Текст книги "Меркурий – до востребования"

Глава 12

Годичный цикл Меркурия состоит из трех его оборотов вокруг Солнца. Соответственно этот цикл содержит три директных стояния Меркурия и три попятных стояния

Красповиц предложил Марку сесть в кресло, и сам плюхнулся за свой рабочий стол, под его весом несчастный стул заскрипел и заныл.

– Я вас слушаю, Марк, – проговорил он просто, без гонора, широко улыбнувшись и одарив своего гостя ласковым взглядом.

Марк пододвинул свое кресло ближе к столу, а сам вытянулся к Красповицу и с заговорщицким видом прошептал:

– Сим Савович, извините меня, пожалуйста, за такой неделикатный вопрос, – при этом он закачал головой и закатил глаза, – но поверьте мне, это абсолютно не праздное любопытство.

– Прошу вас, задавайте свой неделикатный вопрос, – Красповиц опять улыбнулся.

– Что делала у вас Магда?

– Вы ее знаете?

Марк сделал расстроенное лицо.

– К своему великому сожалению.

Красповиц начал раскачиваться на стуле, от этих движений стул извергал стоны и заунывные хрипы. Он смотрел на Марка с интересом в ожидании продолжения. На вопрос Марка он не ответил, и сам вопросов не задавал.

В голове у Марка заворошились мысли, он уже начал жалеть о необдуманно-заданном вопросе. Возникла пауза. Под стенание стула они оба смотрели друг на друга в ожидании развития. Марк по лицу Красповица пытался предугадать последующую реакцию и возможные пути отступления и даже бегства.

Красповиц с интересом рассматривал нос Марка, продолжая миролюбиво улыбаться. Еще раз взглянув на него, Марк все-таки решился, злоба внутри него кипела.

– Это настоящее чудовище, – зашептал он и кинул быстрый взгляд на Красповица.

– Кто бы мог подумать? – проговорил Красповиц без всякой заинтересованности.

– В том-то и дело, под якобы респектабельной внешностью скрывается черт в юбке, целый сатана. Я сталкивался с ней, это что-то страшное. У этой женщины существует куча аферистических проектов, которые она осуществляет в корыстных интересах, наступая на голову всем, кто попадается под руку. Она гипнотизирует людей и приводит в состояние кролика перед удавом, коим она и является. Потом она бросает этих людей.

– Она вас бросила? – участливо спросил Красповиц.

– Что вы, Сим Савович, я имею в виду чисто деловые отношения и просто хочу вас предупредить относительно ее непорядочности и подлости.

– Спасибо, Марк, – Красповиц кивнул головой, – будем иметь в виду.

– Она вам еще свою подругу притащит, вот увидите.

– Вы думаете?

– Когда у этой дамы рождаются планы, она идет напролом.

– Для этого она использует свою подругу? – с улыбкой спросил Красповиц.

– Нет, там скорее речь идет о юродивых. Подруга ее безумная, с элементами эксцентрики, которая вызывает у порядочных людей жалость и стремление хоть как-то помочь. Некоторые видят в этой иронии природы, в этой псевдонезащищенности и якобы особенности какую-то прелесть. Магда – психолог, в общем, они действуют в тандеме и, говоря современным языком, просто разводят людей под якобы благородными мотивами. Магда – просто мошенница на доверие. Сколько их развелось в нашем мире.

– Да, этого добра хватает, – понимающе проговорил Красповиц.

Марк выдохнул. Все было в порядке. Теперь, удовлетворив жажду мести, он мог переходить к делам.

Ему было уже абсолютно не интересно, по какому делу приходила к Красповицу Магда.

«После такой реляции он не захочет с ней общаться, – думал Марк, – вот так-то, Магда, сволочь ты мерзостная, думаешь, на тебя управы найти нельзя и все у тебя будет как по маслу, нет уж, дудки, отольются кошке мышкины слезки», – удовлетворенно рассуждал он про себя, доставая из сумки альбом с фотографиями своих ангелов.

– Что я все о грустном да о плохом говорю? Вот, Сим Савович, по поводу работ пришел. Решил, так сказать, зная ваш вкус. Очень бы хотелось услышать ваше мнение. Если заинтересуетесь, все это можно будет посмотреть в натуре у меня в мастерской за рюмочкой чая.

