Текст книги "Превыше всего"

Глава 11

– Америка?! – воскликнул граф, удивленно посмотрев на сидящего напротив пожилого человека. – При чем тут Америка, черт побери?

Гарольд Барнен встречал подобные реплики собеседника с завидным спокойствием, хотя порой чувствовал, что начинает терять терпение. Граф Монкриф никогда не отличался осторожностью в дискуссиях о политических проблемах.

– Мне теперь принадлежит там целый город, – объяснил Барнен совершенно спокойным голосом.

Блеснув глазами, граф резко опустился на стул, окончательно теряя терпение.

– Тебе принадлежит город… – повторил он слова своего собеседника с явным недоверием. Но Гарольд не отреагировал на этот тон.

– Сейчас он называется Гармония, но у меня есть планы относительно его названия, – сказал он, улыбаясь. – В этом городке будет проводиться грандиозный социальный эксперимент, и я собираюсь переименовать его в Новую Гармонию. Что ты об этом думаешь?

– Думаю, не сошел ли ты с ума.

– Нет, хотя парламенту и удалось довести меня до белого каления. – На этот раз пожилой мужчина не смог скрыть раздражения.

Он поднялся со стула и принялся расхаживать по комнате. Фрэдди часто сам прибегал к этому приему, чтобы успокоиться и взять себя в руки. Граф сидел, откинувшись на спинку стула, и смотрел на Гарольда. Ему самому не мешало бы успокоиться. В последние дни он стал слишком раздражителен и нетерпим к малейшим пустякам.

– Король больше интересуется перестановками чиновников, чем социальной реформой. Хлебное законодательство – настоящая мина, заложенная под британскую цивилизацию. Уже сейчас на улицах городов полно голодных. Разве можно надеяться на успех реформ в стране, правительство которой лишает крестьян крыши над головой и обрекает на нищету собственных граждан? Какие благородные мечты владели нашим обществом до войны с Францией! Где они все теперь? Нет, я потерял не разум, а надежду.

– Ты упрекаешь других в отказе от благородных, мечтаний, однако сам тоже поворачиваешься спиной к своей собственной затее.

– Я думал, что Нью-Ланарк уже способен развиваться самостоятельно. Иначе это пустая затея, если все разваливается без руководства сильной личности. Нет, у людей, живущих в Нью-Ланарке, есть все, чтобы самим добиваться своих целей. Я был для них отцом, а родители рано или поздно должны отпустить своих детей в самостоятельную жизнь.

– Пусть так. А что ты скажешь о борьбе за реформы в парламенте? Ведь ты являешься главным сторонником этих реформ. А как же люди, которые поверили и поддержали тебя? А как, черт побери, насчет моего времени, которое я потратил на эту борьбу. Неужели все это не стоит и ломаного гроша?

– Это не так, друг мой, поверь, – с искренней доброжелательностью улыбнулся Гарольд.

Граф начал проводить реформы на своих предприятиях задолго до того, как они появились в законопроекте. Именно такие люди и являются залогом успеха. Кроме того, титул графа Монкрифа и его состояние делали его необычайно важным и сильным союзником. У Гарольда тоже были деньги и грандиозные планы. Он готов рискнуть всем. Вопрос в том, захочет ли рисковать граф.

– Члены парламента не услышат моих обращений к их совести. Ты – другое дело. Твоя деятельность не пропадет даром. По крайней мере я надеюсь на это. Когда-нибудь и я вернусь, но прежде я должен попробовать. Пойми: я должен попытаться. Чего стоит цель, если ее не пытаться осуществить? Чего стоят мечты, если бояться претворять их в жизнь? Новая Гармония будет общиной, все члены которой станут как одно целое, где усилия каждого будут направлены на пользу всем, а всех – пользу каждого. Никто не будет думать только о себе. Главным для каждого станет процветание всей общины.

