Текст книги "Привычка ненавидеть"

Глава 22
Ян

В своей жизни я завтракал далеко не со всеми девушками, с которыми спал, а сегодня делаю это с той, с кем и не было ничего. Я нахожу себе много оправданий, например что вечером уеду в область на полуфинал перед Сочи, который мы планируем взять с разгромным счетом, и два дня не увижу Ланскую. И пусть это полный бред, но я впитываю ее движения, шаги, улыбки. Стоит признать, она шикарно смотрится на моей кухне.

Мне нравится, что Мика проснулась другой – спокойной и даже безмятежной, будто все горести этого мира прошли мимо нее. Она явно пребывает в хорошем настроении и чувствует себя расслабленно, а еще точно знает, где что лежит, в отличие от той же Софы, которая так и не выучила, где хранятся специи. Мне приятно думать, что Ланская дружила с моей мамой.

Мысль о том, что Мика врет, сейчас лишь слегка царапает сердце, не причиняя боли. Я намеренно позволяю себе помнить об этом, чтобы не помешаться на ней. Потому что в голове сдвиг по фазе, а в чувствах полный разлад. Мое тело, привыкшее ненавидеть, хочет дарить тепло и принимать его. Я совсем поехал, видимо, потому что, проснувшись после недолгого сна, больше часа пялился на то, как Ланская дышит. Она забавно хмурилась во сне. Пару раз вздрагивала, и веки дрожали, я обнимал ее вроде бы и вынужденно, но… себе я врать не хочу. Я точно хотел, иначе бы не обнимал.

Завтрак в полдень, который мы торжественно устраиваем, – это, конечно, особый кайф. Глазунья с беконом и самый сладкий капучино в мире – настоящий оргазм, пусть и не такой мощный, как после душа с Ланской. Мы с ней ловим одну волну, слушаем на колонке подкаст новостей и болтаем о тупорылых законах в очередном сумасшедшем штате, сидя по разные стороны стола. Цепляем друг друга коленками – вроде бы случайно – и игнорируем тот факт, что сейчас вполне могли бы заниматься сексом. И Мика явно читает мои мысли: ее глаза блестят, когда ловит мой взгляд.

Она очень красивая. Признаю, как ни пытался цепляться к деталям и отрицать это. Ей достаточно пяти минут в ванной, чтобы выглядеть свежей и милой. Ей не нужны тонны косметики и развратные тряпки, чтобы у меня встал, – а в штанах тесно с самого утра. Я уже ненароком задумываюсь, нет ли у меня фетиша на баскетбол: раньше не замечал, но ее бесформенное широкое красное платье с надписью «Джордан» на спине возбуждает больше, чем факт отсутствия на ней белья. А я точно знаю, что она без него: видел лифчик под подушкой, который она сняла, чтобы не давил, и, надеюсь, забыла надеть.

Никаких острых тем, никаких переходов на личности. Нам хорошо в вакууме, который мы сами себе создали. Даже телефоны молчат на беззвучных, а мы просто дышим друг другом, привыкаем, чтобы больше не делать резких движений, не пугаться, не орать, как я, и не рыдать, как Ланская вчера. Все невинно и на грани: я с умным видом говорю ей, что не согласен с поправками в закон о запрете абортов в Америке, а сам мысленно сажаю ее на барную стойку и вклиниваюсь между ног. Уже запомнил, где у нее чувствительные точки на теле: чуть выше клитора, за ухом и бока.

– Может, в душ? – Не получается у меня удержать язык за зубами, когда она возбуждает каждую клетку в теле.

– Шутишь? – поворачивает голову набок.

– Если бы не шутил, мы бы уже были там.

Мика смущается, смотрит секунду в стол, кусает губу, но все же прет напролом:

– А если я скажу, что думала об этом?

– Отвечу, что за утро мысленно трахнул тебя уже раз пять.

Ей нравится то, что она слышит. Я вижу прямое доказательство – торчащие под плотной тканью соски.