Красповиц взял альбом и начал рассматривать фотографии.

– Какого размера эта скульптура?

– Метр, мелкая пластика, очень хороша для офисов.

– Этот, я так понимаю, был самый первый?

– Да, этого я слепил сразу после института, выставил тогда на XVII Молодежной. Ветер перемен, приятное время было. Все таскали свои опусы и изыскания. Но его, к сожалению, уже нет.

– Продали?

– Притащился ко мне после выставки какой-то шустрик-галерейщик из Парижа, какие-то гроши сунул. Я, дурак, продал. Галерейщик из Парижа платил в долларах. Ребятки были, мама не горюй, а тогда ведь как казалось – раз из Парижа, то это крутизна. Сколько эти оглоеды в те времена по дешевке здесь нахапали, ящиками волокли, тоннами. Некоторые художники даром отдавали. Придет некий импортный хрен на сквот, в мастерскую, притащит пойло. Все рады до усрачки, тусят, жрут. Он их поит, поит. Народ пьет, гуляет. Эти придурки ему дарят свои нетленки, в очередь встают, подписывают, дорогому другу от любящего тебя всем сердцем художника Пупкина, Мупкина и Жупкина в честь наших с тобой будущих свершений на ниве искусства, а потом сами удивляются, что это наших художников не уважают на Западе.

Внезапно Марк опомнился. Все, что он только что рассказывал Красповицу, никак не подходило для рекламной акции его скульптуры. «Вот меня занесло, – подумал он. – Как же теперь отгрести, блин?»

Он глубоко вздохнул и принял многозначительный, даже страдательно-пережевательный вид, опять закатив глаза и качая головой.

– Эта вещь была, видимо, сделана после продажи первой? – Красповиц показал на второго ангела.

– Да, я опомнился, понял, что совершил глупость, продав ангела этому деляге. Решил, так сказать, восстановить утрату.

– А почему вы не остановились?

– Сим Савович, я что-то не понимаю?

– Я спрашиваю, почему, восстановив утрату, вы сделали… – Красповиц пролистнул еще раз альбом, – около тридцати вариаций? Что вы хотели этим сказать?

Вопрос Красповица был для Марка крайне неприятным. Ему не хотелось рассказывать Симу, что второго ангела он тоже быстро продал и начал в срочном порядке лепить еще трех, чуть отличающихся друг от друга, но, в общем, похожих как братья-близнецы.

– Я начал искать, хотелось подойти к идеалу, приблизиться к идее.

Красповиц открыл альбом на самой последней странице и долго рассматривал тридцатого ангела.

– Кроме ангелов, имеются ли у вас еще какие-либо работы?

– Да, я все время в пути, – проговорил Марк, – к сожалению, другие вещи я не могу вам продемонстрировать, они все находятся на стадии проектов.

– Занимаетесь исключительно продажей ангелов?

Эта фраза, которая, по сути своей, была чистой правдой, почему-то покоробила Марка. Вспомнился его разговор с Пупель, обидные ее слова о мутных потоках, об ангелах-клонах.

– Я не торговец, Сим Савович, – произнес Марк гордо. – Я скульптор.

– После случая с заморским дилером вы решили не продавать свои работы?

Марк опять был поставлен вопросом Сима врасплох. Согласиться и сказать, что не продает работы, было заманчиво, этим самым он сразу бы поставил на место Сима со всеми его копаниями и насмешками, но тогда цель визита была бы не достигнута, и никаких перспектив не открылось бы. Мнение Сима Марка абсолютно не интересовало, его интересовал другой аспект.

Красповиц листал и листал альбом, стул под ним опять начал издавать скрип:

– Что же-е-е-е? Как же-е-е-е-е-е?

«Мало того, что ничего не хочет купить, скряга, он еще меня лечить надумал. Хорошо сидеть на стуле в шикарном кабинете своего шикарного особняка и рассуждать о трудностях творческого пути художника, в поте лица пытающегося заработать на жизнь».

