Электронная библиотека » Карина Демина » » онлайн чтение - страница 22


  • Текст добавлен: 6 сентября 2017, 02:46


Автор книги: Карина Демина


Жанр: Любовное фэнтези, Фэнтези


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

Шрифт:
- 100% +

– Чтоб помнили…

А об чем – не говорила. Тогда не говорила.

– Так зачем ему? – шепотом поинтересовалась тень.

Зачем?

Как знать. Егор и сам себя спрашивал, не единожды, а ответа не придумал. И тень его не знает, потому как тот, кто мог бы правду сказать, при смерти.

– Вы дети его… плоть от плоти… кровь от крови… и вы ублюдки, уж прости за правду. С вашими мамками он не был венчан, не давал клятв…

…верно.

…и к этому слову Егор тоже привык.

…это царица-матушка изволила именовать их бастардами, на чужой манер, благородным звучанием слова прикрывая неблагородную суть. И Егора это раздражало. Ублюдок – оно верней, правдивей.

Только тень не о словах, а о наследстве.

Трон и корона.

Кровь царская, которая просто течет и плевать ей на законы человеческие. Прольется на камень, и признает тот. Нет, будь законный наследник, никому и в голову не пришло бы ублюдков к камню вести, но это если будет…

– А вот она – дело иное… волчица о своих волчатах печется, мать – о детях… она вас называет сыновьями, только… подумай, нужны ли ей этакие сыновья? Да и не сыновья, если разобраться, пасынки. Помеха… вот появится царевич, и многие ли признают его? Бояре-то ее не любят… и найдется кто, который скажет, что царевич-то негодный. Ты вовсе видел его? Ты знаешь? Вдруг да слаб он? Телом? Умом?

Молчать надобно.

И Егор молчит.

Воду собирает. Слушает… о том, что тепла кожа тени, а значит, не тень она, но живой человек. Что кожа эта мягка… что пахнет она цветочным лугом… что укрыта теплым бархатом, да не простым – заговоренным, и стекает с него вода, не мочит.

Дорогая ткань.

И не всяк носить ее сподобится.

– Да если и всем хорош, то… она ведь от сына не отступится, и от трона… и власти не утратит. Сие боярам не по вкусу. Им бы своего человека посадить…

– Хватит…

– Ты ведь думал о том, признай. – Тень подобралась так близко, что сквозь морок проступили человеческие черты. Только сколько ни приглядывайся, а не разглядишь, плывут, меняются.

Вода любит играть.

– Ты думал о короне… о троне… о власти… ты достоин ее. Разве нет?

– А разве да?

Вода собиралась в Егоровой ладони, стекала по запястью в рукав, до самого локтя. И рубаха промокла насквозь, но холода Егор не ощущал.

Вода давала силы.

– Ты старше прочих, – тень больше не шептала, она говорила. – Ты хорошего рода… и пожелай он, никто бы не воспротивился этому браку… твоя мать – урожденная Кошинская. А Кошинские род ведут от Вильгельма-чужака, который пришел на эти земли вместе с Соколом, правою рукою его был…

Егор знал.

И про легенду эту, и про меч Вильгельмов, который в доме дедовом хранился, переходя от сына к сыну. И про детей, которых под мечом проносили, чтоб здоровыми были и крепкими. И про то, что Егору этакой чести не выпало.

Не признали его Кошинские.

Когда-то обижало.

– Подумай, Егор… кого еще на трон пустить? Еську, который был вором и остался?

Еську не примут. Он славный парень, хоть и с придурью, но все знают про спину его меченую. Да и… никогда-то всерьез он не думал о том, чтобы на царствие пойти.

И то, какой из вора царь?

– Или Елисея с волчьей его сутью?

Знает, выходит… откуда?

И прочее… про матушку свою Егор рассказывал, но скупо, коротко. Поначалу чурался остальных, потому как дико это было. Даже спустя полгода блужданий по дорогам все одно дико: он – боярин, а Емелька – холоп… и говорят тут, что ровные… как такое быть может?

– Братец его, конечно, более человек, на луну не воет, но как знать, чем волчья кровь в будущем отзовется? – продолжала тень. – Вдруг да в детях проявится? Иль во внуках? Кому сие надобно? А Емелька… холопом был и остался. Можно медведя под дудку плясать научить, но разве от этого он скинет медвежью шкуру.

Вода журчала.

Смеялась.

А ведь и вправду пересказывала тень собственные Егоровы мысли. И озвученные, они были мерзки.