– И как ты себе это представлял?

Мы ходим по тонкому лезвию, прощупываем границы друг друга. Осторожно, не спеша. С ней в эту минуту никуда не хочется спешить. Хотел бы – дожал еще вчера.

– Ты играешь с огнем.

– Я знаю.

Она подается вперед, всем видом показывая, что готова слушать. Маленькая хитрая провокаторша. За этим ангельским личиком прячется сам сатана. Я заживо горю из-за нее. И проучить бы прямо сейчас, чтобы неповадно было меня провоцировать, но я собираю всю выдержку в кулак и повторяю ее движение – приближаюсь к ней на расстояние касаний.

– Пару раз я точно хотел закинуть тебя на плечо и утащить в спальню.

– Чтобы что?

Это ужасно заводит: святая невинность в ее глазах с дьявольским огоньком.

– Чтобы завалить тебя на кровать, задрать платье и… – Специально медлю, распаляя ее, вижу, как расширяются у святоши зрачки, понижаю голос до шепота: – На первый раз я бы обошелся языком, так уж и быть.

– Фу, ты ужасен.

– И ты меня, такого ужасного, хочешь.

– Ага, – улыбается широко, и я вижу ее зубы, но потом она прикрывает рот рукой.

Перехватываю тонкое запястье, чтобы не пряталась от меня.

– Ты красивая. – Я глажу ее подбородок и оттягиваю нижнюю губу, а она выдает серию коротких вдохов. Сейчас что ни скажи – поверит, но я говорю чистую правду: – Тебе нужно помнить об этом. Любой будет у твоих ног.

– Не хочу любого, – бормочет еле слышно, на каждом слове касаясь ртом моих пальцев, отчего меня простреливает током. – Я хочу, чтобы это был ты.

Во всех сериалах про врачей очень часто с того света вытаскивают дефибрилляторами. Мне, слава богу, всю прелесть этих пыточных приборов испытывать на своей шкуре как-то не пришлось, но я видел, как это делали с мамой. И вот сейчас от слов Ланской мое сердце точно остановилось, чтобы получить мощный разряд и забиться вновь.

– Только не хочу, чтобы это случилось днем.

Она неопределенно машет в сторону окна, где солнце в зените. Сетчатку жжет яркий свет, а мы с ней беседуем тут на грязные темы. Сами не замечаем, как придвигаемся ближе и ближе. Сейчас между нами всего пара вдохов. Я даже вижу цветные переливы на радужке ее глаз.

– Секс, – исправляю я.

– Что?

– Хочешь играть во взрослые игры – называй вещи своими именами. Не это, а секс. Я уезжаю вечером, – вновь слишком резко сообщаю я, и ее плечи опускаются.

Что-то неумолимо меняется, яркие глаза Мики тускнеют. Еще бы надула губы, как Софа всегда обижалась, но… нет. Ланская кивает, чуть отклоняется от меня, и я вроде бы сам расслабляюсь, что не будет скандала.

– Куда?

– Полуфинал.

– Точно.

Охренеть как многословно. Секунду назад радовался, что мозг мне не стала есть с ложечки, а сейчас меня бесит, что она даже не пытается спросить хотя бы, надолго ли сваливаю. Пофигу ей, что ли? Будет искать другого дефлоратора? Меня несет. Кровь закипает снова, и, чтобы не затеять спор, я убираю посуду со стола, а эта дурная подскакивает следом за мной.

– Сиди, – слишком резко бросаю я, поэтому добавляю мягче: – Ты мой гость, я сам уберу.

После девчонка с совиными глазами, как я ее иногда зову про себя, быстро собирается домой, нелепо оправдывая это внезапно возникшими делами. Просит не провожать, но я, конечно же, вижу, что расстроилась она. Выхожу за дверь и на лужайке посередине между нашими дверьми торможу ее.

