Текст книги "Внучка берендеева в чародейской академии"

Глава 34
Об откровениях

– В степи маги рождаются нечасто, – Кирей тоже не ушел, а может, возвернулся, да только неохота мне было о нем думать. – И все больше огненные. Мы от огня пошли, и поэтому, наверное… степь такое место… там от малейшей искры все полыхнуть способно.

На огонь он глядел… с печалью?

– Иногда еще появляются те, кто с ветром говорит… с землей – редко… их ценят особо. А уж если воду слышат… в степи воды мало, это здесь родники переплелись, куда ни ткни, а откроется, там же…

– Помнишь?

– Помню… я ж не таким дитем был, чтобы все забыть.

Из спекшейся земли, черной, страшной, пробился огненный цветок. Я, открыв рта – ну очень уж сие удивительно было! – глядела, как вырастает тонюсенький стебелек, как пухнет на нем бутон цветочный, наливается опасной краснотой, как лопает, раскрывая лепестки.

– Я первое время привыкнуть не мог, что воду можно тратить без оглядки. Моются каждый день… бани ваши… и обливаются… а еще озера… столько воды и разом… в доме моего отца имелся пруд с золотыми рыбками, и это было роскошью.

Кирей глядел на цветок, но навряд ли видел.

– По весне в степи идут дожди. Не такие, как у вас… воды вдруг становится много, ею и дышат, и задыхаются. Старые каналы наполняются водой. Реки разливаются… это странное время. Мне рядом с водой неудобно. Слабею…

Огненный цветок покачивался на ветру.

– А потом все прекращается. Степь оживает… короткая весна, но… если бы ты видела, до чего красиво там становится…

– Тоскуешь?

– По степи? Пожалуй, что да… вроде и привык уже… у вас тоже неплохо. Сперва, конечно… сложно было. Мы все были на том поле.

Сказал и смолк.

А огненный цветок разлетелся искрами, погас, будто и не было его.

– Так ты ж… – хотела сказать, что Кирей-то в те годы дитем был горьким, мало меня старше, но промолчала. Еще обидится. Но азарин и сам понял.

– Я был сыном авара, князя, если по-вашему. Тогда еще просто авара… и уже сидел в седле. И невесту мне присмотрели… и никто бы не понял, если бы я остался дома.

– Сколько…

– Двенадцать. Я сам себя полагал взрослым… я знал, что наследником рожден. И когда-нибудь буду править землями нашего рода… даже если бы появились еще сыновья… отец любил мою мать. И пока она была жива, не приводил в дом других женщин. Я был не старшим. Я был единственным…

Кирей лег на землю.

И не холодно ему-то?

Мне вона и в тулупе морозит, хотя тоже великого ума, ежель расселася. Чай, не лето на дворе…

– Он брал меня на Совет… говорили, что даже когда я в колыбельке лежал, все одно брал, чтобы привыкал. Слушал. Учился. А подрос когда, то и вовсе по-взрослому… сажал перед собой на кошму. Давал в руки серебряную плетку, и Советники кланялись…

…а теперь, стало быть, Советники эти, которые кланялись, спят и видят, как бы избавиться от неугодного наследника. Или не эти, но иные, правда, с того Кирею не велика разница.

– Я слушал, о чем говорили. А после и сам говорил, когда понимал, что есть чего сказать… но не думай, что я только и делал, что на кошме сидел.

– Замерзнешь.

Я поднялась и стряхнула с тулупа не снег, а грязь, темную, примороженную. Она цеплялась за овечий волос, забивалась, и откуда-то я знала, что, подтаяв, эта грязюка и завоняется.

Мертвая земля смердит не хуже мертвого человека.

А на полигоне она давно уже не была живою.

– Отогреешь? – поинтересовался Кирей и хитро так глянул.

– Ага… скажи еще, чтоб в баньке попарила…

– И от баньки не откажусь.

Вот же ж… ни стыда, ни совести, одни роги торчат.

– Меня учили быть не только правителем, но и воином. Никто не потерпит над собой авара, не способного палаш в руке удержать. К двенадцати у меня была своя сотня… как я мог остаться дома?