Это были те мысли Гарольда Барнена, которые граф разделял далеко не полностью. То, что Барнен является сторонником социализма, Фрэдди принимал и не видел в этом ничего страшного, но любые попытки навязать и ему подобный образ мышления отвергал категорически. Граф Монкриф понимал, что людям надо помогать, но твердо знал и то, что тысячи и тысячи людей в Англии живут более или менее нормально благодаря усилиям одного человека – его самого. Огромные толпы устремились сейчас в деревни, расположенные вокруг его фабрик, надеясь заработать на кусок хлеба. И он вкладывал все больше и больше денег в предприятия, которые накормят и их. Но цены росли, и голодных становилось все больше. При таких условиях люди покупают еду, а не одежду. В результате падал спрос на ткани, и хлопкопрядильные и ткацкие фабрики графа работали сейчас наполовину своей мощности. Но его промышленная империя в целом оставалась в безопасности, потому что входили в нее не только эти фабрики, но и множество других производств, многие из которых продолжали процветать. И это сделал он, а не мечтатели о всеобщем процветании.

Мечты Гарольда об обществе, где все будут жить одинаково и заботиться не только о своем благосостоянии, конечно, красивы, но нереальны. Люди всегда будут стремиться заработать как можно больше, чтобы их дети жили лучше и богаче, чем они сами. Это он видел на примере своих рабочих. Он мог бы сказать все это собеседнику и постараться опровергнуть его утопические расчеты. Но граф считал Гарольда своим учителем, и их связывала давняя дружба. Фрэдди решил не огорчать его еще и тем, что взгляды их начинают существенно расходиться.

– Поедем со мной, – несколько возбужденно предложил вдруг Гарольд. – Увидишь, как много мы можем сделать вместе.

– Сейчас не могу, – улыбнулся граф. – Однако если ваша община будет существовать и дальше, я буду в ней самым частым гостем.

– Как же мало веры в меня звучит в этих твоих словах, друг мой! – воскликнул пожилой джентльмен сердито, но в глазах его не было злости.

– Ну не разрывать же нам наши деловые связи из-за того, что я не слишком верю в твои идеи?

– Нет, если ты веришь в меня.

– В этом можешь не сомневаться. Ты один из немногих, кому я доверяю полностью, – улыбнулся Фрэдди и поднялся с кресла. Он навестил своего друга, узнав о том, что Гарольд собирается в дальнее путешествие. Фрэдди намеревался вскоре уехать из Лондона. Его тянуло домой, в Монкриф.

– И все-таки неужели мои намерения кажутся тебе несбыточными? Я полагал, что с ранней юности ты думал о переустройстве мира, верил в правду, добро и справедливость.

– Становясь взрослыми, юноши сталкиваются с реальным миром, Гарольд, – произнес Фрэдди, делая вид, что внимание его поглощено натягиванием перчаток.

– И теряют веру?

– Точнее сказать, слепое доверие.

– Со временем ты поймешь, что любить других не менее важно, чем быть любимым. Это заложено в каждом из нас. Чувства можно сравнить с брошенным в землю зерном. С приходом весны и тепла они набухнут и дадут всходы. В твоей жизни сейчас зима, друг мой. Но весна обязательно скоро наступит.

– Где это ты успел приобрести такие познания в садоводстве, Гарольд? – подразнил граф.

– О, разве я тебе не говорил? Среди нас есть несколько ученых. Мы уже отправили в Гармонию семена, закупленные в Китае. Теперь понимаешь, какую коммуну мы хотим создать?

Гарольд вновь принялся с воодушевлением рассуждать о своей американской колонии, но Фрэдди почти не слушал его. Мысли его были заняты действительно приближающейся весной.

Зима отступила так же быстро, как и пришла. Одним прекрасным днем лежащие на ветках снежные шапки стали осыпаться вниз, кружась белой пылью вокруг деревьев; сугробы набухли влагой и начали оседать. Воздух наполнился весенними ароматами. Каждое утро Кэтрин замечала все новые и новые признаки весны. Белый цвет на вершинах холмов потихоньку вытеснялся зеленым, кое-где появились первые храбрые цветы, земля пахла сладкой свежестью. Воробьи зачирикали веселее и принялись вить семейные гнезда. Лисы, зайцы, хорьки – словом, все зверушки, пережившие зиму в теплых норах, были охвачены заботами о будущем потомстве.

Все настойчивее заявляла о себе и новая жизнь, которую носила в себе Кэтрин. Платье уже не скрывало ее округлившегося живота. С приближением лета ей становилось все труднее передвигаться. Кэтрин теперь чаще сидела на стульях и ходила, как шутила Берта, с грацией утки. Джули решила, что ее няня прячет под подолом мяч, и все время пыталась пощупать его ручками.