– Эй, подожди. Что тебя парит? Только честно, – спрашиваю я Мику, стоя на расстоянии вытянутой руки и спрятав ладони в карманах домашних штанов.

Она думает, отвечать или нет.

– Что, когда ты вернешься, все снова будет как раньше. Плохо.

– Брось, я вернусь через два дня, – ухмыляюсь ей, чтобы выдохнула уже. – Надеюсь, ты не будешь шляться по ночам и искать на красивый зад неприятностей. И повременишь со вступлением в мир похоти и разврата.

Ланская прыскает со смеху, а я, как дурак, радуюсь, что она улыбнулась.

– Принято? – уточняю я, потому что не получил ответа на вопрос.

– Как официально.

Она закатывает глаза, и я дергаю ее к себе, чтобы напористо ворваться языком в ее влажный рот, обозначить территорию и оставить последнее слово за собой.

– Не дерзи, – выдаю со сбитым дыханием, будто пробежал стометровку. – Я и так понял, что ты смелая. Обещаю, что скоро вернусь и лишу тебя твоей горячо хранимой девственности.

Коротко касаюсь ее губ и, подмигнув, собираюсь уйти, но она окликает меня.

– Ян! – Я поворачиваюсь, потому что не хочу уходить. – Вернуть тебе куртку? Я забыла, она как раз здесь висит и…

Тараторит, тоже явно не желая прощаться.

– Тебе она больше идет. – И, чтобы сильно не зазнавалась, вслед подкидываю: – Не скучай.

– Больно надо, – не задумываясь парирует она.

Моя девочка, узнаю.

Я иду в дом, быстро поднимаюсь в спальню, чтобы собраться. Нужно еще форму закинуть в стирку и приготовить поесть в дорогу, потому что давиться едой из гостишки, в которой мы останавливались в прошлом году, я не хочу. Случайно бросаю взгляд из окна на задний двор и стопорюсь на ярких цветах. Это розы. Мамины кроваво-красные розы распустились с утра, хотя долго медлили с этим. Так, может… типа это знак? Может быть, все изменится к лучшему? Может быть.

Глава 23
Ян

– Слушай, Савва там уже в стельку прям, – говорит Илья то, что я и без него знаю. – Может, его тормознуть? «Шахтеры» хоть и слабые, но не одноногие. Если у нас все не в адеквате будут, возьмут и надерут нам зад.

– Окей, поговорю.

Я допиваю колу и встаю из-за стола, чтобы направиться к бару. Издалека вижу, как Остроумов беспорядочно машет руками, слышу, как заплетается его язык, когда он предлагает местным девчонкам в колхозных платьях тройничок. Текилы ему было достаточно еще пару шотов назад. Мы, не изменяя традиции, тусим в этом городке перед матчем уже третий год подряд, но никто ничего крепче пива в себя не льет. Все понимают, что погулять и упиться вусмерть – это разные вещи. Есть негласные правила.

– Сав, пойдем на воздух выйдем, – хлопаю его по плечу без улыбки. Нянькой меня никто не нанимал. С другими разговор был бы короткий: за шиворот и в гостишку на такси. Еще и пару литров минералки сверху насильно бы влили.

– Пошел ты. – Он сбрасывает мою руку, скалится, но не смотрит. – Обнови, быстро! – указывает бармену повторить.

Я из-за его спины мотаю головой, чтобы больше не наливали.

– Эй, ты, придурок! Я тебе что сказал?

Савва вскакивает со стула, перегибается через стойку и хватает за ворот футболки пацана, который мешает коктейли. Тот роняет шейкер, следом на пол летят бокалы, бьется стекло, а я мысленно прикидываю, сколько это представление будет нам стоить. Оттаскиваю Остроумова и заламываю ему руки, чтобы не распускал, как раз когда подлетает Книжник с парнями.

– Не трогай меня! Отвали, мудак! – орет Савва, надрываясь, пытается вырваться, но я крепко держу. Правда, у того вместе с белкой, видимо, резервные силы подгружаются, потому что он все же умудряется меня оттолкнуть, а затем наброситься снова.

