Текст книги "Долгий путь на Бимини"

ЧАСТЬ 3

Глава 26

– Вот так, Элли… Рыба должна была стать компасом, ведущим на Бимини. Ти-Жак, убегая, бросил факел в пороховой погреб и исчез. Впрочем, я не пытался отыскать его – зачем? Если бы я знал, что рыба у него… А так – я пытался найти свой путь. Продолжал опыты, начатые в Клоксвилле. Но ни волшебные вещества, ни чудеса слова, ни попытки погружения в себя, ни шаманские ритуалы – ничто не сработало. К тому времени, как открыли ЛСД, я уже только смеялся… Все это – слепые тыканья носом: в лучшем случае впустую, в худшем – чтобы заблудиться на пути. Тайна дороги на Бимини навсегда похоронена в мозге Брида.

– И что ты делал все это время? – тихо спросила Элли.

– Тянул вечность, как умел, – грустно улыбнулся Карререс. – Практиковал… Ну да, нелегально. Однажды даже был полковым врачом – совсем недавно, во время войны Эквадора с Перу. Сама понимаешь – мне приходилось часто переезжать с места на место и жить в тех странах, где на бумаги обращают не слишком много внимания. Если это не купюры, конечно. Сначала было легко. Я довольно долго пожил в Европе, и никто ко мне не приставал. Но последнюю сотню лет… – Карререс раздраженно махнул рукой. – В конце концов мне пришлось выправлять себе фальшивый паспорт и диплом, а то совсем уже покоя не давали.

– Да, это неприятно, – сочувственно кивнула Элли.

– Неприятно было в семидесятых, когда Папа Док начал рыться в архиве собора Санта-Марии. Откопал старые записи, сделанные священниками. Среди них был дневник отца Женье… Невежество в комплекте с живым воображением – страшная вещь… ему бы Ти-Жака в министры! Нормальному человеку и в голову не пришло бы меня искать. Но Папа Док второго Барона Субботу, сама понимаешь, потерпеть не мог. За мной несколько лет гонялись полусумасшедшие негры в черных очках, которые размахивали ножами направо и налево…

– Тонтон-макуты? – ахнула Элли. – Но как они тебя нашли?

– На Папу Дока не самые плохие бокоры работали, – ответил Карререс. Физиономия Элли вытянулась; девушка нахмурилась, пытаясь понять, не разыгрывает ли ее доктор. Заметив это, Карререс иронически поднял брови: – Элли, в трех метрах от тебя сидит зомби. Да и я не совсем обычный человек, кажется…

Элли затравленно взглянула на одеревеневшего в подобии сна Гая и сникла. Почему-то поверить в колдунов на службе у диктатора Гаити было намного труднее, чем в приключения Карререса.

– А все эти снадобья, которые ты закупил у отца? – спросила она, отчаявшись разобраться в извивах собственной психики.

– А, – махнул рукой Карререс, – надо же было чем-то заниматься. И, главное, – ну не притворятся же ипохондриком! – Элли расхохоталась. – А мне позарез был нужен повод познакомиться с барышней Нуссер, – подмигнул доктор.

Элли потупилась, порозовев.

– Не понимаю… – проговорила она, пряча улыбку.

– Боюсь, что действительно не понимаешь, – внезапно помрачнел Карререс. Элли стало неуютно, и она нервно заерзала по дивану. У Карререса было лицо человека, который никак не может решить, стоит ли делиться неприятной новостью. Надеясь отвлечь доктора, Элли спросила:

– Неужели больше никто не бывал там?

– Не знаю, – покачал головой Карререс. – Не знаю. – Он помолчал, пыхтя трубкой. – Думаю, в первый раз Брида спасла любовь к Реме, такая сильная, что отсвет ее смог даже защитить команду «Безымянного»… Если, конечно, это можно назвать спасением и защитой, – усмехнулся Карререс. – Не зря же он все время бредил о том, что она может его склеить заново. Думаю, если бы Брид не влюбился в Реме… – он с новой силой захлюпал трубкой, хмурясь и качая головой.

– То что? – не выдержала Элли. Карререс покосился на нее и тяжело вздохнул.