Пребывание в доме Берты явно пошло им на пользу, малышка уже без страха бегала по двору от одного цветка к другому.

«Будто маленькая пчелка», – нежно думала Кэтрин. Для нее Джули была как родная дочь, и она гордилась каждым ее успехом.

Не меньше радовали первые уверенные шаги девочки и бабушку Берту. Но главной темой разговоров стала беременность. Они теперь обсуждали все новые ощущения, которые испытывала Кэтрин. Молодая женщина охотно и с удовольствием рассказывала обо всех проявлениях активности своего будущего сыночка.

Кэтрин сразу уверилась, что родит сына, как только поняла, что носит под сердцем ребенка. Ее волновало, каким он будет, когда вырастет. Жестокий, требовательный и деспотичный, как отец? Озорной и веселый, как она сама? Будет он увлекаться книгами и музыкой или спортом и лошадьми? На кого будет похож? Чем ближе приближались роды, тем сильнее становилось беспокойство и страх.

Может, она приписывает графу черты, которые ему и несвойственны. Судя по всему, он и не обратил особого внимания на ее исчезновение, а возможность мести со стороны Фрэдди лишь плод ее воображения? Эти мысли, наступление весны и ее собственное состояние окончательно погасили ее желание уехать куда-нибудь подальше от Мертонвуда.

Было еще одно печальное обстоятельство, делавшее ее отъезд невозможным. С приходом весны Берта чувствовала себя все хуже и хуже. С каждым днем ее еще совсем недавно полное и веселое лицо становилось все боле худым и бледным. Кэтрин обратилась за советом к Майклу. Тот ничего толком не сказал, но его озабоченный взгляд подтверждал ее худшие опасения. У Берты обострился артрит, и ей стало все труднее и труднее подниматься с постели по утрам. Она боялась пошевельнуться из-за ужасных болей в руках и ногах. Берта начала кашлять еще зимой, но сейчас приступы стали чаще и продолжительнее. Кэтрин ужаснулась, когда случайно нашла перепачканный кровью носовой платок, который спрятала старая женщина.

Разговоры о возможном отъезде и о будущем Кэтрин как-то сами собой прекратились. Ясно было, что Берта сама нуждается в заботе. Разве могла Кэтрин бросить в таком состоянии женщину, которая стала для нее приемной матерью? Совершенно по-матерински Берта бранила Кэтрин за то, что та мало ест, с ласковой улыбкой принималась утешать, если девушка была чем-то расстроена, и уж совсем как родная бабушка бросалась на помощь Джули, когда Кэтрин отчитывала малышку за шалости.

Малышка отвечала Берте взаимной любовью, и их привязанность друг к другу усиливалась с каждым днем. Утром девочка первым делом карабкалась на кровать пожилой женщины, и лицо ее озаряла радостная улыбка. Берта улыбалась в ответ не менее счастливая. Кэтрин не решалась бранить Джули за подобные проделки, хотя и следовало иногда. Девочка порой забиралась в кровать, перемазанная с головы до ног. Она умудрялась так вывозиться, собирая для бабушки полевые цветы.

Джули было уже полтора года. Энергия переполняла ее, не давая ни минуты посидеть на месте. Чем старше становилась девочка, тем больше усиливалось ее сходство с отцом. Глаза ее блестели тем же изумрудным цветом, а в очертаниях скул угадывалась отцовская волевая линия. Что-то неуловимо общее было в походке и даже в манере держать чашку – четырьмя пальцами за самый край. Порой, когда девочка смотрела на нее, Кэтрин казалось, что это Фрэдди разглядывает ее своим пристальным, оценивающим взглядом.

Однажды утром молодая женщина ощутила боль в пояснице. Сколько она ни поглаживала спину, неприятное ощущение не проходило. Она поделилась с Бертой, но та знала о беременности немногим больше ее. Они так и не решили, что делать. К счастью, в этот день приехал Майкл и быстро нашел выход. Теперь в доме почти постоянно находилась его жена и держала под рукой все необходимое для принятия родов. Она все время успокаивала Берту, не желавшую отпускать Кэтрин ни на шаг из дома. Мэг настаивала, что надо гулять до тех пор, пока приступы боли не станут слишком частыми.

– Нет никакой необходимости ей постоянно валяться на боку, – говорила она уверенным тоном. У нее самой было шестеро детей.