Красповиц, казалось, абсолютно не замечал ерзаний и недовольства Марка.

– Мне кажется, – продолжал он в своем спокойно-эпическом стиле, – вам Марк надо на какое-то время отложить свои поиски в области разработки ангелов.

Злоба закипела и забурлила внутри Марка. Он начал про себя прикидывать, как бы побольнее напоследок кольнуть придурка Красповица, этого сытого борова, этого всепонимающего философа-мудософа, обучающего жизни художников. «Не хочешь – не бери, в душу-то зачем лезть? Кого волнует, урод, что тебе кажется, неужели ты до сих пор не уловил фишку? Кому ты интересен? Всех привлекает только твой бабандос. Ну, повезло тебе, чудило. Ну, разбогател ты, накупил антиквариата, и что? Рожу-то отъел…» Прокрутив этот монолог про себя и найдя его достаточно обидным, Марк уже открыл рот, чтобы все это выговорить, но не успел.

Заговорил опять Красповиц:

– У вас есть ви́дение и чувство пластической формы.

Марк просиял и возблагодарил Бога, что не успел высказать Красповицу все те обидные слова, которые уже были готовы слететь у него с языка.

«Все-таки совесть у него пробудилась, решил купить, цену сбивает, вот хитрюга, – думал Марк. – Понятно, почему такие люди зверски богатеют, деловая сметка и спокойствие, вот как лыбится, ну сейчас скажет, так как у вас их много, то и цена соответственно…»

– Из-за этой серийности, – продолжал Красповиц, – выхолащивается та суть, которая первоначально присутствовала.

«Опять за рыбу деньги, – мысли Марка острыми иглами заерзали в голове. – Да что же это такое, блин? Сколько же может эта гнида брызгать своим ядом? Ничего он не купит, сто пудов, он сейчас наглумится, упиваясь своим благостным видом, хрена лысого что купит. Сейчас пошлю его и дверью так шарахну, что картинки его антикварные попадают со стен, может, хоть рамки переломаются, одна рамка, поди, кусок стоит».

Марк весь набычился, сконцентрировался и яростно сверкнул глазами.

– Что вы на месте топчетесь?

– Я никогда не топтался, – злобно огрызнулся Марк. – И всяких галерейщиков-меценатов вдоволь навидался, сыт ими по горло. Будь на все моя воля, в жизни бы не обращался к этим стервятникам, умеющим так клюнуть полумертвое слабое животное, чтобы одним махом и шкуру пробить, и крови напиться.

– Полумертвое слабое животное – это вы?

Марк сглотнул слюну.

– Не смейте переходить на личности! – заорал он.

– Лучше сразу перейти к наличности. Или я не прав? Вы хотите продать мне свои поделки, а я их покупать не хочу, вот и весь сыр-бор, но мне жалко вас, потому что, как вы только что сами про себя сказали, животное уже полумертвое. Но сдохнете вы не от ястребов-галерейщиков, а исключительно из-за своего тупого упрямства. В народе говорят, не пей гнилую воду. А вы лакаете из лужи, не замечая, что шерсть уже заплесневела, а во рту появился запах гнили.

Далее все происходило в темпе vivace.

Марк сорвался со стула и ринулся с кулаками на Красповица. Тот перехватил его руку с такой чудовищной силой, что в руке что-то хрустнуло и оборвалось.

– Отцепись от меня, ублюдок! – верещал Марк, пытаясь свободной рукой врезать Красповицу.

– Не кипятись так, – вразумлял Марка Красповиц, одновременно блокируя его вторую руку. – Мы с тобой в разных весовых категориях, – резюмировал он, скрутив Марка, как стригаль овцу.

– Отпусти!.. – взвыл Коняшкин. – Ты мне руку сломал!

Красповиц разжал стальные объятия, и Марк отпрянул.

Оба стояли красные, взъерошенные.

– Я на тебя в суд подам! – заверещал Марк.

– Подавай, может, и тебе кто-нибудь подаст! – гаркнул Красповиц.

– Да я! – завизжал, брызгая слюной, Марк.

Красповиц направился к своему столу, плюхнулся на стул и спокойно, но очень твердо проговорил:

– Пошел вон отсюда, брысь.

