Текст книги "Внучка берендеева в чародейской академии"

– Девка. – Я и хватку ослабила. Ишь ты… искушение… заговорил. – Бабой я после свадьбы стану…

– Ну… не всегда обязательно до свадьбы ждать…

Тут я и второй рог прихватила.

– Ладно, ладно… пошутил я! Успокойся… и подумай… сегодня я к нему пришел… а завтра и кто другой подойти может… с интересным предложением. Только не тебя взамен попросит, а…

Роги я выпустила.

И Кирей, распрямившись, лоб потер.

– Ничего ведь не окончено, Зослава. Наоборот, все лишь начинается… стой, – руку мою он перехватил. – Колечко пока поноси… раз помогло, глядишь, и другим разом пригодится.

– Но…

– Мы же договаривались, Зославушка, – осклабился Кирей. – До лета ты моя невеста… аль от слова своего отступишься?

От же… и на кой ему сие надобно? Только… прав он. Слово я давала, и ныне нехорошо возвертать… да и оставлять нехорошо.

– С племянником я сам переговорю. Если в голове его не совсем пусто, то поймет.

Вот берут меня сомнения, да…

– Погоди, – говорю, – а что было б, если б Арей… не так выбрал?

Кирей на всяк случай от меня отступился, роги пощупал, убеждаяся, что на месте оные, и сказал:

– Некоторые ритуалы, Зослава, бывают зело опасны для жизни…

Глава 64
Последняя

– Ах, и схудла-то ты, схудла… лица нетушки. – Бабка причитала, по старое привычке подвывая в особо жалостливых местах, при том норовила подвинуть ко мне то мисочку с яблоками мочеными, то пирожки, то шанежки, то иную снедь, от которое стол не ломился исключительно в силу своей основательности. – Глазыньки запали… щечки взбледнули…

– Чего?

Пирожки в меня не лезли.

Как и шанежки, яблочки и перепела, в меду тушенные, поданные на блюде посеребренном, что бабку мою в превеликую восторгу привело. Она это блюдо то одним боком поворачивала, то другим, то пальчиком с краешку скребла, проверяя, крепко ль серебрение.

– Бледная, кажу, что тать… этак сбежит твой рогастенький…

– Нехай себе бежит, – отмахнулася я.

Не то чтоб я еще злилася на Кирея, так, самую малость, но вот… вот вновь влез без мыла в душу! Да ладно бы мою, я-то привычная, нет, он к бабке моей сунулся.

С уваженьицем.

С дарами.

Домину экую снял, чтоб сродственникам моим, значится, не горевать на улице. Ага, бабку знаючи, не верю я, что при ней ни единое монетки не осталося на гостиницу. А гостиница, чай, дешевше, нежели этакий терем.

Каменный.

О башенках с крышами, красною черепицею крытых. На кажное – флюгер позолоченный ворочается, скрипит. На одной – петушком, на другой – конником…

На башенках – балкончики.

На балкончиках – кадки с цветами… ну, то бишь, по весне они-то с цветами, а нынешним часом с сугробами. Но бабке сие все одно по сердцу пришлося. Повадилась кажное утро на балкончик выходить. Взденет халату азарскую с птицами золотыми поверх сарафану, голову платочком повяжет, чашку парпоровую с кофием прихватит и сладостев, чтоб закусывать напой горький.

И встанет, глазеет на жизню столичную…

С балкона-то всю площадь как на ладони видать. От ей и любопытственно… она-то у меня в жизни никуда не выезжала, разве что по лекарское надобности, тут же ж…

Пока я там, значится, валялася при смерти, бабка дом скоренько обжила. Ни дать ни взять – боярыня столбовая. И все-то ее слушают, обращаются с почтением, по батюшке, поклоны бьют, а она только кивает со снисхожденьицем.

Ей-богу, как увидала, так руки засвербели по розге хорошей.

Правда, меня увидав, она разом про важность всякую позабыла, рученьками всплеснула, обнимать кинулася, целовать, причитаючи… стол накрыть велела и потчевать взялася, а заодно уж поведала, как оно вышло так…

– А мы токмо к Новоельням выбралися, – бабка-таки угомонилася, присела на лавку, ковром застланную, подперла подбородочек рученькой. – Ой, как выбралися… поначалу-то вас вовсе схоронить удумали, потому как лежите в кровище, глянуть страшне… не дышите… только кудлатенький грозиться начал, царевым именем, стало быть, и батькою своим… значит, и вправду посадников сын?