Берта признавала ее опыт в этих делах, но чем ближе были роды, тем меньше она разделяла спокойствие своей снохи.

А Кэтрин в это время стояла на вершине холма, полностью забыв о тревогах своей хозяйки. Легкий ветерок ласково щекотал ее щеки, играя выбившимися из прически локонами. Она смахнула их с лица и посмотрела в сторону Мертонвуда. Усадьбу Кэтрин, конечно, не увидела с такого большого расстояния. Мили пути – и целая жизнь… Прошло всего несколько месяцев, но как много за это время изменилось! Подросла его дочь, и скоро появится на свет его сын, о зачатии которого он даже не догадывается. Прошедшего времени хватило, чтобы в ней созрела новая жизнь, но его было мало, чтобы забыть о прежней жизни. Да и сможет ли она вообще когда-нибудь забыть о нем?

От порыва ветра женщина заморгала глазами, смахивая навернувшиеся на них слезы. Будь мир устроен идеально, они, конечно же, жили бы вместе. Он и сейчас стоял бы с ней рядом, сжимая ее руку или обняв за плечи. Его сильная фигура защищала бы ее от слишком яркого солнца и от неожиданных порывов ветра. Но в этот несуществующий мир она приходила только во сне, в котором она видела себя и Фрэдди такими, какими ей хотелось видеть. Он был истинным принцем по крови и по благородству мыслей, верящим в честь и справедливость рыцарских времен. Она – принцессой в платье из тонкого шелка с кружевами, образцом целомудрия и красоты.

Совсем по-другому являлся ей Фрэдди в реальном мире. Долгими бессонными ночами она слышала его грудной, чуть подрагивающий голос. Он призраком забирался к ней в постель и не уходил до самого рассвета. Даже сейчас ее раздавшееся и уставшее от тяжести новой жизни, созревшей в нем, тело желало его. Она вздрогнула, поняв это, и вновь посмотрела в заветную сторону, пытаясь отогнать нахлынувшие чувства. Именно в Мертонвуде она потерпела поражение. Фрэдди предсказал, что она сдастся, и она сдалась. Сдалась и телом, и душой. Иначе разве она думала бы о нем непрерывно? Ее груди, уже наливающиеся молоком, вздрагивали, словно от прикосновения его рук. В ушах ее звучали его слова, губы ощущали вкус его поцелуев, щеки щекотало его дыхание.

Загораживаясь от солнца, Кэтрин поднесла ко лбу ладонь. Ничего не было видно. Даже высоченная труба Мертонвуда скрывалась за холмами. О, если бы она была птичкой! Она бы легко и быстро пролетела над этими холмами, мертонвудским лесом, прошмыгнула под верхней планкой ворот, облетела лужок и заглянула в окно второго этажа, где была детская. А затем она непременно бы спустилась на этаж ниже и обследовала каждый уголок графских покоев.

Сколько времени они провели вместе? Всего несколько недель, и все. А кажется, что она знала его всю жизнь. И есть ли на свете еще такой властный, с мягкой, неслышной походкой человек? Он сам назвал себя тигром и честно предупредил ее обо всем. Кэтрин вспомнила его мудрую загадочную улыбку и невольно улыбнулась сама. Он действительно походил на сильного, плотоядного тигра. Он даже голову наклонял с кошачьей грацией, умоляя об ответной страсти и требуя ласковых объятий.

И кто еще мог с такой оскорбительной легкостью заставить ее забыть обо всех правилах и приличиях, которые ей прививали родители и Констанция, и превратить вновь в девчонку-сорванца, какой она была в детстве. В ней проснулась маленькая воровка, и она похитила ребенка. А он? Он, не стесняясь, украл ее невинность, душевное спокойствие и лишил ее будущего. Будет ли он преследовать ее так же бесшумно и безжалостно, как тигр, или просто рассчитывает, что она испугается и вернется сама? Может быть, он уже знает, где она? А может, уже выкинул ее из головы, так же просто, как он выкинул из сердца свою дочь? А этот ребенок? Кэтрин положила обе ладони на тянущий в преддверии родов живот. Будет ли этот мальчик жить с ней, или граф отнимет его с такой же легкостью, как до этого отнял ее тело и чувства.

