Текст книги "В балканских ущельях"

Глава 8
ЦЕЛИТЕЛЬ

Через некоторое время мы попали на улицы Кустырлу и снова свернули направо. Мы приближались к Струмице, ехали вдоль табачных полей и посадок хлопчатника. Вскоре увидели впереди гору, на склонах которой угадывались городские постройки. Вверху, ближе к вершине, все зеленело, а ниже виднелись развалины.

– Это Остромджа, – пояснил турок.

– Называемая также Струмицей по имени реки, что течет рядом, – добавил я, вспоминая географию.

Тут ко мне подъехал Халеф. Вид городка пробудил в нем обычную деловую активность.

– Сиди…– начал он.

Я молча смотрел на город.

– Ты не слышишь меня или просто не хочешь слушать?

– Я слушаю тебя.

– Ты считаешь, что мне лучше уехать?

– Нет.

– Я тоже так думаю. Лучше бы я пустил себе пулю в голову.

– Или ты считаешь, что меня следует выдать префекту?

– А ты как думаешь?

– Да я лучше ему пущу пулю в голову!

– И тогда-то тебя уж точно посадят!

– Как ты думаешь, что с нами будет?

– Не знаю, надо выждать.

– Хорошо, подождем, а ты возьмешь меня под свою защиту?

– А я-то, наивный, думал, что нахожусь под твоей. Ты ведь называешь меня своим другом и защитником.

– Сиди, прости меня. Ты – мой главный защитник.

– Нет, Халеф, я слишком часто находился под твоей защитой. И я не забуду тебе этого, пока жив. Никто не осмелится сделать худого знаменитому хаджи Халефу Омару.

– Слава Аллаху! Наконец-то у меня камень упал с сердца, столь большой, как вон та гора, под которой лежит город. Все вынесу, но только не то, что мой эфенди на меня сердится. Ты все еще злишься?

– Нет.

– Тогда дай твою руку.

– Вот она.

Свет дружбы и верности осветил душу, проник в сердце. Что за великое счастье – ощущать рядом верного друга!

Мы между тем все ближе подъезжали к городу. Незадолго до того как мы поравнялись с первыми домиками, на дороге попался нищий – плачевная картина нужды и безысходности. Правда, сказать, что он сидел, было бы неточностью. Точнее, он лежал, положив рядом костыли. Его голые ноги были обмотаны тряпками, в свою очередь, обвязанными нитками. Одежда состояла из некоего подобия платка или накидки, под которой он явно прятал подношения – хлеб, фрукты и другое: слишком уж вздувалось все это на нем, в то время как само тело казалось изможденным и сухим. Отчетливо проступали ребра, а колени были костлявыми, как у скелета. Спутанные волосы, видимо, не знали гребня многие годы. Кожа была какая-то красно-синяя, будто обмороженная. Глаза глубоко сидели в глазницах. Лицо его озадачило меня. Оно находилось в явном противоречии с тем, чем представлялось на первый взгляд, но я пока не мог понять причину моей внутренней тревоги. Выражение его можно было бы определить как тупоумие и бессмысленность, но все это я понял не сразу, а позже, когда мы остановились возле нищего, чтобы дать ему милостыню. Я осмотрел его внимательно, поскольку уже знал от турка, кто это.

Когда мы уже подъехали к нему и тот сел, хозяин сказал:

– Это Буера, калека, о котором я тебе рассказывал.

– Тот самый, который был у твоих соседей, в тот момент, когда там якобы находился целитель? Помнится, ты еще назвал его Дубиной?

– Да, из-за здоровенных костылей.

– Он нуждается в милостыне?

– Да, он не может работать, поскольку у него нет позвоночника.

– Но ведь без него он не мог бы и жить!

– Вот этого я и сам не понимаю. Но так говорят. Он ходит на костылях и таскает ноги за собой. К тому же он тупоумен и едва выговаривает слова. Ему все подают.

– А родные у него есть?

– Никого.

– А где он живет?

– Нигде. Ест он там, где ему подают, а спит там, где свалит усталость. Этому бедняге Аллах воздаст в той жизни, раз недодал в этой.

Калека сидел спиной к нам. Услышав стук копыт, он с трудом развернулся в нашу сторону. Теперь я хорошо видел его изможденное, лишенное всякого выражения лицо и мертвые глаза. На вид ему можно было дать лет сорок, но точно определить не представлялось возможным.