Не знаю.

У отца вот сотни не было.

И дед, если и сидел где, то только на лавке в старостином доме, там тож советы устрайвали, когда случалось, скажем, поля общинные делить, аль рядиться, кому и за кем нонешним годом колейку на пастьбу гнать. Оно, может, вопросы не зело важные, а все одно…

– Отец велел не высовываться…

– А ты…

– Мне было двенадцать. У меня была сотня, конь. И уверенность, что люди – слабые, никчемные существа… – Кирей потер переносицу, а я увидела шрам на ней, тонюсенький, едва-едва заметный. – Мне думалось, что они-то и первого удара не сдержат… а потом… это походило на безумие… это и было безумием. Красное небо. Красная земля. Железо… огонь вот… когда такая волна идет, люди сгорают не сразу… они кричат, и так страшно. Я по ночам до сих пор слышу, как…

Кирей побелел.

Сев, он стиснул голову руками.

– Я там потерялся… не понять, где свои, где чужие… уже рубишь налево и направо, потому как, стоит опустить палаш, промедлить чутка, и зарубят тебя… конь не летит. Бредет, проваливается в землю… или уже болото… там крови столько пролилось, что развезло… пот глаза застилает. Кто-то кого-то зовет… кто-то смеется, что безумный… стонут… и меня выбили-таки… наверное, отец все же хорошо меня учил, если я продержался до вечера. А может, свезло. Везение разным бывает. Главное, что я продержался… а потом вот в голову прилетело… очнулся уже среди ваших. Живой… поломанный крепко, но живой… думал, сразу прирежут, ан нет…

Не прирезали.

А ведь и вправду могли бы… сколько наших там слегло? Сколько же осталось, живых да пораненых, озлобленных, потому как кровь пролитая завсегда злобит. И вздернуть бы им Кирея, на копья поднять иль еще какую учинить расправу, но ведь живой…

– Целителя привели даже… перевязали. Напоили… а потом… лихорадка началась. Все же потоптали меня хорошенько. Мне бы к предвечному огню вернуться, но нет, выжил… и узнал, что мы замирились… и я стал залогом мира. Не только я, но тогда я думал исключительно о себе…

Он поднялся легко, вот сидел.

Вот уже стоит, отряхивается.

– Отец тогда еще приехал повидаться. Своих целителей привез… рабов, чтобы при свите… сундуки… золото… коня мне подарил… я на того коня через год сесть сумел только. Да… не важно. Пришел ко мне в шатер… тогда уж из загона, в котором нас держали, в шатер перенесли… он вошел и сказал, что…

Кирей тряхнул головой, и черная коса его рассыпалась-разметалась.

– Мой сыновний долг подчиниться. И не только сыновний… многие из наших полегли там. И если людям захочется вычистить степи, то мы не сумеем удержаться. Мир нужен всем. А я – условие мира. Точнее, не только я, но тогда я думал исключительно о себе… обидно было. Я ведь и вправду надеялся, что отец просто заплатит выкуп, и я вернусь домой. Героем вернусь. Раны заживут, и все пойдет как прежде, а тут вот… я останусь среди людей, и как надолго – не понятно… и что я буду делать, тоже непонятно… а отец только и уговаривает, чтобы я терпения набрался, чтобы не позорил его и весь наш род… мы всегда блюли данное слово… и выходит, что слово дал он, а держать его мне… и это тоже…

Снег пошел.

На полигоне давно уже все стихло, и черная земля затянулась седоватыми шрамами луж. Вода ведь не ушла, она, искореженная магией, тоже была мертва.

И воздух.

Дышалось тяжко, только я не замечала того, пока снег не пошел.

– Вот и повезли меня в почетное гостевание… на подводе… не помню дороги, поили меня какой-то дрянью, все будто в тумане… потом снова лихорадка… мне бы помереть… теперь я понимаю, что отец очень на это надеялся, а я взял и выжил.

Кирей раскрыл ладонь, и снежинки садились на нее.

Не таяли.