Наверное, ребенок был зачат в ту последнюю ночь? Сердце затрепетало от нахлынувших вновь воспоминаний. В тот самый момент, когда она отодвинула парчовый полог и увидела лежавшего на огромной кровати, будто турецкий паша, графа, в ней шевельнулось предчувствие. Она уже тогда знала, что предстоящая ночь будет необычной. Кэтрин чувствовала себя совершенно незащищенной и была слишком возбуждена, и не только потому, что была обнаженной. Что-то ее волновало в этот момент. Когда совершенно голый граф поднялся и подошел к ней, она еще крепче ухватилась за украшенный затейливой резьбой столб, будто прося защиты у украшавших его деревянных фигурок. Фрэдди стоял, не обращая внимания на холод, и почти не дышал. Уже погасшее в камине пламя неожиданно вспыхнуло и окрасило его кожу а оранжево-красный цвет.

– Ты боишься? – спросил он.

Голос ей показался слишком торжественным для такого провокационного вопроса. Кэтрин чуть заметно покачала головой. Она почти не чувствовала своего тела и в то же время как бы видела его со стороны целиком.

– Ты очень красивая, – произнес Фрэдди почему-то раздраженным тоном.

На что он сердится? На то, что очаровательная женщина не повела себя как обычная проститутка и отказалась от его заманчивых предложений? Или он думает, что польстил ей? То, что она не уродина, она прекрасно знала с детства. Для нее это так же обычно, как серые стены замка Донегана. Ничего необычного в этом не было.

Но граф думал иначе.

– Знаешь, – сказал он, нежно проведя пальцем по ее плечу, – мне порой кажется, что ты самая прекрасная женщина из тех, кого мне доводилось видеть. Мне нравится, когда ты улыбаешься, когда глаза твои вспыхивают от обиды или гнева на меня. Но порой их блеск почему-то увядает, ты становишься вялой и делаешься похожей на сотни других самых обычных шлюх, с которыми я успел переспать за свою жизнь.

Она отступила немного назад и неожиданно улыбнулась, сама удивляясь этой реакции на его слова.

– Никогда не говорила, что я ослепительная красавица, – сказала она таким тоном, что граф чуть не расхохотался.

– Безусловно. Ты не говорила этого, – согласился он, – и всегда отказывалась от новых нарядов. Ты даже считаешь, что я способен похитить драгоценность у мертвеца. А еще ты требуешь справедливого отношения к детям и терпимости ко всем, кто нас окружает. Вот ты у нас какая!

– Я такая, какая есть, – пролепетала Кэтрин беспомощно и растерянно.

Она не испугалась гнева, мелькнувшего в глазах Фрэдди. Просто он вдруг напомнил ей голодного уличного мальчишку со следами побоев на лице. Мальчишку, который молил о пище, постели, возможно, любви, но в принципе о том, что совершенно необходимо каждому человеку. Этот малыш тоже обокрал ее и… умер из-за этого.

– Ты его любила?

Кэтрин несколько раз смущенно моргнула, не очень понимая, о чем идет речь. А затем улыбнулась, чем окончательно ошеломила графа. Господи, он подумал, что она вспомнила того идиота, который лишил ее девственности! Он не понял, что эта нежная и печальная улыбка относится не к сыну герцога, а к нему, высокомерному, красивому мужчине, который, совершенно обнаженный, стоял сейчас перед ней!

– Ты уже спрашивал меня об этом.

Фрэдди вздохнул. Он опять не получил ответа на свой вопрос. Она опять ответила коротко и непонятно. Ему особенно хотелось узнать это почему-то именно сейчас. Впрочем, еще больше его волновал ответ на другой вопрос.

– А если бы любила, что бы ты сделала, Кэтрин? – спросил он и поднес руку с широко расставленными пальцами к ее груди, словно заключив ее в клетку.

Ее грудь напряглась. Плоть ощутила плоть.

– Все, что угодно, – ответила она так храбро, что на этот раз шаг назад сделал граф.

Она потупила глаза, затем резко подняла голову и еще раз повторила.

– Все, что угодно!