Я чувствовал сострадание к калеке, не подозревая, какую немаловажную и негативную роль он еще сыграет во всей этой истории.

Мы подошли к нему. Он простер руку и забубнил:

– Эйлик! Эйлик! Эйлик!3939
  Эйлик (ийлиик) – зд.: «добро», «благо», «благодеяние» (тур.), что автор трактует как просьбу о милостыни.


[Закрыть]

Я дал ему два пиастра. Остальные последовали моему примеру. Но когда я клал ему в ладонь монету, свесившись с лошади, по его телу пробежала дрожь, как будто он хотел вскочить, и до сих безжизненные его глаза вспыхнули. Он бросил на меня взгляд, полный тоски и одновременно ненависти, какого я еще никогда не видел в глазах врага. Это поразило меня. Но в следующий же момент веки его сомкнулись, а лицо приняло выражение тупости.

– Шюкюр, шюкюр4040
  Спасибо (тур.).


[Закрыть], – пробубнил он.

То, что произошло, показалось мне чем-то нереальным, невозможным. Что он мне? Откуда такая немотивированная, как бы врожденная ненависть к незнакомцу? И такой ли он на самом деле тугодум, каким хочет казаться если глаза его сверкают столь выразительно? При этом меня охватило странное, необъяснимое ощущение, будто это лицо я уже где-то видел. Но когда и где? Не ошибался ли я? И он, похоже, тоже знал меня.

Мы поскакали дальше. Я замыкал кавалькаду. Машинально обернувшись, я бросил на него последний взгляд. Но что это? Он совсем не беспомощно сидел на камне и грозил нам костылем в высоко поднятой правой руке! Нам ли? Наверное, только мне.

Мне стало не по себе. Человек этот выглядел в тот момент как сатана. Именно по-сатанински были искажены черты его лица. Я стал мучительно вспоминать, где же я его видел…

Восточный город, гигантское скопище народа, крики ужаса и экстаза, тысячи рук тянутся ко мне… Мекка! Стертая картинка четко проступила в памяти.

– Этот нищий действительно не может ходить? – спросил я у турка.

– Только на костылях, – с уверенностью ответил тот. – Ноги у него висят, как тряпичные.

– Но сидеть нормально он может?

– Нет. У него же нет позвоночника.

– Что за бессмыслица…

Я замолчал. Я видел его в совсем недвусмысленной позе – незачем было делать мусульманина свидетелем таинства, которое я и сам еще не разгадал.

Вскоре мы достигли города. Я спросил турка о горячих источниках и узнал, что они по-прежнему существуют, но не совсем в таком виде, в каком я надеялся их увидеть. Было время, когда они били из-под земли с напором, сегодня же воды в них заметно поубавилось.

Когда мы добрались до первых домиков, вернее сказать, хижин, хозяин спросил:

– Эфенди, хочешь посмотреть источники?

– А они нам по пути?

– Нет, но проехать надо совсем немного.

– Тогда веди нас!

Он свернул вбок, и мы поехали между холмов с садами, которые, впрочем, назвать так можно было лишь с большой натяжкой.

Громкие женские крики привлекли мое внимание.

– А вот и источник, – сообщил наш проводник.

– Там, где так кричат?

– Да. Да будет тебе известно, что вода эта помогает от многих болезней; когда капает понемногу, женщины громко спорят, кому первой совершать омовение.

Мы объехали олеандровые заросли и оказались прямо перед термами. Красноватое дно водоема не оставляло сомнений в том, что вода содержит железо. Из-под земли, покрытой тем же охристым налетом, текла очень тоненькая струйка. Она выходила из круглого углубления в земле. Вытоптанная трава вокруг говорила о том, что место это весьма популярно в народе. По бокам углубления лежали камни для сидения. В момент, когда мы приехали, здесь находились две женщины и девочка лет восьми.

Одна из женщин, с грузной, оплывшей фигурой, была явно больной. Именно она и кричала, стоя к нам спиной. У нее в ногах лежали тряпки и старый горшок с отколотой ручкой. Горшок был перевернут, и из него медленно вытекала жирная серо-коричневая масса малоаппетитного вида.

