Текст книги "Меркурий – до востребования"

Глава 4

Когда планета Меркурий двигается по небосводу в своем обычном – прямом направлении, – нам встречаются люди, которые помогают обрести совершенно новый жизненный опыт, не похожий на все, что мы переживали раньше.

Пупель спала. Во сне она думала: «Хорошо тут у меня во сне. Солнышко!» В ее сне проехал велосипедист по терракотовой дорожке вдоль озера. Он помахал ей рукой и въехал в озеро, так плавно, без всплесков. «Мастерский въезд, – подумала Пупель во сне. – Долго надо тренироваться, чтобы вот так плавно въезжать в озеро».

Велосипедист выехал из озера на другом берегу, встряхнулся, как пес, и дальше покатил. «Ну, ладно, плавно въезжать – это еще куда ни шло, а вот так выезжать и чтобы как с гуся вода, это вообще феноменально», – думала Пупель во сне, открыв рот. Велосипедист уже давно укатил, а Пупель все смотрела на озеро. Рядом с рваными клочками газет плавали утки. Две утки подплыли к берегу, и Пупель ясно услышала, как одна утка сказала другой:

– Ну, как тебе это всё?

Другая утка посмотрела на вопрошавшую и, пожав плечами, ответила:

– А чего ты хотела, он парень не промах.

Пупель во сне выпучила глаза: «Ничего себе! Утки думают прямо как я, кто бы мог предположить?!» Утиный диалог продолжался. Вторая утка, которая первая задала вопрос, сказала:

– Конечно, не промах. Значительная часть их претензий была отсеяна уже в ходе подготовки к слушаниям. Специалисты в области интеллектуальной собственности также полагают, что им будет сложно доказать факт нарушения авторских прав. По их мнению, доказать факт воровства идеи достаточно сложно, так как в этом случае речь о плагиате в прямом смысле этого слова не идет.

Вторая утка кивнула.

– Конечно, – сказала она. – Это и коню ясно, что авторское право не распространяется на идеи. Это и червю не надо объяснять. Если у тебя нет чего-то вроде патента или торговой марки, у тебя нет и монополии.

Первая утка явно была согласна со второй. Она сделала несколько гребков от берега и произнесла:

– Если кто-то подхватывает чужую идею, так как находит ее верной, это не может считаться нарушением авторских прав. Если бы устанавливались права на идеи, это сделало бы творческий процесс чудовищно сложным. А он молодец, а тот-то сколько разорялся.

Вторая утка качала головой.

– Ты имеешь в виду кардинала, архиепископа генуэзского?

– Ну да. Он прямо ринулся в бой, заявив, что книга представляет собой целенаправленную попытку дискредитировать Римско-католическую церковь с помощью абсурдных и притянутых искажений. Вроде бы книга напоминает ему что-то, ну, вроде антиклерикальных памфлетов девятнадцатого века.

Утки быстро поплыли от берега, ни на минуту не прерывая свою беседу. Пупель уже практически не слышала их разговора, последнее, что донеслось до нее, были слова первой утки:

– Сомнительно, что он бы женился на Марии Магдалине, весьма спорно, и тут этот генуэзский прав, а результат – восемнадцать миллионов экземпляров на сорока четырех языках, а ты говоришь, купаться. Он до сих пор еще входит в первую десятку бестселлеров.

Утки уже плавали далеко от берега, рассматривая обрывки газет, и не замолкая, крякали. В своем сне Пупель смотрела на них и думала: «Как интересно! Так вот они какие – настоящие газетные утки. Кто бы мог подумать?»

Телефон звонил не переставая. Пупель открыла глаза, вскочила, схватила трубку.

– Ничего себе! – раздался голос из трубки. Он был удивительно похож на голос первой газетной утки.

– Кто это? – настороженно спросила Пупель.

– Ну, ты даешь! Ты, вообще, что себе думаешь? – Магда явно была недовольна и раздражена.

– Магда, ты, что ли?

– Что ли, что происходит?