– Я могу только догадываться, – он снова замолчал, а потом заговорил с видимым усилием, морщась от каких-то воспоминаний. – Видишь ли, во многих старых психиатрических больницах бывают такие пациенты… Обычно они не могут уже ни говорить, ни ходить, – их мозг разрушен попытками решить какую-то невыполнимую для человека задачу. Состояние кататонии, которое длится годами. Годами… Врачи уходят на пенсию, их сменяют молодые… Истории болезни теряются при переездах, ремонтах и прочем. Или кто-нибудь, заглянув случайно в документы, замечает явную несуразицу и исправляет опечатку в дате поступления. Это очень легко – убедить себя, что число, обозначающее год, ошибочно: пациент, конечно, старая развалина, но ведь настолько старых просто не бывает… И здравый смысл подсказывает выход. Но чаще бумаги просто теряются, так что и проверить ничего нельзя, – решительно закончил Карререс, взглянув на Элли, испуганно прикрывшую рот ладонью.

– Если бы ты не зашил капитана в рыбину…

– Угу. Скорее всего, – невнятно ответил доктор, пытаясь подавить зевок, и Элли уткнулась лицом в ладони, чувствуя, как ей тоже сводит челюсти. – Так, барышня, – решительно сказал Карререс и посмотрел на часы. – Не пора ли нам спать? Тебе здесь удобно?

Элли кивнула, подгребла под себя подушку и от души, с поскуливанием зевнула. Сквозь слипающиеся ресницы она смотрела, как Карререс бродит по комнате, выключая уже не нужный свет. Сейчас он сядет рядом, погладит по голове, и можно будет уткнуться лицом в грудь, задремать в уютных объятиях… Элли снова взглянула на Карререса, стоящего на пороге спальни, и у нее перехватило горло.

– Ааа? – протянула она.

Карререс улыбнулся и закрыл дверь.

Глава 27

Клаус достал игуану из террариума. Элли отшатнулась; ящерица, извернувшись, выскользнула из рук отца, с глухим стуком упала на пол и побежала к ней, широко разевая пасть. Следом наступал Клаус. Игуана подбежала к самым ногам и хотела уже вцепиться в лодыжку; Элли с криком задрыгала ногой, с грохотом сбивая какие-то склянки. «Все в порядке, только не шуми», – сказал доктор Карререс и крепко сдавил плечо. Элли зажмурилась, потянулась, сбрасывая плед, потерлась щекой о горячую сухую ладонь. Вздохнула, просыпаясь, и заулыбалась. «Анхельо», – пробормотала она и потянула за рукав.

– Тихо! – прошипел Карререс.

Элли открыла глаза. Она лежала на диване в залитой пасмурным дневным светом гостиной доктора. Плед обмотался вокруг ног, и бахрома лезла в нос, а пятки были ледяные – похоже, так и заснула утром, не в силах даже нормально укрыться. Карререс стоял над ней и напряженно прислушивался. Снова раздался глухой удар, и посыпалось битое стекло. Звуки доносились откуда-то снизу, из подвала.

Карререс чуть пригнулся, скользнул к выходу из комнаты, и в его руке тускло блеснул нож. Элли зажала рот рукой – страшно и дико было смотреть, как привычно доктор держит – не нож даже, а чуть изогнутый кинжал, явно предназначенный для того, чтобы убивать.

– Это в лаборатории, – негромко сказал Карререс. – Вставай. Будь готова бежать.

Обмирая, Элли выбралась из-под пледа. Она одернула свитер, нашарила под диваном кроссовки. Карререс все еще стоял у двери, похожий на взведенную пружину, – Элли увидела, как напряглись под рукавом мышцы, и рассердилась на себя, почувствовав неуместное возбуждение. Доктор скользящими шагами вышел из комнаты.

– Мне всегда нравились нежные интеллигентные мальчики, – пробормотала Элли и впилась зубами в костяшки пальцев, давя истерический смех.

В доме стояла мертвая тишина. Остатки сна постепенно исчезали, уступая место страху. Герберт? Или пираты? Рассвирепевший от выходок дочери Клаус? Что они ищут в лаборатории? Вспомнив нож в руке доктора, Элли похолодела.

Она на цыпочках подкралась к двери и выглянула в коридор. В подвале вдруг тоненько вскрикнули, и тут же донеслась ругань Карререса. Быстрый топот, звон отброшенной на каменный пол стали и снова испуганный, плаксивый писк. На лестнице появился разъяренный доктор. Он держал за ухо насупленного мальчишку лет десяти; тот громко шмыгал носом и стрелял глазами по сторонам, высматривая путь к бегству, но Карререс держал крепко. Он втолкнул пленника в гостиную и захлопнул дверь.