– Про Евстигнея что скажешь? – Егор отер мокрыми руками лицо.

Вода поможет.

Она спасла его тогда, стерла след. Она утешила сироту. Приняла, повела берегом. Кормила и силы давала. Укрывала в стенах шелестящего рогоза, среди уток и гусей, которые этакому соседству рады не были, но молчали…

Благодаря ей Егор выжил в первые дни, когда брел оглушенный, перепуганный. А ведь стыдно признать, что испугался он до полусмерти. Не сразу, после, когда понял, что раз матушка померла, то и ему недолго жить. И от дому – бежал, пока не потемнело в глазах. Да и после брел… и в реке привычно прятался, еще не понимая, что проснулись то дареные силы, о которых матушка говорила. Он не подчинял воду, но подчинялся ей.

И выжил.

Вышел к Лойчину тракту.

Наврал… чудом, что вранью этому поверили. Теперь-то Егор понимает, что за холопа его разве что сослепу принять можно было. Не холопская у него речь, да и привычка спину держать прямо выдавала. С другой стороны, бояре разными бывают. У иных только и есть что хата-пятистенка и имя гордое…

– Евстигней имени своего не помнит… да и то, откуда он взялся? Кем был? А ну как душегуб… или блажной? Вдруг да сегодня с памятью беда, а завтра и вовсе ума лишится? Скажи, Егор, кому из них царем быть?

Замолчал.

И отступил. Знать, исчезнет… пускай себе уходит. А Егор… это ложь, что вода смывает следы. Может, для иных и смывает, а вот свой оставит, только не каждый этот след прочесть способен.

– Думай, Егор… пока еще можешь… думай… один ты не справишься, а вот с помощью малой… есть люди, готовые поддержать человека… не любого, конечно… такого, чтобы рода хорошего… с кровью нужной… разумного… способного быть благодарным… думай, Егор…

…и тень исчезла.

Егор постоял еще минуту, позволяя тому, кто скрывался в дожде, уйти. Он вернется, в этом сомнений не было. И вновь принесет слова.

А с ними сомнения.

Но Егор справится, как справился с прочим.

Он отпустил воду и произнес несколько слов…

…капля за каплей…

…пряжа в руках старухи… вязание… нити… нити сплетались, нити ложились на землю… нити вели. И Егор нисколько не удивился, поняв, куда именно они привели: к небольшому трехэтажному зданию, стоявшему наособицу. Ныне, в дожде, виден был мерцающий полог, на него наброшенный.

Сквозь него уже пытались пройти.

Но и Еське не удалось подобрать правильный ключ, что уж говорить о прочих. Однако защита – не от воды… и водяные нити протянулись к махонькой лестнице, к дубовым дверям.

…и показалось, что, прислушайся, и услышит Егор что эхо шагов, что грохот двери, которая не закрылась – запечаталась, закрывая путь в преподавательские хоромы от любопытного студенческого глаза.

Что ж…

Удивлен Егор не был.

Глава 30. О волшбе и результатах оных

Бабка, когда я ея на рученьки подняла, и не шелохнулася, только всхрапнула тоненько, жалостливо. А на губах пузырь слюны вспух, точно у младенчика. Правда, весила она куда как поболе младенчика. И норов… ох, чую, чародейство чародейством, а дурь бабкина – дурью, ее заклятием не снимешь.

И ждет меня напереди разговора…

Душевная разговора.

Но бабку я уложила аккуратне.

Поглядела.

Повернула голову, чтоб не набок. Лицо кое-как от белил отерла. Ну, попыталася… а белила у бабки хорошие, ядреные, только размазалися, смешалися с румянами да сурьмою, оттого и лицо сделалося страшным-страшным.

Прям не старуха благочинная, а тать ночная.

– А теперь, Зослава, – сказала Люциана Береславовна, руки разминая, – пожалуйста… отойдите в угол и сделайте вид, что вас здесь нет.

Повторять мне не надобно было.

Шмыгнула я в угол упомянутый и замерла. Стою. К стеночке жмуся. Дыхаю через раз. А сама гляжу во все глаза, только ничего не разумею.

Вот Люциана Береславовна руки к потолку воздела.

И наш жрец от так же делал, когда к Божине взывал, только лицо его благостным делалось… и кукиши он пальцами не крутил… или не кукиши то, а чародействие?

Пальцы шевелятся.

Руки расходятся.

