Текст книги "Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 2"

Глава сто шестьдесят вторая

Мы с Николаосом обедаем вдвоем в столовой. Я хотела бы расспросить его о Теодоро-Мигеле, об Ане. Но вижу, что не нужно сейчас ни о чем расспрашивать. Вид у него усталый. Он заставляет себя есть. Но все же находит силы и делает мне несколько комплиментов по поводу моей внешности. Он понимает, что я хочу говорить с ним, и видит, что я сдерживаюсь.

– Поговорим вечером, как прежде, – мягко говорит он мне.

Я киваю.

После обеда он уходит в комнату Чоки. Из окна столовой я вижу, как Селия выходит в сад. Она не выглядит обиженной или приунывшей. Что же? Кажется, она просто признала те отношения Николаоса и Чоки, что сложились до нее. Но я не хотела бы, чтобы этот треугольник стал телесным. Хотя самой мне приходилось так любить. Но для дочери я этого не хотела бы. Что может сейчас сказать Николаос своему Чоки? О Теодоро-Мигеле? Вряд ли. Чоки еще слишком слаб. Но, должно быть, Николаос уже продумал, что именно скажет. И, кажется, продумал и не без моей помощи…

Я не знала, пойти в сад к дочери или уйти к себе. Но что я сейчас скажу ей? Ей хорошо. Она поглощена своей любовью. Я не должна ни о чем спрашивать ее. Может быть, она даже понимает, почему я так переменилась. Но это общение с Чоки должно сделать ее мягче, она не будет осуждать меня.

У себя в комнате я уснула. Николаос до ужина был в комнате Чоки. Я понимала, что распоряжается в этом доме Николаос. Почему-то прежде я не так отчетливо ощущала это.

Ужинали мы втроем: Николаос, я и Селия. С Чоки оставался Альберто. После ужина Селия прошла в комнату Чоки и простилась с ним на ночь. Теперь она была печальна, ей не хотелось расставаться с ним так надолго. Но она покорно подчинилась Николаосу. Будет ли она спать ночью? Я вдруг подумала, что, наверное, она поднимется к себе с этим твердым и почти бессознательным намерением во всю ночь не смыкать глаз. Она ляжет на постель, будет смотреть в темное окно и… незаметно для себя уснет крепким и здоровым сном.

Николаос отослал слугу. Мы вдвоем посидели с Чоки. Николаос осторожно спросил, знает ли он, что с ним случилось. Чоки уже знал. Конечно, от Селии. Николаос ему сказал, что когда он окрепнет, поедем в горы. Я стала рассказывать о горной деревне. Потом – немного о семье Монтойя. Чоки слушал с интересом. Потом Николаос дал ему лекарство. Мы подождали, пока больной уснет. Тогда мы вышли в нашу гостиную и сели у стола, как прежде.

Но теперь нам было гораздо легче. Ушла, ушла тень смерти.

– Ждешь моего рассказа? – спросил Николаос.

– Впервые после всего, что случилось, мы можем спокойно, неспешно поговорить. Я соскучилась по этим нашим беседам.

– И я. Я не такой уж мрачный человек, как ты, должно быть, полагаешь. Я был иным, когда Чоки был здоров. Да ты и его не знаешь…

– Мне рассказывал Перес, немного.

– Какого ты мнения о Пересе?

– У тебя не может быть плохих друзей. Он напомнил мне Санчо Пико, того вольнодумца, которого я любила, – откровенно призналась я.

– Рад за тебя, – просто сказал Николаос.

– Не очень тебя мучили сегодня?

– Теодоро-Мигель? Нет, все как обычно, я привык. Но…

– Что? Что-то плохое? Он говорил об Ане?

– Успокойся. Он – нет. Я говорил о ней.

– Ты? Зачем?!

– Понимаешь, ты видела Теодоро-Мигеля во дворце Монтойя. Он, конечно, не мог не понять, что это мы предупредили родителей девушки. Он знает все. Не было смысла притворяться перед ним.