Остроумов мажет кулаком мимо моего лица, цепляя воздух в миллиметрах от носа, и впечатывает ладонь в стену рядом со мной, а я выскакиваю за дверь, чтобы мы не разгромили все внутри. Ярость уже растекается по венам, дыхание тяжелеет, тело готовится не защищаться, а убивать, но я приручаю его изо всех сил. Если еще и меня сорвет, всем точно будет плохо.

Савва вываливается следом за мной, шатаясь. Его глаза горят лютой ненавистью, лицо перекошено гневом, кулак сбит.

– Бес, тебе нужна… – Парни выглядывают наружу.

– Разберусь, – бросаю им. – Илья, реши с админом. Нам не нужны проблемы.

И тот, спасибо, загоняет всех обратно, чтобы не глазели. Мы остаемся с Остроумовым вдвоем, смотрим друг на друга. Он вроде бы и сбавляет обороты, но я на это уже не согласен. Пора выяснить все.

– Ну давай, ударь меня, – провоцирую я.

Тот закипает в одно мгновение, снова лезет и даже реально умудряется меня приложить. По лицу. Кажется, в челюсти что-то хрустит. Я чувствую привкус железа во рту и, вытерев губу, вижу следы крови на руке.

– Это все, на что ты способен?

Когда он опять пытается напасть, я, уже не стесняясь, бью в ответ. Прям промеж глаз, потому что тоже давно хотел выпустить зверя. Савва рычит, орет, издает жуткие звуки, отчаянные, будто его здесь без наркоза режут на куски. Повалив, я давлю ему ладонью на грудь, прижимаю к земле, чтобы он меня не достал.

– Что ты творишь?

– Ненавижу тебя! Ненавижу! – плюет он слюной и пытается меня задеть, размахивая кулаками. – Везде ты лезешь! Везде тебе надо! Задрало быть твоей тенью. Кто ты такой вообще? Кто сказал тебе, что ты главный? Кто дал тебе право все за всех решать? Какого хрена они тебя слушают? Тебе срать на них! Ты спишь и видишь, как свалишь отсюда! Тебе плевать на команду, на нас, на Софу…

– Не начинай про Софу, – взрываюсь я, – это уж точно не твое дело!

– Мое! – вырывается из него так громко, что оглушает меня, отбрасывает назад волной, и, упав на задницу, я больно царапаю ладони об асфальт.

Какого…

В любой другой день я бы поржал и пошел дальше, но сейчас читаю в его взгляде то, что всегда казалось мне глупостью, обманом зрения. Я глушил подобные мысли, потому что он не мог, нет. Савва не стал бы мне врать. Только не он. Нет же?

– А вот с этого места подробнее. – Я сажусь ровнее, сгибаю ноги и, уперевшись локтями в колени, наблюдаю, как трезвеют у него глаза.

Остроумов какое-то время кажется испуганным, но затем выдыхает, будто сдается, отталкивается от земли. Не с первого раза, но встает на ноги, даже отряхивает джинсы – модник, блин. Достает из кармана пачку и протягивает мне. Я беру одну сигарету, поднимаюсь следом, подкуриваю у него.

Вокруг правого глаза у Саввы проступает синяк, а судя по боли в челюсти, у меня видок к утру тоже не лучше будет. Тренер нас просто уроет. Остроумов заправляет за уши отросшие волосы, которые, как дурак, осветляет, делает тягу и пускает кольца дыма, а потом громко ржет. На пустой улице, освещенной лишь одним жалким фонарем, его голос отражается эхом, звучит гулко и немного жутковато.

– Я люблю ее, – говорит то, что убивает меня наповал. Всего три слова, восемь букв, а мир уже не будет прежним. Савва, которого я с детства знаю, вряд ли останется мне другом, я это хорошо понимаю. Не после того, как ненавидел меня два года за то, что Софа сделала свой выбор.