А магия… я чую ее, холодную, что поземка. И круг, мною черченный, будто бы заледенел. По линиям искорки побегли, сначала реденько, а после все больше и больше… на стыке ажно полыхнуло. И сердце мое обмерло.

Ну как ошиблася я?

Или не тую кисть взяла? Краску неверную? Линию вывела кривенько… на градус отклонила, а ведь сказывала Люциана Береславовна… нет, я сама себя успокоила. Небось, будь чертеж неверным, не стала б она с ним возюкаться. Велела б переделать.

И бабкиным здоровьем не рискнула б…

А бабка храпти перестала.

Глаза открыла.

Дернулася, да не сумела встать.

Искорки бегут, летят, переливаются всеми цветами… и красные тут, и зелененькие… и пахнет хорошо, как после грозы пролетевшей, а Люциана Береславовна уже слова говорит.

Я слушаю, а не слышу.

И ведь не шепотом говорит, в полный голос, вона, более чем в полный голос… ажно стеклышки трясутся…

Бабка же вдруг дернулася.

Захрипела.

И как-то некрасиво, криво на бок перевалилась. Вытянулася длинная худая рука, шкребанула по линиям, стереть пытаясь. Только ж краски у Люцианы Береславовны не простые, чародейские. На камень ли, на дерево, на тот же парпор намертво лягут и держаться будут, пока ниточку силы, в них вплетенную, не развеешь…

Бабка на живот перевернулася.

И голову задрала.

Некрасиво так задрала, будто бы патылицей до плеч достать желая. Рот раскрыла, и тот был – что ямина черная. А лицо ее, в краски пятнах, морщинистое, вовсе звериным показалась.

Выгнулась старая спина.

Растопырились руки.

И пальцы в пол вцепилися… продрали дерево.

Я и дышать-то перестала. Что бы ни сидело в круге, моею бабкою оно не было… слыхала я про подменышей. Так они больше младенчиков крадут, своих людям подсовывая, капризных да крикливых. Старухи им без надобности.

И… подменыши крохотные.

Слабосильные.

Их, коль поймаешь, удержать легче легкого. За плечико возьмешься, тряхнешь добре аль крапивою, которой дюже они страшатся, перетянешь разок, тут-то и явятся родители, о чадушке заботу проявляя. Станут злато-серебро предлагать, каменья всякие, клады сокрытые, чтоб только отпустили люди.

Не чинили вреда.

Тварюка в круге зашипела.

– Зослава, не двигайтесь, – холодно произнесла Люциана Береславовна. – Все немного… сложней, чем казалось. Но мы справимся.

Мы?

Я от не справлюся… тварь ходит кругами, на четвереньках… зад выставила. Руки вытянула. На руках тех кольца-перстни сверкают, бранзалетки позванивают. Из роту слюна течет, и тварюка оною слюной мало что не захлебывается.

Головой мотнет, и брызги во все стороны.

Страх!

– Зосенька, – тварюка остановилася и голову ко мне повернула. Губы растянулися. Глаза раскрылися, только не светлые бабкины, а кровью налитые, тяжкие. – Это ты, внученька?

Хотела я сказать, что, кем бы она там ни была, только не внучка я ей. Но Люциана Береславовна нахмурилась, и я губу прикусила.

Мало ли.

Вдруг промолвлю словечко, и волшба разрушится. Бывало такое в сказках про девиц неумных. Только отчего-то не хотелося, чтоб сказка сия наяву повторилась.

– Что ж ты бабушку не обнимешь? – лисливым голоском тварюка спросила. И на ноги поднялася.

Распрямилася.

Я прям-таки услышала, как хрустят бабкины косточки.

– Я уж по тебе соскучилася… – Она облизнулась, и я закрыла глаза, чтоб не видеть ее. Но стало только хуже. Слышала-то я бабкин голос.

Этот голос мне колыбельные пел.

И утешал.

Советы давал, сказки сказывал. И тепериче казаться начинало, что там, в круге, все ж моя Ефросинья Аникеевна заперта. А я стою и ничего не делаю, мучить позволяю дорогого человека. Небось сама и начертила… сама и стереть могу.

Ниточки силы переплелися, и крепка сеть получилась, но в любой сети слабое место есть. Потяни за ниточку, и рассыплется ловушка.

А я…

Нет.

Не поддамся.