Мальчишка скользнул взглядом по Элли.

– Здрасьте, – буркнул он и с надеждой покосился на приоткрытое окно.

Карререс уселся в кресло и сложил руки на груди. Под маской напускной строгости мелькало какое-то странное выражение, причудливая смесь сосредоточенности и досады. Как будто решает кроссворд и не может вспомнить слово, что вертится на языке, подумалось Элли.

– Ну, Венни, – проговорил Карререс, – расскажи нам, что ты делал в моей лаборатории.

– Ничего, – ответил Венни и уставился в пол.

– Так-таки ничего не делал? Просто так забрался ко мне в подвал, никому ничего не сказав? Замечательно! Мне как раз нужен мальчишка на опыты…

Элли обомлела. Совсем обалдевшая от нагромождения событий, все еще потрясенная зрелищем Карререса, готового драться и убивать, она уже готова была поверить, что доктор говорит всерьез. Карререс, будто почувствовав ее ужас, еле заметно подмигнул. Элли шумно выдохнула и сильно потерла лоб, пытаясь вернуться в привычную реальность.

– Так вы все-таки вивисектор, да? – уточнил Венни. На его физиономии ужас мешался с восторгом. – Хотите сделать из меня жуткое чудовище и продать пиратам?

– Любишь комиксы, да? – хмуро спросил Карререс. Венни просиял:

– Очень! Про супермена, и доктора Моро, и про чудовищных зомби, и про…

– А где Гай? – спохватилась Элли.

Карререс оглядел гостиную и шепотом выругался.

– Утопал по своим делам, – сказал он. – Надеюсь, у него хватит ума не попадаться на глаза знакомым и полиции. Только этого нам не хватало.

– А я думала, зомби не могут действовать сами, – растерянно сказала Элли.

– Могут. Если жизнь в тело вдохнуть, а душу не захватывать, – ответил Карререс. – Другое дело, что это почти никому не нужно и, – он выразительно взглянул на Элли, – очень мало кому доступно. Такой мертвец может быть вполне независимым от хозяина – после небольшой адаптации.

– Так не бывает, – авторитетно встрял Венни, который внимательно слушал их разговор. – Они же думать не умеют, только приказы выполнять.

Карререс глубоко вдохнул.

– Венни, – выдавил он, – а не пора ли тебе домой?

– Я не могу домой, – потупился тот. – И на улицу не могу – вдруг засекут.

– Засекут? Ах, да. Так тебе же не привыкать? У тебя на физиономии большими буквами написано – «прогульщик».

Мальчишка засопел.

– Мама сказала, что еще раз – и она меня будет за руку в класс отводить, – сказал он дрожащим голосом. – Можно, я еще на полчаса останусь? У меня через полчаса уроки кончаются…

Карререс безнадежно махнул рукой и молча ушел на кухню. Вскоре оттуда донеслось позвякивание и вой какого-то прибора.

Элли с подозрением повертела в руках стакан с густой светло-фиолетовой жидкостью.

– Ужас какой, – сказала она и покосилась на Венни. Поймав ее взгляд, мальчишка с видом мученика поднес стакан к губам, отхлебнул и зажмурился. Видно было, что он до одури боится на месте превратиться то ли в человека-паука, то ли в чудовище Франкенштейна, и будет страшно огорчен, если этого не произойдет.

– Вкусно, – разочарованно сказал Венни и обиженно поглядел на Карререса.

– Еще бы, – ответил доктор. – Это батидос, – бесполезно пояснил он.

– Ужасно люблю батидос, – решительно заявил Венни. – А этот ваш зомби будет нападать на людей? – с надеждой спросил он. Элли вздрогнула и тоже вопросительно взглянула на Карререса.

– Вряд ли, – ответил доктор.

Венни шумно вздохнул, демонстрируя разочарование.

– Ты допил? – спросил Карререс. – Полчаса прошло. Извини – у нас с Элли дела.

– А можно…

– Нет, – отрезал Карререс. Венни опять испустил душераздирающий вздох и перехватил вдруг засиявший взгляд Элли.

– Аааа, – уныло протянул он, – так бы сразу и сказали.