Марк выскочил из кабинета, как говна наевшись, вдобавок рука болела не по-детски. Злоба душила его. Яростной ракетой несся он по коридору, изрыгая чудовищные ругательства и призывая все силы мужских и женских половых органов обрушиться на Красповица и на его ни в чем не повинную матушку.

Он чуть не сбил с ног идущую ему навстречу Надю. Она шарахнулась в сторону. Марк опомнился и остановился.

– Что случилось? – зашептала Надя.

– Я его укокошу, – прошипел Марк.

– Пойдем ко мне в комнату.

Они зашли в секретарскую. Надя налила Марку воды из графина. Марк опустошил стакан несколькими глотками, затряс головой.

– Ну и мудак твой шеф, – проговорил он уже более спокойным тоном.

– Он со странностями, но не злобный.

– Он мне руку сломал.

Надя участливо склонилась над Марком.

– Покажи, пальцами пошевели.

Марк произвел движение пальцами.

– Просто ушиб, давай холодненького приложу.

– Да хрен с ним, с холодненьким, а выпить у тебя есть?

– Нет, у Сима в кабинете есть.

– Пошел он на хуй. Пойдем в ресторане посидим, мне надо расслабиться.

– У меня еще рабочий день не кончился.

– А когда эта срань тебя отпускает?

– Да скоро уже.

– Я тут больше ни минуты не хочу сидеть. Пойду в «Кувшинчик», а ты давай закругляй.

По селектору раздался голос Красповица:

– Надя, зайдите, пожалуйста, ко мне.

– Вот мерзота говнячая, ему это так не сойдет, – зашелся опять Марк. – Я жду тебя в «Кувшинчике», – этот поэтический оборот предназначался для Нади.

Она, кивнув, побежала к Симу в кабинет.

Красповиц сидел какой-то не то грустный, не то усталый.

– Что там у нас, Надя? – спросил он.

– Звонила Сусанна, но это вы сами с Коняшкиным?

– Да, да с Коняшкиным мы уже все решили, а еще что?

– Маковецкая, по поводу презентации завтра придет, Дозукин просил об аудиенции, Борзян с аннотацией, эта ваша библиотекарша из Твери тоже на завтра, Драгонов звонил.

– Драгонов, Драгонов, – проговорил Сим. – Вы Надя случайно не знаете, как он сейчас?

– Вообще не пьет, вроде куда-то ездил, и ему в мозг что-то поставили, совсем не пьет.

– Это хорошо, в мозг говоришь?

– Я точно не поняла, мне его жена рассказывала, какие-то ферменты или гормоны.

– А он работать-то может?

– Рисует вовсю.

– Очень хорошо, я ему гранд хочу дать. Он замечательный художник. Ему сейчас необходима полная свобода. Тем более ферменты у него и гормоны. Сумма достаточно большая, должно хватить на их с женой длительное пребывание за границей. Драгонову просто необходимо выехать в Италию и там, на месте вкушать все красоты, ему сейчас продышаться надо.

Надя кивала.

– Завтра бумаги оформляй, да, этим с картами скажи, я не беру. У Меркатора восемнадцать листов в атласе, а у них шести не хватает, и самой главной карты Тартарии нет. Без карты Тартарии атлас Меркатора не атлас.

Надя кивала.

– Это всё, Сим Савович?

– На сегодня, я думаю, всё, идите домой, а я еще посижу.

– Чайку вам заварить?

– Спасибо, Надя, я сам, идите, отдыхайте.

Дверь за Надей закрылась.

Красповиц достал из стола принесенную Магдой папку и раскрыл рукопись.

История Пупель

Осень перешла в стадию полного упадка. Отвалились последние листы с деревьев. Нет, не было и не могло уже быть у осени прежней силы и яркости. То и дело она хлюпала дождем. Внезапно вспомнив свою былую прелесть и радужность, осень вдруг улыбалась скудным солнечным лучом, потом опять хмурилась и с остервенелым отчаянием выплескивала комья грязи в наполненные до самых краев лужи. «Вот вам напоследок, умойтесь», – как будто говорила она. Это была предсмертная агония осени.