– Забыла ты мой дом… в гости и не заглядываешь… а я ночей не сплю, – продолжала жалиться моя бабка. – Все думаю, где моя Зославушка… уж я-то тебя с малых лет растила… пестовала… я ли тебя ни люляла? Я ль не носила на руках? Я ль не покупала пряников печатных…

Я глаза разлепила.

Стоит старуха сгорбленная, немощная. И плачет. Катятся из закрытых глаз слезы, одна другой крупней, не слезы – цельные каменья драгоценные. Грязна?

Так я сама ее вымазала.

Белила там… румяна… прихорошилась бабка… глупо вышло, но откуда ж ей, в Барсуках жившей, столичные моды ведать? Небось просто хотела, чтоб мне за нее, простую, небеленую, стыдно не было… а я… неблагодарная.

– А ты меня и знать ныне не хочешь, – заскуголила она. – И верно, куда тебе, царевой невесте, старуха простая? Скажи хоть словечко… и поеду назад… забуду, что есть у меня внученька… одна опора, одна надежа… была, да сгинула в столицах…

– Зослава, не вздумайте поддаться. Она вас морочит.

Голос Люцианы Береславовны был сиплым, надсаженным.

Кто морочит?

У бабки моей сил-то таких нету, чтоб заморочить кого. Она ж травница, обыкновенная травница, каковых в кажном селении… да и ведаю я ее, никогда бабка вреда людям ни чинила.

И то…

– Буду людям помогать, как прежде… буду жить… помнишь, Зосенька, ты малая была… игралася с иными детками, и в колодец залезла? Всем селом тебя искали… до самой темени. А тятька твой, как нашли, за вожжи взялся. Один раз тебя только перетянул… как ты плакала. Кто тебя успокоил?

Помню.

Бабка.

Она ж обняла, укрыла фартуком своим клетчатым, от которого пахло травами да медом, да самую малость – хлебушком. И по голове гладила, приговаривая, что все беды – не беды вовсе, так, горести малые, что пройдут-сгинут и не вспомню.

Я всхлипнула.

Бабка о том знала, а не тварь… и значит… а с чего я решила, будто помогает Люциана Береславовна? Со слов ейных? С чертежа, коий своими рученьками сотворила? Ну так в магии я не столь хороша, чтоб ведать, для чего чертеж оный…

Бабку-то я с малых лет знаю, а Люциану Береславовну…

Я глянула на нее.

Стоит наставница, белым бела, что статуя из саду. И только жилка синенькая на виске бьется. И из носу красная струйка крови течет.

Руку подняла.

Будто опору ищет, только опереться ей не на кого… разве что… бабка захныкала, и плач этот прям душу мне перевернул.

Шагнула я к кругу.

И остановилась.

Разом стихло хныканье, а из глаз серых бабкиных выглянула тварь древняя. И исчезла, как сом в омуте. Вот тебе… я протянула руку и коснулась белых пальцев Люцианы Береславовны.

Не знаю, что оно туточки творится, да… мыслю, расскажут, как время придет.

Люциана Береславовна в мою сторону и головы не повернула, только ладошка ейная вдруг стала тяжела, будто мраморная. И холодна. И холод этот мою силу потянул… а той-то – на самом донышке осталося. И неразумно отдавать, но… но, чую, не отдам – не выдюжит Люциана Береславовна.

А падет она, и круг откроется.

Тварюка выйдет.

И чего утворит, со мною ли, с бабкою – знать того не знаю, ведать не ведаю, да и не желаю.

Потому стояла я. Отдавала силу, сколько было ей… и старалась не слушать старушечьего лепету… только повторяла про себя, что Божиня поможет… всем поможет… сиротам и малым, старым и…

…я, не способная вновь слушать голос бабкин, а может, и не ее, но тварюки, которая в бабку залезла, закрыла глаза. Нет, от голоса сие не избавило, но хоть слез не вижу.

И слухаю…

Слухаю, как шелестят слова мертвого языка, слетая с губ Люцианы Береславовны. И не язык то, а будто бы ручей журчит. Скворцы рядятся о своем, о птичьем… и скрипит не то половица, не то ставня приоткрытая… ветром по ногам тянет.

Холодно.

Тяжек месяц-слезогон, долог, все тянется-тянется, а не вытянется никак…

…а закончится, как погонят березы сок сладкий.

…и лопнут на веточках смоляные почки, выкинут хрупкий зеленый лист.

– Зосенька, что ж ты со мною делаешь…

…а там, глядишь, и лето… сессия… зала огроменная… столы… карточки для студиозусов. Тяни, взмолившися Божине на удачу… иные-то, для удачи, амулетики творят, да толку с них никакого. В зале-то завеса магическая, которая всю волшбу, окромя разрешенной, развеивает на раз.