– Нет, я все равно не могу понять. Он спрашивал тебя?

– Он все же Великий инквизитор. Не следует дожидаться, пока он начнет спрашивать. Лучше начать говорить прежде, чем он спросит.

Я помолчала. В сущности, я едва не спросила Николаоса, неужели он боится Теодоро-Мигеля. Но все же сдержалась, не спросила. К чему подобные обидные вопросы. Даже если и боится, значит, имеет на то основания.

– Что же все-таки ты сказал ему? – я старалась говорить как можно спокойнее и мягче.

Николаос угадал мои чувства.

– Не думай, будто я боюсь Великого инквизитора, – начал он. – Дело не в этом. Я просто немного знаю его. И я понял, что в данном случае, когда ему уже все известно, и мне смысла нет притворяться. Ты ведь понимаешь, должна понимать, мои с ним отношения основаны на определенного рода искренности и даже взаимной симпатии. Да, как это ни странно.

– Это, наверное, тяжелее всего? – невольно обронила я.

– Пожалуй. Хотя и к этому у меня выработалась привычка.

Однажды он сказал мне, что человек может привыкнуть решительно ко всему, к любой подлости и грязи способен относиться, словно к самой заурядной обыденности.

– Должно быть, он в чем-то прав.

– Я должен воспринимать его правоту, видеть его одаренность.

Иначе наши отношения прекратятся. Пустое холодное притворство ему от меня не нужно.

– Ты – мученик. Снова и снова повторяю это.

– Я научился получать даже какое-то странное болезненное наслаждение от моих с ним отношений. Но я не хочу углубляться в анализ всего этого. Подобным анализом любит наслаждаться Теодоро-Мигель, – не я.

– Но что же ты сказал ему об этой девочке?

– Только правду. Сказал, что ты случайно узнала о ее сходстве с этим изображением Святой Инессы. Сказал, что я предупредил ее родителей анонимным письмом. Сказал, что ты видела его, Великого инквизитора, во дворце Монтойя. Сказал, что теперь ничего не стану скрывать от него.

– А он?

– Выслушал.

– И…

– И я знаю, что во многих случаях надо быть с этим человеком правдивыми. Особенно в таком случае, как наш. Я понимал, что теперь он обдумает и предложит что-то гадкое, скверное. Но лучше пусть он действует в открытую. Так мне легче следить за его замыслами и действиями.

– Он что-то предложил относительно Аны?

– Да. Он предложил мне тайком увезти ее и доставить к нему.

– Это невозможно! Ты сказал ему, что это невозможно?

– Не надо так волноваться, не надо. Нет, я не стал ему говорить того, чего не надо ему говорить. Я повторяю, я немного уже успел узнать этого человека.

– Но я опять ничего не понимаю. Ты… Неужели ты согласился?

– Да, я согласился.

– Николаос, объясни мне…

– Это трудно…

– Ты что-то задумал?

– Да.

– Но ты… – я подалась к нему и порывисто схватила его за руки. – Ты боишься говорить об этом?

– Да. Пока.

– И мне?

– Да.

– Это очень страшно?

– Пытаться обмануть Великого инквизитора всегда страшно.

– Чем я могу помочь? Говори!

– Ты многое можешь сделать. Я скажу тебе. Не сейчас. Но сначала надо привезти эту девочку сюда, в этот дом.

– Не могу себе представить, как это сделать, – я покачала головой.

– Я знаю, где находится эта горная деревня.

– Тебе сказал он, Великий инквизитор?

– Конечно.

– Ты сам поедешь за ней?

– Кому еще я могу это доверить?!

– Но ее родители плохо думают о тебе…

– Я не могу рисковать. Конечно, я мог бы сделать попытку доверительно побеседовать с ними, убедить их; сказать, что ничего дурного с девочкой не случится. Но я не знаю, что они скажут в ответ, у меня нет времени убеждать их. Они могут выдать мои намерения Теодоро-Мигелю. Случайно выдать или из горячности, когда будут пытаться во что бы то ни стало спасти свою дочь. Значит, придется мне тайком увезти ее.

