Текст книги "Я проснулась лисицей"

Глава 8
Большая Чешка

За неделю погода изменилась настолько, что, казалось, от визита сёрфера мы прошли полный круг сезонов и снова наступила зима. Актрисе предстояло небольшое выступление на сцене настоящего профессионального театра. Это было её первое выступление, и она сильно волновалась, а я волновалась вместе с ней.

Был май, но шёл дождь со снегом. Я надела платье, накрасилась и вышла с запасом времени. У меня был план: я давно положила глаз на тюльпаны в соседнем дворе и решила, что срежу их для актрисы в день её дебюта. Из кухни я прихватила кусок коричневой бумаги для выпечки, чтобы завернуть букет. Снег перешел в град. У меня был корявый зонт, один край которого висел как надломленное собачье ухо. Я зажала зонт между головой и плечом, как трубку телефона, и перевесилась через ограду частного дома, чтобы настричь тюльпанов.

Уже с цветами в руке я побежала на остановку. Дорога была пустая. На остановке была лишь одна женщина. Я замедлила бег и размеренным шагом стала приближаться к навесу, когда мой взгляд упал на птицу – она лежала на асфальте, чуть в стороне от навеса остановки, прямо на прохожей части. Это была небольшая, красивая птичка, похожая на горлицу. Одинокая женщина тоже заметила птицу – она бросала на неё взгляды, но не подходила.

А птица лежала под градом, как человек, которому вдруг стало плохо. Я подумала, что ей, возможно, больно, и о том, как она смотрит снизу вверх на нас с женщиной, но ничего не может сказать.

Я подошла, мне было немного страшно – всё же живое существо. Птица поводила головой из стороны в сторону и посмотрела на меня. Подошла и женщина. Она стала за моей спиной и, вытягивая шею, чтобы лучше рассмотреть, сказала: «Думаю, она сломала ногу». Я вручила женщине свой зонт и цветы и взяла птицу в руки. Она была тёплая и мягкая, и совершенно покорная – не дёргалась и не клевалась. В руках она казалась намного меньше – как раз умещалась в лодочке из моих сложенных ладоней. Я сказала птичке (почему-то на английском): «Малышка, не бойся, я о тебе позабочусь».

Я посмотрела на женщину, рассуждая вслух: «Что же делать? Я так спешу!»

Женщина посмотрела на меня растерянно. Я ещё раз тщательно осмотрела птицу: крылья в порядке, с ногами тоже всё нормально. Она была цела со всех сторон. Из-за угла медленно выехал автобус. Женщина поспешно отдала мне зонт и цветы и махнула рукой, чтобы автобус подобрал её. Я прикинула в уме, что если побегу с птицей домой, то явно опоздаю в театр. Я постояла еще несколько секунд, но все же отправилась в сторону дома.

Я подошла к калитке, прислушиваясь к звуку телевизора из большой комнаты – Большая Чешка была дома и я не хотела оставлять с ней птицу (она не одобряла, что я тянула в дом всякую флору и фауну). Я решила оставить птицу в пустом цветочном горшке в нише перед входной дверью. Бывшие жильцы оставляли в этой нише свои велосипеды – угол был зарешечен, но сейчас в нише была лишь пара пустых глиняных горшков и двери от старого гардероба. Я уложила птицу, чтобы ей было удобно, и пообещала: «Я скоро вернусь. Не бойся», и помчалась в театр.

На выступлении я просидела на нервах все два часа. Я не могла сосредоточиться ни на одном актёре и не вслушивалась ни в одно слово. Когда была очередь актрисы, я так волновалась за неё и особенно за то, чтобы она всем понравилась и ей громко аплодировали, что не могла от смущения поднять глаза и посмотреть на неё. Я была в самых верхних рядах зала, и я всё время расхаживала в проходе между стульями последнего ряда и стенкой и думала о птице. Я решила свозить её к ветеринару и оставить у себя. В перерыве ко мне подошла актриса, и я рассказала ей про птицу. Когда выступления закончились, актриса позвала меня выпить в баре с остальными актерами, но я сказала: «Прости, но я бегу домой». Я добралась домой очень быстро, по дороге придумывая, как смастерю птичке домик из коробки от обуви, и что положу ей туда отрез шёлка. Перед сном я буду ставить коробку себе на кровать, чтобы птице не было страшно и чтоб она побыстрее привыкала к незнакомой обстановке. Я придумала ей имя – Мо. Мне нравились короткие имена (чем короче, тем лучше), и поскольку это были первые две буквы имени моей бабушки, я мысленно нарекла птичку в ее честь. Когда я наконец подошла к цветочному горшку, там было пусто. Возле горшка было только одно коричневое перышко.

Я ворвалась в дом и разбудила Большую Чешку. Наверное, она выносила мусор, заметила птицу и что-то с ней сделала. Большая Чешка села в кровати – на ночь она носила старомодную ночную рубашку из теплой байковой ткани – и смотрела на меня растерянно. Она уверяла, что никакую птицу не видела и что она и вовсе не выходила на улицу. Я не знала, что думать. Может, птица пришла в себя и взлетела? Мне хотелось верить в это. Ниша, где я оставила птицу, была закрыта решёткой и дворовые коты туда бы не пролезли. Я надеялась, что ни кот, ни чьи-то руки не прибрали мою птицу. Я думала о словах бабушки (я была ещё ребенком и к нам во двор так же упала птица): «Иногда у птицы во время долгого перелёта заканчиваются силы, она падает и ей нужно просто прийти в себя». Да, моя птица просто полежала в цветочном горшке, собралась с силами и полетела дальше. Я старалась так думать, хотя у меня скребло на сердце даже от этой позитивной мысли.

С Большой Чешкой у меня были сложные отношения. Мы ненавидели друг друга – мы ненавидели самые наши женские сущности, самые архетипы, к которым мы принадлежали. Для меня Большая Чешка была той женщиной, которой я никогда не хотела быть. Для неё я была той женщиной, которой она хотела быть всегда, но не могла. От досады Большая Чешка порицала меня. Но в то же время мы были привязаны друг к другу – какой-то у нас был с ней свой замес.

Имя «Большая Чешка» она придумала себе сама. Она маниакально следила за питанием, всегда себя в чём-то ограничивала. Чешка была крупная по природе, к тому же ещё в школе родители отдали её на волейбол, где она раскачала себе плечи. Её плечам позавидовал бы даже атлетичный мужчина.

Большая Чешка жила как все нормальные люди: вставала по будильнику, собиралась на работу, приходила в одно и то же время, готовила ужин на две порции (одну съедала, другую – упаковывала на работу на следующий день). После ужина она устраивалась на диване и смотрела телевизор. Большая Чешка с интересом наблюдала за всем, что происходило у меня в жизни. Иногда она не выдерживала и засыпала меня разными вопросами, и я ей рассказывала свои истории. Она могла прислать мне с работы сообщение: «Не могу дождаться вечера, чтобы узнать, что будет дальше!»

Она повторяла: «Это интереснее телевизора!» Мои истории в режиме реальной жизни развивались у нее на глазах. Однажды, слушая меня, она сказала почти с выражением ужаса на лице: «А ведь ты когда-то напишешь об этом книгу!» И, уже обращаясь сама к себе, продолжила: «Я буду в книге big czech – Большая Чешка».

У нас бывали периоды обострения отношений. Один раз сломался электрочайник. Он умер от старости, и это случилось на моих руках. Большая Чешка сказала: «Ты сняла комнату и в этой квартире всё было не твоё – ты пользовалась чайником, полотенцами в ванной, диванными подушками. Всё это насобирала в квартиру я!» Она сказала, что справедливо будет, если новый чайник, как свой первый вклад в наш общий дом, куплю я. Самый дешёвый чайник стоил 15 фунтов. Это было в начале осени – тогда я ещё работала в мэрии. У меня как раз был момент очень жёсткой нехватки денег. Я понятия не имела, каким образом мне выкроить эту сумму. Но я чувствовала вину, и меня коробило, что ведь и правда я пользовалась её вещами – холодильником, полотенцем, посудой. И я купила чайник.

Я часто брала у неё еду – одно яйцо, несколько виноградин или незаметно отрезала ломтик от куска её сыра. Я рассказывала актрисе, чтобы облегчить душу, и она только хохотала: «Я была права, когда усмотрела в тебе сходство с лисой!» Я все время сидела на рисе и овсянке и иногда мне невыносимо хотелось той вкусной еды, которую покупала Большая Чешка. Она часто велась на разные статьи о чудо-продуктах и покупала в магазине органической еды миндальное молоко, зёрна амаранта и сыр тофу. На завтрак она всегда ела шарики киноа – они были немного похожи по вкусу на попкорн. Я набила ими рот, и мне показалось, что я съела крошеный пенопласт от коробки из-под телевизора. Больше я к ним не прикасалась. Я брала мало, чтобы не было заметно, но, думаю, она замечала. Одно время она даже стала прятать какие-то сухие продукты – орехи, сухофрукты, макароны – у себя в комнате. Мы жили в разном режиме, и днём, когда её не было, я могла зайти в её комнату и взять крем для лица или маникюрные ножницы, чтобы подстричь ногти. У меня ничего этого не было. Я любила завернуться в её халат. Он был махровый, большой и тёплый. Я вела себя как беспринципный помоечный кот. Думаю, Большая Чешка поседела бы от ужаса, если бы узнала всё.

В ноябре с Большой Чешкой произошло сильное потрясение. Она влюбилась в какого-то молодого француза, с которым познакомилась в интернете. Чешка обезумела от чувств и забеременела. Она часто фантазировала о том, как ей хочется семью и детей, и когда узнала, что беременна, очень обрадовалась. Но француз категорически отказался становиться отцом и поставил ультиматум: аборт. Позже выяснилось, что беременность была внематочная и аборт в любом случае неизбежен. После больницы Большая Чешка ходила как полоумная. Мне было за неё неспокойно. Я ходила для неё в магазин за покупками, сидела с ней дома, когда у неё были панические атаки, убирала за неё квартиру.

Постепенно ей стало лучше. Она вернулась в привычное русло жизни. Однажды она вернулась с работы и вручила мне грелку в чехле – я всё время ходила, обнимая чайник с горячей водой, чтобы согреться, что её забавляло и злило, так как Чешка хотела иметь к чайнику мгновенный доступ. Она сказала: «Спасибо, что заботилась обо мне».

Шаманка сказала, что Большая Чешка раздражает меня, потому что она есть отражение той меня, от которой я постоянно бежала и с которой я не хотела разобраться. Мне не нравилось это слышать, и я думала, что шаманка не права. Но позже я всё-таки признала это – Большая Чешка была тем самым толстым, неуверенным, невезучим с мужчинами, полным жизненных страхов внутренним «Я», которое я в себе гнобила. Она напоминала мне Бриджит Джонс, которую я на дух не выносила. Чешка приехала в Лондон в 16 лет, как только окончила школу. Она так и не стала учиться дальше – ни сразу после школы, ни после, много лет спустя. Она прожила несколько лет в семье поляков, работая няней с их толстым сыном, который её постоянно бил. Потом ещё несколько лет она убирала замызганные квартиры. Телевизор, который стоял у нас в общей комнате, Большая Чешка купила, когда встречалась с учителем младших классов. Они оба были бедные и мечтали о телевизоре. Большая Чешка стала печь пироги, а учитель продавал их в своем классе по куску. Так они копили на пирогах целый год и на выручку купили телевизор. Я воспользовалась телевизором только один-единственный раз, когда Большая Чешка поехала на родину проведать семью. Шла неделя фильмов Феллини. Я завернулась в Чешкин огромный халат в красных сердечках и устроилась на её обычном месте на диване. Когда она вернулась, меня не было дома – я натирала столовые приборы в мэрии. Она прислала мне возмущенное сообщение, что я сломала её телевизор и что я немедленно должна купить ей новый независимо от моей финансовой ситуации. Это было как раз после почившего в бозе чайника, и внутри меня завертелись сотни шестерёнок и обдал жар, как в заводском цеху. Позже обнаружилось, что я всего лишь нажала не ту кнопку на дистанционном пульте и сбила настройку звука. Хотя я любила обсудить Большую Чешку с актрисой, я не стала рассказывать ей эту историю. Я знала, какой ценой достался Чешке этот телевизор, и мне были понятны её чувства.

Большая Чешка выросла в провинциальном городишке на границе. Актриса – настоящая пражанка – говорила про родной город Большой Чешки, что это даже не дыра, а натуральное село. Большая Чешка была похожа на пышногрудую молочницу. Она любила чеснок, быстро и некрасиво ела, не любила цветы. Всё это вызывало у меня неприязнь. Но меня что-то удерживало с Большой Чешкой: я могла съехать в любой момент и одновременно не могла.

Однажды я сидела допоздна за столом в гостиной и писала. Я включила везде свет – на кухне и в общей комнате, где сидела. Я вышла на кухню поставить чайник и стояла полубоком к открытой двери, набирая в чайник воду из крана, когда увидела, как к моей записной книжке подошла фигура и заглянула на открытую страницу. Я подумала, что разбудила Большую Чешку, и сказала: «Ты меня напугала!» Но в тот же миг в комнате вдруг не оказалось никого, кроме меня, в комнате было пусто и тем не менее я ощущала чьё-то присутствие. Я знала, что наш дом одержим, с того момента, как пересекла его порог. Я это чувствовала. Первая, кому я рассказала о своих ощущениях, была шаманка. Когда она приезжала в январе, она спала на диване в общей комнате, смежной с кухней. Она ответила: «Слава богу, ты сказала это! Я думала, я схожу с ума – я чётко чувствую, как на кухне постоянно кто-то находится!»

Задолго до того, как эта квартира стала мне домом, Большая Чешка снимала её со своей близкой подругой. Они были как сёстры, вместе путешествовали, вместе развлекались после работы. Большая Чешка очень любила её. Однажды подруга плохо себя почувствовала и долго не могла понять, в чём же дело. Странное недомогание не уходило, и когда она пошла к врачу, то выяснилось, что у неё рак. За год она сгорела. Ей было всего 33, и она так и не успела ни встретить любовь, ни родить ребенка, которого ей очень хотелось. Она очень страдала. И я стала чувствовать, что её душа застряла где-то между мирами и она всё ещё крутится здесь. Иногда мимоходом я видела какие-то полудвижения в коридоре и на кухне. Но так явственно, как в тот раз, я видела её впервые.

Я рассказала об этом Большой Чешке. Она очень внимательно меня слушала и сказала: «Как странно – мы были с Марией лучшие друзья, но она ни разу даже мне не снилась, и вдруг она стала являться тебе». Я сказала: «Я чувствую, как эта душа крутится вокруг этого дома, как на орбите. Знаешь, люди умирают и их не отпускают в небытие их же собственные желания: кто ушёл неготовым, тот продолжает цепляться. Но им надо уйти, потому что они умерли и так будет лучше». Я понятия не имела, откуда я всё это знала! Я не копалась в том, что говорило мне чутье. Большая Чешка была суеверна. Она верила во все – в ангелов, в карму, в духов. Она ходила в церковь и боялась сглаза. Она была такой племенной женщиной, каменной Венерой. Она спросила: «Что же нам делать?» И я ответила, что не знаю и что спрошу у шаманки. Шаманка сказала: «Войди в состояние без мыслей и спроси у самого духа: что ей нужно?» Но у меня не получалось войти в состояние без мыслей. У нас в квартире было круглое зеркало. Большая Чешка поставила его в прихожей ровно напротив двери в мою комнату. Оно мне очень не нравилось. Актриса, недолюбливавшая Большую Чешку, утверждала, что это сильнейшее нарушение фэн-шуй, от которого постоянно ускользают из рук деньги: «С работами хоть убейся, но пока у тебя зеркало напротив входа в комнату, денег не будет!»

Я всегда ходила смотреть в зеркало в комнате Большой Чешки, а круглое зеркало не любила без видимой на то причины. В конце концов я попросила убрать круглое зеркало от меня подальше, и Большая Чешка оттащила его в зал.

Как-то мне приснилась Мария. Она просит отдать ей круглое зеркало, к которому у меня была неприязнь. Я проснулась и сказала Большой Чешке: «Мы должны избавиться от этого зеркала». Мы сидели на диване в общей комнате, обдумывая ситуацию. «Это и в самом деле было её любимое зеркало, – задумалась Большая Чешка. Она всегда смотрела в него перед выходом из дома». Мы стали думать, как технически верно поступить с зеркалом. Большая Чешка позвонила матери, проконсультировалась на этот счет и сообщила, что если завернуть зеркало в белую простыню и разбить, то тогда примета о несчастье не сбудется. Мы уже обговаривали, как закопаем ночью осколки в парке у дома, как в этот момент постучали в дверь. Марта – соседка-словачка, с которой Большая Чешка перманентно находилась на разных стадиях конфликта и с которой иногда не разговаривала месяцами – пришла забирать табуретку, которую ещё год назад одалживала Большой Чешке (у них как раз был очередной период обострения отношений). Большая Чешка, не пуская Марту дальше порога, вынесла табуретку, и я услышала необычайно приветливый голос Чешки: «Марта, тебе не нужно зеркало?»

Марта не могла поверить такой удаче – она как раз искала зеркало в прихожую! На радостях она подарила табуретку, за которой пришла, и ушла, обнимая двумя руками большой диск зеркала. Большая Чешка вернулась в зал, сияя от собственной изобретательности: «Мы избавились от зеркала!»

Я зажгла за Марию свечу в церкви, и с тех пор мы с Чешкой обе ощутили, что дух покинул дом.

Глава 9
ЮНИСЕФ

В мае наконец закончилась зима. Я искала постоянный заработок и перебивалась тем, что работала на улице – раздавала флаеры у метро. Меня очень радовало, что потеплело и уже не мёрзли кисти рук. Один парень, с которым мы работали в паре, рассказал мне о компании, в которой проработал год – собирал благотворительность на улице. Он не скрывал, что это была тяжелая работа, но он хотел скопить денег на свадьбу и это у него получилось. Я подумала о Мексике и взяла у него контакты. Это была маленькая компания, собирающая деньги на программы ЮНИСЕФа. Мне назначили собеседование в их офисе. На собеседование пришло пять человек, включая меня: три парня и ещё одна девушка.

Нас всех усадили за один стол в типичной офисной комнате «для переговоров» – серое ковровое покрытие, овальный стол со стеклянной столешницей и стальными ножками, и такие же стальные стулья с темно-синей обивкой, раскоряченные и жесткие, как панцири крабов. Нас собеседовали двое – общительный, подвижный темнокожий парень в фуражке, который постоянно перекладывал скрещенные ноги с одной на другую, и полная, немногословная молодая женщина, которая всё время молчала и делала записи в большом блокноте. Они сели по другую сторону стола и попросили каждого кратко рассказать о себе. После небольшого вступления нам предложили игру: каждый должен был загадать три вещи – две ложные и одну правдивую – и рассказать о них остальным. Смысл игры был в том, чтобы угадать, что правда и что вымысел. Я рассказала что-то про мои приключения в Индии (правда) и две лживые истории про прыжок с парашютом и про мою собаку хаски. Из всех присутствующих я была единственной, кто провалил эту игру – все мои ложные факты мгновенно раскусили. Я подумала, что собеседование складывается для меня не самым удачным образом.

Парень в фуражке объявил, что сейчас будет последняя, практическая часть собеседования, и на этих словах молчаливая девушка выдала каждому по канцелярской скрепке. Нас вывели на улицу. Задача была останавливать прохожих и обменивать эту скрепку на любой предмет – салфетку, монету, жевательную резинку – и продолжать этот обмен, предмет за предметом, пока полная молчаливая девушка и парень в фуражке не скажут, что достаточно. Наши собеседующие перешли на другую сторону улицы и встали у столба, наблюдая издалека. Это было как раз во время обеденного перерыва возле Чаринг Кросс. Голодный народ высыпал из офисов и смешался с вездесущими туристами с картами в руках, пытающимися понять, где Трафальгар и где Ковент-Гарден.

Мы все были в обычной одежде, без каких-либо ЮНИСЕФовских футболок или хотя бы с каким-нибудь подобием удостоверения личности, болтающимся на шее. Я уже научилась на раздаче листовок справляться со страхом обращаться к незнакомым людям, но это всё равно было идиотское ощущение. Я банально не знала, что именно мне им говорить. Самым сложным был начальный момент – самые первые слова. Главное было остановить человека, чтобы он не продолжал идти, а хотя бы притормозил на несколько секунд. Мне казалось, я слышу свой сдавленный голос со стороны: как я неестественно здороваюсь, как странно произношу какие-то самые простые вещи. У меня было ощущение, что я стою посреди людной улицы голая.

Первой, кто остановился, была симпатичная девушка. Я постаралась кратко рассказать ей, чем я здесь занимаюсь, про мое собеседование, про задание со скрепкой. Она открыла свою сумочку и изучила взглядом содержимое – там не было ничего, что она могла бы мне отдать: духи, кредитки, ключи. Я приготовилась пожелать ей хорошего дня, как она вспомнила, что у неё есть ручка! Эту ручку она привезла из Лас-Вегаса – было видно, что это памятная вещь, но она все же отдала её мне. Я ощутила такой прилив тепла в щеках, как будто я предложила ей руку и сердце, а она согласилась. Мне было жаль отдавать эту ручку, но я выменяла её на гид по Лондону у группы немецких бабулек. Они вообще не говорили по-английски, и я сама не могла объяснить себе, как мне удалось совершить обмен. Я действовала так, словно находилась в состоянии шока, и после даже не могла вспомнить, о чём я говорила всем этим людям.

Среди предметов, которые я обменяла, были салфетка из забегаловки, пробник крема, брошюра про йогу. За 20 минут я обменяла шесть предметов. У меня было ощущение, что я проработала полноценный рабочий день. Я уже была близка к тому, чтобы рухнуть от перенапряжения, когда наконец полная девушка и темнокожий парень стали переходить дорогу, направляясь ко мне. Парень широко улыбался и, протянув руку, сказал: «Спасибо! Мы предлагаем тебе работу. Когда ты можешь приступить?»

Я подумала и ответила: «Через неделю».

Актриса решила рискнуть всем и купить билет на фестиваль в Канны, а я хотела помочь ей подготовиться к поездке.

Актриса надеялась на счастливый случай – что она встретит там «важного человека», что всё наконец закрутится, всё изменится. На поездку она потратила все деньги, какие у нее были. Она даже не могла больше снимать свою комнату – чтобы поехать в Канны, ей пришлось уйти с работы и вложить в поездку все сбережения, включая деньги, отложенные для оплаты аренды.

Она упаковала свои вещи – обувь, одежду, книги, свои колдовские карты таро и кристаллы, и распродала то немногое, что можно было продать – кровать и шест для поул-данса. Я помогала ей – отправляла посылки по почте, заказывала визитные карточки для Канн, собирала в картонные коробки весь маленький мир актрисы.

В день, когда актрисе нужно было садиться в самолет до Канн, мы обе всё ещё сидели в её комнате по уши в погроме и в свинячий голос засовывали по коробкам её пожитки. Пока я орудовала скотчем и собирала из картонок коробки, актриса упаковывала сумку в Канны, отбирая свои самые красивые платья. Одновременно она бегала на кухню, прикручивая огонь конфорки, и как бывалый выживалец собирала в дорогу еду – орехи, банан и вареные яйца. Скоро ей нужно было выезжать, а за мной должен был приехать фургон, в котором коробки с пожитками переезжали на хранение ко мне.

Мы обе с трудом могли поверить, что вот и настал тот самый момент, когда одна из нас покидает Лондон и уходит в неизведанный, непредсказуемый большой мир. Я говорила ей: «Ты будешь следующей подружкой Бонда». Я верила в это. Но нам обеим было кисло, и мои слова звучали как нарочитая бодрость.

Наконец актриса была готова выйти из дома. На ней было длинное платье персикового цвета и кожаная курточка. У двери мы обнялись – я последний раз вдохнула знакомый запах её духов из красного флакона с надписью «Амор». Моя маленькая актриса! Едва мне вровень даже на каблуках! Мы не говорили никаких слов – только молча улыбались уголками губ. Я кивнула – пора – актриса повернула ручку, и обнаружилось, что входная дверь захлопнулась каким-то хитрым способом и что открыть её можно только снаружи. Актриса рассказывала, что это уже случалось с ней однажды, но всё скорым образом разрешилось, так как сосед актрисы, снимающий вторую спальню, как раз вернулся с работы и открыл дверь.

Сосед был дома. Он уже месяц торчал в своей комнате из-за травмы колена. Мы стали стучать соседям за стеной и кричать в окна (все окна выходили во внутренний двор). Было два часа дня и всех как ветром сдуло. Крохотные окошки кухни и ванной выходили в коридор подъезда, но открывались только на небольшой зазор для проветривания – пролезть через них в коридор, чтобы открыть входную дверь, не смог бы даже кот. Сосед поковырялся в замке ножом и сообщил нам, что он бессилен. Выбить дверь изнутри соседу не сильно хотелось, так как ему, в отличие от актрисы, ещё предстояло в этой квартире жить. Мы перечислили всех, кому можно было позвонить и позвать быстро приехать на помощь. Актриса опаздывала. Она стояла с чемоданом, готовая к выходу, и покрывалась пятнами. Мы перебирали все возможные идеи, когда у соседа, которого вся эта ситуация наконец вытащила из рутинного режима «пицца на заказ и телевизор», возникла мысль: спуститься вниз на связанных простынях. «Это же совсем не высоко – третий этаж!» – пренебрежительно дернул плечом он, при этом оговорив сразу, что он спускаться на простынях не может, так как у него больное колено. Он, как самый сильный, должен был держать простыни.

Я переживала за актрису и меня начало раздражать общее бездействие. Я сказала, что ладно, чуваки, что-то ничего никуда не движется – я лезу!

Актриса подошла к окну и посмотрела вниз. Она испугалась, перестала волноваться за свою поездку и стала меня отговаривать: «Канны того не стоят!» Она говорила, что не простит себе, если со мной что-то случится, в то время как сосед, которому очень хотелось действий, уже связывал простыни, а я снимала носки. Сосед был в самом приподнятом состоянии духа. Он говорил, что будет делать видео процесса и потом выложит в интернете. Но, конечно, когда дошло дело до процесса, ему было не до съемок.

Оба – актриса и сосед – взяли конец простыни. Я обмотала правую руку петлёй для страховки, а левой взялась за полотно повыше, легла животом на подоконник – ногами в окно – и попросила: «Вы только говорите со мной так, как будто всё нормально и ничего необычного не происходит». На что актриса с соседом закивали, и лица у них были такие, как будто происходит всё на свете.

Я вылезла наружу, и после первой пары метров сердце перестало колотиться, и я успокоилась. Мне даже как-то неинтересно стало, потому что страшно было только первые две секунды.

Успокоилась и актриса и стала радостно кричать, что назовёт в мою честь яхту! В это время в пустом дворе появились два полицейских. Они стояли и ждали меня в месте приземления, наблюдая весь этот цирк. Когда я спустилась на землю, копы с британской выдержкой и самым нейтральным выражением лица, без тени удивления, спросили: что же, собственно, происходит? Мы втроём – я босая на земле, актриса и сосед в окне – стали одновременно кричать про самолёт в Канны и про дверь.

Актриса бросила из окна мои кроссовки и ключи от входной двери, и я, игнорируя копов, побежала открывать дверь.

В квартире меня встретили как героя. Я, выталкивая актрису из квартиры, чтобы она бежала в аэропорт, как ни в чем не бывало отправилась в комнату собирать оставшиеся коробки. Из коридора я услышала, как подошли копы удостовериться, всё ли чисто, и как они спрашивают у соседа: «А где же ваша спайдер-вуман?»

Актриса улетела. Я вышла на работу в ЮНИСЕФ. Первый день был днём тренинга, на котором рассказывали о компании и о том, как нужно собирать деньги.

Наша группа была небольшая, человек шесть. Восемь часов мы сидели в офисе и нам рассказывали про программы помощи детям, про то, сколько нужно пенсов, чтобы привить одного ребёнка от пяти смертельных вирусов или чтобы купить одно теплое одеяло. Нам показывали на проекторе фотографии истощенных африканских детей, давали в руки пакетики со специальной питательной смесью (смесь арахисовой пасты и глюкозы). Когда показали браслет, который затягивают вокруг детской руки, чтобы определить недобор веса – бумажная полоска, окрашенная в три участка красным, жёлтым и зелёным цветом, – у меня полились слёзы. Я свернула браслет до красной отметки – отметки критического недобора веса, – и колечко получилось ровно такого же размера, как если бы я соединила указательный и большой пальцы. Я представила детскую руку такой толщины, и мне стало не по себе.

Мне выдали две голубые футболки с надписью ЮНИСЕФ на груди, карточку с моей фотографией и стопку бланков, в которые нужно было записывать данные желающих сделать пожертвования.

Нас разбивали на группы человек по пять, назначали старшего и отправляли в разные мелкие города за Лондоном. За пределами столицы была иная реальность. В провинции, куда меня отправили в первый день, были только гопники и пенсионеры. Пенсионеры были не те счастливые и бодрые иностранные бабульки-дедульки с курортов, а несчастные, чахлые дедушки и бабушки. Гопники – толстые мамки, едва закончившие школу, покрытые татуировками с именами и датами рождения их детей, с тройными колясками; их спутники – пузатые двадцатилетние мужики, которые выглядели на все сорок – бритоголовые, с красными обветренными шеями. Все они жили на пособия в государственных квартирах на самых паршивых окраинах.

Нас инструктировали устанавливать «доверительные, дружеские отношения» с незнакомыми людьми. Для этого нужно было близко подходить, протягивать руку для рукопожатия, широко улыбаться и смотреть в глаза. Я не представляла, как мне это проделывать с этими головорезами, а уж тем более как им рассказывать про умирающих от голода детей. Мы должны были быть «дружелюбно-агрессивные» – когда нам рассказывали об этих техниках, это напоминало тренинг менеджеров по продажам. Необходимо было давить на все психологические точки, чтобы человеку неудобно было отказать. Мне это было неприятно.

В первый мой день (не считая день в офисе, где нам давали «теоретическую базу») мне попалась бабушка, которую я никогда не забуду. Она стала моим первым заполненным бланком. Как мне потом сказали: отдать в конце первого дня заполненный бланк – большая редкость.

На тренинге нас призывали игнорировать студентов и бабушек, как самые финансово нуждающиеся слои – они считались неблагодарными категориями потенциальных пожертвователей.

Моя бабуля была похожа на состарившуюся Роуз из «Титаника». Я увидела её издалека – мы выбрали местом агитации пешеходную зону у торгового центра – она шла очень медленно, и я решила попробовать с ней просто поговорить, чтобы старший группы видел, как я вовлекаю людей в разговор. Всё же с бабушкой было не так страшно, как с бычьей шеей.