Он сполз с кресла и нога за ногу побрел к дверям, то и дело оглядываясь – очевидно, ожидая, что ужасный вивисектор найдет занятие поинтереснее и передумает его выгонять.

Однако Карререс был неумолим. Как ни тянул Венни, как ни заглядывал в лицо, доктор выставил его на улицу. Вернувшись в гостиную, он выдохнул, закатив глаза, и залпом допил свой батидос.

– Какой настырный мальчишка, – нежно проговорила Элли. – Откуда он тебя знает?

– Приводили на консультацию, – рассеянно ответил Карререс. – Дело не в настырности. Он – потомок Шеннона… – Карререс на мгновение задумался, погрузившись в себя, а потом взглянул на все еще сияющую Элли. Увидев ее полный стакан, он удивленно поднял брови.

– Допивай, – сказал он, – нам пора идти.

– Куда? – удивилась Элли.

– Думаю, надо на Пороховой холм.

– А зачем?

– У тебя есть другие идеи? – с любопытством спросил Карререс.

– Ну, – замялась Элли, – я думаю, надо позвонить папе, предупредить, что задерживаюсь… – она говорила все тише и неуверенней, съеживаясь под горящим от возмущенного удивления взглядом Карререса. – Он же полдня за прилавком, его подменить пора… – совсем упавшим голосом добавила она.

– Допивай давай, – нетерпеливо повторил Карререс.

Элли еще раз понюхала напиток и отодвинула стакан.

– Извини, Анхельо, – сказала она, – но я как-то…

– Ты этого не пробовала и не будешь, – подхватил Карререс, – потому что не будешь. Потому что раньше такого не пила. Да?

– Неправда.

– Правда! – рявкнул Карререс. – И так во всем! Это всего лишь горсть ежевики, взбитая с молоком, и даже ее ты не можешь принять! Что уж говорить об остальном… Элли, ты, вроде бы, неглупая девушка, – сказал Карререс перехваченным голосом. – Но таких упертых… – он замотал головой, все еще силясь сдержаться, и махнул рукой: – Таких упертых баррранов… Я триста лет живу, но таких еще не встречал. Готова притворяться слабоумной, лишь бы не смотреть правде в глаза! Клаусу не нужно вынимать и пересаживать твои мозги, ты прекрасно делаешь это сама! Куда ты их засунула? В холодильник? Завернула в тряпочку и положила в шкаф? Приготовила на обед с горошком? Чем ты думаешь? Ты вообще, черт тебя возьми, думаешь?! Зачем я распинался полночи? Чтобы развлечь тебя сказками?!

Она всхлипнула, и Карререс замолчал, расхаживая по комнате. Элли дрожащим голосом проговорила:

– Причем здесь ежевика? Ничего не понимаю.

– Ежевикой я пытался накормить тебя на завтрак, вот и все. Но я рассказал столько, что об остальном ты должна бы уже догадаться. Все ведь очевидно.

– У меня голова кругом идет, – жалобно ответила Элли. – Я даже не знаю, в какую сторону надо догадываться, – Карререс сердито фыркнул, и Элли всплеснула руками: – Я же поверила тебе! Только не понимаю, причем здесь я и чего ты от меня хочешь.

Карререс, зарычав, схватился за голову.

– Ну конечно! – воскликнул он. – Что тебе заботы чокнутого доктора… Что до того, что источник иссяк, оставшись без присмотра…

– Я же не виновата!

– Нет. Виноват я. Может быть, виноваты Реме и Брид. Но не ты.

– Тогда почему? Зачем ты все это мне рассказываешь? Зачем перевернул мою жизнь вверх дном?

– Конечно. Какое дело наследной принцессе Бимини до ошибок… Что? – оборвал он сам себя, заметив потрясенный взгляд Элли.

– Я?

– Упертый баран, – проговорил Карререс, глядя в пространство. – Ты правда думаешь, что я рассказывал байки о тезке твоей матери?

– Но ведь я никогда не слышала зов… Ой, – вдруг сказала Элли и замолчала, прикусив палец и глядя расширенными глазами в пол. Карререс резко развернулся к ней, всмотрелся в озадаченное лицо и азартно оскалился.

– Давай, вылезай из домика, Элли. Обратно не полетит, – сказал он. Вздохнул: – Мне очень нужно вернуть Бимини. Но тебе это, может быть, еще нужнее. Я бы не стал вытаскивать тебя из раковины так грубо, если бы не был уверен… – увидев, как Элли сердито передернула плечами, он грустно усмехнулся. – Это твой единственный шанс стать собой. Решайся. Ты ведь чужая здесь, и сама это чувствуешь.

Элли вздохнула.

– Мне всегда казалось, что если я полюблю по-настоящему – и так же полюбят меня – я перестану быть чужой. Найду свое место, понимаешь? Больше не будет холодно и больно… Как будто любовь – это дверь, в которую можно проскользнуть, чтобы очутиться в теплом доме, где захочется остаться. Но она раз за разом захлопывается под самым носом, и мне становится еще хуже, чем было. И из-за этого со мной никому не удобно. Вот и Герберт…

– Ты любила его?

– Я старалась, – мрачно усмехнулась Элли. – Я просто хочу жить… по-человечески. Не чувствовать, как меня… выдавливает куда-то.

– Может, для этого надо пойти туда, куда тебя толкают? Ты можешь сделать вид, что не слышишь зова. Но если ты попытаешься проскользнуть в ту дверцу, за которой тебе почудится любовь… – Карререс замолчал и сморщился, будто жалея, что заговорил.

– То что?

– За дверью тебя будет поджидать Бимини.

Элли замерла, глядя на Карререса широко раскрытыми глазами, потом покачала головой.

– Значит, жить, как ты? Но ты-то смирился!

– Зачем – как я? Как многие. Думаешь, все люди находят свой дом? Большинство просто привыкает жить в скучных гостях. Я тоже хочу найти дом, Элли. Но должен исправить то, что натворил, иначе покоя не будет.

– Будет ли он потом?

– Не знаю. Я проклят, Элли, и не знаю, можно ли избавиться от проклятия.

– А я? Тоже? Но за что? Я же не виновата, что Реме сбежала! Это нечестно!

– По-человечески – да. Нечестно, несправедливо. Но какое дело силе Бимини до того, что думают о ней люди?

Элли помолчала, глядя в пол и сжимая виски. Подняла глаза на Карререса.

– Что именно я должна делать?

– Пойти со мной. Помочь найти путь и восстановить источник.

– И остаться там навсегда? Одной?

– Не знаю, – ответил Карререс. – Может быть, не навсегда. Ведь Реме пришла туда, чтобы заменить кого-то…

Элли горько усмехнулась.

– Два вопроса, – проговорила она. – Нет, три.

– Спрашивай.

– Если я откажусь, – начала Элли, с трудом выбирая слова. – Если я сейчас встану, вернусь домой и все забуду. Ну, не забуду, а стану думать, что это просто неважное приключение… понимаешь?

– Ну, ну, дальше, – подогнал Карререс. Элли набрала воздуха:

– Я смогу жить как раньше?

– Да, – неохотно кивнул Карререс. – Никто и ничто не может тебя заставить. Так же, как твою мать ничто не смогло остановить, когда она сбежала. Долгая жизнь, муж, ребенок, все как у людей. Думаю, она до сих пор жива. – Он вздохнул и через силу продолжил: – Я даже не буду говорить, что ее исчезновение и опасные чудачества твоего отца – расплата за отказ от роли хранительницы. Скорее всего – но полной уверенности у меня нет. Может быть, тебе это не грозит. Может, ты сможешь отделаться от отца или переубедить его. Может быть, ты даже научишься быть довольной тем, что есть, и жить… по-человечески. Я ответил?

– Да.

– Второй вопрос?

Элли потупилась.

– Зачем ты занялся со мной любовью? Зачем вообще делал вид, что… – голос Элли прервался, и она зажмурилась в ожидании.

– Чтобы ты начала доверять мне. Чтобы у тебя появилось желание слушать и слышать меня, – помедлив, сухо ответил Карререс, и Элли обмякла, будто из нее разом выдернули скелет.

– Замечательно, – прошептала она, и ее губы затряслись. – Просто замечательно.

– Это что-то меняет? – спросил Карререс после паузы, заполненной тихим плачем.

– Не знаю, – ответила Элли, не поднимая глаз.

– Что еще? – сердито спросил он. Элли снова всхлипнула и криво улыбнулась сквозь слезы:

– У тебя штаны какие-нибудь найдутся?

Карререс вышел из гостиной. Минуту спустя он вернулся и молча бросил на колени Элли джинсы и легкую куртку. Буркнув «спасибо», Элли оделась, подвернула штанины и рукава. Подошла к окну и задумчиво уставилась на улицу, сунув руки в карманы.

– Ты сама в это влезаешь, – пробормотала она себе под нос.

– Что? – переспросил Карререс. Элли покачала головой.

– Хорошо, говорю, что погода наладилась, – сказала она через плечо. – В дождь на Пороховом Холме невыносимо.

– Я помню, – ответил Карререс, и Элли уловила в его голосе тень улыбки.

Глава 28

Когда-то вокруг Порохового Холма был прорыт ров, но дожди размывали голые склоны, и песок с галькой, нанесенные с вершины, вместе с обломками разрушенных стен постепенно заполнили русло. Теперь только тихий ручей, обрамленный корявыми серебристыми ивами, отделял холм от города. Карререс и Элли перешли его по узкому – только-только проехать легковой машине – мосту. Здесь асфальт кончался. Песчаная дорога, выбравшись из ивняка, полого петляла по палевым волнам сорной травы, покрывающей изрезанный оврагами склон. Пахло полынью и мокрой землей. В прозрачном холодном небе темным крестом висел канюк, и иногда вниз приносились его тоскливые вскрики. Единственным ярким пятном здесь был одноэтажный домик в окружении нескольких катальп и уже побагровевших кленов. Он выглядел маленьким и каким-то заброшенным.

– Кто здесь живет? – спросил Карререс, кивая на едва заметную за деревьями черепичную крышу.

– Не знаю, – стушевалась Элли. – Я тут всего лишь один раз была, и то в детстве. Знаю только, что дорога ведет к развалинам тюрьмы, но это и так понятно…

– Странно. А я-то думал, здесь успели поиграть все дети Клоксвилля.

– В общем-то да. Особенно мальчишки, те, кто постарше, – ответила Элли. – Мои друзья здесь часто играли. Гай… Герберт. Один раз они взяли меня с собой. Было ужасно весело – там такие коридоры, знаешь, и всегда можно найти какую-нибудь интересную штуку, и здорово играть в прятки. Но я сдуру проболталась папе. На этом все и закончилось. Папа страшно кричал, в какой-то момент я даже думала, что он меня ударит. Запретил не то что подниматься к тюрьме, а даже на ручей ходить. Мальчишкам, конечно, тоже не разрешали лазать по развалинам – опасно и все такое, – но не так… не так яростно, – Элли смущенно пнула подвернувшийся под ногу камешек. – И они, само собой, не слушались. Они еще звали меня с собой несколько раз, но я очень уж боялась, что папа опять рассердится, все время отказывалась, и они перестали… Знаешь, это глупо, но когда он сам повадился туда лазать, я очень злилась и обижалась, – грустно улыбнулась она. – Ему, значит, не опасно? Нечестно же так…

– А кстати, ты не помнишь, с чего вдруг у него появилась такая идея?

– Ну, папа всегда говорил, что доктор Анхельо… то есть ты – гений, – Элли с лукавой улыбкой покосилась на Карререса, но тот оставался серьезен. – Собирал все легенды, перечитал все записи, которые хранились в музее – ну, знаешь, типа доноса трактирщика после взрыва тюрьмы – вроде как ты был алхимиком и взорвал все нарочно, а он не виноват и просит помиловать…

– Мелкий мерзавец! – буркнул Карререс. – Ничего удивительного…

Элли обалдело взглянула на доктора, потом сообразила:

– Ах да, ты же был с ним знаком… – она потрясла головой. Никак не получалось увязать бледные строчки на хрупкой побуревшей бумаге, от которой пахнет древней пылью, – будто из библиотеки привидения, – с живым и вполне материальным Анхельо.

– Но каков подлец! – горячился Карререс. – Впрочем, у него были резоны трястись за свою шкуру. Я покупал у него иногда всякую мелочь, – туманно пояснил он. – Извини. Рассказывай дальше.

– Ну вот, – папа перечитал кучу всяких таких бумаг и вообще всегда был твоим фанатом, – продолжила Элли. Нахмурилась, постучала костяшками пальцев по зубам, пытаясь припомнить. – Кажется, все началось из-за Гая, – сказала она. – Герберт, когда вырос, забросил это, а Гай… Он настоящий маньяк… был? – Элли задумалась.

– Не важно, – отмахнулся Карререс.

– Короче, Гай немножко подвинулся на всех этих раскопках, не вылезал из музея и все мечтал найти пиратские сокровища. Представляешь, он записывал детские считалки – говорил, что в них зашифрована вся информация, и надо только догадаться, как извлечь ее. У него аж глаза светиться начинали, когда он рассказывал – вот, мол, где-то в катакомбах запрятан сундук, набитый старинными монетами, да не простыми… Ну что ты смеешься? Думаю, ему этот сундук не очень-то был нужен, просто нравилось искать.

– Думаю, до сих пор нравится, – вставил Карререс.

– Может быть… Гай все время, когда не торчал в музее, крутился вокруг холма. И конечно, стоило ему что-нибудь найти, как об этом чуть ли не весь город узнавал: он носился по знакомым, хвастался, расписывал, где нашел, как да до чего это важно… Гай опасался лезть в засыпанные подвалы, зато додумался просеивать песок со дна ручья. Наверное, он перекопал все русло, и не один раз, – улыбнулась Элли.

Карререс окинул взглядом склон.

– Насколько я помню, в подвалах были сделаны стоки, – проговорил он. – Вода и отходы сливались в ров. Так что вполне возможно, что дождями могло вынести какую-нибудь мелочь – крыши-то нет, во время дождей наверняка все затоплено… – он снова посмотрел на вершину, огляделся по сторонам.

– Когда Гай раздобыл решето, как у золотоискателей, оказалось, что унесло довольно много, – кивнула Элли. – В основном чепуху – ложки, пуговицы, черепки, осколки колб из лаборатории того ужасного доктора… опс, – смутилась Элли. – Я все никак не привыкну, что это ты, – пробормотала она. Карререс тихо фыркнул. После небольшой заминки Элли продолжала:

– Представляешь – среди всякого мусора он нашел золотой медальон. Маленький, но очень красивый, с узорной крышечкой. Гай прибежал в аптеку, и они с отцом вместе отчистили медальон от грязи… Да что ты все оглядываешься? – встревожившись, Элли тоже завертела головой.

– Показалось, – отмахнулся Карререс. – Почему Гай первым делом пришел к вам?

– Случайно, – пожала плечами Элли. – Сильно порезался, когда рылся в решете. Я помню, как мы толкались у раковины: Гай лез отмывать медальон сам, намочил бинты, и папа ворчал, что если он не угомонится, придется перевязывать заново. Он сам отчистил узор старой зубной щеткой, очень аккуратно, только Гай все равно волновался, конечно. А потом крышка открылась, и мы увидели, что внутри спрятана гравюра, портрет какой-то женщины…Думаю, тот, кто сделал эту гравюру, был большой художник, – задумчиво сказала Элли. – Знаешь – это был очень простой портрет, никаких украшений, только лицо. Она как бы выступало, сплеталось из темноты… Очень красивое лицо, и очень странное. Как будто если долго смотреть на него, то увидишь что-то за… или попадешь куда-то. Только вот… – Элли замялась, покачала головой, не находя слов, не уверенная, что уловила настроение художника, а не стала жертвой иллюзии.

– Оно показалось тебе знакомым? – быстро спросил Карререс.

– Нет, с чего бы? – удивилась Элли. – А вот папе, по-моему, да, – вздохнула она и удивленно рассмеялась: – А! Это был портрет Реме? Мамы?

– Судя по описанию – да. Ти-Жак и правда был большим художником. Мог быть, если бы не побоялся, – уточнил Карререс. Элли кивнула, вновь вспомнив едва уловимый налет карикатурности – словно прозрачная плесень, покрывающая еще свежий на вид кусок хлеба.

– Папа как будто обрадовался и испугался одновременно – а еще рассердился, – продолжала она. – А потом вдруг начал клянчить медальон у Гая. Пытался купить… Потом делал вид, что забыл его на столе, что уронил в слив раковины, – в общем, вел себя страшно глупо и некрасиво. Гай просто сбежал и еще долго обходил аптеку стороной. Уж больно неловко было смотреть, как папа всеми правдами и неправдами выманивает эту штуку. В общем, Гай удрал и унес портрет, чтобы выставить его в самой лучшей витрине.