– …Зосенька, внученька… сердце не выдюжит…

…Еська тем разом заячью лапку в правый карман сунул, а в левый сапог – серебряную монетку, да не простую, а с краями стертыми, стало быть, во многих руках побывавшую. Монетку сию надобно было на перекрестье дорог закопать и принесть в жертву петуха черного.

Или кошку.

Правда, Еська даром своим поклялся, что не душегубствовал.

– Зосенька! – тоненько взвизгнула бабка. А Люциана Береславовна вдруг поперхнулась, будто словом подавившися.

Я-то глянула.

Мамочки родные… стоит… как стоит? Не ведаю, не иначе благословением Божининым… и в руку мою вцепилася. Дышит… а на губах – кровь… и из носа течет, и из ушей… из глаз и то слезы алым бисером сыплются.

– У… уходи, – выдохнула Люциана Береславовна, руку мою отпуская. – Будет… за самоуверенность… зови… Архипа…

Бабка ж моя, на корточки присевши, захихикала мерзенько так.

– Будете знать, как обижать старушку, окаянные! – молвила и пальчиком еще погрозилась. А после взяла и тыкнула в линию малеванную.

Искры так и посыпалися.

– У… ух… ухди… – Люциана Береславовна упала б, когда б не поспела ее подхватить.

– Плохо, Зосенька, очень плохо… – бабка моя пальчиком линию шкребла, да споро так, шустро, что того и гляди – прошкребет. – Слушаешь чужих людей, а к родной бабке ни ногой. Где совесть твоя?

И вновь пальчиком шкреб-шкреб.

А за дверями, слышу, девки взвыли разноголосым хором.

Кто причитает, кто поскуливает, кто матушку-барыню вернуться просит… а тварюка, слыша этакое, только улыбается широким ртом. И быстрее скрести начинает.

Бежать надобно.

Одной ли, с Люцианой ли Береславовной… да только слышится в голосах девичьих мне этакое,.. недоброе… звериное… и в дверь колотятся… и открой – навалятся.

Как быть?

Огневиками отбиваться?

Щита-то я поставлю… щита-то я ставить умею… а на помощь звать? Кого и как? Не из окошка же кричать… хотя…

Додумать я не успела.

Искрою сыпанула линия да и порвалась ниточка силы, всего-то одна, но звонко лопнула, ажно в ушах отдалося. И тварюка заскуголила, сунула палец в рот и головою покачала: мол, видишь, Зослава, до чего ты человека пожилого довела?

Вижу.

Только не человек энто. И не подменыш. А кто? Не скажу. Мы этого еще не проходили.

Я-то к стеночке стала, Люциану Береславовну подле себя прислонила и щита скоренько развернула. Силенок-то у меня, почитай, не осталося, значится, недолго оный щит выдержит, но ведь быть того не может, чтоб нечисть посеред бела дня разгуливала, и никто энтого не почуял.

– Ой, матушка, ой, боярыня… – девки, примолкшие было, завопили вновь. И так мерзотно-мерзотно! Прям душу их голосы вывернули… а бабка моя, бочком-бочком да из круга.

Огляделась.

Облизнулась.

– Выходи, Зосенька, – сказала она. – Обними старушку!

И так мне выйти захотелося! Прям скрутило всю от тоски дикой. Как же ж… это же ж не просто так… это ж бабка моя… а я не обниму.

Нет, не обниму.

– От девка глупая! Сколько можно от счастия своего бегать? – подивилась она.

А я б ответила: что от иного счастия и вправду бегчи не грех, да так, чтоб пятки сверкали.

– Хуже будет, – пригрозила она. – И тебе… и этой… ишь, удумала, человека немощного заклятьями мучить…

Погрозила Люциане Береславовне худеньким кулачком. А сама к двери шмыг и отворила. Девки в комнату повалили гурьбою. Все краснолицие да красноротые… голосистые – страх. А голоса-то тонкие, и в ушах от них у меня звон приключается.

Когда б щит сам не держался, уронила б.

Это ж поди попробуй сосредоточиться в этаком гудении.

Затое Люциана Береславовна глаза-то открыла.

– Дура вы, Зослава, – промолвила шепотком.

– От и я говорю, что дура, – бабка с нею согласилася предовольно.

Глава 31. О борьбе добра со злом и прочих важных событиях

Страшно ли мне было?

Страшно.

Страшней, нежель на поле… там-то… там-то как-то иначей все… снег, люди… тварь подгорная, дикая… и разумение, что, может статься, оная тварь – все, что в жизни моей осталося. Но там я не то чтоб готовая была – небось ко встрече со смертию сготовиться вряд ли возможно, – однако же ж иного и не ждала. А туточки…

Акадэмия.

Место безопасное.

Тихое.

И покои Люцианы Береславовны, которые тож зачарованы, иначей влезли б проклятые девки, и думать нечего. А они, в комнату ввалившися, замерли, закрутили головами.

С лиц же…

Не стало лиц.

Оно ж как с бабкою, вроде как некто иной, нечеловечьего роду, обличье человеческое примерил. Да село оно криво, будто платье краденое. Вот и у одной девки рот раззявлен, губы вывернуты. У другой – глаза косят. У третьей вовсе нос набок повернуло… руки повисли.

Что за диво такое?

И бабка моя ходит, приплясывает.

– Выглянь, Зосенька… выйди, ясочка моя… – Голос у нее низкий, гудящий, и душа моя на него отзывается. Так и манит переступить черту. А что, щит удержу, Люциану Береславовну, которая так и лежала беспамятная, сберегу… а там… там, глядишь, и тварюку поймаю.

Схвачу.

Силов-то у меня есть, и немало. Она и вырываться не станет.

Нет, дурные то мысли, не мои, оттого и гнала их прочь.

– Ах, Зосенька… неблагодарная девка! – Бабка погрозила мне пальцем, а из глаз ее вновь выглянуло нечто древнее и злое. – Не жалеешь старушку?

– Уходи, – велела я твари.

Она лишь засмеялася.

– А зачем мне уходить? Мне и тут хорошо. Сама она меня в душу впустила, сама пригрела. Растила, пестовала… подкармливала.

– Чем же ж?

Мыслю, что не пирогами с капустою. А от пирогов я б не отказалася, урчит в животе, да и ноженьки слабеют… ох как не удержу щита? Надолго ль меня хватит? Не ведаю, но сколько сумею, столько и простою. Там же, глядишь, Божиня не попустит, чтоб тварюка невинных людев пожрала.

– А завистью своей… жадностью, – охотно ответила тварюка. – Все-то у ней было, а ей мало показалось… люди слабы, Зославушка.

Она больше не притворялась моей бабкою, и распрямилась у той спина. Плечи развернулись. Шея морщинистая будто бы длинней стала.

– Вечно им мало… у соседа и корова жирней, и трава зеленей? Так говорят?

– Не знаю.

Бабка моя… она ж не о себе думала…

– Ой ли. – Тварюка улыбалася бабкиною щербатой улыбкой, и черный левый клык – давно говорила, что надобно бабке к хорошему целителю сходить, пусть бы залечил – гляделся провалом. – О тебе ль? Нет, Зославушка… сидела она в деревне и первою была. Уважаемым человеком. Все-то ее знали. Все-то ей кланялись. Бегали за советом… а тут что?

Я пожала плечами.

Не след с тварюкой говорить, но… время. Кто-нибудь да придет… кто-нибудь да отзовется… кто-нибудь заметит неладное… и значит, кажное мгновеньице дорого. Так что пущай себе брешет.

Я послухаю.

Чай, уши не отвалятся.

– Кто она? Никто… холопка, которой царских милостей перепало. И вышло, что ни нашим, ни вашим. Не приняли ее боярыни. В гости не зовут, смеются… она ж не глупая у тебя, понимала, что никогда-то средь бояр своей не станет. А хотелось… если б ты знала, Зославушка, чего и как ей хотелось.

Она причмокнула губами.

– Сладкая… давно уж такого не пробовал… ах, хороша… бедность люди переносят лучше, чем богатство. Особенно внезапное… глянь на этих вот… – он махнул рукой на девок, которые выли, но тихо, неуверенно. И держалися двери. – Холопки. О воле мечтали. И в ее возможностях было им волю дать. Отпустить… и что?

Я молчала.

Чего ответить? Что не всякая воля до времени? Да и… мало я в таких делах разумею, знаю, что не стала б бабка им обиды чинить.

Прежде не стала б.