Всю неделю Пупель находилась в ожидании воскресенья. Поэтому и еще потому, что погода была такая плохая, неделя тянулась невыносимо долго.

Пупель жила у Магды, никто ее не искал, что было довольно странно, но, с другой стороны, радовало. Из каких– то суеверных соображений Пупель ничего не рассказала Магде о встрече с Максиком. Она прокручивала радужные картины в своей голове. Ей представлялось, как в воскресенье вечером, после приятного чаепития у Севашко они вместе с Максиком завалятся в Новые Черемушки и как все будет хорошо. Конечно, Максик понравится Магде, а Погост просто-напросто растворится как дым, Магда ведь обещала, а она слов на ветер не бросает. Магда просыпалась раньше всех, готовила вкуснющие завтраки. Все трое – Пупель, Кирюша – тишайший и сама Магда завтракали, после чего разбегались по своим делам. Пупель – в высшее художественное заведение, Магда – на работу к разбойникам, а Кирюша – в Ленинскую библиотеку.

Вечером обычно возвращались в обратном порядке: сначала Кирюша из Ленинки, затем Пупель, и самой последней возвращалась Магда обязательно со вкусностями и всяческими деликатесиками, которые вся компания с превеликим удовольствием вкушала. После ужина Кирюша уходил к себе и там допоздна занимался писаниной, а Пупель с Магдой сидели на кухне и болтали. Пупель интересовалась Магдиной работой, ее это очень сильно беспокоило. Магда с юмором рассказывала эпизоды из жизни своих хозяев.

– Приезжает сегодня Тарас такой довольный и Милке говорит, что на воскресенье намечены шашлыки и будут все его кореша и Аслан, и Козлан и даже Мухлан обещался прикатить.

Мухлан у них главный. Он на крутой тачке разъезжает, такой весь из себя и костюмчик носит не спортивный, а тип-топ цирли-мырли двубортный, и туфли на нем лакированные, и девушка у него такая блондинистая Нина, такая волоокая с брильянтищами в ушках и в «Шанели» кремовой, а сам он хоть совсем пацан, но уже главный начальник на работе. И оказывается, что Мухлан изъявил желание шашлык самолично приготовить. Милка так хмыкнула и говорит: «А он в мясе-то что-либо рубит?»

Тут Тарас ее таким взглядом смерил, что у Милки чуть башка не запепелилась.

– Мухлан в мясе? Да Мухлан самый главный специалист в Грозном был по рубке мяса.

– Так что в воскресенье мне придется выехать на сверхурочную, – говорила Магда. – Подавать там все, а потом посуду перемывать.

– Это надолго? – забеспокоилась Пупель. – Ты к вечеру-то хоть вернешься?

– Я там никогда не ночую. Не знаю, как это будет под предводительством Мухлана. Обычно там так: тостики, погуляют, покушают, выпьют – и на покой.

В «рафиках» бронированных такие крепкие братки, вооруженные до зубов, сидят, их стерегут. Это только в кино показывают, как на воровских малинах дым коромыслом, веселуха. А в жизни все не так. Они не особенно любят трепаться, да и о чем, собственно, им говорить? Пьют тоже, надо сказать, вяленько, так, винишка глоток, коньячка рюмочку. После еды легкий моциончик – из «Калашей» популяют, для деток фейерверк пыль-пыль, да и разъезжаются.

Пупель с ужасом слушала Магду.

– Ты там поаккуратнее, – говорила она, – когда стрелять будут, не лезь под пули, очень тебя прошу.

– Да все будет нормально, – успокаивала ее Магда, – никуда я лезть не буду, накрою, уберу, помою и домой приеду.

– А сказка на ночь? Расскажи дальше.

– Потом, сейчас поздно, завтра надо рано вставать.

Во время проживания Пупель у Магды у них сложился свой особенный ритуал. Магда рассказывала историю жития Прокопия Праведного. Поздними вечерами, когда день закончен, все житейские рассказы пересказаны, им обеим хотелось поговорить о чем-то другом. Именно в эти вечерние часы Магда выступала в роли доброй мамушки, рассказывающей дитятку истории про старину. В тот вечер накануне воскресенья Пупель очень хотелось услышать финал. Магда как заправская рассказчица умела увлечь. Прокопий волновал ее. Но в этот вечер Магда была утомлена и не расположена к рассказам.

– Давай спать, потом, – сказала она.

– Ну, хоть чуточку, хотя бы несколько слов. Он спас тогда город? – не унималась Пупель. Ей не хотелось спать. И думать о том, что будет завтра, тоже не хотелось.

– Да, конечно, не зря же он притащился в такую даль, на север.

По диким болотам, по непролазным проходам, по ельникам дремучим, где звери, где ночью дрожишь и трясешься под каждым кустом, и волосы дыбом, и холод, и нечего есть.

– И? – подначивала Пупель.

– Все, спать, глаза слипаются, – Магда выключила свет на кухне, – завтра вечером поговорим, спокойной ночи.

Пупель долго не могла уснуть, все крутилась и крутилась на своем диване. Она вся уже была в завтрашнем визите, всякие радужные картинки мелькали у нее в голове. Уговаривая себя заснуть, она представляла Прокопия, пробирающегося на север дикими лесами.

Воскресенье все-таки наступило. Ясный осенний денек. Магда очень рано уехала к разбойникам, Кирюша на кухне допивал кофе. Он приветливо улыбнулся, сказал, чтобы Пупель завтракала, и удалился к себе. Пупель поела, прибрала на кухне и начала ждать. Толком делать она ничего не могла, пребывая в состоянии эйфории. Она немного почертила шрифты для работы, что-то потюкала из курсового задания, потом прилегла на диван в надежде немного вздремнуть. Внутри все трепетало в предвкушении. Полный сумбур: сначала я ему скажу так, нет, сначала я проговорю, ах нет же, я все сразу вывалю и…

Наконец время подошло. Пупель отправилась.

Сдерживая безумное волнение, Пупель открыла дверь в мастерской Севашко.

– Платон Платонович, – звенящим голосом пропела она.

Ответа не последовало. Платона в мастерской не было. «Наверное, вышел куда-то, – подумала Пупель. – А дверь запереть забыл». Она уселась на стул и огляделась. Все было как всегда. На стене плача висели работы учеников. Пупель начала разглядывать рисунки снизу вверх. «Когда-то и я тут висела, – проносились мысли, – в подвале, в самой низине, а Максик пришел и сразу разместился на Олимпе». Пупель сидела на стуле и почему-то чувствовала себя непривычно. В мастерской было очень тихо. Пупель ждала. Никто не приходил. «Куда же они запропастились?» – думала Пупель.

Прошел час, стемнело. Пупель зажгла свет. Тишина начала ее пугать. Несколько раз она выходила во двор в надежде увидеть Севашко и Максика. Моросил мелкий гадостный дождь. «Может, они вместе пошли в магазин? Хотя, странно как-то. Или Платон спит? Погода-то какая…» Пупель подошла к лесенке, ведущей на второй этаж мастерской Севашко. Это была его частная территория, никому из учеников не разрешалось подниматься на антресоль, в святую святых великого репетитора.

Пупель поднялась на пару ступенек и тихонько позвала:

– Платон Платонович…

Наверху послышалось какое-то шевеление и непонятный не то зевок, не то вздох. Пупель еще раз окликнула Севашко. Внезапно возникло какое-то непонятное чувство тревоги. Она еще подождала. Никаких звуков. Тогда Пупель решилась. Неуверенно она полезла наверх. Там было темно.

Севашко лежал на полу. Пупель кинулась к нему.

– Платон Платонович?! – закричала Пупель каким-то дребезжащим голосом.

Платон застонал. Пупель села на корточки, дотронулась до него.

– Платон Платонович, миленький, вам плохо? – проговорила она, пытаясь приподнять голову Севашко.

Он опять застонал, открыл глаза и посмотрел на нее.

– Я сейчас, сейчас… – затараторила Пупель. – Я сейчас помогу вам подняться, рукой за меня ухватитесь.

– Пупа, это ты? – спросил Севашко.

Пупель показалось, что он улыбнулся.

– Я, Платон Платонович, – нервно сглотнув слюну, выдохнула Пупель.

Она попыталась приподнять Севашко. Ничего не получилось, он был очень тяжелый.

– Ты пришла?

– Я сейчас «скорую» вызову, – прохрипела Пупель.

Тело Платона пронзила судорога, он, видимо, пытался встать, поднял голову, потянулся. Страх парализовал Пупель. Ей показалось, что на антресолях гуляет ледяной ветер. Раздался удар, это голова Севашко упала на пол. Глаза его были открыты, совершенно другие глаза. Это были игрушечные, страшные глаза, смотрящие на Пупель стеклянным, матовым взглядом. Пупель потрогала пальцем глаз. Ничего не произошло. Только ветер усилился.

Неожиданно Платон встал и взял ее за руку. Его рука была теплая и влажная. Эта рука тащила Пупель вниз в мастерскую.

– Сегодня ученики не придут, потом скажи им, что я умер, ладно?

– Вы же не умерли, Платон Платонович, – со страхом всматриваясь в стеклянные глаза Севашко, пробормотала Пупель.

– Прощай, – спокойно проговорил Севашко и поцеловал ее в губы.

По телу Пупель прошел озноб, ноги ее сделались ватными.

– Вы куда, Платон Платонович?! – завыла она вслед Севашко.

– Пойду, мне надо.

– Не ходите, Платон Платонович, там дождь.

Никого уже не было. Стуча зубами от страха, она выскочила из мастерской. На улице темно.

– Где же Максик?

– Максик не придет, – шепнул Платон Платонович прямо ей в ухо, – он тебя никогда не простит, все кончено, Аминь.

Пупель бежала по улице. Деревья качались и стонали, Пупель казалось, что они хотят зацепить ее своими ветками, а как только это произойдет, ее голова бум на землю и глаза, стеклянные матовые… Вдалеке замаячила какая-то долговязая фигура.

«Господи, это Погост, – мысль-молния промелькнула у Пупельвголове. – Он меня вычислил и сейчас убьет, точно, у него в руке нож». Она побежала обратно в мастерскую. – Я все знаю, – крутилась шарманка, – я спрячусь за рисунками, там, на стене, под кнопку забьюсь, в маленькую дырочку». Шнурок на ботинке у нее развязался, Пупель споткнулась и упала в лужу: «Он сейчас меня убьет!» Темный силуэт приближался. Пупель ворвалась в мастерскую, начала срывать рисунки со стены, дырка от кнопки не находилась.

– Сейчас придут Севашко и Максик из магазина, – бормотала Пупель, залезая под стол и пытаясь прикрыться соскользнувшей скатертью. – А меня уже нет. А я их всех обману, я тоже пошучу с ними, сейчас в окно вылезу и в лес…

Окно не открывалось. Пупель цеплялась ногтями за шпингалет. Ломая ногти и срывая заусеницы на пальцах, она что есть силы рвала оконную раму. Кровь капнула на подоконник. Рама не поддавалась. В отчаянии Пупель навалилась на стекло, осколки полетели вниз, пахнуло осенней сыростью. Пупель выпрыгнула вниз. Боли она не почувствовала. Она лежала на земле в мокрых листьях.

– Хорошо, что я в деревне, тут воздух свежий и листики везде.

«Не-е-е-т, прячься, беги! – вопил внутренний голос. – В деревне очень опасно, в деревне все как мухи мрут, крестьянин помер. Только не сжата полоска одна-а-а-а-а-а-а-а-а!» Обратно в мастерскую, наверх, под кровать и там отлежаться, там не холодно. Она полезла в окно. Зацепилась за подоконник, пытаясь подтянуть ноги и перевалиться внутрь. В это время рука Погоста жестко схватила ее за плечи. И Погост совершенно не своим, а каким-то замаскированным голосом заорал:

– Ты что тут делаешь, мразь, стекла бьешь?!

В глазах у Пупель потемнело. Она ничего не видела, только чудовищный, огромный многоголосый хор пел:

– Грустную думу наводит она, наводит она, она, она, она, она-а-а-а-а…

– Прошурши мне в ухо, как сухой камыш.

– Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш.