже, после выступления музыкантов в твою честь: им сейчас делают инъекции.

– Инъекции?

– Ну да; а как же иначе добиться того, чтобы у них была эрекция не меньше получаса, – без медицины здесь не обойтись.

– Им колят уколы туда? – ужаснулся Адам, – брезгливо указав пальцем на ширинку лже-Марчелло, – А я-то, я-то так надеялась, что хоть у кого-то на этом свете с эрекцией все в порядке. И здесь обман. Во что же остается верить?

– Вам, синьорита, остается верить только мне, Марчелло Фарабутто никогда не обманывает, слышите, никогда!

«Ни слова правды, даже фамилия выдуманная, – глядя в его черно-бархатистые глазки мелкого пройдохи, рассмеялся Адам, предвкушая, как он его разоблачит в конце этого вечера и какое у него будет лицо, когда он назовет ему его настоящую фамилию, – Зато все, что рассказано об игре – сущая правда. Да и о порноактерах тоже. Вот будет любопытное зрелище. Да и каннибалы остроты придают, словно в детстве, когда с тарзанки прыгал в воду, а все смотрели и ждали, когда же ты облажаешься».

– А где же мой король? – решил немного поломаться Адам, поддразнив лже-Марчелло образом капризной женщины, для чего постарался придать своему лицу обиженное выражение, – Марчелло, почему за мной никто здесь не ухаживает? Все сидят вокруг с постными лицами и смотрят на меня так, будто я для них праздничный пирог: ждут команды, когда можно будет меня начать есть. Если и дальше будет так же скучно, то я отсюда уйду. Немедленно!

Волна неподдельного ужаса захлестнула лже-Марчелло, не на шутку встревожившегося угрозой Адама покинуть вечеринку немедленно.

«Надо что-то делать, черт побери. Немедленно, немедленно надо начинать, пока она на что-то не решилась: глупая тварь, возомнившая себя королевой, – безмозглое жаркое, решившее, что оно может нам диктовать свою волю. Господи, как громко бы она орала, если бы знала, что сегодня мы будем ею сервировать наш ужин. Поторопимся, пока не поздно. Поторопимся. Ужин за 20000 евро с каждой персоны – это не шутка, все должно пройти безукоризненно».

– Моя регина Франческа, пиколло, мульти пиколло ждать и будет все чики-пики, шик и блеск. Музыка, иль концерто э гиа инициато! Престо, диаволо! Престо, регаци! – буквально проорал последнии слова миниатюрный лже-Марчелло, своим визгливым голосом заполнив все пространство зала.

И тут же все пришло в движение: из-за красных полотнищ с каббалистическими знаками выскочили абсолютно голые девицы с раскрашенными лицами, а на верхнем балконе, прямо напротив кресел Адама и лже-Марчелло, появилось семь клинобородых худых мужичков в адамовых одеждах, прикрывающих свои срамные места электробалалайками различных размеров: от малюсенькой, размером с матрешку у самого длинного, под два метра ростом, и до гигантской двухметровой, по иронии судьбы доставшейся самому маленькому и тщедушному из них, – и, дружно ударив по струнам, бодро заиграли заунывные старинные русские песни, начиная от «Стеньки Разина» и заканчивая «Черным вороном».

То стонут, то заливаются балалайки, и невольно перед глазами Адама встают туманные поля, серые избы с лучинами вместо электричества, тихие заводи, сосновые суровые леса, в которых полно душистой земляники. И на душе не то печаль от этих балалаек, не то какая-то неясная надежда. Обрываются балалайки, обрывается мечта. И на душе погано, ох погано, словно там кошки нассали: обидно, что родился и вырос в неправильной стране, где он никому не нужен. Там же ему суждено и умереть, в полной безвестности, послужив удобрением для выращивания следующего поколения у себя на Родине.