– Поначалу-то была добра, но этой доброты хватило ненадолго. – Тварюка показала мне плеточку кожаную, махонькую, узорчатого плетения. Аккурат для женское руки сделанную. – Не я ее поднял, она сама, осерчавши за порченное платье… и да, та девка виновата была… и твоей бабке поначалу совестно сделалось… но совесть – это ненадолго. К власти быстро привыкаешь. И мало ее становится. Очень мало… думаешь, легко было б ее заморочить, когда б она власти не желала?

Почему никто не идет?

– И чем больше власти, тем лучше… только кто ж ей дал бы? Ей – нет, а вот тебе… стала бы невестою царевича, после и женой… и бабка при тебе. Тебя-то она глуповатою считает. Тетехой, не способною своего счастия увидеть, даже когда оно на голову свалится… главное, чтоб человек был хороший, – передразнила тварь бабку. – Когда-то она так думала, но давно… очень давно… а ныне-то все переменилось… ей в боярские ряды охота попасть было, и не просто равною стать, но чтоб спины перед ней гнули, шапки ломали… бояре перед холопкою. Такая вот сладкая мечта.

А если… если никто не придет? Нет, не стоит думать о таком. Буду держать щит, раз уж судьба моя такая, да с тварью беседовать, насколько хватит.

– Я не боюсь твоих магиков, Зослава, – она облизнулась. – Что они мне сделают?

– Изгонят.

– Ты и вправду в это веришь? – Она оказалась близко, и пахнуло на меня смрадом могильным. – Веришь… Клуша… другой бы уже давно огневиком кинул. Или и этого заклятия не осилила?

Осилила.

И кинуть могу. Но не в бабку ж! Тварюка, конечно, многое тут наговорила, да только Ефросинья Аникеевна – моя бабка. Родная. По крови. По жизни. По духу.

Родней некуда.

И коль с нею несчастие приключилося, то есть тут и моя вина… обиделася я, видишь ли. Отвернулася. От и не увидела, как из бабки нелюдь полезла.

Ничего.

Прогонют.

И бабку мне возвернут.

– Ничего они мне не сделают, – сказала тварюка, в щит мой пальчиком ткнувши. – Прогонят? Уйду… быть может… только, Зославушка, подумай. Я и так уйти могу. Договоримся с тобой… обещание дашь, и я мигом…

– Нет.

От нечего нечисти обещания раздавать.

– Зря упрямишься, Зославушка. – Она водила мизинчиком по щиту, на прочность пробуя. И тот стоял, слава Божине… моею силой ли, молитвой.

Благостью вышней.

Но стоял.

– Видишь ли, изгнать меня можно, но сделать так, чтобы я при том не навредил сосуду… посмотри на них, – она повернулась к девкам, что застыли, будто и неживые. – Ты. Пшел.

И рученькою взмахнул.

Крайняя девка дернулася, крутанулася и упала мехом. Две другие захихикали премерзенько. А я… чтоб не закричать, рукою рот зажала. Лежит девка.

Рот раззявлен, глаза пустые, стеклянные… но дышит, я вижу… а из уха кровянка сочится.

– Скоро отойдет… мозг ей повредил. Целители не помогут. Ты тоже уходи… – тварь ткнула пальцем в среднюю, и та заверещала дико, тонко. От этого звука Люциана Береславовна дернулася и глаза открыла.

Девка ж каталась по полу, впившися пальцами в лицо.

А как замерла…

– Сердце не выдержало, – произнесла тварюка.

– Хватит!

– Почему ж? Все равно изгонять станут. Будем считать, я облегчил им работу. Уходи…

Я боялась, что третья девка тоже кричать станет, но она на стеночку оперлася и по стеночке той сползла.

– Позвоночник… эта еще поживет, если целителей кликнуть, но ходить сама не сможет. Уж извини, духи не любят, когда их изгоняют.

Ручка Люцианы Береславовны вцепилась в мое плечо, будто боялась она, что хватит у меня дурости шагнуть по-за щит. Может, будь я одна, и хватило б… но помру, то и она не выдюжит.

Разорвут.

– Да и кому понравится, когда тебя из обжитого дому гонят? Потому, Зослава, подумай хорошенько. Изгнать меня изгонят, но что я перед тем с твоею бабкой сделаю?

Тварь замерла, положив на щит ладонь раскрытую.

Мол, вот толкнет хорошенько, и щит рухнет.

– Не веришь? Правильно, всякому верить – веры не хватит. Спроси у своей подруженьки… она-то всякого повидала… верно, Люцианушка?

Я оглянулась.

Люциана Береславовна стояла, к стеночке привалившись, белым бела. И было в ее лице что-то этакое, жуткое. Сама на нелюдь ныне похожая стала.

– Т-ты…

– От и свиделися! – Бабка моя руки раскрыла и поклонилася. – Я ж говорил, что свет нынешний тесен, а тот еще тесней… скажи, Люцианушка, что я с этим телом сделаю, коль охота будет? Сумею навредить?

Я глядела.

А она… она кивнула. И лицо руками закрыла.

– Ты, никак, не радая…

– Уходи, – взмолилась Люциана Береславовна. – Уходи, пожалуйста…

– Уйду. Я ж всегда ухожу. Мир ваш, конечно, интересен, да только подобным мне в нем неуютно… а ты объясни девочке, кто я. Видишь, мается.

Люциана Береславовна сглотнула только. Но не послушать тварь не посмела.

– Дух это… проклятый… когда-то был человеком. Магом. Сильным.

– Некромантом, – уточнила тварь.

– Очень сильным, – она будто и не услышала. – Настолько, что сумел после смерти в мире этом задержаться…

– Искал, понимаешь ли, элексир, способный излечить от всех болезней… в ирии меня точно не ждали…

– …он многих убил…

– Какая наука без сопутствующих жертв? Это мелочи… зато получись у меня, скольких я бы спас? Сотни людей. Тысячи!

– …и поэтому сам боялся смерти.

– Не боялся, Люцианушка. Просто… смерть – это очень нефункционально. И обидно. Понимаешь, когда ты стоишь на пороге величайшего открытия, а у тебя сердце прихватывает. Не успел немного. К чести моей, могу сказать, тогда я искренне полагал, что панацеум – возможен…

Бабкины черты поплыли.

На миг.

Проглянуло из них чужое лицо. Злое? Нет. Усталое? Не знаю. Чужое и все.

– Вот и пришлось сменить тело, а там еще одно, и еще… оно, конечно, не совсем та жизнь, к которой я привык. Многое видится иначе. Ваши заботы, хлопоты, проблемы надуманные. Вы не понимаете истинной ценности своего существования. Это забавно…

Глаза у него иные.

Будто в меня смотрит. Вовнутрь. И щит оному взгляду не помеха. Смотрит и перебирает, копается, мол, чего в тебе, Зославушка, хорошего есть?

– Его удалось изгнать… запечатать… на время…

– Пока одна глупенькая магичка печать не сломала. Да, Люцианушка?

– Ты… меня… обманул!

– В чем же? Разве не исполнил я в точности, что обещал?

– Ты… Нет. С ним нельзя разговаривать. Его нельзя слушать. Зослава, что бы он ни сказал… он солжет…

– Разве? – Тварь наклонилась. – Солгу? И в чем же? Ты хотела жить… ты так хотела жить… и ты жива. Это ли не чудо? Твоя племянница… ты молила и за нее… она ведь тоже жива? А что до прочего, то… я исполнил, что ты просила. А чего не просила – извини…

И вновь захихикала.

Люциана Береславовна прикусила пальцы, до того ей хотелось ответить. А я молчала… еще одна тайна? Чужая. Темная, что зимняя ночь. Не хочу.

– Ты просила, чтоб виновный скончался в муках? Разве я виноват, что ты не того виновным сочла? Если разобраться, твоя сестрица была очень честолюбива. Возжелала занять престол? Для того и о чести забыла, и о совести, а как не вышло, стала плакаться, что ее снасильничали. Клевета… за то и была наказана. А ты, Зославушка… у тебя появится шанс спасти старушку… она славная… а что оступилась, так с людьми сие случается частенько. Неужто не жаль тебе родную бабушку?

Теперь голос его сделался звонким, девичьим.

А из бабкиного глаза выкатилась слеза. Красная.

– Я дам тебе шанс… меня призвали… подчинили… не люблю принуждения… тем более, когда тот, кто подчиняет, полагает, будто он – самый умный. Частая ошибка, Зослава. Не повторяй ее.

Я себя особливо умною никогда-то не считала.

И ныне лишь кивнула.

Отступила.

Что оно попросит?

Душу? Жизнь? Жизнь я за бабку отдам, да…

– Мне твоя жизнь без надобности, – сказала тварюка, разом про Люциану Береславовну забывши. – Душа тем паче, а те, кто меня призвал… им всего-то и надобно, что слово твое. Ты, Зослава, внучка Берендеева…


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 | Следующая
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации