Текст книги "Лето длиной в полчаса"

– Пришла мама. Она очень хочет тебя повидать.

Минутная пауза, сопровождающаяся размеренным стуком мяча.

– Позже.

– Она переживает из-за того, что наговорила гадостей… о твоей девушке.

Стук прекратился. Димка поймал мяч и повернул к деду худое осунувшееся лицо.

– Её зовут Яна!

– Вообще-то её звали Жанна, – мягко напомнил Корецкий. – Но если она хотела, чтобы её называли Яной, – почему бы нет?

Слава богу, ответил правильно. Димка успокоился и снова застучал по полу мячиком. Выбросить бы этот проклятый мяч. Нет, нельзя. Нужно терпеть. Всё терпеть.

– Скажи матери, пусть не переживает. Корыстная безнравственная провинциалка прописалась там, где ей самое место – в аду. Так что мне больше ничего не угрожает.

– Ну, это ты ей сам скажи. Я так не думаю.

Стук прекратился. Димка поймал мяч, но к деду не повернулся. Сидит, ждёт, что будет дальше. Теперь главное правильно выбирать слова и при этом говорить честно.

– Говорят, что первая любовь не забывается. – Корецкий задумчиво покачал головой. – Знаешь, я вчера пытался вспомнить девочку, в которую влюбился впервые, и не смог. Я даже имя её забыл, не то что внешность. А вот ты свою первую любовь никогда не забудешь.

– Это хорошо или плохо?

Корецкий сильным усилием воли задавил ликование. Первый раз за прошедшие два месяца внук пошел на контакт!

– Не знаю, Дим. Все зависит от того, какие выводы ты сделаешь из этой трагической истории. Поможет это тебе в жизни или помешает. Сделает сильнее или слабее. Я не могу влезть в твою шкуру, чтобы помочь, хотя, видит бог, все бы за это отдал.

На Корецкого уставились два серых глаза, сверкающие из глубины темной пещеры. Он сидел под испытующим недоверчивым взглядом, как под прицелом. От каждого сказанного слова зависело, раскроется наконец Димка или окончательно уйдёт в себя.

– А какие выводы сделал ты?

– Я? – переспросил Корецкий. – Ну, тут всё просто. Во-первых, я понял, что дороже тебя у меня никого нет, пускай простят все остальные родственники. Яна тебя спасла, и в благодарность я бы ради неё наизнанку вывернулся. Жаль, что не получилось доказать это на деле.

– Ты правда так думаешь или проводишь сеанс психотерапии?

Вместо ответа Корецкий повернулся к внуку и взглянул ему прямо в глаза. Минуту они молча смотрели друг на друга, потом Димка отвернулся. Он сидел неподвижно, но Корецкий вдруг почувствовал, что внук плачет. Ему ужасно хотелось обнять Димку, прижать к себе, успокоить, как он делал раньше, когда внук был маленьким и бежал к нему со своими обидами и болячками. Но ничего такого Корецкий себе не позволил. Димка вырос. Его сегодняшние слёзы – слёзы взрослого мужчины, и вести себя нужно соответственно.

– У меня есть для тебя подарок, – сказал Корецкий. – Вернее, это подарок Лены. Она подписала дарственную, фламандская доска теперь твоя. Ты рад?

Димка кивнул, не поворачивая головы. Корецкий встал с дивана.

– Пойду принесу картину. Она будет хорошо смотреться напротив дивана, рядом с окном.

Он вышел из комнаты, не глядя на внука, хотя сердце рвалось от любви, боли и сострадания. Димка должен побыть один. Слава богу, он наконец смог заплакать.

Настя встретила его вопросительным взглядом.

– Как он?

– Плачет, – ответил Корецкий коротко и сел рядом с дочерью. – Не ходи к нему, пускай Димка выплачется. При нас он не сможет.

Они сидели рядом и слушали, как тикают часы в углу кабинета. Через пятнадцать невыносимо долгих минут Корецкий поднялся и снял со стены картину.

– Зачем? – не поняла Настя.

– Лена подарила доску Димке. Хочу повесить картину в его комнате.

– Подарила?! – ахнула Настя. – Ей же цены нет! Почему она решила сделать Димке такой подарок?

Корецкий пожал плечами.

– Может, потому, что существуют вещи гораздо дороже, чем картина. Димка ей жизнь спас, забыла?

– Как она? – с раскаянием спросила Настя.

– Она поправится.

– А тот подонок? Её бывший муж?

– Он тоже, – сухо ответил Корецкий. – Не напоминай Димке, он терзается, что не смог его убить. И ради бога, держи себя в руках, поняла? Пошли.

Когда они вошли в комнату, Димка уже спал. Лицо с полуоткрытым ртом и удивлённо приподнятыми бровями выглядело так, словно он находится в глубоком обмороке и одновременно прислушивается к себе – большой спящий ребенок. Он казался таким невозможно невинным, что при взгляде на него невольно щемило сердце.

Корецкий с Настей остановились возле дивана, разглядывая спящего Пилигрима.

– Когда я вижу его таким, – прошептала Настя ломающимся от слез голосом, – мне хочется накрыть его хрустальным куполом и никуда не выпускать, чтобы не испачкался.

Корецкий повесил картину напротив дивана и, бесшумно ступая по ковру, вернулся назад.

– Это невозможно, – ответил он шёпотом. – Как ты можешь оградить его от всего этого? – Он по очереди кивнул на телевизор, компьютер и окно, за которым шумела жизнь. – Нет, Настя, мы должны хорошенько его вооружить, чтобы он знал, за что и против чего сражаться. К сожалению, это всё, что мы можем для него сделать.

Во сне Пилигрим был вооружён очень хорошо. Помимо меча, пристёгнутого к поясу, из-за отворота длинного сапога торчала рукоять кинжала, а к седлу был приторочен тяжёлый английский арбалет – трофей, доставшийся в бою. Так же хорошо были вооружены его спутники – небольшой отряд, во весь опор несущийся прочь от городских стен к смутно темнеющей вдалеке громаде леса. Полная луна изливала на дорогу ровный матовый свет, кони стелились над землёй гладкой беззвучной рысью, встречный ветер трепал капюшоны, наброшенные на головы удачливых заговорщиков.

Пилигрим жадно вдыхал запах горячей почвы и выжженной травы, которыми пропиталась майская ночь, и крепче прижимал к груди драгоценную ношу. Партия выиграна! От двух этих слов сердце ликовало, а кровь превращалась в хмельное бродящее вино. Словно чувствуя его ликование, спутник, скачущий впереди, обернулся. Пилигрим увидел, как сверкают под чёрным капюшоном лукавые зелёные глаза.

Встречный ветер выдохнул благоухающий травами воздух, и с человека, которого Пилигрим держал на руках, слетел капюшон. Бритая наголо женская голова перекатилась по плечу Пилигрима, длинные ресницы затрепетали. Пилигрим наклонился, чтобы увидеть, как откроются её глаза, хотя заранее точно знал: они голубые.