– И вправду, – подтвердила я.

– Ох, беда… не примуть там нашую Станьку…

Станька, та сидела тихенечко, мышка мышкою, глаз поднять не смела, только пальчиком по скатерочке расшитой водила да улыбалася своим мыслям. Она, ряженая на боярскую манеру, в платье шелковое с рукавами отрезными, серебром прихваченными, не походила болей на сиротинушку горькую. Бусы на шее яхонтовые в три рядочка. Заушницы серебряные. Венчик на голове, простенький, а все хороший…

И внове, какою такою милостию?

– Вот и порешили вас на волокуши… пока сделали, пока сгрузили… что вас, что душегубов тех, для следственных целей, стало быть.

Про это бабка ныне рассказывала с удовольствием. А я старалася не думать, какого страху натерпелась она.

– Ну и поехали… старшой-то все винился, что, мол, не больно-то они поспешали… послание от магика пришло, да пока разобралися, то да се… едва не упустили… да что уж тут… поспели, и ладне… а в Новоельне, значится, ждали… мы как из лесочку выползли, матушки мое родные… костры горять, войско цельное стоить, а с того войска конники скачуть наперед друг друга… этот, который рыжий, холера, языкастый…

…неужто Еська? Может, и он… отпустила царица? Решила, что раз все про спину его ведают, то и стеречься нет нужды?

– Один перед другим красуются… а как вас увидали на волокушах… от таких словесей я, Зославушка, в жизни не слыхивала. – Бабка помолчала, чтоб добавить: – Жаль, что не записала.

Станька только хихикнула.

– А тебе того слухать неможно было! Ай, да что тут… ну, азарин разом к вам… сначала тебя едва ль не облизал, после и сродственника свово… и говорит, что, стало быть, живые вы… что перстенек там какой-то, амулетка, вас сберегла, да только не совсем чтоб сберегла… в этом, в физическом плане.

Бабка пальцами прищелкнула и зарделася от удовольствия.

– А для остального надобно вас в Акадэмию везти, а туточки лечить неможно… ну и разом возку нашли… шкур там, чтоб не тряско было… и для нас со Станькою… кудлатенький как сказал, что мы сродственники твои, так азарин прям весь обходительный-преобходительный сделался… прям хоть к ране прикладывай… я-то поначалу рожу евоную и видеть не могла спокойне. А после ничего… пообвыклася… славный парень.

Она смолкла, глянула на меня искосу.

– Женихом твоим назвался, Зославушка… я-то постоялого двора сыскать думала, чтоб подешевше… але ж туточки и цены! – Эте бабка сказала с немалым возмущеньицем, а то я не упреждала, что в столицах жизня дорогая. – За конуру какую-то полрубля просют! А он мне прям-таки и заявил, что никак неможно, чтоб сродстенница уважаемая невесты евоной в каком-то постоялом дворе жила. С того его чести урон выйдет… а я что… я ж и подумала, честь честью, а деньгам всяко экономия…

И глазки потупила, на Станьку похожею сделавшись.

– Да и вправду… он же ж царевич азарский, еще станут говорить всякое, скупой мол, без уважения…

Я кивнула. Чего уж… в самом-то деле, не переселять же ж бабку на постоялый двор аль в какую избу поплоше, куда приезжих берут.

– От туточки и живем… – Бабка руками развела. – К тебе-то и не пущали… не велено, мол… ждать надобно… азарин кажный день захаживал… и кудластенький. Успокаивали, что живая, да толку-то…

Она устало рукою махнула.

– Извелася я вся, Зославушка… это ж я виноватая.

– В чем? – От бабкиной вины в случившемся я, как ни крути, не видела.

– А послала тебя в этую Акадэмию, чтоб ей сгореть… жила себе, жила… горя не ведала, а тут…

Я только головой покачала: может, и жила… да как долго прожила б еще? Неужто, не поедь я в Акадэмию, не случилось бы проклятия с Добромыслом? И не пожелала бы матушка евоная проклятия снять? Позвала б она меня в жены… а я б, верно, согласилася б… а если и нет, то и спрашивать не стали б. Небось, не было б кому заступиться. Да и… с прочими что сталося б?

С Ареем? И мачехой евоною?

С Киреем, принявшим клятого коня? С Еською да Горданой… с Лойко, Ильюшкою… нет, не ведаю я того и ведать не желаю. Недаром говорят, что люди волею вольной наделены, да все одно за тою волей судьба стоит.

Знать, моя такая…

– Не отступишься? – спросила бабка, наперед зная ответ.

Не отступлюся.

Тем же вечером случился в доме нашеем еще один гость, не скажу, что вовсе я ему не радая была, да вот свидеться не чаяла.

– Доброго здоровьица тебе, Зослава-краса. – Еська походил на себя прежнего, улыбался во все зубы, только в темных глазах нет-нет да тоска звериная проглядывала.

Знает он про Гордану. И про шарфик ейный заветный… и про иное все знает.

– И тебе не хворать, – ответила я.

Мыслями-то я не на беседу благообразную настроена была, пускай и велела бабка гостюшку пирогами встречать, да чаи затеяла, благо, ныне есть кому самовару таскать да столы прибирать.

Не шли у меня из головы слова Киреевы.

Про ритуалы опасные. И вправду ведь опасно… я мыслю, что опасно… будь иначе, неужто не ведали б такого средства нашие маги? Арей все одно рискнет… а я… я помолюся Божине, чтоб вышло у них все, как оно задумано.

…ныне ж ноченькой.

– Словом бы с тобою перекинуться… – Еська на бабку мою глянул, которая на лавку присела тихенько, что мышка. – Где-нибудь… в тихоем месте…

– Гляди, Зослава, после иных слов и дети родятся… – Бабка Еське кулачком погрозила.

– Ну что вы, уважаемая… я ж со всем почтением…

– Ага, а от почтения пущего и близняты бывають…

– Идем. – Я Еську в горницу провела. – Садись куда… и говори, только по делу говори…

– По делу… если по делу. – Шапку он стянул, на лавку кинул, провел рукой по рыжим волосам. – Спасибо тебе…

– За что?

– Снова ты нас спасла. Без тебя б Гордану не взяли б…

И отвернулся.

– Любишь?

– Перегорит.

– Главное, сам не сгори…

– Уж постараюсь. – Он потер сухие глаза. – Я этого ублюдка сыщу… над землею, под землею… найду, веришь?

– Верю.

– И за всех спрошу…

– Ты о том поговорить хотел?

Еська мотнул головой.

– Присядь, – попросил. – Братья решили, что меня ты скорее послушаешь, хотя я и говорил, чтоб особо не надеялись, но… сейчас ты можешь уйти.

– Куда?

– Откуда, – поправил Еська. – Из Акадэмии… нет, Зослава, сначала выслушай. Это не твоя война и… и не знаю, что дальше будет. Со мной. Со всеми нами… вы мало что не погибли. А дальше оно лишь серьезней будет. Тот, кто столько положил, чтобы власть получить, не отступится. Как и мы, потому что некуда… у нас два пути, или к трону, или к могиле… а ты вот в этом раскладе случайный элемент. И пока тебе повезло, но любое везение, Зослава, рано или поздно заканчивается.

Смолк.

Вздохнул.

– Если объявить, что ты перегорела… или что получила серьезные повреждения… не физического тела, а ауру имею в виду… сказать, что тебе нужен отпуск. Напишешь заявление. Ректор подпишет. И на следующий год, если еще желание будет, восстановишься… вот…

Он положил на стол свиток.

– Матушка жалует за службу верную тебе и дом этот… и поместье… хорошее поместье. Пять тысяч дохода дает.

От уж не чаяла…

– Передай матушке своей благодарствие. – Я свиток не тронула. – И что прежний ее дар хорош был… ему я жизнью обязана.

Потрогала пальчик, на котором сидело царское колечко, красивое, только камень выгорел, новый вставить надобно.

– Только… вы как будете?

– Как-нибудь.

Ага, как-нибудь так… как-нибудь этак…

– Подумай. – Еська шапку поднял, но надевать не стал, смял в руках, на ней злость вымещая. – У тебя есть за кого бояться…

Есть… и бабка, и Станька вот… только… чуется, что, коль и соглашуся я на предложение Еськино, да скажуся хворою, уеду до хаты, то навряд ли про меня позабудут. И дом не спасет, пусть и стоит при нем охрана, и поместие… есть же боярыня, которая поймет, что подарок ейный я Арею не передала… и батюшка Горданы… и тот, который в маске от людей добрых лик свой скрывает.

Нет, неможно мне уходить.

И я покачала головой: будь что будет.

Остаюся.

– Знаешь… – Еська осклабился широко, радостно. – А я и рад… нет, честно, рад. С тобой оно как-то веселей…

Ага, как бы не помереть вовсе с того веселия…

Ничего. Даст Божиня – справимся.

Лес застыл, не смея переступить границу колдовского круга. Древний, означенный тремя кольцами из камней, он меж тем дышал силой, и женщина, замершая в самом его центре, эту силу чуяла.

Она стояла, нагая и страшная в этой наготе, казалось, вовсе не ощущая холода. И лишь губы ее шевелились, будто женщина эта говорила с кем-то, невидимым прочим.

Люди же, сопровождавшие ее, старательно пялились на лес.

Не впервой им было сопровождать ведьму к заклятому кругу, и привыкнуть бы, а нет, все одно сердце то замирало, то вскачь пускалось. В холод кидало кого, кого и в жар. Мерещились призраки будто бы… а может, и не призраки, но тени лукавые, рожденные мертвыми ветвями.

Место это горело, давно, но берегло следы того пожара, что на самой земле, ныне укрытой снегом, что на стволах дубов, что в самом воздухе, где отчетливо чуялся запах гари.

И чем дальше, тем яснее.

Казалось, стоит приглядеться, и вновь вырвется из-под проклятой земли пламя, которое очищало ее, да не сумело очистить вконец.

Женщина стояла, чуть покачиваясь. Бледные пальцы ее то гладили, то царапали предплечья, и без того расцарапанные до крови. Но ни капли не упало на снег.

Однако вот она вскинулась, рассмеялась диким хриплым смехом.

– Ведите! – бросила, не оборачиваясь на тех, которые слишком скудоумны, чтобы уразуметь, сколь великому действу выпало им стать свидетелями. Ничего… пускай… ей нет дела до людей, кроме одного… того, которому она так нужна.

И она поможет.

Всегда помогала… и найдет способ снова… позже…

Если повезет…

Девку в круг втолкнули, и она, споткнувшись о камень, растянулась на снегу. Перевернулась тотчас, поползла, неловко дергаясь, пытаясь избежать участи, которая была предопределена.

Женщина наступила на спину жертве.

И с наслаждением услышала стон.

Она наклонилась и поддела шнурок, который удерживал во рту девки белый платочек. Он тотчас выпал изо рта, а девка заскулила…

Толстая.

И крови в ней много, но все не то, вся не та… слабая, человеческая… ее хватит лишь для того, чтобы поддержать силы в том, который спит.

Ведьма вцепилась в спутанные волосы.

– Я принесла тебе дар. – Голос ее был мягок и ласков. – Прими его, сынок…

Она перервала горло жертве одним отточенным движением, и отодвинулась, чтоб не испачкаться в потоке крови. Та лилась легко, щедро, впитываясь в снег, а сквозь него – в мерзлую землю… и эта земля просыпалась.

Сила, в ней таившаяся.

Имя забытое.

Сорвавшееся с губ.

И женщина отступила на шаг, наклонилась, протянув руку тому, который спал и ныне вновь проснулся.

– Здравствуй, сынок…

Она помогла ему выбраться и подала знак, чтобы привели вторую: мальчику нужно утолить голод. Пробуждение требует многих сил… с каждым разом – все больших.

Ничего.

Скоро все закончится. Ей удалось отыскать ту, которая вернет ее сыночка к жизни. И она, дождавшись, когда обескровленное тело упадет наземь, шагнула к мертвецу, обняла его, вытерла ладонью кровь с лица.

– Мама… я не хочу больше… умирать…

– Скоро, дорогой… скоро все закончится. – Она поцеловала сына в щеку, от которой пахло тленом и кровью. – Вот увидишь… потерпи еще немного.

– Я устал.

– Я знаю… но я тебе помогу. Веришь? Вот. – Она вытащила из-под снега черную маску. – Надень… твои люди ждут тебя.

И самолично закрепила маску на лице.

– Твое царство ждет тебя.