– Ты говорил, что это не проблема.

– Врал, – с очередной тягой спокойно выдыхает он.

– Зачем?

– Чтобы ты не смотрел на меня так, как смотришь сейчас.

– Как?

– С жалостью. – Он брезгливо кривит губы. – Ненавижу жалость.

Остроумов отлично подмечает, потому что, несмотря на всю свою злость, я и правда жалею его. На кой черт, как говорится?

– Почему сейчас совершил каминг-аут?

– Каминг-аут я бы совершил, если бы при пацанах признался в любви тебе, тупица.

Я закатываю глаза и ухмыляюсь с привкусом горечи.

– Так почему? Зачем ты открылся сейчас?

– А что мешает? – Он пожимает плечами. – Диплом позади, все закончилось. Нас больше ничего не связывает. Больше не нужно притворяться, что мне приятно видеть вас двоих вместе.

Вот только мы с Софой больше не вместе. Савва, видимо, не в курсе.

– У вас что-то было?

И прежде чем он открыл рот, я понимаю, что не хочу слышать ответ.

– Не после того, как вы начали…

– Значит, было. – Я киваю, упорядочивая информацию в голове. Софа говорила, что до меня у нее был парень, который ее всему научил. И охренеть не встать, если это Остроумов. – Ты был у нее первым?

– Ага, – легко бросает Савва. – Блин, она засела вот здесь. – Он рычит сквозь стиснутые зубы и стучит по своему виску. – Шиза какая-то.

Теперь для меня все логично выстраивается, потому что я никогда не верил, что Остроумов гадит мне из простой зависти. Все гадал, где и что упустил, а сейчас четко вижу, что все у нас было ровно как раз до нашего знакомства с Софой. Мы зацепились с ней в универе на отработке. Пока все драили полы, Софа с гордым видом сидела на подоконнике и взирала на мир свысока. Тогда мне понравилась ее уверенность, дерзкая улыбка и неприкрытый сарказм, которым она осадила мой нелепый подкат.

Она мне понравилась, но все могло закончиться там же, если бы Савва не зарядил, что она и ему интересна. Это была игра, которую, видимо, мы все проиграли. Если бы хоть кто-то был полностью честен, этих отношений могло и не случиться. Но я не знал. Мне казалось, они ненавидят друг друга после всего, – еще одно доказательство, что ненависти без любви и сильных эмоций не бывает. Ей просто нечем питаться, если всем пофиг на все.

Я сглатываю горечь. Чувствую себя тупо, потому что не знал правды, а они держали меня за дурака. Я зол, и меня дико вымораживает поведение Саввы: он выбрал самый тупой момент для признаний, еще бы перед финалом в Сочи вывалил все. Не знаю, что теперь будет. Не уверен, что хочу, чтобы что-то вообще было.

– Поехали спать. Завтра будет плохо, – зову я его, качнув головой в сторону бара.

– Не хуже, чем было все это время, – отвечает он в пустоту ночи.

Игру на следующий день мы вытягиваем с трудом. По большей части благодаря Илье, который удерживает защиту и подменяет меня в роли капитана, когда мне показывают желтую карточку и удаляют с поля в последние десять минут игрового времени за повторное нарушение правил. А после матча Васильич отчитывает нас, как малолеток, и орет, что даже видеть нас не хочет, но по итогу толкает речь насчет выхода в финал и шанса для каждого.

Что я чувствую? Не знаю. Ни-че-го. Какую-то пустоту. Мне будто душу отделили от тела, и я больше не способен что-либо ощущать. Скажи-ка вообще, мама, как говорил один умный мужик, сколько стоит моя жизнь? Жизнь, в которой ничего ценного нет. В которой все, кто был когда-то дорог, уходят, отдаляются, становятся чужими. В которой я растерял всех уже на половине пути. И что будет дальше? Что будет дальше, когда я останусь один? Неприятная дрожь пробегает по позвоночнику, потому что, по всей видимости, я этого боюсь. Полного одиночества. Как бы ни пытался себя убедить, что переживу, я этого… я не хочу.

Вечером, едва командный автобус тормозит на повороте к Солнечному, я, бросив парням короткое «пока», слетаю со ступеней и нетерпеливо топлю вперед.

– Бес! – летит мне в спину. Книжник зовет. Он выскакивает за мной и посылает возмущенного водилу, который торопится развезти всех по домам. – Друг, слушай… – Он медлит, мнется, я вижу, и это так не похоже на него. – Я не в курсе всего, но, клянусь, я ни хрена не знал.

Дэн в своем репертуаре. Мимо него проходит так много.

– Я понял, – отвечаю спокойно.

– Ян, ты… если тебе что-то нужно… Пацаны видели тебя с тачками, и если нужно бабло или…

– Я понял, спасибо, – киваю ему. – Правда, Дэн, все норм. Не забивай себе голову.

Снова разворачиваюсь, чтобы уйти, когда он опять застает меня врасплох.

– А что будет? Дальше?

Дэн выглядит потерянным. Не видел его таким, и это напрягает.

– В смысле? – не совсем понимаю я.

– Ну, со «стаей». С нами. После выпуска.

Наивный добрый Дэн.

– Не будет скоро никакой «стаи», – произношу слишком легко.

Я ухожу. Ускоряюсь с каждым шагом. Мчусь, лечу, бегу. Потому что хочу почувствовать хоть что-то, а рядом с ней это всегда запредельно. Потому что не хочу подохнуть, как бездомная псина, совсем один. Я хочу жить, как бы смерть ни кружила вокруг нашей семьи и ни царапала мне горло когтями.

Не ощущаю времени: как будто я моргнул – и уже стою на пороге. Колочу в соседскую дверь изо всех сил и, кажется, скоро или выбью ее, или разобью костяшки в кровь. Уже собираюсь наплевать на все и пробраться через чертов чердак, когда мне наконец открывают.

– Молодой человек, вам здесь не рады, – с хитрой улыбкой, которая может значить ровно противоположное, говорит мама Ланской, но мне плевать, что она болтает: я высматриваю за спиной только ее.

– Позовите Мику, – прошу, а сам молюсь всем чертовым богам, в которых не верю, чтобы она вышла ко мне, и… вижу. Ее. Она замирает на нижних ступенях и испуганно смотрит на меня. Будто не верит, что я здесь, будто я привидение.

Черт возьми, как же сильно я скучал!

Я ныряю под руку мадам, которая нагло преграждала мне дорогу, и лечу, бегу, мчусь к Мике. С разгона врезаюсь в нее. Бьюсь грудью о ее грудь, чтобы сердце почувствовало, узнало, успокоилось и его не разорвало от тоски. Я крепко прижимаю к себе Ланскую, наплевав на целый мир, и просто выдыхаю все существующее в моей жизни дерьмо.

– Ты здесь, – с опаской произносит она, осторожно поглаживая мою спину.

– Прости, мне нужно было.

Не могу объяснить, да даже не пытаюсь, в надежде, что она и так все поймет.

– Все плохо? – легко догадывается.

– Да, – говорю, и она обмякает. – Было до этого момента.

– Я могу чем-то помочь?

Ты помогаешь тем, что существуешь такая.

– Не сейчас, – тихо шепчу я, через боль отпуская ее. Целую коротко в нос, даже, скорее, просто мажу губами по коже и касаюсь лбом ее лба. – Не сейчас, – повторяю и, кивнув, так же быстро, как ворвался, покидаю их дом.

У себя первым делом достаю из кладовки дорогой вискарь и падаю на диван, включив тихую, но долбящую музыку, чтобы напиться в хлам в честь похорон прежней жизни. И я очень надеюсь завтра утром начать новую – лучше, честнее, счастливее, если мне вообще суждено быть счастливым.