– Господи! Как мне жаль их! Что им предстоит пережить!

– Иного выхода нет.

– Но ведь они легко догадаются, что девочку похитили по приказанию Теодоро-Мигеля. Они бросятся в город, потребуют правосудия…

– Неужели ты сказала им, кто именно охотится за их дочерью?

– Нет, клянусь, нет!

– Тогда что же?

– Но они все равно будут искать ее, добиваться…

– Им позволят делать это. Но они ничего не узнают.

– А дальше? Ты отвезешь ее к нему, к Великому инквизитору? Я помню, что случилось с дочерью художника Бартоломе…

– О том, что произойдет дальше, я пока не могу тебе сказать.

– Но ты задумал…

– Да. И ты все узнаешь. А пока – больше ни слова об этом.

– Когда ты едешь?

– Он позволил мне ничего не предпринимать, пока Чоки совсем не оправится от своей болезни.

– Слава Богу! Он, кажется, по-своему добр.

– Он понимает, что когда я в тревоге за моего любимого друга, я мало на что гожусь и могу думать лишь об одном…

– Но, может быть, лучше пока предупредить родителей Аны? Они могли бы бежать из страны, могли бы увезти ее…

– Ты не сделаешь этого. Конечно, агенты Теодоро-Мигеля уже следят за этой деревней и за этой семьей. Если ты даже и попытаешься сделать это, Великий инквизитор поймет, что это я пытаюсь обмануть его. Тогда все между нами, между мною и им, может кончиться. Допустим, я успею бежать, успею спасти моего Чоки; но трудно себе представить жестокость этого человека. «Я обманут, – скажет он себе. – Теперь я имею право быть безжалостным». И что будет с этим городом, с этой страной? Я не имею права так рисковать.

– Я поняла, Николаос. Все будет, как ты решил. Я буду послушно подчиняться твоим указаниям.

– Благодарю тебя. Я это ценю. И пока больше не будем ко всему этому возвращаться. У нас есть время…

– Но я все равно хочу, чтобы Чоки быстрее выздоравливал.

– Это и мое желание, легко догадаться. Это – безотносительно ко всему остальному.

Глава сто шестьдесят третья

Теперь мы, Николаос и я, были связаны общей тайной. Но мы больше не говорили о ней. Я даже запретила себе, твердо сказала «нет» своему желанию понять, что же задумал Николаос.

Внешне наша жизнь текла спокойно. От Анхелы и Мигеля не было никаких известий. Иногда я думала: почему? Ведь они вырастили мою дочь, неужели они не тревожатся о ней? Потом я поняла, что это Анхелита. Это она считала, что любая ее попытка разузнать о жизни Селии, будет воспринята мною как оскорбление, нанесенное моим материнским чувствам. Будь все иначе, я бы первая послала весточку. Но теперь, когда я знала, что им предстоит пережить еще и потерю Аны (и не без моей вины), я предпочитала молчать. Часто я встречалась с Пересом. Несколько раз он возил меня в свое небольшое имение в окрестностях столицы. Мы много занимались любовью. Я ощущала, как тело мое наливается женской силой и очарованием, словно спелая гроздь винограда наливается соком. Перес действительно во многом напоминал Санчо. Он был остроумен, с ним было интересно говорить, его суждения часто отличались парадоксальностью.

Однажды разговор у нас зашел о его лекарском ремесле. Он унаследовал его от отца.

– Но я и мои приятели, мы не устаем совершенствоваться, – заметил Сантьяго. – Благодаря Николаосу, мы имеем такую возможность. Я попросила объяснить мне устройство человеческого тела. Мой возлюбленный рассказал мне, как важно для врача анатомировать трупы, как много это дает для понимания механизмов развития различных болезней. Он научил меня приготовлять кое-какие простые лекарства. Как женщину, меня особенно заинтересовало устройство женского тела. Сантьяго смешило то, что я, женщина, родившая троих детей, мало что знаю о созревании плода и даже о закономерностях родов. Для меня было настоящим открытием, когда я узнала, что плод в утробе матери проходит долгий путь развития – от крохотного комочка слизи до существа, подобного рыбке и лягушке, и наконец становится человеком, готовым к рождению.

– Но человек по сути всегда рождается недоношенным, – заметил Сантьяго.

– Почему? – удивилась я.

– Потому что мы ходим прямо и на двух ногах, а не на четырех, как животные. Прямоходящая женщина не смогла бы родить тяжелый доношенный плод. Женщинам и так тяжелее рожать, чем самкам животных. Детеныш животного после рождения развивается очень быстро. Новорожденный человек нуждается в длительной и бережной заботе.

– Значит, за то, что у человека свободны руки и он может быть человеком, за это вынуждены расплачиваться женщины?

– Выходит, что так, – он рассмеялся.

Сантьяго объяснил мне, как проходят роды. Я спросила, случалось ли ему принимать роды. Он ответил, что да и что в городе он считается недурным акушером.

– Если у моей дочери будут дети, – задумчиво сказала я, – Мне хочется, чтобы их принимал ты. Лучше ты, а не какая-то невежественная повитуха. Конечно же, Селия добьется своего и выйдет замуж за Андреаса. Хотя я не могу себе представить сейчас, чтобы у этих двух тоненьких травинок появилось потомство. Чоки такой хрупкий….

– Думаю, у них будет много детей, – сказал Перес.

– Не представляю! – я засмеялась.

– Не представляю! – он передразнил меня и тоже расхохотался.

– Ты так смело сравниваешь человека с животными, – сказала я.

– А ты собираешься донести на меня за это? – он улыбался. Я уже давно заметила, что здесь, в Испании, донос – это нечто обыденное. Доносчик наверняка может оказаться в любой компании. С этим мирятся, над этим подтрунивают…

– Хорошо же ты думаешь обо мне! – я в шутку дернула его за ухо.

Он ухватил меня за руку. Мы шутя боролись. Дело было в саду. Он прижал меня к зеленой траве.

– Сдаешься? – спросил он, смеясь.

– Да я не хотела тебя обидеть…

– Я знаю.

– Я просто вспомнила… Ну пусти же!

Он отпустил меня и перекатился по траве. Здесь, за городом было как-то теплее и светлее. Я села и принялась оправлять волосы.

– Что ты вспомнила? – спросил Сантьяго, подпершись локтями.

– Ты слышал когда-нибудь эти имена: Этторе Биокка, Джон Айрленд, Диана Флосс – жена доктора Джона Айрленда?

Оказалось, Перес и вправду слышал об этих людях и читал их труды. А я снова вспомнила Этторе, а вслед за этим – и Санчо и Коринну. Я подумала о своем старшем сыне, о верной Нэн… Перес заметил, что я загрустила, и попытался отвлечь. Мне не хотелось кокетничать перед ним своей печалью. Тосковать буду наедине с собой. Я решительно взяла себя в руки и засмеялась.

Глава сто шестьдесят четвертая

Я заметила, что Николаос пристально следит за моим новым женским расцветом. Часто я ловила на себе его взгляд. Нет, это вовсе не было похоже на то, как приглядывается мужчина к женщине, которая ему приглянулась. Да я ничего подобного от Николаоса и не ждала. Во всяком случае, по отношению ко мне. И все же, почему он так смотрит на меня? Мне пришло в голову, что он, быть может, желает, чтобы я связала свою судьбу с доктором Пересом. Но зачем? Просто, чтобы я осталась в Испании? Не понимаю.