Другая женщина сидела на одном из камней. Она была одета в темную юбку, а платок прикрывал плечи и руки. Но несмотря на скромное одеяние, выглядела она опрятно. Лицо ее несло на себе печать бедности. На ребенке рядом с ней была лишь светлая хлопчатобумажная рубашка.

Толстуха с такой скоростью выстреливала свои злобные слова, что понять ее было почти невозможно. Улавливались лишь усиленные интонацией крепкие выражения, достойные самых грубых и изощренных в ругательствах грузчиков. При этом она замахивалась кулаками на женщину с ребенком; та при нашем появлении сделала непроизвольное движение, и вторая обернулась.

О небо! Что за картина представилась моему взору! Дело в том, что на лице женщины лежала какая-то толстая красная масса. Выглядело все это ужасно.

Поток ее злословия сразу оборвался.

– Да будет мир в твоем доме! – приветствовал я ее.

– Во веки вечные, аминь, – отвечала она.

Это дало мне повод подумать, что она болгарка греческого исповедания.

– Это и есть источник, возле которого находят исцеление?

– Да, господин, он известен по всей стране и за ее пределами.

При этом она принялась без умолку сыпать названиями десятков болезней, которые здесь лечатся, и перечислениями разных чудес, которые тут время от времени происходят. Талант рассказчика у нее обнаружился при этом незаурядный. Слова так и отлетали от нее, и мне стоило немалых усилий ворваться в этот поток. Мне ничего не оставалось, как дать ей выговориться, но случилось это попозже.

– О Аллах! Машалла! Аллахи, валлахи! – вскричал вдруг Халеф Омар, молитвенно сложив руки.

Женщина подумала, что это относится не к ее речи как таковой, а к перечисляемым ею болезням, и с воодушевлением пустилась в дальнейшие описания. Чтобы заставить ее замолчать, я дал шпоры вороному. Он к такому обращению не привык и поэтому взвился всеми четырьмя копытами в воздух.

Болтушка замерла в ужасе и… замолчала! Я тут же использовал этот момент, чтобы вклиниться.

– Как тебя зовут? – спросил я у нее.

– Нохуда. Я родилась в городе Добрине, там же, где и мой отец. Мать умерла вскоре после моего рождения. Бабушка с дедушкой утонули в реке…

Я снова поднял лошадь на дыбы, ибо побоялся, что она в перечне многих своих родственников углубится в Средневековье. Она снова замерла, и я воспользовался моментом.

– Дорогая Нохуда, я прибыл сюда из-за болей в голове, я чувствую…

– Головные боли? – ловко ввернулась она в мою фразу. – Это очень хорошо, что ты приехал! Если бы ты знал, сколько тысяч голов здесь…

Вороной снова наехал на нее, и женщина сделала паузу. Я объяснил:

– Боли так сильны, что я с трудом слышу человеческую речь. Поэтому будь так добра – отвечай только на мои вопросы. Я вижу по твоему лицу, что у тебя добрая, полная сострадания душа, поэтому надеюсь, что ты исполнишь мою просьбу.

Я понял, что попал в точку, – она положила обе руки на сердце и ответила с придыханием:

– Господин, ты прав. Я буду молчать, как в могиле. Отвечать буду только на твои вопросы. Ты догадался верно – у меня доброе сердце. Твоя бедная голова больше не будет страдать от болей.

Маленький хаджи наморщил свое личико, что случалось с ним только когда он с неимоверными усилиями удерживался от смеха. Остальные тоже с трудом терпели, чтобы не расхохотаться.

– Прощу извинить меня, дорогая Нохуда, вы о чем-то оживленно беседовали. О чем шла речь?

Ее глаза снова гневно блеснули. И она было начала все с начала, но тут я с гримасой боли указал пальцем на свою голову.

– Не бойся, господин, – сказала она тихо, – я не начну ссоры и скажу только, что бранилась вот из-за этого. – И она указала на горшок.

– Что это?

– Мой горшок с клейстером.

– Ты используешь его здесь, у источника?

– Конечно!

– А зачем ты ходишь к горячей воде?

– Как зачем? Она омолаживает!

– Ах, так! Ты хочешь помолодеть… Но в этом же нет необходимости!

– Ты думаешь? Гм. Ты вежливый человек. Ах, если бы мой муж был бы того же мнения… Чтоб ты знал, меня зовут Горошина. Мой же именует меня Стручком. Разве не обидно?

– Ну, это он так шутит.

– Нет, я его слишком хорошо знаю. Он варвар, невнимательный тиран… он…

Я потряс головой.

– Ты прав. Нельзя так кричать. Но я докажу, что я не стручок. Поэтому каждый день хожу сюда и наношу эту грязь на лицо.

Сохранять серьезность было все труднее. Я ответил:

– Это очень мудро с твоей стороны. А как готовится этот состав?

– Срывают розовые листья и варят с мукой в воде до кашеобразного состояния. Потом в равных частях эту массу смешивают с красной землей от этого источника и намазывают лицо. И помогает! Точно помогает!

– В самом деле?

– Да. Ни бородавки, ни морщины, ни складки на коже не выдерживают этой пасты. Она известна во всей стране. Поэтому я так ругалась, когда девочка перевернула сосуд, но я прощаю ее и умолкаю, если это тебе угодно.

– И правильно делаешь. Благоразумие – достоинство женщины, а молчаливость удваивает ценность этого и без того дорогого качества.

– Вот и я говорю, – согласилась она.

– Да, Нохуда, молчаливость – лучшее средство дожить до преклонного возраста. Ты, наверное, слышала, что говорил Бахуви о женщине?

– Нет, господин, с этим умным мужчиной мне не довелось разговаривать.

– Он сказал, что злое женское лицо напоминает поганый мешок, наполненный кротами и лягушками. Мешок в постоянном движении, ибо эти ужасные твари не ведают покоя

– Он прав! Поэтому я сама принуждаю вести себя сдержанно. Но муж мой… Он считает, что я должна быть подвижной, жизнерадостной…

– Ты расскажи ему эту историю, и он изменит свое мнение. Но я вижу, что маска на твоем лице засохла. Надо бы наложить новую.

– Сейчас же. Спасибо!

– Не говори при этом. Лицо не должно двигаться!

– Ни слова ни скажу.

Она взяла горшок и добавила к остаткам массы еще немного свежей из источника. Потом соскребла сухие остатки с физиономии и положила новый слой средства омоложения. Для моих спутников это было тяжелое испытание. К счастью, мы с толстухой разговаривали шепотом, чтобы пощадить мою бедную голову, и у них не было оснований давиться от смеха. Теперь у меня появилось время рассмотреть другую женщину. При виде ее впалых щек и грустных глаз я сразу понял причину ее скорби.

– Ты голодна?

Она не ответила, но по глазам я понял, что попал в точку.

– И ты больна? Тут она кивнула.

– Что тебя мучит?

– Господин, у меня ломота в руках.

– А этот источник помогает?

– Он помогает от всего.

– А как ты заработала этот недуг?

– Я сборщица растений. Собираю коренья и продаю аптекарю. Этим мы с детьми и кормимся. Целый день, в грозу и непогоду я в лесу и поле. Часто мерзну. Вот и заболели руки.

– А к врачу обращалась?

– Мне везде отказывают, потому что я бедна.

– Но ведь аптекарь, которому ты поставляешь травы, может дать тебе средство!

– Он дал, но оно не помогло. Тогда он рассердился, и теперь я не могу уже на него работать.

– Плохо. Но есть же еще один, который лечит болезни, – старый Мюбарек. Ты к нему не обращалась?

– Он меня ненавидит.

– Чем же ты ему насолила?

– Ничем.

– Значит, у него нет оснований ненавидеть тебя.

– Он считает… Он считает… Ой, смотрите, вот он! – И она указала в направлении, откуда мы приехали.

С нашего места можно было видеть всю дорогу, которая вела в город. Во время нашего разговора я время от времени бросал на нее взгляд, особенно на камень, где сидел нищий. Последний исчез, но зато я заметил долговязую фигуру, медленно приближавшуюся к нам.

Куда делся нищий? Вся местность перед нами была как на ладони. Он был виден везде, куда бы ни пошел. Если бы он направился в город, мы тотчас заметили бы его, особенно огромные костыли. Но его не было видно нигде.

Недалеко от камня, где он сидел, имелась плантация хлопчатника. Посадки были высотой до бедра, там он не смог спрятаться, да и подняться, если бы залег, вряд ли ему удалось бы. Его внезапное исчезновение оказалось просто непостижимым. Между тем незнакомец медленно приближался. Голову он опустил, как будто что-то внимательно рассматривал на земле. Дойдя до первой хижины, он не пошел дальше прямо по дороге, а свернул к нам. Вот тогда женщина и обратила на него внимание. Впрочем, ей можно было этого не делать: я стоял так, что видел все и во время разговора не спускал с него глаз. Остальные тоже повернулись к нему.

– Да, это Мюбарек, – сказал турок. – Эфенди, посмотри на него!

– Я это уже сделал.

– Теперь ты сам можешь услышать, как трещат его кости.

– Посмотрим. Может, он сделает так, что и мы исчезнем?

– Он может все.

– Скажи ему, чтобы сделал.

– Я не осмелюсь.

– Почему?

– Он может наказать меня.

Вот, наконец, старец подошел. Двигался он медленно, не отрывая взгляда от земли. Обе женщины испуганно вскочили. Турок поднял руку в приветствии. Я сделал вид, что не замечаю его, не спуская тем не менее глаз со старика. При этом я убедился, что он через щели под полуопущенными веками внимательно нас разглядывает. Его погруженность в себя была лишь маской. Поступал ли он так всегда или только в конкретном случае со мной?

Я прислушался. Действительно, при каждом шаге были слышны какие-то странные звуки – будто кости стучали. Но такому хитрецу и более сложные вещи были явно по плечу!

Одет он был так, как и рассказывал турок. Он был очень худ, глаза глубоко запали, как и у нищего, встреченного нами по дороге. На ногах ничего не было. Костистое лицо было землистого цвета. Скулы сильно выступали, а рот, наоборот, казался вдавленным. Зубов у него наверняка не было. Подбородок же выдавался наружу в унисон носу.

То был знаменитый целитель, наделенный Аллахом столь многочисленными волшебными дарами. Он держал себя прямо как далай-лама, для которого остальные люди – настолько незначительные существа, что он не удостаивает их даже взглядом. И его я – так мне показалось – где-то видел, причем при таких обстоятельствах, которые оставили в моем подсознании явно неприятный осадок.

Я ошибался, когда полагал, что он не обращает на нас внимания. Сделав несколько шагов вперед, он обернулся и уставился на нашу группу, а потом послышался его дрожащий голос:

– Небатя!

Сборщица растений вся сжалась.

– Небатя! Ко мне! – Он указал пальцем на землю рядом с собой.

Так подзывают убежавшую собаку. Женщина опасливо, мелкими шажками приблизилась. Он воззрился на нее, как будто хотел проткнуть насквозь взглядом.

– Как давно умер твой муж?

– Три года как.

– А ты молилась о его душе?

– Я делаю это ежедневно.

– Он не был приверженцем учения Пророка, имя которого свято. Он являлся насрани – поклонником иного учения. Он принадлежал к христианам, людям, которые сами не знают, во что они, собственно, верят, они распались на секты и перессорились между собой. Но Аллах в своем великодушии решил и их поместить на небо, в нижней его части. Но муж твой будет изжарен в аду.

Он ожидал ответа, но женщина молчала.

– Ты слышала? – спросил он.

– Да, – ответила она тихо.

– Что скажешь?

Она по-прежнему молчала.

– Верь мне, я сам его видел. Сегодня ночью ангел Аллаха забирал меня с земли на небо. Подо мной лежал ад с горячими угольями. И там я среди прочих углядел и твоего мужа. Он прикован к скале. Адские чудовища терзают его тело, огонь лижет лицо. Я слышал его стоны. Он видел меня и умолял передать тебе, что колья, вбитые в скалу возле него, предназначены для тебя и твоего выводка.

Женщина заплакала.

Легче всего мне было бы дать этому парню по морде, но я сдержался. Рука Халефа лежала на рукояти плетки, а взгляд переходил с меня на старца. Мне стоило ему кивнуть, и маленький хаджи огрел бы знаменитость между ушей.

– И еще одно, – продолжал тот, – твой сын промышляет вблизи моего жилища. Пусть сделает еще один шаг – и я нашлю на него всех духов темного царства, и они будут наказывать тебя, пока ты не образумишься! Заруби это себе на носу!

Он повернулся и зашагал дальше.

– Аллах-иль-Аллах! – воскликнул Халеф. – Эфенди, это человек или нет?

– Я пока над этим думаю.

– Вот и я тоже говорю. Разреши мне наказать этого жулика и немного попортить его толстую шкуру!

– Во имя Аллаха, молчи! – предупредил турок.

– Молчать? Почему это я должен молчать?

– Он ведь слышит каждое твое слово.

– Мне смешно.

– Смотри – вот сидит его слуга. – И он указал на сухое дерево, где на ветке восседала ворона.

– Это сатана? – спросил Халеф.

– Нет, птица-дух, которой он приказал подслушивать нас и потом передавать, о чем мы говорили.

– А я говорю, что это обычная ворона!

– Ошибаешься! Разве ты не видишь, с каким любопытством она к нам прислушивается!

– Само собой. Эти птицы очень любопытны. Мне хочется всадить в нее пулю!

– Не делай этого! Это будет означать твою смерть!

– Глупости!

– Выстрел попадет не в нее, а в тебя!

– Моя винтовка в обратную сторону не стреляет!

И Халеф потянулся за ружьем. Тут к нему подскочили обе женщины и стали умолять не стрелять, потому как тем самым он сделает несчастными нас всех.

– У вас что, нет мозгов, женщины?! – вскричал он гневно.

– Поверь нам, поверь! – умоляла сборщица целебных растений. – И другие были так же неразумны, как и ты, и горько поплатились за это!

– Ну и что же с ними произошло?

– Они заболели.

– Вот несчастье!

– Один вообще с ума сошел.

– Это и раньше в нем сидело.

– А некоторые умерли.

– Значит, смерть была предопределена для них.

– О нет, это все потому, что они пренебрегли птицей целителя.

Поскольку все внимание было сосредоточено на Ха-лефе, я спокойно навел штуцер на ворону и медленно спустил курок.

Женщины вскрикнули от ужаса. Пуля пробила ворону насквозь. Она валялась под деревом и не шевелила лапками.

– Эфенди, что ты наделал! – закричал турок. – Это будет стоить тебе высшего блаженства на небе.

– Беги быстрее к птице! – крикнул я ему. – Заткни поскорее все отверстия, чтобы дух не выбрался наружу. Ну что за глупые люди!

Халеф спрыгнул с лошади и принес ворону На ней было множество паразитов. Он показал ее турку и женщинам и сказал:

– Если Мюбарек не может освободить от блох вверенных ему духов, значит, он ничего не может. Стыдитесь! Вы когда-нибудь слыхали о блохастом духе? Где об этом написано? Может, в книгах христиан? Пророк об этом точно ничего не сообщал!

Развенчание вороны прошло быстро – без сучка без задоринки. Мой выстрел подействовал эффективнее, чем длинные увещевания.

Трое верующих переглянулись, потрясли головами, оглядели ворону, наконец турок сказал мне:

– Эфенди, какое твое мнение? Может быть дух у паразитов?

– Нет.

– Но он ведь злобный!

– А кто самый злой?

– Сатана.

– Верно, но вспомни, учил ли Пророк или кто-либо из его последователей о том, что у сатаны есть блохи?

– Про такое нигде не написано. Насекомые наверняка сгорели бы, попади они с чертом в адское пекло!

– Это ты очень верно сказал. Теперь сам ответь нет свой вопрос.

Такое смешное происшествие имело для нас немаловажное значение, о смысле которого я тогда не задумывался как следует. Жители соседних хижин все видели, и только потом я узнал, что информация о происшедшем распространилась по городку с быстротой лесного пожара. Птица признанного целителя застрелена иностранцем, и с тем ничего не стряслось. Неслыханно!

Тот, кто не знаком с предрассудками, бытующими в этой стране, вряд ли поверит в такое. Слова Халефа успокоили турка и женщин. У сборщицы целебных трав вообще не было времени раздумывать о смерти вороны. Слова старика были для нее важнее. Она, как греческая христианка, находилась под влиянием своего священника, а надо знать этих особ с той стороны Балкан, чтобы понять, о чем идет речь. Женщина была поражена известием о страшных мучениях в аду своего почившего в бозе мужа. Добрый Халеф положил ей руку на плечо и сказал:

– Небатя! Не печалься. Твой муж на небе. Она посмотрела на того с сомнением.

– Ты что, мне не веришь?

– А откуда тебе это известно?

– Я видел его там.

– Ты?!

– Да! – И он с честным видом кивнул.

– Когда же?

– Сегодня ночью. Ангел Аллаха забрал меня из этого мира. Я летел и видел всех. Твоего мужа видел на третьем небе.

– А признал ли ты его? – спросила она быстро. Малыша нисколько не смутил этот вопрос. Он ответил не раздумывая:

– Нет, но ангел сказал мне: «Смотри, вот сидит муж бедной Небати, которую ты увидишь завтра в Остромдже». Отсюда я его знаю. Он взглянул вверх, потому что услышал слова ангела и попросил меня передать тебе привет. Рядом с ним действительно имелись места для тебя и детей.

У малыша все получилось очень естественно. Он вовсе не собирался вступать в единоборство с целителем, ему просто хотелось успокоить бедную женщину, и он сделал это по-своему.

– Это правда? – спросила она.

– По крайней мере, не меньше, чем история Мюбарека.

– Как ты можешь видеть то, что на небе? Ты ведь не христианин.

– А что, Мюбарек – христианин?

Этот довод, похоже, помог ей прийти в себя.

– Этот враль, – энергично продолжал Халеф, – разбирается в небесах не лучше меня или кого-либо другого. Наверняка в аду он чувствовал бы себя лучше. Я, по крайней мере, в этом уверен. А если ты считаешь, что только христианин имеет здесь право слова, обращайся вот к этому эфенди, он даст тебе исчерпывающий ответ. – И он указал на меня.

Женщина обратила ко мне вопрошающий взгляд.

– Молись о своем муже, – сказал я ей. – Это твой христианский долг. Мюбарек обманул тебя. Нет никакого ангела, который забирал бы людей наверх и потом снова возвращал бы на землю. Святое писание учит, что Бог живет в мире, куда заказан вход земным существам. Мы еще с тобой об этом поговорим. Давай лучше займемся твоей болезнью. Ты напрасно ищешь исцеление у этого источника. Сколько ты уже используешь эту воду?

– Больше года.

– И боли утихли?

– Нет, эфенди.

– Вот видишь, я прав. Этот источник не уменьшает страданий.

– Бог мой! Но что тогда получится из меня и моих детей. Я не смогу работать, а мы и так голодаем. Что делать. Разбилась последняя надежда, на эту воду…– И она горько заплакала.

– Не плачь, Небатя, – успокоил я ее. – Я назову тебе лучшее средство.

– Ты хаким?4141
  Хаким – зд.: врач, доктор (араб.).


[Закрыть]

– В этой болезни я хаким-баши. Ты никогда не слышала об иностранных врачах, которые приезжают с Запада?

– Часто слышала. Они, наверное, очень умные люди и могут лечить все болезни. Я с утра до вечера сидела здесь и делала компрессы.

– Этим ты себе только навредила. А что с мальчиком, которого упомянул Мюбарек?

– Поскольку я сама уже не могу собирать коренья, я отправила его. Лучшие травы растут выше на горе. Дикая мята, тимьян, резуха и другие. Но Мюбарек не позволяет, чтобы их там рвали. Он однажды охотился за мальчиком, а в следующий раз сбросил его со скалы, да так, что тот сломал руку.

– И ты заявила на него?

– Нет. Я только сходила в полицию и попросила о вспомоществовании, ведь трое других детей такие маленькие, они не знают растений.

– И тебе, конечно, отказали?

– Да. Забтие мюшири4242
  3абтие мюшири – старший (главный) офицер (тур.).


[Закрыть] сказал, что я должна работать.

– Ну, а ты что, не сказала, что ты не можешь работать.

– Сказала, но они стали угрожать мне палками, если я снова приду.

Женщине угрожать таким наказанием! Такое не укладывалось у меня в голове.

– Ты получишь свое пособие.

– Эфенди, ты сможешь помочь мне?

– Надеюсь.

– Тогда я буду каждый день молиться за тебя.

Она хотела взять меня за руку, но не смогла пошевелить ею от боли.

– Скажи мне только, где ты живешь?

– Недалеко, во втором доме.

– Это удобно. Проведи меня туда, я посмотрю, как ты живешь. А мои спутники подождут меня здесь.

Мой выстрел по вороне слышали многие, и вокруг собралось немало любопытных, которые стояли в отдалении и с удивлением наблюдали, как я направляюсь с женщиной к ней в дом.

Тот, кто хоть немного знает малую Азию, поверит мне: я в своем одеянии казался этим людям самым настоящим князем.

– Я живу не одна, эфенди, – объяснила мне женщина. – Здесь живет еще одна семья.

Я знал, что меня может здесь ожидать, и мое предположение оправдалось. Это был никакой не дом, а самая настоящая дыра в скале, пола и стен в нашем понимании там не было. Вокруг капало, сильно пахло гнилью. И вот в этой-то дыре возились около десятка детей. Две маленькие дырки, служившие окнами, пропускали света ровно столько, сколько нужно было, чтобы рассмотреть детские лица. Я уже не говорю о вонючих одеялах и одежонке, нехитрой утвари, валявшейся кругом. В углу сидела старуха и что-то жевала. Присмотревшись, я понял, что это кусок сушеной тыквы. Недалеко от нее сидел мальчик с перебинтованной рукой. Это был сын Небати. Я подвел его к двери, чтобы получше рассмотреть, что с ним. Развернув бинты, я, не будучи ни врачом, ни хирургом, убедился, что хаким, который занимался этой сломанной рукой, неплохо знал свое дело.

Мальчишка давно ничего не ел.

– Здесь вам жить ни в коем случае нельзя, – сказал я матери. – Тут вы никогда не поправитесь.

– Господи, где же мне жить?

– Прежде всего вылезайте из этой дыры.

– Легко сказать. Я даже за это жилье не могу заплатить.

– Тогда я позабочусь о другом.

– Если бы ты смог это сделать!

– Я постараюсь.

– А средство от моей ломоты ты мне дашь?

– Мне не нужно тебе ничего давать. Ты сама его возьмешь. Ты знаешь такое дерево – березу?

– Да.

– Растут тут березы?

– Немного, но найти можно.

– Так вот, листва этого дерева – лучшее средство от твоей болезни.

– В самом деле?

– Да. Я уже давно пробовал его на себе. Есть дикие народы, у которых не бывает врачей и они сами лечат себя простыми способами. От них я узнал, что листва березы излечивает от ревматизма. Когда я сам от него мучился, я попробовал и поправился.

– А как ее применять.

– Надо дождаться дождя. Затем оборвать мокрую листву с веток и нести домой, пока она не высохла. Дома уложить листья на ткань, плотно обернуть ею больную конечность и лечь. Если болят ноги, листву набивают в мешок, суют туда ноги и завязывают над коленями. Потом вы обязательно заснете и во сне сильно пропотеете. Когда проснетесь, болезнь как рукой снимет, если только она не запущена. А в тяжелых случаях эту процедуру нужно повторить несколько раз.

Женщина внимательно меня выслушала и спросила:

– А если нет дождя, можно нарвать сухую листву, а после смочить в воде?

– Нет. Ничего не получится. Кроме того, нельзя проводить лечение на голодный желудок.

Она печально потупилась.

– Эфенди, если у меня ничего нет, как я могу питаться? Я готова голодать, лишь бы мои дети были сыты.

– Попробую помочь этому делу. Один добрый друг дал мне некую сумму, чтобы я подарил ее одному известному нищему. Как ты думаешь, кому лучше отдать деньги: тебе или ждать другого случая?

Она подняла на меня свои ясные глаза.

– Эфенди…

Она произнесла одно только это слово, но в нем прозвучали и мольба, и стыд, и благодарность.

– Ну, что?

– А сколько это?

– Два фунта – это двести пиастров.

– О небо!

Она хотела молитвенно сложить руки, но боль помешала ей.

– Это две золотые монеты. Тебе нужно будет их разменять.

Я отсчитал деньги из подарка Гуляма и протянул ей. Она отступила на шаг.

– Эфенди, ты шутишь?

– Нет! Это абсолютно серьезно. Возьми!

– Я не могу.

– Кто тебе запрещает?

– Никто, но это такой щедрый дар…

– Хватит слов. Тот, кто дал мне эти деньги, очень богатый человек. Спрячь их, а когда захочешь разменять иди только к честному человеку. Купи еды для себя и для детей. Будь здорова. Завтра я зайду.