– Первое-то время и вставать сам не мог… поднимали, водили… кормили с ложечки… нянчились, что с дитем. Злило то… и наши… другие наши… азары слабости не прощают…

Белые снежинки на смуглой коже.

И я гляжу на них и думаю… гадаю… со свитой он, конечно, был, а все одно нашие кругом. И не уберегла бы свита… небось, случись мне в то время рядышком оказаться… скажем, серед прислуги, то неужто упустила бы случай этакий?

– Трогать меня не трогали… смеялись только… говорили, что зря я просто не помру… а я ж не мог, просто… а потом мою охрану отослали. И царица явилась, сказала, что одному царевичу самое место рядом с другим… так я узнал, что мой отец стал каганом. А я, стало быть, особо ценным… гостем.

Кривая усмешка.

И не верится мне, что вот этот Кирей, который тут стоит, со мною рядышком, и вправду был тем, другим, о котором сказывает.

Поломанный? Больной? Не про него это… и мальчишкой его не вижу. Наши-то хлопцы о двенадцатом годе коровам хвосты крутят… нет, отцам помогают, конечно, но до взрослое работы никто их не пустит, а этот…

– Меня перевезли. И охрану сменили, И всю свиту… тут-то я и выздоравливать начал, – Кирей шрам потрогал. – Царица ваша – мудрая женщина. Я ей жизнью обязан.

Глянул на меня, этак, сверху вниз, но серьезно, без насмешки.

– Она своих целителей ко мне привезла. Тут-то и выяснилось, что травили меня… потихоньку… понемногу… оно ж, если бы умер, то никто бы отцу моему не посмел претензию предъявить. Поломанный, после лихорадки… чему удивляться? Разве что тому, что выжил.

– Кто…

– Отец, – спокойно ответил Кирей.

Я и не нашлася, чего сказать. Это ж как можно родного сына…

– Сейчас у него семеро сыновей. – Кирей отвернулся и снежинки с ладоней смахнул. – От трех жен. И каждый желает наследовать. Но есть я… меня он сам прилюдно назвал наследником, правда, когда еще был всего-навсего аваром, однако от слова своего отступиться не может. Если бы я умер, всем стало бы проще. Но я жив. Благодаря царице… не скажу, что с царевичами мы подружились сразу… и что вообще это можно назвать дружбой. Первый год мы с трудом выносили друг друга. Я, как поправился немного, сбежать пытался… ловили… наказывали… я снова сбегал… дрался… бил и бывал бит. Потом как-то пообвыклись… а от отца пришло письмо, что у меня появился брат.

Кирей потер ладонь.

– Бумага оказалась ядом пропитана… и человек, который посажен был письма читать, умер. Это меня и спасло… мне показали и это письмо, и человека, и тогда, наверное, я и начал думать.

Сказал и замолчал.

А я… я тут про письмецо недописанное вспомнила… и про то, как бабкиных посланиев жду с нетерпением великим, и про то, как каждое читаю да перечитываю… и небось, я-то на своей земле, не в полоне, а все одно тоскую…

И ежели б вздумалось кому душегубствие учинить, то чего проще…

– Меня пытались убить не раз и не два. И снова попытаются. Я жив лишь потому, что удобен царице… без ее помощи мне не стать каганом.

– А ты хочешь?

– Нет, – просто ответил Кирей, – но жить я хочу, а в покое меня не оставят. Братья мои пока еще молоды, и если будут править, то точно не они, а те, кто за кошмой станет. Или вот Совет… им всегда хотелось настоящей власти. Правда, есть и те, кто не слишком рад этой власти… или опять же, захочет возвыситься, поддержав правильного кагана… людям выгодна наша война. И да, будь у меня выбор, я бы исчез. Но я дал царице слово, что буду беречь ее сыновей. А мое слово – это единственное, что у меня осталось. И еще голова.

Голова упомянутая сидела на плечах крепко.

Вона, роги поблескивали, будто маслом намазанные… а может, и вправду намазанные? Девки-то волосы всяким полощут, так, может, и для рогов надобно? Если за волосом не ходить, то он сечься начнет.

А рог?

Расслоится, как с брыжухинскою коровой сие было?

– А чтобы голову эту сохранить, мне твоя помощь надобна. – Кирей рог пальчиком почесал, а меня прям свербело невмочно спросить, мажет он их чем, аль примочки ставит, аль еще какая хитрость имеется. У нашей-то Пеструхи с рогами все ладно, да мало ли, как оно еще повернется.

Но спросила я иное.

– И чем я тебе, Кирей-ильбек, помочь могу?

– Выходи за меня замуж!

Глава 35
О делах минулых и нынешних

– Чего?!

От же ж… холера ясная! Нет, кажная девка, небось, мечтает, чтоб к ей царевич посватался, и Кирей, ежель разобраться, самый оный царевич и есть. С конем, правда, не белое масти, но и вороной хорош.

И собою весь распрекрасен… не конь, то есть не только конь.

Да вот…

– Зославушка…

И руки свое ко мне тянет, обниматься, стало быть.

– Не шали. – По руке я шлепнула и обомлела во внутрях. Оно-то не кажный день царевичи к простым девкам сватаются, и уж тем более не кажный день их сии девки по рукам бьють. А и за дело! У меня, может, душа тонкая, трепетная – такую по книгам Ареевым девке иметь пристало – и я с того предложения ошашела вся!

Кирей не обиделся, рассмеялся громко. И смеялся аж до слез, а слезы те рукавом вытер.

Довела мужика.

Ему и так от жизни досталось, а я тут еще носом кручу… замуж ведь хотела?

Хотела.

И хочу.

Но не за азарина же ж! Это ж…

– Послушай, Кирей-ильбек. – Я собрала в себе всю политесность, какая только в грудях вместилася, а небось пихал Арей оную политесность знатно, книгами своими придавливая да лекциями про тое, как надобно себя девке держать. Оно-то, конечно, в моей голове да и иных местах сия наука ненадолго задерживалась, да кой-чего осталося. Прежде-то я просто сказала б, чего думаю. А теперь от думаю, чего б сказать, чтоб Кирея не забидеть. – Ты, конечно, жених видный…

– Но тебе не по вкусу?

Спрашивает и глядит этак хитровато. Вот… задумал он чегой-то, морда азарская, а чего – не соображу…

– Не выйдет у нас с тобой семьи.

– Отчего ж? Не хорош?

И повернулся медленно, одним бочком стал, другим, аккурат что холоп, которого на продажу вывели… правда, стати у него не холопские. И держится иначе.

– Кругом хорош. Особливо сзаду.

– Почему сзаду? – Он ажно растерялся.

– Не знаю. Но сзаду мне больше хорош, нежели спереду…

– Ладно. Тогда… не знатен?

– Мыслю, что ты более знатен, нежели вся наша дума боярская разом…

Хмыкнул, но по лицу видать – довольный, что козел, до капусты добравшийся… ох, неспроста он этую беседу завел.

– Тогда недостаточно богат?

– Молчи ужо. – Я только рукою махнула. За его подарки одныя всю усадебку нашее боярыни купить можно, да еще и останется. – Но… ты ж царевич азарский. А я – девка простая… как жить-то станем? Меня в степи свои увезешь? Так я там не сумею, мне там тяжко будет, ежели и вправду все, как ты баишь… как иные бают… чтоб ни лесов, ни рек, ни озерцов. И земля чужая.

Кивнул он, серьезным разом сделавшись.

– Да и то… ваши-то девки, сам сказывал, тихие да покорные, на женское половине живуть да с нее носу не кажуть. А я так не сумею. И других подле своего мужа терпеть не стану…

А то взяли манеру, одной женки им мало, надобно вторую, третью, а еще наложницов… дескать, от богов ихних так заповедано.

– Да и то, какое с меня смирение?

– Никакого, – с усмешкой произнес Кирей. – Но это если в степи… а как тут останемся?

– При Акадэмии?

– К тебе вернемся…

Ох ты ж, бестолочь рогатая… ко мне… это в Барсуки, что ль? Я только представила, как Кирей на жеребчике своем да в Барсуки въезжает, так сразу в грудях защемило.

– Нельзя тебе… азарин ты, Кирей-ильбек… а наши люди… у многих на том поле родичи осталися… а есть и такие, которые помнят, как оно было, когда ваши в набег ходили…

– Не примут?

Если б так оно…

– И проклянут, и на вилы подымут, не поглядят, что мир давно уж. Оно-то в столицах, может, и мир, да Барсуки – местечко глухое.

Спалят ночью, и после поди, дознайся, с чего оно вышло… поговаривали, правда, шепоточком, что этак, лет сто тому, сгорел в старой бане боярыни приказчик, дурного, лютого норову человечишко, на которого иной управы сыскать не вышло. Оно-то, может, и сам сгорел… виноватых не сыскали. Порешили всем селом, будто бы несчастный случай с ним приключился. Так и отписались.

Не хочу я, чтоб и с Киреем оно…

– Хорошо, – подумав, сказал Кирей. – Но замуж ты за меня все одно выходи.

Вот же ж упертый!

А он под ручку меня взял.

– А теперь, Зослава, поговорим серьезно…

Ага, а до того мы, значится, шутки шутковали!

– Но для начала…

Знаки он чертил пальцем, прямо на черной земле. И вспыхивали те красным пламенем. И круг, им сотворенный, я видела, полупрозрачные стены, будто из огня сотканные.

– Так оно спокойней будет… видишь ли, Зослава, мне и вправду нужна твоя помощь. В тот день собирались убить не только Евстигнея.

Я только глазами моргала.

Это ж как одно с другим ладится? То он про жизню свою рассказывает, то замуж зовет, то вот тепериче об том происшествии, об котором, небось, все и позабыли ужо.

– Есть у нас одна слабость… мы оба, как это выразиться, ценим женскую красоту…

– Бабники, стало быть.

– Зослава!

Чего сразу Зослава? Как есть бабники… вона, боярыни нашее сынок старшой, сказывали, тож из этаких, из ценителей был… бывало, как заявится, так прям и начинает ценить… нет, насильничать никого не насильничал, наши дуры и самые рады были. А что, боярин молодой, красивый и обходительный. И на подарки не скупится, да только… пустая была та любовь, короткая, что цвет яблоневый.

Сення с одной, завтра с другой…

…ныне об этом-то только и помнили.

– Иногда мы устраиваем что-то вроде… соревнования… Зослава!

А я чего?

Я ж упреждала, что кроткости во мне нету! И смирения! И прочьих бабьих достоинствов! Это ему еще свезло, что я без дрына, а то ж от души перетянула б. А камнем… от камня он увернулся, но я другим запустила.

Соревнования у них!

Небось, из шкуры вон лезуть, перед девками красуясь, друг перед другом хвостами трясуть, петухи обскубанные… басни про любовь сказывают…

Мерзко это.

Сколько девок на слезы изошлися, когда энтая любовь неземная вдруг поисчезла.

– Зослава! – Кирей в стороночку отклонился. – Прекрати, пожалуйста… я понимаю, что это некрасиво, но…

– Некрасиво?!

Да я сама одну такую дуру знала, которая из любви в петлю кинулася… и спасли, чудом, не иначе… но все одно душа перекореженною осталася.

– Да я раскаиваюсь! Честно! Я… я никогда никого… не обижал никого!

Кирей присел…

– Успокойся уже… я ж только рассказывать начал…

Успокоюся, его правда. Но забыть…

– Зослава. – Кирей отступил к самое прозрачное черте. – Ты же взрослая разумная женщина… ну да, я поступал непорядочно, только…

Смолк, верно, сообразивши, что нечего ему добавить.

Его правда: непорядочно.

И нет тут оправданий.

– Я больше не буду, клянусь своим именем. – Кирей руку к груди прижал. – И мне действительно стыдно, что…

Я махнула рукой.

Ну его… козел – он козел и есть, даром что рогатый… а я тут распиналася, чтоб нежные его чувства отказом не задеть.

– В тот день мы с Евстигнеем оба получили приглашение от одной… особы, которая прежде… скажем так, не снисходила до нас… то есть это мы уже потом сообразили, что оба… тогда-то я в комнате обнаружил записку.

Кирей покосился на меня.

А я чего?

Камней в круге больше не осталось, да и… схлынуло. Отпустило. Правая бабка в том, что гневаюся я скоро, да и остываю быстро.

– Меня приглашали… не к ней, естественно… но были комнаты, где…

Ну да, не на сеновалу ж им идти, сеновалов, поди, в Акадэмии немашечки.

– И мне еще показалось странным, что здесь… не в городе… и вообще… прежде-то она в мою сторону и не глядела, а тут вдруг… и время… средь бела дня… у нее как раз занятия…

Кирей от черты отступил.

– А ты и расписание выучил?

– Так получилось. В общем, я удивился, когда записку эту получил… а потом… видишь ли, Зослава, этого вы еще не проходили, но… ваша магия не совсем стандартно на нас действует.

– Это как?

– Скажем, если я под огненную волну попаду, то сгорю. В воде утону. Плетью ветряной голову снесут… и так далее, а вот более тонкие воздействия, к примеру, привороты… я испытал огромное желание немедленно пойти на эту встречу. Настолько сильное желание, что это само по себе было… неправильно. Тогда… признаюсь, я решил, что это дурная шутка… царевичи порой любят что-то этакое… и я не пошел.

– Этакое?

– Ну… однажды я так в бане попался. Просидел до утра в компании козы и кузнеца нашего, который решил, что я этой козы… домогаться стану… – Кирей хмыкнул. – У них весьма… странное чувство юмора.

Уж я-то думаю.

Мнится, случались с Киреем шутки куда как веселые… хотя сомневаюся я, что он этие шуточки спокойно сносил.

– Я просто не пошел. Принуждение было слабым, даже не принуждение, а… легкая такая паутинка. Заклинание само пустяшное, от него и человек отмахнется. Обычно торговцы такое используют, чтобы покупателей к себе расположить. Но на бумагу нанесли пару капель эликсира с веретянкой. А он усиливает любое воздействие. Интересное, к слову, сочетание вышло. Будь я человеком, и сомнений не возникло бы в том, надо ли идти…

У Евстигнея, стало быть, не возникло.

– А потом уже взрывы эти случились… дым… и мертвая магия. Об этом не скажут, но Евстигней еле отошел. Его почти до дна выпили, и если бы остался там, погиб бы… несчастный случай… или покушение на убийство, ели принять во внимание, что мой бестолковый родственник в это дело влез по уши… были бы рога, самолично отшиб бы.

– Ты…

– У каждой магии свой запах. И да, люди в большинстве своем его не воспринимают, я – дело другое…

– Ты сразу…

Кирей кивнул.

– От него разило, как… ему повезло, что никто, кроме меня, этим запахом не заинтересовался. Если бы хоть кто-то… если бы на секунду… снять слепок сложно, но возможно. Со всех – это нереально, а вот чтобы подозрение подтвердить… он не соображал, когда лез…

– Он не собирался никого убивать.

– Надеюсь. Если бы я подумал, что собирался…

– Выдал бы?

– Лично свернул бы шею, – спокойно ответил Кирей, и я ему поверила. А он же, заложивши руки за спину, аккурат как Архип Полуэктович делать любит-с, правда, на сем сходство всяческое заканчивалося, к превеликое моей радости, ибо лысым я Кирея не представляла, продолжил: – Мой бестолковый родич мало того, что едва сам голову не потерял, так еще и моей рисковать изволил. А я ее не для того столько лет берег, чтобы по чужой дури лишиться.

Ой, мутно все… что вода в старом озере, про которое точнехонько ведомо, что вот-вот выродится оно болотом. Помню, мы с бабкою еще по клюкву туда ходили, ибо была она на редкость крупною, кислою до оскомины. Самое оно на капусту квашену.

Я тем разом до озера добралася, хотя ж бережки у него топкие, ненадежные. Идешь, и под ногами земля ходуном ходить. Потому как землицы-то там и нетути, только мох да коренья, меж собою сплевшиеся. Так мне бабка казала, но не мешалася, позволила до краю дойти, глянуть в темные воды. Издаля-то они мне мерещилися черными, что сажа. А сблизу – темные, мутные… гляди, хоть ты глаза все выгляди, а ничегошеньки, окромя этой мути, не увидишь.

Так и тут.

Один говорит, другой, третий… и вроде ж правдиво усе, да только ясности не прибавляется. Аль дело не в них, а во мне самой? В розуме, который не годный для этаких ось хитростев?

– Евстигней выжил чудом. Он это понимает. И полагаю, весьма тебе благодарен… – Кирей почесал рог, левый. Неужто свербит? Вот оно, когда в теле свербение случается, особливо в пятках, то жуть, до чего неудобственно… а роги как свербеть могут? – Да и остальные тоже, хотя…

Смолк.

Вздохнул.

– Не обижайся, Зослава, просто… все это весьма подозрительно. Такая ситуация… спасение чудесное… и получается, что он тебе жизнью обязан…

– Чего?!

Я аж задохнулася от обиды.

Выходит, что они… думали они, будто это я дымов напустила? Письмецо написала, чтоб Евстигнея… и после спасла… ага, небось, полагала, будто бы он на мне женится во благодарность, и я царицею стану… ну или боярынею.

Тьфу.

– Погоди, Зослава. Не серчай. – Кирей перехватил меня, не позволив выйти из круга. – Когда живешь… это сложно рассказать на словах, просто поверь… тяжело, когда не знаешь, кому верить. Когда любой человек, близкий или просто случайно встреченный, может оказаться твоим убийцей. Их ведь тоже постоянно… как-то в бане заперли, будто случайно. Едва не угорели все… и я с ними… у меня тогда стихийный выплеск случился, и сгорела баня. А после уже оказалось, что это старый дядька, который еще царя ростил… верили ему, как себе. Еду травили не по разу и не по два… усадьбу палили… а как-то Егор в лесу девочку нашел, двенадцать годков ей было… заблудилась. Прикипела к нему, не оторвать. И он к ней… и остальные. Она и вправду чудесной была… баловали ее, как умели… а она нам обереги плела… правда, потом выяснилось, что с проклятьем… тогда первым Егоза слег…

– Кто?

– Восемь их было, – спокойно ответил Кирей. – Ельгу отравила нянька… а вот Егоза от того проклятья ушел… она же до последнего денька у постели сидела, за ручку держала… плакала… сердце разрывалось, до чего плакала. Думали, что Егоза черную лихоманку подхватил, но когда следом и Еська слег, тогда уж царица магика прислала, а тот… никто из нас верить не хотел, пока он ее обереги на нее же не повесил… как она кричала… и проклинала нас всех…

Страшно.

И не врет.

Чую, что не врет… и в глаза глядеть не надобно, чтобы тоску чужую из них вытянуть. Дар мой берендеев то ли крепнет, то ли попросту до краев болью наполнилася душа Киреева, оттого и слышу я ясно горе то, горевшее, да не перегоревшее в угли.

И девочку вижу.

Не девочку – девицу в нарядном красном убранстве… хороша она, синеглазая, светлокосая… и ветерок ленты из этих кос тянет, забавляется. А девица смеется, и так, что от смеха этого становится легко-легко… вот она глядит лукаво, будто бы искоса…

…скоро заневестишься… как станем женихов выпроваживать…

…а на кой мне женихи, когда вы есть…

– И ведь сама-то… ведьмина внучка, потомственная… из тех, которым настоящее слово ведомо. Старше была, чем мы думали… и да, сирота, мамку ее спалили… отца не знала… росла с бабкой, да та стара уже… встретила как-то боярина молодого. В него и влюбилась. А он ей и рассказал, что на самом деле царским сыном является, – Кирей говорил тихо и глухо. – Только не признал его отец… а вот камень царский признал бы. Но до камня того его не допустят, пока живой законный царевич. Знатно голову девке задурил. Она и решила, что если поможет лю́бому, то и женится он на ней, царицей сделает.

Горько.

И от горечи такой горло будто рука незримая перехватила.