А чего хотелось мне самой? Как я представляла себе свою дальнейшую судьбу? Пожалуй, я мечтала о встрече с человеком, который научил меня любить свободно. Санчо! Я думала о том, что он постарел, он, возможно, недомогает. Ему нужна моя помощь. Но неужели я ни на что больше не гожусь? Только быть сиделкой у постели старого вольнодумца? И чего же я все-таки хочу? И почему это я вообразила, что Санчо Пико вдруг сделался дряхлым и немощным? Хотя… ведь его пытали… Но нет, не надо о таком думать. Еще не пришло мое время выбирать дальнейший путь, еще не кончилась моя теперешняя жизнь. Я знаю, я еще не прожила в этом городе всего, что мне суждено прожить здесь…

Между тем, Чоки со дня на день чувствовал себя все лучше. Через десять дней после своего чудесного воскрешения он уже сидел в постели, правда, опираясь на подушки. Но вот миновала еще неделя, и в подушках, чтобы ему было легче сидеть, уже не было нужды. Теперь Николаос с трудом заставлял Чоки поспать днем. Юноша готов был целый день сидеть на постели, смотреть в раскрытое окно, вдыхать свежий воздух сада, и… говорить с моей дочерью. Только на ночь они разлучались. И уже так привыкли друг к другу, словно и выросли вместе. Я полагала, они уже знают друг о друге много такого, чего не скажут ни мне, ни Николаосу. Мы и не слышали их разговоров. Они при нас молчали или обменивались короткими фразами.

Но я чувствовала и понимала, что отношения Николаоса и Чоки останутся прежними, несмотря на появление Селии в жизни Чоки. Теперь я поняла, какой Николаос сильный человек, как ненавязчиво и спокойно умеет он настоять на своем. Но это меня в нем не пугало. Я уже давно уверилась в его доброте.

Меня в отношениях Чоки и Селии волновало другое. Юноша быстро поправлялся. Они уже перешли к легким любовным играм. Они брали друг друга за руки, гладили волосы и лицо, я не сомневалась, что целовались. Однажды я заметила, что Чоки держит руку Селии и легонько посасывает кончики ее пальцев. Ее лица я не видела, а он поспешно отпустил ее руку. Я встревожилась. Конечно, этот мальчик многое умеет, но он не должен…

– Чоки! – я решительно подошла и остановилась у постели, по-прежнему не видя лица дочери. – Не делай этого, пожалуйста. Не надо.

– Хорошо, – кротко отвечал он и улыбнулся, как он умел, ласково.

Селия повернулась и скользнула равнодушным взглядом по моему цветущему женственному облику. Я поняла, что мои просьбы и предупреждения – для нее ничто. Ведь для нее, конечно, не тайна, что и я занимаюсь любовью. Значит, придется просить Николаоса, пусть он скажет… нет, не ей, разумеется (это слишком унизительно для меня), а своему Чоки…

Вечером в нашей гостиной я обратилась к Николаосу:

– Я боюсь за свою дочь. Видишь, я с тобой откровенна. Я согласна на ее брак с Чоки. Но оставьте мне хотя бы одно: я не хочу, чтобы она лишилась девственности до свадьбы. Скажи своему другу. Или, быть может, он уже и не собирается жениться на Селии?

– Он только об этом и мечтает. Думаю, потому его выздоровление так быстро и пошло.

– Но пусть он не обижает ее!

– Он любит ее и не сделает этого.

– Обещай мне, что даже если она сама об этом попросит!

– Могу спокойно обещать.

– Неужели она просила?

– Ну, не так чтобы… но какой-то такой разговор был.

– Боже! – я вздохнула. – Чоки хотя бы делится с тобой. А Селия просто делает вид, будто я не существую.

– Когда она сама станет женщиной, она лучше поймет тебя.

– Но только после венчания, после свадьбы!

– Разумеется!

– Хотя я ума не приложу, какая это может быть свадьба! Мигель называл тебя и Чоки «проходимцами»…

– Тот, кто узнает Чоки, не сможет не почувствовать к нему дружеское расположение.

– Да, конечно. Но как заставить Анхелу и Мигеля для начала хотя бы присутствовать на свадьбе? Я думаю, и Селии хотелось бы этого…

– Ну, не будем ломать себе голову. Селии, конечно, больше всего хочется сейчас поскорее сделаться супругой Андреса.

– Это что за новое имя?

– Это она его так зовет на испанский манер. Мы с тобой зовем его «Чоки» чужие люди – «Андреас», а она – «Андрес». Все же что-то свое.

– Ну, они, наверное, еще какие-нибудь любовные прозвища напридумывали друг другу.

– Не знаю и не стремлюсь узнать. С меня довольно и того, что мне открыли.

– Чоки делится с тобой…

– Ну, не огорчайся. Еще немного – и твоя дочь тоже поймет тебя. Сейчас вы с ней в разных лагерях – ты – женщина, она девушка, ты – мать, она – дочь. А тогда вы обе станете женщинами, познавшими мужскую любовь…

– Но неужели то, что я – ее мать, ничего не значит? Ты не отец и не брат Чоки, а как он доверяет тебе!

– Именно потому что мы родные не по крови. Никакие человеческие установления не обязывали нас любить друг друга. Мы сами выбрали и узнали друг друга, сами выбрали свою любовь, вырастили и защищали ее. Оттого мы верим и доверяем друг другу. А ты можешь так же полюбить Селию? Это непросто.

– Ну… Сколько дочерей доверяют своим матерям!

– Не так уж много, поверь мне.

– Селия ведь все знает о тебе и Чоки?

– Он ей сказал. Это было не при мне.

– Откровенно говоря, не могу понять, как она примирилась…

– Она просто поняла и почувствовала, что я люблю его, а он любит меня.

– Ты – его, он – тебя, а как же она?

– Она – его, он – ее. Я – ее, как сестру, как, например, тебя.

– Ты и меня любишь? – я улыбнулась.

– А ты до сих пор не заметила? Ты думаешь, я могу любить только Чоки? А ведь и в мире, и в одном человеке – много любви и она самая разная. А ты еще в самом начале наших отношений полагала, что ты для меня всего лишь игрушка, средство для развлечения моего друга?

– Прости!

– Ничего. Я тоже не сразу привязался к тебе.

– Я хотела бы отблагодарить тебя…

– Став моей любовницей? – улыбка его сделалась лукавой.

– А почему бы и нет? Ты ведь имеешь дело с женщинами, я знаю.

– Но не с тобой. Я люблю тебя. И моя любовь к тебе этот телесный элемент исключает.

Мы оба рассмеялись.

– Ты, наверное, соскучился по близости с Чоки? – спросила я.

– Да. Так.

– Так коротко отвечаешь. Я не должна была заговаривать об этом.

– Нет, нет, просто я чувствую, что-то тебя тревожит.

– Правда. И ты мне, наверное, не поверишь.

– Скажи, тогда узнаю, поверю или нет.

– Хорошо, скажу. Я боюсь, вы оба, ты и Селия, замучаете беднягу Чоки.

– Вправду боишься? – он внимательно посмотрел на меня.

– Вправду. Знаешь ведь, что он для меня.

– А для меня? Я уж, конечно, что-нибудь придумаю.

– Что? Он такой хрупкий.

– Он сильнее, чем ты думаешь. И я знаю, что телесная супружеская любовь придаст ему сил. Но я что-нибудь придумаю. Чаще буду иметь дело с женщинами…

– А если Чоки больше не захочет быть с тобой?

– Тебе этого хочется?

– Сама не знаю. Видишь, я откровенна.

– Если бы такое случилось, пришлось бы принять. Лишь бы он чувствовал себя счастливым….

– Но такого не случится, я знаю.

– Я тоже.

Мы снова рассмеялись.