В голосе была не только бравада. В нем чувствовались убеждение и решимость. Она стояла перед ним, готовая на любую жертву ради любви. Но не ради него. Ради него никогда…

Пальцы Фрэдди наконец прикоснулись к ее груди, и она невольно сделала шаг к нему. Это было движение настоящей женщины из крови и плоти, а не призрака или фантома, рожденного его воображением. В ней все было то же, что у тысяч других. Но эта улыбка, этот блеск в глазах, эти волосы, напоминающие осенние листья… В ней была та волшебная зовущая сила, о существовании которой он почти забыл. Перед ним была воплощенная женская нежность. Она принадлежит ему. И будет принадлежать ему в эту ночь, в тысячу тысяч других ночей, если он захочет этого и посчитает это нужным.

Фрэдди наклонился и, пытаясь вывести ее из оцепенения, слегка укусил в плечо. Это был жест покорности и покорителя одновременно. В глазах ее блеснули слезы. Кэтрин жалела о своем падении, которое навсегда закрыло ей путь в приличное общество, и испытывала жалость к нему, сильному и совершенному, но абсолютно бесчувственному. Она почти не шевелилась, когда он покусывал ее плечи. Глаза ее смотрели на сбившиеся, как всегда, на его лоб волосы. Она слегка повернулась, двумя пальцами аккуратно убрала эту прядку с его лба и поцеловала. Граф почувствовал, как вместе с поцелуем на лицо его упали ее слезы, и про себя обругал за это Кэтрин. Слезы эти растопили что-то непонятное в его душе. Неужели эта женщина может воздействовать на него даже без слов?

– Единственная влага, которая меня вдохновляет в тебе, Кэт, – цинично произнес Фрэдди, – эта та, которая появляется у тебя между ног. – Граф в этот раз был более резким и грубым. Он схватил ее и бросил на матрас, а затем своими пальцами и губами довел до такого исступления, что Кэтрин готова была кричать от желания и умолять его, чтобы он продолжал ее ласкать. Но он остановился, хотя это было для него не меньшей пыткой. Его губы замерли на ее животе, и вырывающееся из них горячее дыхание белесым дымком уходило в холодное пространство комнаты. Оказавшиеся между ног плечи Фрэдди не давали возможности свести их, а железное объятие рук не позволяло ей шевельнуться. Кэтрин дрожала от нетерпения. Прикосновения его губ и языка, казалось, оставляли дымящиеся ожоги на ее животе. Фрэдди наползал на нее постепенно, стараясь, чтобы каждый дюйм ее кожи оказался в соприкосновении с его телом, чтобы ни малейшая капля ее сладости не миновала его. Временами он замирал, ожидая, когда ее готовое вырваться из груди сердце забьется более ритмично, и тут же начинал все сначала.

Он взял ее только тогда, когда их вздохи и восклицания слились в один стон, когда сам воздух наполнился запахом разгоряченных тел, когда до предела его железного терпения оставалось одно мгновение. Его спина изогнулась, давая возможность войти как можно глубже в нее. Она ответила встречным движением – бушующее внутри пламя можно было потушить только полной сдачей на его милость.

Что было потом, Кэтрин почти не помнила. Осталось только странное ощущение, будто она то умирала, возносясь к небесам, то вновь возрождалась в его объятиях. Раскаленное сердце разлетелось на тысячи искр, а ликующая душа отделилась от тела, полного неги и блаженства. Временами она прикусывала губу и ненадолго возвращалась в реальность. В такие моменты она укоряла себя за то, что позволила ему сделать с собой, опасаясь что если еще немного продлится это наваждение, она уже никуда не сможет убежать от его ласковых и сильных рук, его нежных губ.

И все-таки она убежала, и теперь в течение ближайших нескольких часов ей предстоит произвести на свет ребенка, зачатого в ту волшебную и страшную ночь. Кэтрин нахмурилась, стараясь проглотить подкатившийся к горлу комок и не заплакать.

Берта с облегчением вздохнула, когда наконец увидела Кэтрин, ведущую за руку Джули. Все в сборе! Ох, как же дороги ей стали эта молодая женщина и девочка, как она уже любит ребенка, который, слава Богу, родится теперь в доме, а не на вершине какого-нибудь холма.

Майкл, приехавший в гости, сказал, что попозже прокатится с Джули на Монти по окрестностям. Опасаться было нечего. Граф уехал в Лондон. Он и не догадывается, что в небольшом домике, расположенном всего в нескольких милях от Мертонвуда, скоро появится на свет его ребенок.