Текст книги "Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 2"

Глава сто восемьдесят четвертая

Я отправилась в комнаты, которые занимал Брюс. Мне было позволено ходить на мужскую половину дома.

Брюс обрадовался моему приходу. Он выглядел здоровым, веселым и оживленным. Он извинился передо мной за то, что в последнее время мы так редко виделись.

– У меня много дел, мама. Но скоро мы отплываем.

– Брюс, – начала я, – кое-кто в этом доме рассказал мне кое о чем. Я мало знаю здешние порядки, но я уверена, что ты никого не выдашь.

– Не может быть сомнения! Но о чем, собственно, идет речь. Это дом моего друга, здесь мы в полной безопасности.

– Я верю. И в твои дела я мешаться вовсе не хочу. Но все же прости мне мое естественное женское любопытство. Кто эта женщина, которую привезли недавно? И что за русский юноша сопровождает ее? Вероятно, все это так или иначе связано с твоей любовью к французской королеве. Но ты должен быть очень осторожен. Я не хочу потерять тебя. Ты мой первенец, мой старший сын.

Брюс обнял меня за плечи и легонько встряхнул.

– Мама, ты такая хрупкая. И почему ты решила, что все на свете связано с моей любовью к Анне? Успокойся, не о том речь. И никакая опасность мне не грозит. А если я что-то и скрываю от тебя, то, откровенно говоря, это потому, что я боюсь за тебя.

– Но при чем же здесь я? Не понимаю.

– Просто мне известен твой отчаянный характер, твоя жажда познавать и видеть новое.

– Брюс, дорогой, ты только разжигаешь мое любопытство. Если уж я узнала что-то, значит, не успокоюсь, пока не узнаю все! И ведь узнаю непременно. В доме, где столько женщин, трудно что-то скрыть.

– Что ж, пожалуй, ты права. – Он еще с минуту колебался. – Я расскажу тебе все. Эта женщина – англичанка, госпожа Горсей. Она занемогла в пути. Похоже, у нее злокачественная лихорадка. И боюсь, ей не выжить…

– Но почему это нужно скрывать от меня? Мне кажется, напротив, я могла бы облегчить страдания больной. Пусть она перед смертью хотя бы услышит родной язык, увидит единоплеменницу.

– Подожди, мама, подожди. Я хочу изложить все по порядку. Госпожу Горсей сопровождает русский юноша Константин Плешаков…

– Что такое «Плешаков»?

– Это не титул и не звание. Это фамилия. У русских довольно странные фамилии, к ним не сразу привыкаешь.

– Откуда ты узнал этого человека?

– Мы подружились в порту. Он плыл на английском корабле.

– Эта госпожа Горсей – его возлюбленная? Они бегут, скрываются от преследователей?

– Мама! – Брюс расхохотался. – Сразу видно, что ты не знаешь русских. Бежать из-за любви! Все, что ты сейчас здесь наговорила, любой русский сочтет для себя оскорбительным.

– Да, да, – я улыбнулась, – они любят только свою родину. Это я уже слышала.

– От кого?

– Не имеет значения. У меня тоже могут быть свои маленькие тайны. Но рассказывай дальше.

– Константин Плешаков был послан в Англию с тайной миссией. По тайному распоряжению царя он должен доставить в Россию повивальную бабку для самой царицы.

– Пока не очень понимаю. Разве в России нет повивальных бабок? Глупый вопрос. Но невольно…

– Разумеется, повивальные бабки имеются повсюду. Но русский царь Алексей Михайлович, вероятно, полагает, что в Европе повитухи более умелые и образованные. Кажется, его супруга страдает каким-то женским недомоганием…

– Что такое «Михайлович»? – снова перебила я. – «Алексей», вероятно, имя.

– А «Михайлович» – это отчество, то есть прозвание по отцу. У русских только очень знатные господа имеют право на отчество. Остальные довольствуются фамилиями. Русские – очень интересный народ.

– Не сомневаюсь, – пробормотала я.

– Ты что-то сказала?

– Нет, нет, рассказывай.

– В Лондоне Константину Плешакову удалось уговорить госпожу Горсей. Она согласилась отправиться в Россию и за большую плату оказать русской царице определенные услуги. Они благополучно добрались до Стамбула, и тут эта лихорадка. Константин в большом затруднении, на родине у него могут быть серьезные неприятности.

– Но все равно не понимаю, при чем здесь я.

– Хорошо, открою тебе все. Константин знает, что ты здесь. Он уговаривает меня, просит, чтобы я отпустил тебя с ним в Россию. Он уверяет, что это будет вполне безопасная поездка, и после ты сможешь благополучно вернуться в Англию. Но, разумеется, я отказал ему.

– Почему же ты скрываешь свой отказ от меня?

– Откровенно говоря, я боялся, что ты захочешь поехать.

– Ну, ты явно преувеличенного мнения о моем авантюризме! Отправиться в неведомую страну, с незнакомым человеком! Кроме того, я ничего не смыслю в повивальном ремесле.

– И прекрасно!

– Но я знаю кое-кого в этом доме, кто не прочь отправиться в Россию.

– Кто же это? – Брюс заметно оживился. – Женщина? Может ли она заменить госпожу Горсей?

– Едва ли. Да, это женщина, но совсем юная, ей лет шестнадцать. Это одна из жен твоего друга Хайреттина, она русская. Константин знает ее.

– А, так это Катерина. Бедняга! Едва ли ей стоит бежать с ним. Ведь на родине с ним обойдутся крайне дурно. Я все уговариваю его обосноваться в Англии. Если бы ты видела, какой это человек, он прекрасно образован, умен, красив.

– И он, конечно же, хочет во что бы то ни стало вернуться на родину?

– Увы!

– Вот и эта девочка Катерина хочет того же.

– Нелепое желание.

– Но это ее желание. Ты бы мог помочь ей?

– Помочь бежать из дома Хайреттина? Нет, не могу. Он мой друг.

– Но уговорить его, чтобы он отпустил ее, ты мог бы?

– Да зачем он станет отпускать свою жену?

– Она не любит его и не скрывает своей нелюбви. И он знает об этом. А твоего Константина он знает?

– Да, конечно.

– Я почему-то думаю, Хайреттин отпустит с ним эту девочку.

– Хорошо, я попрошу его.

– Пусть попросит твой Константин, так будет вернее.

– У тебя, я вижу, все продумано, – Брюс рассмеялся.

– Мне жаль эту девочку.

– По-моему, жалеть ее надо будет, когда она снова окажется в своей любимой России.

– Но это ее желание, Брюс, – серьезно возразила я. – Какой бы странной ни была любовь, это все равно любовь. Каким бы нелепым ни казалось желание, это все равно желание. И все это я поняла, когда твоя сестра влюбилась в своего Андреса.

– Но, мама, было бы странно, если бы она в него не влюбилась!

Я не стала ему рассказывать, что это была за любовь в самом ее начале.

– Так ты поможешь Катерине? – спросила я.

– Раз ты просишь, помогу.

– И мне бы хотелось побеседовать с твоим русским другом. Интересно, похож ли он на Катерину, каковы его мысли, мнения и убеждения.

– Охотно доставлю тебе это удовольствие. Потому что это действительно удовольствие – беседовать с Константином.

Глава сто восемьдесят пятая

Комнаты, отведенные Брюсу, были обставлены европейской мебелью. Мы пригласили Константина Плешакова на чай. В предвкушении удовольствия беседы с ним, я с удовольствием сидела на стуле за столом, подушки на женской половине уже начали утомлять меня, от этого сидения со скрещенными ногами у меня побаливала поясница.

Рюмки и чашки были расставлены. Наконец-то дверь распахнулась, и вошел желанный гость. Судя по нему и по его единоплеменнице Катерине, русские славились своей телесной красотой. Передо мной предстал высокий молодой человек с красивыми светло-карими глазами. Одет он был по английской моде, но без парика. Волосы коротко подстрижены и прелестного золотистого цвета. Лицо выражало ясный и пытливый ум и дружественную открытость. Он отвесил мне изящный поклон. Казалось, вернулись времена моей юности, и я снова в лондонской гостиной среди нарядных и остроумных дам и кавалеров. Брюс украдкой поглядывал на меня, явно наслаждаясь тем впечатлением, которое производил его новый друг.

Брюс представил нас друг другу.

– Константин Плешаков, российский подданный. Леди Эмбер, герцогиня Райвенспер, урожденная графиня Майноуринг. Мама, я правильно называю все твои титулы?

– О, особенно сейчас это имеет такое значение! – сыронизировала я.

Константин едва заметно улыбнулся, наблюдая за нами, затем снова поклонился мне.

– Сядьте же, – обратилась я к нему.

– В присутствии герцогини… – начал он на великолепном английском языке.

– О, все это глупости! Садитесь, не беседовать же нам стоя.

Он снова улыбнулся чуть насмешливо и присел к столу.

– Где вы так хорошо изучили английский язык? – спросила я. – Вы говорите, как настоящий лондонский аристократ.

– Сначала меня обучал в Москве один английский переводчик, служивший в посольском приказе, затем я просто жил в Лондоне, – ответил мой новый собеседник скромно и с приятной простотой.

– Что такое «посольский приказ»?

– Это нечто вроде министерской коллегии, ведающей сношениями с иностранными державами, – учтиво объяснил он.

Я решила по возможности удовлетворить свое любопытство.

– А что означает «боярин»!

– О, это нечто вроде герцога.

Значит, хозяин Катерины был знатного происхождения.

– В России много сословий? – продолжала спрашивать я.

– Я бы не сказал, – теперь он говорил осторожно и несколько стесненно.

– И каковы они?

– Дворяне, мещане, купцы, крестьяне. Чувствовалось, он не желает вдаваться в подробности.

Я решила не выспрашивать. Возможно, он сам происходил из бедных дворян. А возможно, просто не хотел распространяться о том, что крестьяне на его родине – рабы своих господ. Я поспешила перевести разговор на другое.

– Каковы ваши впечатления от Англии? Это моя родина, хотя я давно не была там и не знаю, вернусь ли.

Может быть, эта откровенность в моем голосе побудила и его к откровенности.

– Англия прекрасна! – искренне произнес он. – Особенно я люблю Лондон. Это удивительный город. Его невозможно забыть!

– И тем не менее, ты не хочешь там остаться, – заметил Брюс.

Константин чуть нахмурил брови.

– Я не могу. Не имею права. Брюс пожал плечами.

– Вы твердо решили вернуться на родину? – спросила я.

– Да.

– Могли бы вы взять с собой одну вашу молодую единоплеменницу, Катерину?

На лице юноши выразилась досада.

– Катька дура! – сердито пробормотал он. – Мало ее пороли, еще захотела!

– Катька?

– Кэт, Кэти.

– Вы полагаете, ей не нужно ехать?

– А как можно полагать иначе!

– Но возможно она неравнодушна к вам и именно это побуждает ее…

– Она?! Ко мне?! К плетям она неравнодушна, любит, когда ее бьют!

Я вспомнила Теодоро-Мигеля и замолчала.

– Простите, – произнес Константин, – я был резок.

Я улыбнулась и решила пока не возвращаться к вопросу о Катерине.

– Я слышала мнение, будто русские являются первыми христианами, хотя, судя по всему, они явно заимствовали свою веру у греков.

Константин снова нахмурился.

– О России бытует много различных мнений, – проговорил он сдержанно. – Некоторые считают нас дикарями, но это полная чушь и ересь. В России много образованных людей. Есть монастырские библиотеки. Что же касается вопроса о первенстве, то совсем недавно обнаружены неоспоримые доказательства того, что апостол Андрей действительно…

Да, русский характер не походил ни на один из ведомых мне характеров.

Примерно, минут через десять Константин покончил с апостолом Андреем. Причем, Брюс жадно слушал своего русского друга. Затем я позволила себе вернуться к вопросу об отъезде Катерины.

– А почему бы вам не поехать в Россию, в Москву, – вместо ответа предложил Константин, обаятельно улыбнувшись. – Ведь наша столица не уступает Лондону по красоте, вы увидите!

– Мама не поедет, Константин, не трать слова понапрасну, – вмешался Брюс.

Но Константин продолжал с жаром уговаривать меня.

– Ведь сегодня скончалась госпожа Горсей, – заметил Брюс.

Я не знала эту женщину. Но мне стало грустно. Умерла в одиночестве, среди чужих людей. Быть может, и меня ожидает подобная смерть.

Константин между тем убеждал Брюса и меня, доказывал, что путешествие в Россию будет необычайно интересным…

– Но чем я могу помочь вам? – воскликнула я. – Ведь я ничего не смыслю в повивальном ремесле, я уже говорила Брюсу.

– О, герцогиня, тут вам не о чем тревожиться! Вас ведь попросту не допустят к царице. Ведь вы не православной веры, и бояре не допустят, чтобы ребенка русской царицы принимала заморская еретичка.

– Но если вы так уверены, что английскую повивальную бабку не допустят к царице, то не все ли равно привезете вы ее или нет?

– Разумеется, не все равно! Во-первых, во дворце достаточно сильна партия реформаторов, и они, конечно, сделают все возможное… А во-вторых, даже если повитуха и не попадет к царице, важен сам факт, что я привез ее.

В таком роде мы проговорили около получаса. И чем же вы думаете все кончилось?

– Хорошо, я согласна, – произнесла я. – Но только с условием, Катерина поедет с нами.

– Если Хайреттин ее отпустит, – уклончиво заметил мой русский искуситель.

– А этого добьетесь вы! – заявила я, очень довольная, что хотя бы в этом частном вопросе победа осталась за мной.

Разумеется, когда Константин ушел, Брюс, в свою очередь, принялся отговаривать меня от поездки в Россию.

– Ну не могу, Брюс, не могу, пойми! Я уже решилась. Я сама не думала, что у меня еще остались силы для подобных приключений. Но вот, оказывается, остались. Я поеду, Брюс. Пусть это нелепо, но я поеду.

– А обратный путь? – Брюс покачал головой.

– Не знаю, – меня охватило какое-то состояние беспечности. – Доберусь как-нибудь.

Брюс задумался, затем произнес:

– Хорошо, я найду способ уладить твое благополучное возвращение.

– Брюс! – я виновато погладила его плечо. – Не сердись на меня. Если будешь в Америке, узнай о судьбе Санчо и детей Коринны. И непременно побывай в Мадриде. О моем отъезде ничего там не говори, незачем им тревожиться понапрасну, ведь твоя сестра ждет ребенка. Прошу тебя, теперь, когда мы нашли друг друга, помни о том, что ты – мой старший сын и будь Селии и Карлосу старшим братом.

Брюс молча поцеловал мне руку.

Глава сто восемьдесят шестая

Вопрос об отъезде Катерины уладился удивительно легко. Хайреттин согласился отпустить ее со своим русским гостем, то есть он попросту подарил ее Константину. Сафия оказалась права, этот турецкий пират не был создан для неразделенной любви. Я простилась с Сафией и с остальными женами Хайреттина, простилась и с ним самим.

В порт нас провожал Брюс.

Корабль ждал.

– Я обо всем уговорился, – предупредил меня Брюс. – Ровно через полгода Константин доставит тебя в северный русский город Архангельск. Там тебя будет ждать английский корабль. Капитаном буду или я или мой друг Питер Айрленд, он опытный моряк.

Питер Айрленд! Что-то знакомое послышалось мне в этом имени, но точно вспомнить я не могла.

И вот я снова на корабле, который везет меня к новой жизни. Я долго стояла на палубе и махала Брюсу платком. Потом ушла к себе в каюту. Казалось, мне было о чем подумать. Но странно, меня занимало лишь одно: кто же такой этот Питер Айрленд, где я прежде слышала это имя…

И наконец-то вспомнилось. Баснословно далекие времена. Коринна, Санчо Пико, Этторе Биокка. Он рассказывает нам о странной любви Дианы и Джона Айрленда. Питер Айрленд – это их сын. Вот как странно и неожиданно прошлое настигает нас. Я не понимала, как мы доплывем из Средиземного моря в северный Архангельск, но Константин объяснил мне, что мы пройдем сухим путем через Крымское ханство. Катерина была весела, она надела свою русскую одежду и то и дело запевала протяжные русские песни. Одежда ее состояла из белой рубахи и надевавшегося поверх безрукавного платья под названием «сарафан». Волосы Катерина заплела в одну косу и повязала голову красным платком.

Я была в своем черном испанском платье и в плаще.

Во время этого достаточно длительного пути я не уставала удивляться сообразительности и уму Константина. Он достал удобную крытую повозку и сумел, благодаря своему знанию восточных языков уладить наш путь по Крымскому ханству.

Вещей у меня было совсем немного – несколько платьев и накидок, обувь, белье, драгоценностей у меня не было. Вместе с нами ехало несколько английских торговцев и двое лондонских дворян, собиравшихся поступить на службу к русскому царю. От них я узнала, что русский царь Алексей Михайлович хочет сделать Россию европейским государством, как Англия или Франция. Его придворные противятся ему, но он тем не менее завел во дворце театральную труппу, позволяет своей молодой жене выезжать в открытой карете и даже детям выписывает игрушки из Германии. Он также охотно принимает на службу иностранных дворян, особенно тех, кто хорошо владеет европейским оружием.

Мне очень хотелось увидеть снег, эту отличительную черту русской природы, тот самый снег, о котором так красиво говорила Катерина. Но когда мы добрались до Москвы, стояла осень. Однако и русская осень показалась мне красивой. Наша повозка ехала по лесной дороге, мужчины ехали рядом верхами. Листва полыхала багрянцем и сверкала золотом. Затем зазвенели колокола, мои русские спутники начали креститься.

– Мы приближаемся к Москве, – сказал мне Константин. – В этом городе множество церквей.

Все это вместе – яркая листва, колокольный звон, золоченые купола с крестами и показавшиеся огромные стрельчатые башни, – производило впечатление странного праздника.

– Видите башни? – указал Константин. – Это кремль – царские дворцы – сердце города. Кремль построен итальянскими архитекторами.

Мы уже были совсем близко к Москве, когда Константин начал принимать меры предосторожности. Он ушел в кусты и переоделся в русский костюм – красный кафтан ниже колен, меховую шапку и шаровары, заправленные в высокие сапоги. Мне он велел не выглядывать из крытого возка.

Мы уже ехали по улицам, но я не видела ничего, только слышала речь на непонятном языке. Преобладали мужские голоса. Константин уже начал учить меня русскому языку (кстати, по собственной методе), но пока мне было трудно понимать, когда говорили быстро.

Кажется, в Москве не было мостовых. Повозка наша подпрыгивала на ухабах и увязала в грязи. В конце концов она увязла так основательно, что Константину пришлось позвать на помощь прохожих. Я слышала, как они шумели, цокали языками и, судя по всему, подбадривали себя соленой бранью. Впрочем, все завершилось благополучно и мы поехали дальше. Нас впустили в ворота. Теперь мы с Катериной осторожно пересели поближе и выглянули. Внезапно она побледнела и прижала руки к груди.

– Что с тобой? – прошептала я по-турецки.

– Ах нет, ничего.

Но она явно была встревожена.

Я увидела широкий двор перед большим деревянным домом. Дом как бы разделялся на множество строений с округлыми и треугольными крышами. Во дворе собралось несколько мужчин, одежда их была похожа на одежду Константина. Английские торговцы и дворяне спешились. На нижней ступеньке наружной лестницы остановился рослый чернобородый человек. Голова его была непокрыта, черные волосы коротко подстрижены. Видно было, что у него черные, глубоко посаженные глаза, тяжелые нависшие брови, смуглая кожа, большой рот и крупный нос с широким переносьем. Черты лица и взгляд показывали жесткость и упрямство. Одет он был примерно так же, как и остальные, но кафтан его не был застегнут на пуговицы, а распахнут, и сшит из дорогой тяжелой ткани.

Все, что говорилось тогда, Константин перевел мне позднее. Я довольно быстро овладела русским языком и стала все понимать. Поэтому я сейчас перескажу и то, что говорилось в тот первый день.

Катерина отпрянула вглубь возка. Я не понимала, что ее могло так напугать, да и не особенно над этим думала. Мне было интересно смотреть и я, стараясь, чтобы меня не замечали, смотрела во все глаза.

Чернобородый, видно, был знатной особой. Константин приблизился к нему и поклонился, низко и унизительно согнувшись. Чернобородый махнул рукой.

– Привез? – спросил он.

– Привез, – почтительно отвечал Константин и снова согнулся в унизительном поклоне.

Затем Константин, обратившись ко мне по-английски, попросил меня выйти из возка. Я сошла, кутаясь в плащ.

Чернобородый молча и без всякого почтения разглядывал меня.

– Что ж она рябая-то? – наконец произнес он.

– Большая искусница в ихнем повивальном деле, – льстивым голосом заметил Константин! – Роду дворянского, вдова.

Чернобородый кинул на меня новый беглый взгляд и усмехнулся. Константин заглянул в возок и велел выйти и Катерине. К ней он обратился жестко и даже сердито. Я заметила, что девушка перекрестилась, прежде чем вылезла из возка. Затем встала, потупившись, низко нагнув голову в платке и прикрывая уголком платка рот и нижнюю часть лица.

– Что за девка? – спросил чернобородый.

– Турок подарил, – ответил Константин с улыбкой. – Ходила за английской госпожой.

Я думала, что стройная фигура Катерины привлечет внимание чернобородого и что именно этого она и боится. Но он только сказал равнодушно:

– Ну так пусть и дальше ходит.

Он уже хотел сделать какое-то распоряжение о нас, но тут к нему обратился один из английских дворян и на ломаном русском языке начал объяснять, что хочет наняться на службу в России и отлично владеет шпагой. Чернобородый взял из его рук оружие, деловито осмотрел, согнул и распрямил.

– Тонко, – бросил он.

– Это очень действенное оружие, – вмешался второй дворянин. – Им учатся владеть с детства, это требует особого умения.

– Умения, говоришь, требует? – Я уловила тяжелый взгляд чернобородого. – Мишка, Ванька! – крикнул он повелительно.

Тотчас же из группы мужчин, теснившихся вокруг нас, выказались двое молодых людей. Одежда их не отличалась от одежды Константина (я поняла, что здесь принято так одеваться), они были высоки и стройны. У одного была небольшая черная бородка, у другого – русая.

– А ну-ка, ребятки, покажите им, что какого умения требует! – скомандовал чернобородый.

Тотчас же молодые люди взяли шпаги у дворян и принялись фехтовать с необычайным искусством и проворством. Мои единоплеменники только разводили руками от удивления.

– Где они учились? – воскликнул один из них.

– Эти-то? – чернобородый хохотнул. – А у меня на конюшне их учение. Вот высеку их пару разов, так они еще и не то сделают. – И, глядя на изумленную физиономию англичанина, снова захохотал раскатисто. – Это ж холопы мои, – он повел широко рукой, – Мишка Шишкин да Ванька Алексеев, да прочие. И Коська Плешаков – холоп мой, – теперь чернобородый смотрел на меня. – Даром, что барина большого из себя строит! – он грубо хлопнул Константина по спине и тот угодливо захихикал.

Слово «холоп», я уже знала. Оно означало «раб». Значит, эти прекрасные фехтовальщики – рабы. И вот почему Константин был так сдержан, говоря о сословиях в России. Он здесь всего лишь раб. Но если в Америке рабами были чернокожие негры, привезенные из далекой Африки, то здесь рабами рождались и умирали, по внешнему виду ничем не отличаясь от своих господ.