– Ой, столько всего, прямо не знаю, с чего начинать.

– Я вчера по мобиле поговорила, перезваниваю, тебя уже след простыл, сижу в непонятках, изредка набираю, понимаю, что бесполезно, думаю, к Марку потащилась, думаю, ладно, попозже позвоню в мастерскую, перезваниваю совсем попозже в мастерскую. Он мне что-то мычит, что ты типа не в себе, кризис, ни с того ни сего, буровит что-то нечленораздельное, а вывод – абсурд бредовый. Я, видите ли, должна поговорить с тобой, какую-то работу провести, кошмар какой-то. Что случилось?

– Мы с Марком вчера расстались навсегда.

– Это хорошо. Это как раз очень хорошо. Это ты молодец, поздравляю.

– Ты серьезно?

– Абсолютно, как можно было общаться с таким невыносимым занудой, да еще так долго, к тому же вчера я это четко поняла, он тебя отвлекал от главного.

– А что же ты раньше-то молчала?

– Раньше я намекала, а вчера все встало на свои места.

– Что-то я не припоминаю.

– Я так вскользь, я не до конца осознавая, но теперь, слава богу… Я надеюсь, ты не передумаешь? Этот звонок, на мобильный…

– Какой звонок?

– Тебе вчера на мобильный никто не звонил?

– Не помню, кто-то, может, и звонил. А что?

– Необычного звонка не было?

– Вчера мне только необычного звонка не хватало для полного счастья.

Магда хмыкнула.

– Ладно, – сказала она, – я сейчас по делам, а потом к тебе. Никуда не уходи. К телефону не подходи. Я тебя знаю, этот позвонит, ты простишь, или помиришься, или еще как-нибудь, а нам сейчас этого не нужно. Нам сейчас абсолютно другое нужно, дело надо делать, а не слюни пускать. Жди меня, и пусть не скоро, но я обязательно вернусь, – выговорив эту тираду, она повесила трубку.

Магда шла по важному делу. Неделю назад, ничего не сказав Пупель, она посетила редакцию очень известного издательства, одного из самых крупных московских издательств. Магда предварительно позвонила одной своей знакомой, с которой она имела дела во времена своей риелторской деятельности, и попросила совет. Вопрос такой, вроде того, куда бы можно было снести рукопись одного очень интересного и совершенно пока неизвестного писателя, который по ее, Магдиному, мнению заслуживает широкой печати.

Знакомая Магды долго хмыкала, листала записную книжку, водила курсором мобильного телефона и, наконец, откопала телефончик одного редактора, как раз из этого крупного издательства. Магда позвонила по телефончику редактору Людмиле Севастьяновне и попросила ее о встрече на предмет одного дела.

Людмила Севастьяновна сразу поинтересовалась, по какому вопросу, и, услыхав, что по поводу рукописи, сразу сказала: «Навряд ли».

Магда не сдавалась. Она начала задавать неудобные вопросы, типа, вы, что же, совсем не печатаете новых авторов, и всякие такие вещи, вроде того, что нужна же свежая кровь и всякое в таком роде, вот вы сразу с ходу говорите «навряд ли», даже не подозревая, а иногда случаются такие вещи и потом люди локти себе грызут… И в общем, Людмила Севастьяновна назначила ей день и час.

Магда день в день, час в час и минута в минуту была в издательстве. Это действительно было крупное издательство. Крупность его бросалась в глаза сразу. Это было огромное-преогромное издательство с длинными-предлинными коридорами, с пластиковыми-припластиковыми карточками на входе, с шикарными зеркальными-призеркальными лифтами.

Людмила Севастьяновна сидела в просторном кабинете, уставленном книжными полками, битком забитыми книгами. Она понравилась Магде. Доброе интеллигентное лицо, серые понимающе-опытные глаза.

Магда представилась. Людмила Севастьяновна жестом предложила сесть. Все вроде бы начиналось очень хорошо.

– Я вас слушаю, – сказала Людмила Севастьяновна.

Магда протянула рукопись.

– Что это? – поинтересовалась Людмила Севастьяновна.

– Это рассказы… – начала Магда.

– Ваши?

– Нет, это рассказы моей подруги.

– Видите ли, Магда, я не занимаюсь прозой, – размеренно и спокойно произнесла Людмила Севастьяновна.

– А чем вы занимаетесь?

– Поэзией.

– Там и стихи есть, посмотрите… – принялась настаивать Магда.

– Очень хорошо, – спокойно отбила натиск Людмила Севастьяновна. – Только я этим не занимаюсь. Мы печатаем разнообразную литературу поэтического жанра. – Людмила Севастьяновна подошла к книжному шкафу, подозвала Магду. – Вот подойдите, посмотрите.

Магда приблизилась к полкам: Фет, Цой, «Блатные песни», «Стихи о кулинарии», Блок, «Лютик – цветок луговой», Пушкин, «Журки – мурки», Пасхальные стихи, «Зебрец», «Стихи о Родине», Ахматова, «Классный выебон», «У природы нет и не будет», «Загарики», Мандельштам.

– У нас очень широкий охват, но только поэзия.

– Простите, а к кому тогда мне обратиться? – поинтересовалась Магда.

– Какого плана рассказы?

– Рассказы интересные, из жизни художников. Вообще, они о разном, но, видите ли, очень живой язык, истории смешные и грустные.

– Боюсь, навряд ли, – вежливо сказала Севастьяновна. – У нас проза, в основном детективы, или такие о любви, и лучше, конечно, чтобы автор уже был известен читателю.

– Простите, известным ведь, как мне кажется, становятся после издания, или я чего-то не понимаю?

Людмила Севастьяновна грустно улыбнулась.

– Вы абсолютно правы, – сказала она. – Но существуют определенные условия, направленность и, так сказать, рынок сбыта готовой продукции.

Магда внимательно посмотрела на нее.

– У нашего издательства основной рынок сбыта – Краснодарский край. А там, сами понимаете, не очень интересуются веселыми и грустными рассказами из жизни художников. По большому счету, сейчас никто вообще не интересуется рассказами из жизни художников. Сейчас другие прерогативы.

– Что вы говорите? – удивилась Магда.

– Вот если бы это были не рассказы, а, так сказать, романы, объемом десять – двадцать авторских листов. Конечно, опять же ни о каких художниках речи тоже быть не может. Так вот, если бы это были романы, ну скажем, о женской доле, с хорошим концом или просто в меру смешные детективы и ваша подруга, к тому же, согласилась бы подписать договор с нашим издательством на поставку их так раз в полгода, тогда еще можно было бы о чем-то говорить.

– Но ведь романы не пироги, как можно заключать договоры о поставке раз в полгода романов о женской доле? – задала наивный вопрос Магда.

Людмила Севастьяновна опять грустно улыбнулась.

– Видите ли, Магда, – произнесла она, – я поэзией занимаюсь, это совсем другое дело, мне трудно что-то комментировать, редактор отдела прозы, ну, в общем, у нас совершенно нет контакта.

– А что делать? – задала классический вопрос Магда.

– Я же вам сразу все озвучила, – спокойно проговорила Людмила Севастьяновна.

Магда с надеждой посмотрела на нее.

– А может, все-таки в виде исключения? Может, попробовать? Рассказы очень хорошие, я это говорю не потому, что она моя подруга. Я слежу за современным литературным процессом, мне кажется…

– Был один случай, – задумчиво произнесла Людмила Севастьяновна, – но, конечно, не в нашем издательстве. Одна женщина отнесла свою рукопись в одно небольшое издательство, и рукопись приняли. Помню такой случай…

– А в какое издательство отнесла эта женщина свою рукопись? – заинтересованно спросила Магда.

– В маленькое. В какое-то небольшое интеллектуальное издательство.

Магда с надеждой посмотрела на Севастьяновну.

– Вы не могли бы случайно припомнить название?

– Нет, не помню.

– С чего же начать? – задала второй классический вопрос Магда.

– Ну, есть же маленькие издательства, попробуйте, чем черт не шутит.

Тут Магда решила немного надавить, чтобы хоть что-нибудь… Она с улыбкой взглянула прямо в серые спокойные глаза Людмилы Севастьяновны и произнесла:

– Вы, я знаю, очень опытный специалист, не один год занимаетесь издательским делом. Не порекомендуете ли вы какое-нибудь маленькое интеллектуальное издательство, куда я бы могла обратиться, может, просто, хотя бы на худой конец дадите название или какую-нибудь зацепку?

– Я плохо знакома с маленькими издательствами, – с ответной улыбкой отпарировала Людмила Севастьяновна. – Я в большом работаю.

– Но, может, где-то краем уха, работая в большом, вы слышали о каком-то маленьком? – не сдавалась Магда.

Людмила Севастьяновна явно устала от всех этих бесперспективных разговоров, время шло к обеду. Она посмотрела на часы, потом на Магду, потом подняла глаза к потолку, что-то пробурчала и, наконец, вставая из-за стола, произнесла с достоинством:

– Идите в «Ад».

От неожиданности Магда вскочила со стула.

– У нас сейчас совещание, – как ни в чем не бывало, проговорила Людмила Севастьяновна. – Это на «Павелецкой». Недалеко от метро книжный магазинчик «Данте & компания», а в подвале – издательство «Ад». Серьезное интеллектуальное издательство, попробуйте.

Магда выдохнула с облегчением. Поблагодарив любезную Людмилу Севастьяновну, побежала по длинному-предлинному коридору, вскочила в зеркальный-призеркальный лифт, вернула пластиковую-припластиковую карточку вежливому охраннику и пулей вылетела из большого издательства.

«Поеду прямо в «Ад», – решила она. – Нечего им названивать. Пока телефон найду, пока дозвонюсь, пока то-сё, по какому вопросу, вся жизнь может пройти. Надо бежать по горячим следам». Разговор с Людмилой Севастьяновной навел ее на некоторые размышления, она кое-что уловила из этого сумбурного лепета. «Хорошо, что я сначала попала в это большое издательство, – думала Магда. – Теперь в «Аду» или в «Аде», неизвестно как в этом случае ставится ударение, но суть от этого не меняется, так вот теперь, по крайней мере, я знаю, что надо говорить, теперь, во всяком случае, я не буду выглядеть полной идиоткой, теперь я не попаду впросак». С этими мыслями Магда быстро добралась до «Павелецкой».

Она немного побродила по переулкам и довольно быстро увидела тот самый магазинчик с большой вывеской «Данте & компания».

Магда спустилась в подвал, там рабочие разгружали стопки книг. Магда поинтересовалась, где издательство.

– Наверх, через магазин, – направил ее рабочий.

Магда смотрела на количества разгружаемой продукции, сердце ее радовалось и пело. «Много печатают, – думала она, – это хорошо, издательство маленькое, а печатают не по-детски, это очень хорошо».

Она зашла в магазин. Маленькая лавочка, заставленная книгами, такая симпатичная лавочка с колокольчиком у входа, на его звук выглянула милая молодая румяная девушка.

– Чем я могу помочь? – спросила милая девушка.

Магда улыбнулась ей.

– А редакция «Ад» где?

– Вот в эту дверку, – очень мило произнесла девушка.

– Простите, а главный редактор?

– Антон Палыч здесь.

«Надо же, как приятно, и имя такое до ужаса приятное», – подумала Магда. Она постучалась и зашла в комнатку.

На диване сидели и покуривали два человека. Один очень молодой, высокий, бритый наголо, загорелый мачо в белой майке. Другой постарше – кудлатый, бородатый, бледновато-обрюзгший, в грязно-сером пиджаке.

– Простите, – произнесла Магда, – мне к Антону Павловичу.

Высокий молодой человек поднялся с дивана и приятно улыбнулся, дескать, я весь ваш.

Магда представилась.

– Присаживайтесь, – пропел Антон Павлович, – это наш критик Иван Сергеевич.

«Тоже очень хорошо», – отметила про себя Магда.

– Что вас привело к нам? – поинтересовался Иван Сергеевич.

Антон Павлович мило улыбался широкой белозубой улыбкой.

– Видите ли, я принесла вам рукопись.

– Сами написали? – спросил Антон Павлович.

– Нет, это моя подруга сотворила.

– А вы, значит, принесли? – задал милый вопрос Иван Сергеевич.

– Да, я решила вам принести.

– А почему к нам? – блеснул зубами Антон Павлович.

Этого вопроса Магда ждала. Она тоже мило улыбнулась и произнесла речь, заготовленную по дороге из большого издательства:

– Я, – сказала она, – принесла ее к вам, так как рукопись очень интеллектуальная и особенная. Не понесу же я такую рукопись в большое издательство, всем известно, что у них вся продукция идет на Краснодарский край. Текст совершенно не для этого края, хотя я лично ничего не имею против Краснодарского края, просто, мне кажется, для каждой вещи должно быть свое издательство.

Антон Павлович и Иван Сергеевич мило улыбнулись.

– О чем? – спросил Антон Павлович.

– Это рассказы…

Редактор и критик сделали милые улыбки более приземленными и вялыми.

– …о жизни московской богемы…

Улыбки наладились.

– …о всяких московских художниках-маргиналах.

Улыбки засияли.

– Присутствует ли в рассказах элемент сатанизма или мистического интеллектуализма? – поинтересовался Антон Павлович.

– Мне кажется, что-то такое имеется в наличии. Насчет сатанизма затрудняюсь, а мистического интеллектуализма просто пруд-пруди. Просто сплошь и рядом.

– Это хорошо, – резюмировал Антон Павлович. – Разрешите взглянуть, – ослепительная улыбка.

Магда достала из сумочки аккуратный пластиковый пакетик с кнопочкой.

– Пожалуйста, – предложила на выбор, не зная кому.

Антон Павлович небрежно взял пакетик, дернул кнопочку, вытащил рукопись.

– Откуда про наше издательство узнали? – задал неудобный вопрос Иван Сергеевич, с аппетитом затянувшись сигареткой.

Магду такие вопросы никогда не заставали врасплох, столько лет в риелторском деле.

– Кто же в Москве не знает интеллектуальное издательство «Ад»? – пропела она.

– Вы правы, мы небольшое издательство, но довольно-таки…

– Вот и я об этом… – продолжала щебетать и убаюкивать Магда.

– Вы нам это оставите? – спросил Антон Павлович.

– Да, да, конечно.

– Надо ознакомиться, текст похож на этого, как его, ну вы знаете, о ком я. Эльза…

– Триоле? – подсказала Магда.

– Да, нет… Мужик такой статейки писал, прикольные в таком…

«Это он о Поваркине говорит, – подумала Магда, – это очень хорошо. Поваркин – замечательный журналист, это очень лестное сравнение».

– Не знаю, кого вы имеете в виду, – проговорила Магда. – Мне кажется, текст очень оригинальный.

– Посмотрим, почитаем.

– Когда мне к вам зайти? – мило улыбнулась Магда.

– Приходите через недельку, – проговорил Антон Павлович. – Мы тут с Иваном Сергеевичем почитаем и вам потом… Да-да, через недельку, чтобы уже точно.

Иван Сергеевич кивал своей интеллектуальной кудлатой головой – за недельку, думаю, управимся.

Магда распрощалась с Антоном Павловичем и Иваном Сергеевичем и очень довольная вышла из издательства.

Она рассуждала так: «Боже мой! Сатанизм, интеллектуальный мистицизм!!! Вот он сразу открыл рукопись, и ему понравился текст, а сколько там смешного и всякого! Напрочь забудет о всех этих экзистенциализмах, зачитается. Вот напечатают они рассказы, а потом все вместе радоваться будем. Мы с Пупой будем радоваться успеху, а Антон Павлович с Иваном Сергеевич будут радоваться, что открыли такого нового, чудесного, доселе неизвестного, но милого и доброго и очень интересного автора. Конечно, Пупели ничего пока не надо говорить. Вот примут рукопись к изданию, дойдет дело до договора с автором, тогда и скажу, а сейчас пока рано, сейчас пусть не парится».

В общем, из «Ада» она выпорхнула вся окрыленная.

История Пупель

Здравствуй, моя самая, самая любимая Пупа!

Как ты живешь, стрекоза? У меня вот выдалась свободная минута, и я хочу с тобой поболтать. О чем? Да неужели два умных симпатичных человека не найдут о чем поговорить? И потом, почему обязательно говорить о чем– то? Ведь мыс тобой можем и так просто почирикать. Пупочка, извини, но это письмо не будет исполнено глубокого смысла. Просто армия – не то место, где события сменяют друг друга с бешеной скоростью, так что, сама понимаешь, – особенных новостей нет (особенных, значит, никаких). И если бы я писал письмо не тебе, а другому человеку, то обязательно написал бы так: «Писать, в общем, не о чем».

Но ты у меня совсем другое дело, и я всегда найду, о чем тебе написать. И ты будешь читать мое пространно-лирическое письмо (интересно, где оно будет прочитано: дома, или в аудитории, насыщенной парами начертательной геометрии, или на лекции по истории искусств?).

А у нас похолодало, и ветры очень сильные, и форменные воротнички беспрестанно хлопают по нашим затылкам и ушам или просто стоят абсолютно вертикально, вследствие чего вид у нас довольно диковинный. Служба идет своим чередом, и уже сентябрь на исходе. Вообще, у меня здесь такое чувство, что время – это единственное, что пока еще движется. Мы не ходим в яростные штыковые атаки, не топим вражеские эсминцы, а просто день за днем тащим свою службу, потому что так надо, потому что не отпала необходимость в армии и этим надо кому-то заниматься. И когда человеку становится тяжело (так уж мы устроены), он вспоминает самое хорошее в своей жизни.

А для меня все самое хорошее связано с тобой. А поскольку военная служба не мед, то вспоминаю я тебя частенько. Однако этим я не хочу сказать, что когда мне хорошо (такое тоже бывает), я о тебе не думаю. Нет. Вот здесь-то как раз и помечтать самое время. Ведь человек никогда не останавливается на достигнутом, и если ему хорошо, то он хочет, чтобы было еще лучше. И еще, знаешь, Пупа, до меня все как-то не доходит, что я в армии. Раньше армия была чем-то далеким, совершенно мне ненужным и непригодным для меня. И вдруг я – солдат! Как же это так? Правда, интересно?

Все время думаю о тебе, и от этого разлука не так остро воспринимается. И, кажется, что вот откроется дверь и в комнату вбежишь ты и принесешь с собой свежесть, живость, какую-нибудь детскую забаву (или совсем недетскую), но вместо тебя входит сержант, а в лучшем случае никто не входит.

Ну к дьяволу. Что-то я разнылся, разрюмился, разлимонился. Все прекрасно (или точнее, не так уж плохо). Жизнь идет. Вот приеду – мы с тобой наговоримся, насмотримся друг на друга, будем гулять по самым нашим любимым местам.

А ты смотри у меня, учись. Будь самой-самой, ты можешь, ты умница. И вообще, мы с тобой – ребята хоть куда. Еще как станем знаменитостями! Ха-ха! Пиши мне, солнышко. Обнимаю тебя добросовестно и страстно.

Твой Максик.

Пупель читала письма Максика из армии и плакала. Она, конечно, писала ему, она писала, что все будет хорошо, что все прекрасно, что она учится и так далее.

Читая грустные письма, она представляла его такого одинокого в этой армии, да, конечно, она была не в армии, она училась в высшем художественном заведении на обивке для стульев. Но от этого легче ей не становилось. Ах, что за учеба на обивке.

Все ей было не по душе. Во-первых, Пупель не любила стулья, все остальное можно было не перечислять. Если ты учишься на обивке, а стулья терпеть не можешь, но, скажете вы, стулья можно не любить, а обивку, к примеру, обожать. Все это, конечно, так. Обивка обивке рознь. Но на факультете были незыблемые правила для обивки. В этом-то и заключалась вся канитель.

– Обивка для стульев должна быть очень красивой, – говорил заведующий кафедрой обивки Василий Сергеевич Бубликов. – Она должна быть настолько красивой, что ее вовсе не должно быть заметно.

«Этакая ускользающая красота», – думала про себя Пупель.

– Поэтому она должна быть весьма нейтральной, – монотонным голосом объяснял Василий Сергеевич. – Что такое нейтральная обивка? Нейтральная обивка – это серая, бежевая и кремовая обивки. Вот основной спектр. В этом спектре нам предстоит работать в течение всего периода обучения.

– Василий Сергеевич, расскажите о рисунках для обивки, – с надеждой на лучшее просила Пупель.

Василий Сергеевич кивал и говорил:

– Рисунок для обивки должен быть запутанный.

Пупель очень обрадовалась.

Она живо представила себе запутанные рисунки: лесные дебри, с переплетающимися, покрытыми мхом корнями, солнечные поляны с грибами и ягодами, африканские джунгли, увитые лианами, американские пампасы с запутавшимися в пыли бизонами, кружева морской пены, запутанную нежность вечерних облаков.

– Запутывать будем квадрат под круг и круг под квадрат, – продолжал Василий Сергеевич. – Хорошо запутанный круг выглядит нейтрально на обивке, так же, как и хорошо запутанный квадрат. Будем запутывать круг и квадрат точками. Основная задача запутывания, чтобы при первом взгляде на обивку ничего не было видно и только при внимательном долгом рассмотрении можно было бы разглядеть, что круг запутан под квадрат. Этим мы тоже будем заниматься на протяжении нашего процесса обучения. А начнем заниматься прямо сейчас. Вы принесли коричневые краски? Работать пока будем только коричневыми, постепенно потом освоим другие, то есть серые и бежевые, но не все сразу.

Пупель ненавидела коричневые краски. Процедура запутывания круга под квадрат занимала массу времени.

С утра до вечера студенты высшего художественного заведения кафедры обивки стульев корпели над этим запутыванием, вся кафедра была вымазана коричневыми красками, пятна коричневой краски каким-то чудесным образом оказывались даже на окнах, придавая кафедре обивки стульев особый, так сказать, специфический колорит. Запах прокисшей загустки для анилиновых красителей изысканно дополнял укрепившийся образ.

В перерывах между запутыванием была еще начертательная геометрия, архитектурная подситуация, и, боже мой, какая скука – академические живопись и рисунок.

Самые серые ткани и самые невзрачные кувшины ставились для постановок, самые вялые натурщики лежали на самых грязных на свете матах. Обо всем этом Пупель не писала Максику.

Она приходила из высшего художественного заведения полностью опустошенная, что-то жевала, садилась дозапутывать то, что не успела запутать там, потом ложилась спать. Утром вставала, что-то опять пережевывала и отправлялась с огромным планшетом и сумкой, набитой коричневыми красками, в высшее заведение.

На улице, как правило, шел дождь.

Вот корыто, вот лопата, вот ушаты, вот навоз. Вот из тучки полосатой накатило море слез. Осень—ржавая старуха листья шевелит клюкой, дует ветер-ветеруха—злобный парень ледяной. Стынет, ноет, мокнет речка. Вянет, сохнет, жухнет лес. Затопить бы надо печку, заглянуть бы под навес, понабрать дровишек кучку. Надо, надо, только лень. Плачет горько в небе тучка в некрасивый серый день.