Текст книги "Ган"

Услыхав, что именно сказал Каривас, люди вначале охнули, а затем захохотали, сбрасывая напряжение. Мудрый Каривас нашел-таки, чем уколоть Тарси и его щенка.

– Как ты смеешь? – взбеленился Тарси Лихо, угрожающе приближаясь к главе Мастерской. – Никто, слышишь, никто так не будет говорить со мной!

Каривас посмотрел на него как на раздавленную жабу.

– Я уже говорю с тобой, – склонив голову набок, тихо сказал он. – Может, ты хочешь сказать мне, что ты не пес, а твой Мако не щенок?

Тарси взял себя в руки. Признавать, что ты стыдишься того, кто является твоим незримым помощником, значит признать, что ты им недоволен. Отвернется «Небесный», и что тогда делать? Заскрипев зубами, Тарси отступил.

– Где наш пояс? – только и смог произнести он.

Каривас не оборачиваясь, ткнул пальцем в сторону. Тарси проследил взглядом за его жестом и увидел пояс гана. Как ненужная, надоевшая вещь, валялся он в невесть откуда взявшейся на камнях пыли. Два гана, весь поединок державших драгоценный символ, с отсутствующим видом разговаривали в стороне, делая вид, что никоим образам не причастны к этому падению.

– Ган берет все сам, – сказал Тарси и поднял пояс, чтобы вручить его своему ученику.

И вот на арену уже выбегают девы в полупрозрачных нарядах и начинают свой магический танец. Люди успокаиваются, глядя на них, и прекрасное вытесняет из душ их подлое и отвратительное. Впереди еще один ритуал. Бой, который не состоится. Тао Гану никто не посмеет бросить вызов. Уже много лет как Тао является сильнейшим из ганов, и в этот год ничто не изменится.

Остается только насладиться танцами и представлением за ними. Турнир можно считать завершенным. Еще два года ожидания, до следующего праздника с его новыми участниками и героем. Остается надеяться, что подобных Мако площадь больше не увидит.

Глава 20

За ропотом площади и трибуны скрыл свое недовольство Хэвин, сын Куграта – царя Эссира. Как и большинство людей, он не признавал победу Мако над Лочаном и счел такой грязный прием подлостью.

– Тише, друг мой, тише, – уговаривал товарища горбун. – Посмотри, как ликует твой папаша. Ему по душе, что и средь ганов есть те, кто не гнушается приемов гиены.

– Мне не по душе! – Хэвин покраснел.

Горбун сочувствующе улыбался и поглаживал наследника по плечу. Что еще он мог сказать или сделать? В этом мире не все радужно, и лишь юность его друга извиняла его наивность. Пройдут годы, прежде чем Хэвин поймет, как устроено все в этом мире. Если только у Хэвина есть эти годы…

Куграт устал аплодировать победителю и уселся на свое место. Оглядевшись по сторонам, он отметил, что сын его ожидаемо недоволен. Юнец! Что станет с Эссиром, когда сын сменит его на троне? Такая слабость, как вера в абсолютную честь, присущая его отпрыску, до добра не доведет. Это слабость. А слабый царь – мертвый царь и погибшее царство. Все чаще Куграт, по мере взросления сына, задумывался о будущем. Сможет ли Хэвин если не преувеличить, то хотя бы сохранить то, что имеет сейчас Эссир? Может, правду говорят советники его о том, что Хэвин – это погибель Эссира? Не стоит ли задуматься о другом наследнике, пока есть еще сила в чреслах Куграта? Во всем виновата мать Хэвина. Слишком многое Куграт позволил ей в воспитании ребенка. Надо было самому за него взяться и не доверять сына женщине. Вот и вышло не пойми что. Вроде и мужчина, и воин отменный, и умен не по годам. Только слаб характером. Все в облаках витает и мечтает о мире светлом и пушистом.

– Я так понимаю, турнир окончен?

Турдан перевел потяжелевший взгляд на царя Эссира и молча кивнул. Как хотелось стереть эту улыбку с надменного лица Куграта, желательно даже не кулаком, а эфесом верного меча. Что бы зубы в горле застряли. Нельзя.

– А когда мы увидим поединок Тао Гана?

Турдан усмехнулся.

– Я вижу, тебе не терпится оставить в Шуле своего сына?

– Это в случае, если ваш непобедимый Тао останется таковым. Кто знает, какие еще сюрпризы уготовил нам день сегодняшний? – Куграт указал на арену, где в тот момент Тарси передавал пояс своему ученику.

– Подлость на площади Мастерской – большая редкость, – буркнул Турдан. – Нет таких, кто, бросив вызов Тао, остался бы на ногах. Ни один ган не посмеет выйти против Тао. Только если… Но нет, его сейчас нет в городе. А даже если и есть, то не станет он…

Турдан и не заметил, как перешел на шепот, и последние его слова так и не услышал царь Эссира.

– Готовь коня! – Куграт веселился вовсю. – Тебя и всех жителей Города Мастеров ждет еще один сюрприз.

Турдан встряхнул головой, отгоняя нахлынувшие мысли и воспоминания, и не менее весело ответил:

– Мой конь всегда готов! Так и быть, – он сочувствующе покивал головой. – Когда Тао так и останется непобежденным, то я позволю царю Эссира насладиться скачкой на моем коне. В знак дружбы и доверия, но только до ворот замка!

Куграт улыбнулся, оценивая шутку. Турдан не желал видеть гостей в своем городе после турнира и тонко на это намекал.

* * *

– Лочан! – тихо позвал Пато, склонившись над неподвижным телом.

Как только бой закончился, и Лочана притащили под трибуну, Пато скатился кубарем со смотровой площадки и помог уложить шогура на циновку около стены. Дуур и тот, кого он назвал Шатом, заметались по залу, собирая факелы и светильники. Закрепив на стене все, что удалось собрать, Шат склонился над Лочаном.

– Правый глаз цел, – сказал он после недолгого осмотра. – А левый не спасти.

Шат уступил место Пато, и тот пристально следил за вздымающейся грудью Лочана, убеждаясь, что тот все еще жив.

Пато показалось, что только он расслышал сказанное этим странным ганом. Остальные, как завороженные, уставились на Шата, боясь произнести хоть слово.

Заметив на себе пристальные взгляды, Шат мило улыбнулся и попросил:

– Никому, друзья мои, пока не стоит говорить, что я в городе. Хорошо?

Никто не возразил.

– Дуур, милый братец, – обратился он к стражнику. – Молнией за лекарем. Сдается мне, что турнирный врачеватель не поспешит нам на помощь.

– Почему? – поинтересовался Пато.

– Так это Вечный у нас за лекаря. А у него найдутся дела и поважнее.

Дуур побежал было к двери, но вернувшись, схватил за плечо Пато.

– Хайко на турнире? Семья его где, на трибуне?

– Да.

– И дочь его, Вельга?

– Д-да, – чуть заикаясь, ответил Пато.

Дуур посмотрел на Шата, и тот, кивнув, произнес:

– Годится. Ее не знаю, но вот теща у Хайко знатная лекарка была. Почему бы его дочке не быть таковой?

Дуур исчез.

* * *

– Вы слишком преувеличиваете значимость ганов, Турдан. Мои воины убивают монстров без их помощи, а, как тебе известно, в Эссире куда больше Итко, чем в Шуле и других землях. Несмотря на это мои деревни и города защищены от нападения зверя ничуть не хуже, но плачу я за это гораздо меньше. Во сколько тебе обходится содержание городских ганов?

– Не дороже денег, – ответил Турдан, уже понимая, к чему клонит Куграт. – Позволю заметить, что в дела Эссира я не лезу и казну твою не пересчитываю. Что тебе до дел наших?

– А я не делаю тайны вокруг своей казны. Эссир не так богат, как Шул, к примеру. Но такое положение дел не означает, что царь Эссира глупый правитель. Все дело в том, что Шул не пускает купцов на мои земли.

Турдан недобро взглянул на собеседника.

– Ты в чем-то обвиняешь меня? Или мне показалось? – поднявшись с места, он угрожающе навис над царем Эссира.

Купеческая тема являла собой одну из причин бессонницы Турдана. Куграт – бездарный политик, окруженный такими же бездарями, как и он, не видящий дальше своего носа, не придумал ничего лучшего, как использовать те же инструменты завлечения купцов в Эссир, что применяли и его предки. Правдами и не правдами его люди завлекали к себе купцов. Одним из таких способов заключался в банальном похищении купеческих детей с последующим принуждением самих купцов привозить чуть ли не за бесценок товары в Эссир. Десятки таких историй слышал Турдан лично. И откуда знать Куграту, что часть своей прибыли от торговли Шул отдает таким купцам, дабы они могли продолжить дело свое и не разориться? Скольких похищенных отбили его вольные отряды, курсирующие по свободным водам морским – не сосчитаешь.

– Что ты? – замахал руками Куграт. – Я пришел к тебе как друг. И надеялся в Шуле встретить друга. Давай забудем о моих словах. Коль обидел чем – извини меня, Турдан, государь славного Шула.

Помолчали.

Каривас на арене провозгласил о скором завершении турнира, и поинтересовался, как всегда, найдется ли охотник бросить вызов Тао Гану. К всеобщему удивлению такой охотник нашелся. Им оказался один из воинов Эссира.

– Кто это? – вскинулся Турдан, тщетно пытаясь рассмотреть воина, выступившего в центр арены и вставшего напротив Тао.

Куграт, делано вздохнув и сокрушенно покачав головой, сказал:

– Ломак это. Сотник моей личной охраны. Горяч не по годам. Вроде и седина в голове, а все хорохорится.

– Зачем все это, отец? – не таясь особо, обратился к Куграту Хэвин. – Зачем?

Турдан переводил взор с одного на другого, и тут его осенила догадка.

– Не совсем это честно, «друг» мой. Ты же знаешь, что Тао не станет биться с простым человеком. Такой спор я сочту не действительным.

– В правилах не сказано, что охотник должен быть ганом, я узнавал.

– У кого?

– Вы называете его Вечным, – ответил Куграт и указал на шамана. – Он сказал.

Турдан бранил шамана на чем свет стоит и выражений не выбирал, пока его не остановило легкое поглаживание по плечу.

– Что?

Жена Турдана, ласково улыбаясь мужу, указала на человека, вышедшего из-под трибуны, и направившегося прямиком к арене.

– Посмотри, кто идет.

– Вот так сюрприз! – воскликнул государь. – Шат!

Куграт недоумевающее уставился на оборванца, идущего к арене. Люди, мимо которых он проходил, склоняли перед ним головы в большем почтении, чем подданные царя Эссира перед своим господином.

– Так он действительно существует?

* * *

Коль впервые ты окажешься в столице Шула и, остановив первого встречного, спросишь, кто такой Шат, то неизменно услышишь в ответ: «Оберег Города Мастеров!»

Каждый ребенок знает, что с появлением этого гана в городе можно ничего не опасаться. Если нависла над крышами столицы невидимая угроза, то так же незаметно для всех ее устранит Шат.

Так было двадцать лет назад, когда дикие горские племена, объединившись, скрытно подобрались к границам Шула и кровавой волной прошли по его землям. Ничто не могло остановить их. Любое сопротивление подавлялось быстро и беспощадно. И лишь подойдя к стенам Города Мастеров, горцы познали горечь поражения. Когда у молодого тогда Турдана уже опускались руки, и он не в силах был воодушевить воинов своих, в окруженный свирепыми горцами город неведомым образом пробрался оборванец, называвший себя именем Шат. Он прошел по притихшим улицам столицы, утирая слезы вдов и сирот, и те на глазах изумленных соседей начинали улыбаться. Шат говорил с ранеными, и те спокойно засыпали, боль оставляла их в покое. Он утешал тех, кто получил настолько серьезные раны, что жить им оставалось несколько часов. Умирающие с благодарностью сжимали руки Шата и просили не оставлять город.

Больше всех удивлен был Турдан, когда, проснувшись в своих покоях, увидел незнакомца у своей постели. Шат тихо сидел в сторонке и пристально изучал молодого государя.

– Кто ты и как попал сюда? – ничуть не испугавшись, спросил Турдан.

– Шат. Это мое имя.

– Что нужно тебе, Шат?

– Не мне, Турдан. Это тебе нужно. Встань, и мы поднимемся на стену. Там все скажу.

Шат молча вышел. И Турдан, проглотив гордость свою, вышел следом.

Поднявшись на стену, Шат указал на войско горцев.

– Выйду к ним. Я возьму с собой трех ганов.

– И что сможете вы вчетвером? Четверо против такого войска?

– Разве ты смог сделать что-то, имея войско большее, чем четыре человека?

Помолчали.

Турдан был зол. Нет, не на этого странного человека, сумевшего пройти сквозь стан горцев, а затем и незамеченным никем оказаться у его ложа. Он был зол на самого себя. Вера в свои силы, силы полководца и правителя, пошатнулась. Слишком много времени он уделял забавам и очень мало – вещам действительно важным. Стоило больше уделять внимания границам своим и войскам. Больше времени в делах государственных быть, а не на озорной охоте. Так он думал тогда и сдержал слово, данное себе стоя на стене и смотря на вражеское полчище – государство прежде самого себя. С того самого дня Турдан перестал быть мальчишкой, наделенным властью, и стал государем. И благодарен такому превращению был именно Шату.

– Если бы со мной были три моих брата, то я, государь, не потревожил бы тебя, а справился с этим сам, – произнес Шат. – Но, братья мои далеко, а ты близко. Я вырву сердце у горцев, а ты добьешь тело. Там, в шатре с красным вымпелом, находится тот, чей злой гений помог им захватить Шул. Без него это всего лишь куча диких горцев, а не армия. Нас хватит четверых для этого. Армию врага оставляю твоим заботам.

Не дожидаясь ночи, Шат отыскал троих ганов, и они, спрыгнув прямо со стены, подобно молнии, разрезающей грозовые тучи, пронзили стан врага, сея на своем пути смерть, и добравшись до цели, уничтожили вождя горцев.

Турдан, не теряя ни мгновения, сразу после сумасшедшего прыжка ганов со стены отдал должные распоряжения, и не успел еще сбитый чьим-то мечом красный вымпел коснуться земли, как воины Шула, высыпав из всех городских ворот, отчаянно ударили в засидевшихся обленившихся горцев и разметали армию противника, как медведь ставшую ненужной весной берлогу.

Шат исчез, не успели люди еще перевести дух после сражения, и появился вновь лишь спустя два года, когда город накрыла чума. Явился все в той же ветхой одежде, без оружия, но с двумя сумками чудодейственного зелья, спасшего Город Мастеров от черной смерти.

Тогда чуть ли не силой Каривас вручил ему пояс гана. Вместо благодарности мудрейший услышал в свой адрес столько дурных слов, что вознамерился было покарать наглеца, но все обошлось. Люди встали на защиту Шата, как тот в свое время встал на защиту Шула.

Еще несколько раз приходил Шат в Город Мастеров и в последний свой визит привел с собой Тао Гана, ставшего впоследствии любимцем горожан. За свою прямоту, за отсутствие хитрости и чванливости, за непримиримость к несправедливости любили Тао. За то, что он, как и Шат, не оправдывал ничьей глупости, в том числе и глупости ганов и их совета. Эти двое были очень похожи друг на друга, но все же Тао, хоть и немного, но уступал Шату, и последнего любили чуть больше.

И снова, как много лет назад, эти двое стояли рядом, и ликующая тысячами голосов Мастерская приветствовала их.

– Здравствуй, малыш, – улыбнулся Шат, глядя на Тао. – Ты вырос.

– Здравствуй, Шат, – склонил голову Тао. – Ты здоров?

– После поговорим.

Шат шагнул в сторону Ломака и, взглянув поверх его головы, обратился к площади и трибуне.

– Знаете меня?

– Да! – ответил город. Даже те, кто находился за пределами площади Мастерской.

Город Мастеров – маленький город. Так любили говорить все его жители. Новость о появлении Шата разнеслась с такой скоростью, что не успел он еще дойти до арены, выйдя из-под трибуны, как со всех городских площадей люди устремились к стенам Мастерской. Те, кто помоложе, взобрались на стену и деревья и передавали все, что видят, тем, кто не мог сам лицезреть происходящее.

– Я хочу сразиться с Тао!

Первым в себя пришел шаман и, схватившись за голову, прошипел:

– Дьявол. Сущий дьявол.

Люди недоумевали – неужели Шат бросил вызов Тао?

Но так продлилось недолго. Вот кто-то сообразил, что к чему, и шепотом поведал соседу о своей догадке. Тот, покивав, передал другому, и через минуту площадь Мастерской дружно кричала:

– Пусть Ломак и Шат сразятся, и мы узнаем, кто достоин сражаться с Тао!

Ломак, лучший воин Эссира, несравненный в искусстве боя на мечах, с брезгливостью уставился на Шата.

– Я должен биться с этим крестьянином? Шул желает оскорбить меня?

– Как ты назвал меня, о, величайший? – с иронией обратился к нему Шат.

– На нем пояс гана, гость. Прояви уважение! – встрял Каривас.

– По мне что ган, что крестьянин. Без разницы. Я убью тебя, невежа, а голову скормлю свиньям.

– Вот оно как! – рассмеялся Шат. – Ну, коль я крестьянин, то и биться буду как крестьянин. Дайте мне жердь!

Из-под трибуны сломя голову несся Дуур, неся шест, подобный тем, что были закреплены на подвижных бревнах «карусели». Поравнявшись с ганом и его противником, Дуур шепнул:

– Лочан в порядке, если тебе интересно.

– Спасибо, дружок. Мне интересно, – ответил Шат и крутанул лесиной, что была в два раза толще древка копья, но тоньше обычной жерди.

Не дожидаясь команды к началу боя, Ломак атаковал Шата быстро, решительно, доведенными до совершенства приемами. Шат мог только отражать удары, никак не атакуя в ответ. Любой на месте гана попятился бы назад, но Шат не суетясь, продолжая отбивать удары, пошел по кругу, уводя за собой противника. Почти каждый выпад Ломака основывался на глубоком переносе клинка – стоило только Шату попытаться концом шеста подбить клинок, как тот едва заметным движением кисти подкидывал кончик вверх, и тяжелая лесина, не встретив сопротивления, проносилась мимо. После каждого промаха Шата Ломак заканчивал выпад, и клинок его устремлялся то к груди, то к неприкрытому ничем горлу гана. Лишь неимоверная быстрота движений спасала Шата от гибели.

Ломак совсем уж поверил в свое преимущество в силе над противником и решил покрасоваться перед своим царем и публикой, доказывая всем свое непревзойденное мастерство, которому ничего не мог противопоставить даже один из ганов. Он пододвинулся, снова выбросил руку с клинком. Шат попытался отбить меч влево – клинок описал понизу петлю и оказался в следующий миг у груди гана, напротив сердца. Площадь ахнула. Чудом Шат увернулся от удара, на этот раз отступив назад, а воин Куграта сделал новый выпад и… Для него все было кончено. Шат шагнул навстречу отгородившись от клинка вертикально поставленным шестом. Краткий миг – они встретились глазами, и Шат резко опустил правую ладонь на ключицу Ломака. Ребро ладони Шата по крепости своей не уступало вуртажской стали, и нет ничего удивительного в том, что бронь Ломака прогнулась под этим ударом, и за лязгом метала спрятался звук ломающейся кости.

– Стоило взять еще один меч, – спокойно заметил Шат, переступая через поверженного противника. – Теперь навсегда ты останешься с одним мечом, второго тебе уже не поднять никогда.

Ломак, лежа на спине, схватился за поломанную ключицу. Он прекрасно понял, что хотел сказать ему этот странный оборванец. Нет, рука его не утеряет подвижности, но что-то подсказывало ему, что прежней силы и уверенности уже не будет.

– Победил Шат! – воскликнул Каривас, и в победном кличе соединились тысячи голосов жителей Города Мастеров.

На арену ворвался Вечный. Негодующе засопел он, глядя на поверженного Ломака, и устремил взор свой на веселящихся ганов и Кариваса.

– Где ваша честь воинская? Вся эта штука – поединок Шата, это нелепица! Вы обманщики!

– Тише, тише старик, – урезонил его Шат. – Или тебя уложить рядом? Что ты каркаешь, как ворона? Про честь вспомнил?

Шат угрожающе навис над шаманом, напоминая тому, что ни он, ни Тао не воспринимают его персону, как неприкосновенную, и в случае надобности вполне могут напомнить Вечному, что он не бессмертен.

– Ты видно забыл, старик, что негоже кусать руку, приласкавшую тебя. Берегись! Я еще докопаюсь до истины и пойму, к чему ты задумал все это представление.

Шат отвернулся от Вечного, давая понять тому, что разговор окончен, и за благо шаману покинуть арену немедля.

– Станешь ли ты биться с Тао Ганом? – громко, что бы слышали все, спросил Шата Каривас.

– Что я, слабоумный? – не менее громко ответил Шат, и под дружные приветственные крики людей они все трое направились под трибуну.

Турнир закончен.

Глава 21

Луна выплыла на небо, озаряя серебряным светом крыши домов. В эту ночь многие жилища остались покинутыми хозяевами своими – почти все жители Города Мастеров намеревались встретить рассвет за шумным весельем на площадях и в трактирах. В домах оставались лишь немощные старики и совсем малые дети. Люди пели задорные песни, и веселые компании кочевали с одной улицы на другую. Юноши уводили подруг своих в укромные места и с жаром шептали им на ухо, открывая самые сокровенные мечты.

У самого края купеческого разъезда, там, где заканчивалась Дворцовая площадь и начинался район богатых торговых домов, в эту ночь особенно выделялся один из них. Богатым фасадом своим он не уступал в красоте самым изысканным строениям города. Многочисленные окна сияли мягким светом, исходившим от немыслимо дорогих стеклянных светильников, даривших обладателям своим не только приятное освещение, но и изумительный аромат драгоценного масла, служившего для них горючим. Дорого, но в этом доме денег не считали, тем более, экономить на таких гостях, которые соизволили посетить хозяев в этот час, себе дороже.

За заставленным всевозможными яствами столом восседали трое. Во главе, на месте хозяина, в расслабленной позе полулежа застыл Куграт, царь Эссира. Колючими злыми глазами прожигал он тех, кто находился рядом. Много вопросов накопилось у Куграта к этим людям. Многое обещали они и не исполнили почти ничего. Хотелось наказать бестолочей, но понимал Куграт, что, зайдя так далеко в этой опасной игре, без этих двоих ему никогда не выиграть в ней. Правила этой игры определяли именно они.

– На кого мне сердиться? – прервал он молчание и в упор посмотрел на одного, а затем перевел тяжелый взор свой и на другого.

Никто не спешил с ответом.

Веселые огоньки плясали в своей прозрачной темнице из тонкого стекла, музыкой для них служили тяжкие вздохи провинившихся и тихий шелест их одежды, когда те решались пошевелиться.

– Кто ответит мне за сына?

Не дождавшись ответа и на этот раз, Куграт, более не сдерживая себя, дал волю гневу. Уперев ногу в край стола, он с силой оттолкнул его от себя. Звон посуды разорвал тишину, и огоньки в лампах заплясали еще веселее. Кувшины опрокинулись и окрасили пролитым вином белоснежную скатерть, оставляя на поверхности ее замысловатый узор. Хозяин дома не шевелясь наблюдал за тем, как со стола летит прямо на пол самая драгоценная вещь в его доме – стеклянный сосуд изумительного зеленого цвета. Воспоминание о том, сколько было отдано за него денег, отозвалось в душе отчаянным криком, но попыток к спасению он не предпринял, стоически наблюдая за гибелью прекрасной вещицы.

– Сейчас я иду спать, – Куграт, наклонившись вперед, подхватил с блюда у края отодвинутого им же стола половинку жареной птицы и, впившись зубами в румяный бок, оторвал изрядный кусок. – Завтра на рассвете, перед тем как я тронусь в путь, желаю услышать от вас двоих план дальнейших действий.

Куграт отбросил в сторону недоеденную половину птицы и, отерев руки о край скатерти, резко встал, от чего резной стул, на котором он восседал, опрокинулся. С треском впечатывая каждый свой шаг в пол, он покинул зал. За дверью громко пискнула домовая девка, явно попавшая под горячую руку царя Эссира, и он по привычке проверил на ощупь все ее тайные места.

– Чертов Шат! – в сердцах крикнул Тарси Лихо и бросил в стену серебряный кубок.

Тот отскочил и, жалобно позвякивая, покатился по полу.

– Что делать станем? – сохраняя спокойствие, спросил его Вечный.

Тарси уставился на шамана.

– Ты шутишь? Ты меня об этом спрашиваешь? Это же твоя идея была. Не только с турниром, а вообще!

Тарси била нервная дрожь. Он боролся с желанием отделить эту нагло улыбающуюся рожу вместе с головой от туловища шамана и выбросить свиньям.

– Это же ты меня подбил на все это! – схватившись за нож, лежавший на столе, выкрикнул он.

– Ты не особо сопротивлялся, – тихо, но с нажимом произнес Вечный. – Не верещи, Тсоа нам поможет.

* * *

– Если ты хочешь спросить о чем-нибудь, то не томи себя, спрашивай.

Шат стоял у колодца и, в очередной раз окатив себя из ведра ледяной водой, с улыбкой на лице обратил взор свой на Пато.

С самого рассвета пожилой, но все еще невероятно подвижный ган занимался тренировкой, и увиденное поразило Пато до глубины души. Такой небывалой легкости в движениях не знало даже его юное тело, а то, как он станет двигаться, дожив до лет Шата, представлялось плохо. Невероятные прыжки и кульбиты чередовались с резкими молниеносными выпадами руками и ногами. Попади таким ударом Шат в любую точку на теле Пато, и тот не удержался бы на ногах. Да что там на ногах! Пато точно был уверен, что просто-напросто распрощался бы с жизнью. Тонкие жгуты жил, заменяющие мастеру Шату мышцы, казалось, связывали между собой все части тела, а не просто разместились на костях. Веревки, или же канаты, скорее. Грубая кожа даже на взгляд не уступала толстой шкуре степных быков, из которой шились пояса ганов, и была повсеместно иссечена, разукрашена рубцами былых ран. Если есть в тебе хоть капля неба, дающая полет мыслям, то непременно увидишь ты странную гармонию в расположении рубцов на этой коже. Рисунок. Фантастический рисунок, начертанный на живом человеке страшным художником – вот с чем можно сравнить то, что открывалось взору, стремящемуся расшифровать причудливую вязь.

– Это как? – ничего умнее Пато не смог придумать и просто указал пальцем на рубцы.

Шат звонко засмеялся, откинув голову назад.

– Это еще что? Ты взгляни на мою спину! – он развернулся и ткнул себе между лопаток пяткой.

Пато задумчиво почесал свою спину, с презрением посмотрев на ногу. Ему подобное провернуть со своей пяткой получится только во сне.

Если шрамы на руках и груди Шата переплелись в узор, то спина была одним сплошным уродливым рубцом со штрихами разного оттенка. Там можно рассмотреть и угольно-черные стрелки мелких порезов, приобретших свой цвет благодаря присыпке золой, и белесые бугры, подобные тем, что оставляют плети, и стеклянные полосы ожогов. Как этот человек оставался до сих пор жив – непонятно.

– Где же тебя так? – ужаснулся Пато.

Шат поднял левую штанину, оголяя ногу.

– Там.

На худой лодыжке гана красовался самый страшный шрам, который только может носить человек – шрам, оставленный кандалами. Не просто уродство – натертое железом на живой плоти. Такие отметины оставляет только раскаленный добела металл. Кто, какое чудовище додумалось приковывать людей именно таким извращенным способом? У кого хватило могущества пленить такого, как Шат?

– Пато, тебе никто не говорил, что ты слишком…

– Громко думаю? – перебил Пато. – Говорили. И довольно часто. Просто я слишком туго соображаю и никак не расстанусь с привычкой громко думать.

Шат нисколько не переживал по поводу того, что его столь бесцеремонно прервали, и, снисходительно похлопав парня по плечу, продолжил:

– Думать полезно. С этой привычкой не расставайся никогда. Даже в случае неминуемой мгновенной смерти, когда голова твоя вот-вот слетит с плеч – воспользуйся этим последним мгновением и не переставай думать.

Шат вернулся к колодцу и поднял с колоды, стоявшей рядом с поилкой, рубаху. Встряхнул и неспешно надел многократно латаную одежку. Что заставляло его хранить столь потрепанные вещи, оставалось одной из многочисленных загадок. Казалось бы, купи новую, тем более, в городе Шату готовы отдать все, что он только пожелает, даром, а эту старую и негодную отправь в канаву, курам ноги вытирать. Нет! Не расстанется он с этими вещами.

– Ты видимо решил, что достиг того заветного места, о котором тебе твердил Ган? Город Мастеров – сколько надежд ты разбил! Ганы лучшие из людей, думал ты. В Городе Мастеров нет месту подлости и предательству… Скажи, что чувствует человек, еще вчера уверенный в том, что отыскал ответ, а сегодня понимает – нет. Не отыскал.

Пато пожал плечами.

– Да, так я и представлял себе то самое место. Не о Городе Мастеров думал я, сидя на обрыве. Я думал о том, как создать такое место, если не найду его. Что думаю я сегодня? Ничего не изменилось: ганы по прежнему лучшие из людей, а главными чувствами человека являются верность слову и отсутствие гордости. Я перестал равнять гордость с чувством достоинства и с каждым новым ударом судьбы готов мириться, коль удар этот пропущен мной.

– Все еще изменится. И ты по новому взглянешь на вещи. Тао многое вложил в тебя, но и он может ошибаться.

Шат, прищурив один глаз, с интересом наблюдал за Пато. Ему нравился этот парень, а то, с какой непоколебимостью он взирает на самого себя и свои убеждения, лишь прибавляло ему очков.

– Ты, конечно же, отправишься с нами в поход.

– Конечно, – утвердительно кивнул Пато. – За Тао я отправлюсь и под землю, и в горы. Я верю ему, и коль он счел, что этот поход необходим – так оно и есть.

– А то, что тебе придется встретиться с Итку, тебя не пугает?

– Встречались уже, – отмахнулся Пато.

– Нет! – голос Шата вдруг стал тверже гранита, из которого слеплен Аскалат. – Ты еще никогда не видел Итку, ибо тот, кто видел его, руками не машет. Все ганы думают, что сражаются с Итку, но в действительности они убивают неразумных детей их. С таким же успехом можно ловить гусениц, и выдавать их за бабочек.

Пато в недоумении уставился на говорившего гана. Он сошел с ума? Какие бабочки, какие гусеницы? Обливание ледяной водой не пошло ему на пользу.

– Ладно, – Шат как-то сник, плечи его опустились. – Как бы ни относились ко мне люди и ганы, ни один еще не воспринимал меня всерьез. Сами все увидите.

Он неспешным шагом отправился в сторону харчевни. Поднявшись на крыльцо, толкнул дверь и крикнул:

– Гуся и пива!

Пато остался один. Присев на колоду, он посмотрел на дом, который за последнее время стал для него чуть ли не родным. В этом доме жила та, без которой он не мог уже представить своей дальнейшей жизни. Как он перенесет скорую разлуку? Дождется ли Вельга его и станет ли ждать вообще? Ведь она ничего не обещала ему.

За спиной кто-то нарочито громко засопел, выводя Пато из задумчивости. Обернувшись, парень увидел переступавшего с ноги на ногу Хайко.

– Привет, малыш! – громко, слишком громко, что бы казаться непринужденным, поздоровался здоровяк. – Я тебе тут кое-что принес.

Хайко протянул на вытянутых руках пояс гана. Сшитый лучшими мастерами города, он казался не просто предметом одежды и символом приобщения к мастерам ганам, но являл собой нечто живое. То, что не только способно защитить тебя в минуту опасности, но и дает чувство защищенности всем тем, кто видит его.

– Посмотри, – вложил он в руки Пато пояс. – Там и Вельга расстаралась. Вышивала что-то, все пальцы исколола.

Окинув взглядом пояс, Пато ничего особенного не заметил на лицевой части его; широкий, с тремя петельками под каждое из колец гана, насыщенного коричневого цвета, пояс приятно оттягивал руки к земле. Приятная тяжесть. Стоило только посмотреть на внутреннюю его часть, как сердце Пато наполнилось неописуемой радостью. Летящий гриф и надпись «Выше гордости» обрамлял традиционный узор племени Калат. Вельга, ограниченная одной ночью, смогла нанести непривычный для нее узор лишь вокруг незримого помощника. Но как же это много!