– Так с тех пор медальон в музее?

Элли кивнула, и на лицо Карререса набежало облачко. Он снова оглянулся, потом прищурился на домик среди кленов, будто соизмеряя расстояние, с досадой покачал головой.

– Это плохо? – спросила Элли.

– Это неудобно. Понимаешь, когда Ти-Жак делал оболочку для миниатюры, его состояние… Сейчас бы это назвали «тяжелым творческим кризисом», – усмехнулся Карререс. – Придумывать свое он уже не мог, и в поисках вдохновения влез в мой дневник. Поэтому позже я смог использовать медальон по-своему, и теперь он может нам понадобиться. Но что было дальше?

– Папа, когда немного успокоился, решил искать бумаги до… твои бумаги, – ответила Элли. – А я никак не могла понять, что он хотел узнать и почему так завелся из-за этого медальона…

– Но ты же спрашивала его? Что он ответил?

– Сказал, что это портрет твоей возлюбленной, – уныло пробурчала Элли и мрачно посмотрела на расхохотавшегося Карререса.

– Балда ты, принцесса, – улыбнулся доктор. – Так Клаус именно тогда начал раскопки?

– Ага. Пару дней он пробыл чуть ли не в ступоре, а потом загорелся. Перестал есть, даже гадать перестал. Бросился искать твои записи, хотя раньше все стенал: мол, он бы поискал, только годы уже не те по заваленным подвалам ползать, да и смысла нет – как ни жаль, но записи гения наверняка погибли. А тут прямо как с ума сошел… Гай немножко сердился, называл папу конкурентом, но у него самого уже не было времени на раскопки – старый смотритель умер, и музей полностью остался на Гае. А папа, конечно, обещал отдавать в музей все ценное.

– Мои лабораторные журналы и дневники к ценному, конечно, не относятся, – с горьким ехидством заметил Карререс.

– Ну, может, он просто хотел сначала сам прочитать…– смутилась Элли. – Смотри, здесь, оказывается, живут! – воскликнула она, замедляя шаги и указывая на дом. Вблизи вид у него был вполне жилой, хотя и престранный.

Они остановились у калитки. Дворик с двумя тощими клумбами – календула и табак – был окружен низеньким шатким забором. Скромная вывеска на калитке, обещающая гадания на раковинах и пиво из холодильника, терялась на пестром фоне стены. Весь фасад занимало нарисованное прямо на штукатурке распятие: черный Иисус в ярких разноцветных одеждах, блестящее от пота лицо раззявлено в безмолвном вопле. Картину недавно подновили, покрыв свежей краской выгоревшие на солнце участки. Дверь была чуть приоткрыта; от этого казалось, что живот Иисуса разошелся от крика, и теперь его от подбородка до пупка пересекает черная щель.

– Нда, – проворчал Карререс, внимательно оглядев картину, и покачал головой. Элли понадеялась, что сейчас они пойдут дальше, мимо, прочь от этого дома: от яростно-яркого распятия ей было сильно не по себе. Но доктор был хмур, сосредоточен, и уходить явно не собирался.

Карререс толкнул калитку, но она оказалась заперта изнутри. «Эй, как насчет пива?» – окликнул он. Никто не отозвался. Доктор резко оглянулся через плечо – на этот раз Элли показалось, что она тоже слышит тихий шорох. Бродячая собака мышкует в высокой траве, попыталась Элли успокоить себя и с трудом удержалась, чтобы снова не обернуться.

– Заглянем за дом, – бросил Карререс и пошел вдоль забора. Элли, нервно посматривая на чудовищную фреску, засеменила следом.

Хозяин действительно нашелся на заднем дворе. Прижав к животу таз, он с выражением тихого довольства на черном, как свежий асфальт, морщинистом лице разбрасывал отруби. Под его ногами суетливо толклись куры. Вязаный берет в психоделическую полоску едва держался на седых курчавых волосах. Черное пальто до пят, испачканное по краю отрубями и куриным пометом, сплошь увешивали разномастные значки. Их было так много, что при каждом движении старик тихо брякал и звенел. Особенно выделялась здоровенная пластиковая бляха, с которой улыбался жизнерадостный румяный заяц в зеленых шортах. Услышав шаги, старик поднял голову и кивнул Элли и Каррересу, как старым, давно поджидаемым знакомым.