Текст книги "Привычка ненавидеть"

За что она меня любит, не пойму?

– Не уходи никуда с крыльца, – говорю ей, будто отдаю приказ, злюсь, а затем поворачиваюсь к Софе: – Пять минут, не дольше.

Я иду вперед, зная, что она пойдет за мной. С Микой бы оборачивался после каждого шага, проверял, боясь упустить. С Софой все иначе. Ничего, кроме равнодушия, я к ней уже не испытываю. Если она сейчас исчезнет, я только облегченно выдохну. По пути нетерпеливо дергаю двери – одну, вторую; третья наконец поддается. И едва я заворачиваю в свободную аудиторию, как Софа влетает следом и врезается в мою грудь, обнимая меня так, что вот-вот задушит.

– У нас ничего не было с ним, клянусь. Ян, поверь мне, пожалуйста. Ты должен мне верить!

Я ничего ей не должен.

– Мы так не договаривались. – Я отстраняю ее от себя и отхожу на шаг, создавая дистанцию, и лишь затем продолжаю разговор: – Это все уже не важно. Мы расстались, нас больше ничего не связывает. У тебя может быть что угодно и с кем угодно.

– Потому что ты связался с этой сукой?

Нет, так не пойдет.

– Я пошел.

Бесполезная затея. Софа переполнена желчью, которая из нее так и прет. Она ненавидит всех и вся, потому что прежде всего не любит себя. Никогда не любила, оттого так агрессивно на всех реагирует: из-за неуверенности. И я пытался показать ей, что можно по-другому, но она ничего не хотела видеть дальше своего носа. И слышать тоже. Она зациклена на своих комплексах и с каждым годом обрастает ими все больше. Так и утонет, наверное, когда не выдержит их веса.

– Нет-нет-нет! – Она преграждает мне путь, тянется, но не трогает, будто боится обжечься. – У нас с Саввой правда ничего не было.

Она меня не слышит. Не желает слышать, что мне это уже не важно. Но если хочет так, то я могу играть по ее правилам.

– И раньше не было? То есть ты с ним не спала до меня?

Софа меняется в лице. Видимо, они и правда сейчас не общаются, потому что она не в курсе, что я посвящен во все подробности.

– Но сейчас и правда ничего нет, – продолжает настаивать она.

– Если ты соврешь хотя бы раз, доверия к тебе уже не будет никогда.

– Стой, Ян! Пожалуйста… – Она цепляется за мое запястье, царапает кожу.

– Меня ждут. Не заставляй применять силу.

Громкий всхлип. Истошный рев. Стук каблуков о паркет.

– Он ничего для меня не значит, это все ты… ради тебя! На кой черт тебе нужна была девственница? Я видела это в тебе, ты уже тогда был самым-самым! Я сделала это, потому что даже не надеялась тебя заполучить! Я понимала, что тебе не нужно в постели бревно! Я хотела понравиться тебе!

Она понятия не имеет, что мне нужно было.

– Ты же всегда был такой сдержанный, такой холодный! Никогда мне не говорил, что любишь меня! Я умирала каждый день! Я просыпалась и боялась, что все закончится! Каждое утро! Только во время секса я хоть что-то чувствовала от тебя… я…

Она едва не рвет на себе волосы, а меня не трогает это все ни хрена.

– Ты не пришел. – Софа опускает голову и тихо, сдавленно плачет. И вот это первое, что звучит почти искренне. – Солистка заболела, и я впервые танцевала главную партию, а тебя не было, ты не пришел. Я писала тебе…

Ее номер в блоке, потому что она строчит мне день за днем.

Я подхожу к ней, раскрываю сумочку, в которой никогда ничего не помещалось, но всегда имелись салфетки и зеркало с пудреницей. Протягиваю их, не касаясь ее ни на миг.

– Приведи себя в порядок и поднимайся в актовый зал, иначе пропустишь свой звездный час.

– Что… что в ней такого, чего нет во мне? – Она злится, злится и не отпускает, поэтому мне лучше быстрее свалить. Что я и делаю, обойдя ее и уже взявшись за ручку двери. – Это потому, что у меня нет отца, который убил бы твою мать?

Она злится, плюется грязью и не понимает. И никогда не поймет: ей не дано.

– Моя мать еще жива. И Мика знает это лучше меня.

Глава 28
Мика

Я не могу перестать улыбаться отражению в зеркале университетской уборной. Видимо, что-то замкнуло в голове, потому что улыбка не сходит с лица вот уже десять минут. Странно, но я кажусь себе непривычно красивой: и волосы сегодня лежат послушными локонами, и глаза горят ярче, и кожанка… Она мне и правда очень идет. Неужели это все из-за Бессонова? Он ведь не сделал ничего особенного. Самый обычный жест: просто обнял, просто защитил, но, наверное, суть в том, что я и не вспомню, когда меня кто-то защищал. Я уже давно привыкла полагаться только на себя, и сейчас у меня кружится голова от понимания, что можно немного отпустить контроль, побыть… нет, даже не слабой, а всего лишь не такой сильной, как обычно.

Сегодня утром, надевая куртку Яна, я знала, на что иду. Могла бы обойтись без провокаций, но, во-первых, я хотела реакции от Бессонова, которая незамедлительно последовала, когда мы просидели в машине лишние полчаса, прежде чем тронуться с места, потому что он не мог перестать меня целовать. А во-вторых, я устала быть серой, незаметной тенью, поэтому в целом ожидала какого-то шоу, но Ян своим участием изрядно украсил его. Переживаю ли я о том, что сейчас происходит в одной из пустых аудиторий между ним и Софой? Да, конечно. Доверяю ли ему? Совершенно точно. Потому, глянув на часы, я мою руки и, собравшись ждать Бессонова на улице, думаю об ужасно нелепых попытках Вики Медведевой обсудить со мной ее расставание с Петей, из-за которого я и была занесена во все черные списки, но мои мысли прерывает удар двери о стену и влетевшая в туалет Софа.

Наши взгляды пересекаются всего на секунду, после чего она скрывается в одной из кабинок и, не стесняясь меня, начинает громко рыдать. Только одна секунда, но мне все становится понятно без слов. Бессонов может быть жесток в своей правде, хотя Лазаревой давно пора признать, что у них нет будущего. Не с тем парнем, которого я узнала за последний месяц.

И все же ее прерывистые, истеричные всхлипы, сдавленные, будто она закрывает ладонью рот, цепляют за живое. У меня самой от таких откровений выворачивает нутро. Сейчас я могу даже поверить, что у Лазаревой есть душа и сердце, что она тоже человек, а не просто жестокая мразь. Я делаю шаг в ее сторону, но тут же замираю. Что я ей скажу? «Ты в порядке?» Конечно же нет, и я, еще не спросив, уже вижу, как она шлет меня далеко и надолго. «Все будет хорошо»? Не хочу врать, потому что с ее характером и сучьими амбициями покоя во взрослом мире ей точно не будет, но каждому свое.

– Свали отсюда! – раздается из кабинки, и я молча мотаю головой. Когда я перестану видеть людей лучше, чем они есть? Что ж, возможно, это мое проклятье.

– Адьос, – бормочу себе под нос и выхожу в коридор, где сразу врезаюсь в твердую грудь и отступаю на шаг, пошатнувшись, но меня удерживают за плечи.

Еще не подняв глаза, я понимаю, что это не Ян. Шестое чувство или как это называется, я не знаю, но факт остается фактом: я точно ощущаю чужие руки на своем теле, и мне совсем не нравится это.

– Ты не видела Софу? – раздается над головой голосом Остроумова, и я, вырвавшись из его рук, тотчас хмурюсь от этой беспардонной наглости. Он говорит со мной как старый добрый приятель, коим для меня не является.

– Чего?

– Просто ответь. Тебе, мать твою, сложно, что ли? – Срывается на крик, но сразу сжимает кулаки, будто останавливая себя, с шипением втягивает воздух через зубы и шумно выдыхает. – Она пропустила вручение и не отвечает на звонки, я… Мне просто нужно знать, что она в норме.

– И почему я вообще должна с тобой говорить? – недоумеваю я.

– Потому что ты лучше всех нас? – Это вопрос, но звучит утвердительно. Тише и даже как-то растерянно. Злость сходит на нет, и я, к своему удивлению, испытываю самые неопределенные чувства. Чем еще этот день меня удивит?

– Я бы не назвала это нормой, но она точно будет в порядке, – отвечаю спокойно, а затем пожимаю плечами. – Это же Софа. Она в уборной, у них с Яном был разговор.

– Ясно, – хмыкнув, выдает Савва и отводит глаза. У него странная реакция, как будто он получил то, что хотел услышать. – Спасибо.

А затем разворачивается и собирается уйти.

– Ты не зайдешь к ней?

Я точно вижу, как двигаются его губы и четче обозначаются скулы, но он не произносит того, что хотел. Опускает плечи, сдается и даже немного криво улыбается.

– Зачем? Я не тот, кого она хочет видеть. – И после действительно уходит в сторону боковой лестницы, оставив меня переваривать услышанное.

Слава богу, в кармане звонит телефон, и я отвлекаюсь.

– Ты где? Я стою на крыльце, тебя нет.

– Выхожу, – отвечаю с улыбкой в динамик и спешу к Яну, который меня ждет.

Бессонов ждет меня возле универа, чтобы отвезти домой, – как странно, да? Будто все перевернулось с ног на голову, будто полюса Земли поменялись местами и грядет магнитная катастрофа. Но я согласна встретить конец света, если буду находиться в таких крепких объятиях, как у него. С ним я готова ко всему.

И все же слезы Софы заметно выбивают меня из колеи на оставшуюся часть дня. Я не переживаю, нет, но время от времени думаю о ней и ситуации в целом, потому что не привыкла к таким душевным терзаниям. Но еще больше я оказываюсь не готова к слезам папы, которыми он встречает меня следующим утром в больнице.

– Мишель, моя Мишель… – Как только я захожу в палату, он кидается ко мне и едва не сбивает с ног. – Девочка моя, прости! Прости…

Он ревет мощным баритоном, оглушает и обезоруживает. Гладит по голове, как в детстве, как маленькую, и без конца извиняется так проникновенно, жалостливо, искренне, что меня пробирает дрожь, и весь этот колючий комок чувств перекрывает мне горло, отчего я не могу вымолвить ни слова. Пытаюсь что-то сказать, но молчу.

– Прости, что сотворил все это с тобой. С нами. Прости, что заставил врать. Прости, моя девочка, что тебе пришлось так много взвалить на себя, я поступил ужасно… я…

– Папа, папа, остановись, – пытаюсь вернуть его, пока он не растворился во всех этих «прости». – Ты не заставлял меня, я сама…

– Я так больше не могу…

После его слов я провожу с ним в палате несколько часов, которые пролетают как один миг. С ним и с его врачом, который помогает нам говорить друг с другом, когда кажется, что подходящих слов попросту нет. Папин голос, разбитый и скрипучий, преследует меня и после – всю очень долгую дорогу пешком через парк и набережную до автобуса. Я никуда не спешу, проматываю в голове его фразы снова и снова, пытаюсь осмыслить, поверить в них, понять, как дальше со всем этим жить. И думаю об ужасных вещах. О том, как все сложилось бы, не случись этого: не сбей папа Наташу, не ввяжись я во все это, не столкнись мы нос к носу с Бессоновым. Это плохие, даже страшные, мысли, я знаю, но не могу остановить их поток. Они напрочь сносят меня, и я сама не замечаю, как слезы застилают глаза. Случились бы мы с Яном при других обстоятельствах? Не имею понятия. Но мы, черт возьми, есть – через боль, обиды, обман, через ненависть и… любовь.

Я застываю перед домом, сбитая с толку, растерянная и смущенная тем, как сильно люблю живущего по соседству парня, который не верит в любовь. Не хочу идти к себе: там мама, она меня не поймет. Никто не поймет, кроме Бессонова, чья машина стоит на подъездной дорожке, и это дает надежду застать его дома. После того как Ян отвез меня в лечебницу, он отправился на тренировку, и больше мы не созванивались. Я боюсь встретиться с ним – и боюсь не увидеть его. Как тут найти тонкую грань? Как не сойти с ума?

Я стучусь в дверь только раз, и она вдруг распахивается. Так быстро, будто меня ждали. Ян улыбается мне, раздетый по пояс, лохматый, родной, такой домашний, и одним взглядом убеждает: он точно ждал. А у меня будто срывает стоп-кран, и все слезы, что я держала в себе, начинают течь по щекам.

– Он мой папа, Ян, он… я не знаю… мой папа…

Я прижимаюсь носом к его груди, которая пахнет знакомо, и реву так, словно пытаюсь пере-плакать Софу и папу, вместе взятых. Пальцами цепляюсь за бока Бессонова, чтобы, даже если захотел, не сумел меня оторвать от себя, а он… он обнимает, целует в лоб и кладет подбородок на мою макушку так, что мы сливаемся контурами. Щелк! И детальки сошлись.

– Я знаю, совенок, я все знаю, – шепчет он.

И я понятия не имею, случились бы мы в параллельной реальности, но мы, несмотря ни на что, случились здесь. Такие, какие есть.

Глава 29
Ян

Уезжать от Мики каждый раз становится все сложнее, и я не могу объяснить почему. Никогда выездные матчи не были для меня проблемой. Ни по кому я не начинал скучать, еще находясь дома. Даже с мамой хватало пары звонков в день, и то при возможности, но здесь я уже предвкушал это чувство. Видимо, придется пальцы себе переломать, чтобы не строчить Ланской без остановки.

– Вернусь – замутим тебе частную вечеринку, – говорю, трижды ее поцеловав только за одно несчастное короткое предложение. Я как раз к полудню в ее день рождения должен добраться домой. Спонсоры команды выделили нам билеты на самолет только в одну сторону, чтобы мы не выдохлись на серпантине по дороге в Сочи перед игрой; обратно помчим на автобусе. – Так уж и быть, со стриптиз-программой.

– Вау! – Зараза, искусно играет: распахивает глаза, хлопает ресницами и открывает рот. Невинная порочность, мать ее. Кстати, о ее матери. Свалила бы она, только мешает нам вечно, еще и подстрекает Мику, чтобы не связывалась со мной, потому что я обязательно разобью ей сердце. Это я случайно услышал, когда на чердаке с рабочими шатался, хотя, в общем-то, и так догадывался, что не фанатка моя. – Ты вызовешь мне стриптизеров?

Рассмеявшись в голос, я сильно кусаю ее за подбородок и следом давлю на затылок, чтобы припечатать к себе и целовать развязнее. Ей так тоже нравится.

– Детка, ты вообще видела это тело? – Подняв правую бровь, я киваю на себя вниз. Мика пытается сопротивляться, но все равно опускает взгляд, мажет им по моему животу и груди и кусает губу. – За него в стриптизе состоятельные дамы платили бы мно-ого денег.

– Что ты тогда делаешь со мной? Как же твое будущее? Я не могу принять такую жертву. – Отыгрывает на все пять баллов, за что получает смачный шлепок по заднице, и между приступами смеха выдает серьезнее: – С чего ты вообще решил, что мне нужен стриптиз?

– Ну ты же не зря, наверное, предлагала посмотреть «Супер Майка».

– Боже, он бесплатно в подписке появился! И там молодой Ченнинг Татум!

Безудержный смех, все эти поцелуи, охренительный секс когда вздумается, и много, очень много разговоров, часто перетекающих в споры, которые перетекают в секс, – для меня все это ново. На пару пытаться расшифровать концовку фильма, вместе готовить «космический» омлет по рецепту Ивлева[18]18
  Константин Витальевич Ивлев – известный российский шеф-повар и телеведущий.


[Закрыть], смотреть пьяные видео друзей с выпускного и обсуждать странные новости со всего мира. Такое со мной совершенно точно впервые, и пока я ко всему отношусь настороженно. Боюсь сглазить, боюсь размечтаться и все потерять. Я слишком ценю и уважаю мнение Мики, она иногда поражает своими знаниями, и уже понял, что доверяю ей: сокровенней темы мамы у меня ничего нет. Отдам ли я за нее жизнь?

«Это и есть любовь!» – звучит на повторе в голове ее голос.

– Просто приезжай, это будет лучшим подарком мне, – отвлекает она от безумных мыслей, за что я ей еще больше благодарен.

– Окей. – Целую ее в щеку и, схватив майку с гладильной доски, надеваю на себя. – Кайф смотаться этим летом на море.

– Ага.

– И насчет мамы…

– Ян, мне правда несложно. Не переживай, это всего один день. Мне все равно нечем заняться. Возьму ноутбук с собой и…

Я снова, не сдержавшись, целую ее. Коротко и без намека на пошлость, вместо слов благодарности, которые даются мне тяжело. Одна из маминых сиделок, Нина Петровна, все еще нездорова. Уверен, это не обычная простуда, как она не устает повторять. Кашель у нее как у туберкулезника со стажем, но что я сделаю, если она противится помощи? Я посоветовал ей обратиться в больницу, чтобы не довести себя до ручки, но Нина Петровна сказала, что любимый сы́ночка привез ей все возможные лекарства. Подорожник и ромашку, что ли? Бесит. Буду искать ей замену, как вернусь, на такие случаи, когда сам не могу разрулить: завтра некому присматривать за мамой до шести вечера. И вроде бы можно вообще обойтись без нянек, в это время никаких серьезных манипуляций проводить не будут, но Мика сама предложила подежурить в больнице, после чего я, признаться, выдохнул спокойно. Сердце не на месте было все это время, ведь я ни разу не оставлял маму совсем одну.

– Спасибо, – шепчу Ланской в губы и не могу перестать дразнить: – Будешь скучать?

– Не уверена, что за пару дней успею, но…

– А-а-р-р! – Я закидываю ее на плечо и тащу в сторону чемодана, который стоит у входа. – Значит, придется упаковать тебя с собой. Ты ведь не против багажного отделения?

– Отпусти! Отпусти! Хорошо! Буду, буду скучать! – верещит она, да я и сам задыхаюсь от смеха. Я возвращаю ее на пол, а Мика тут же хитро улыбается: – Но чуть-чуть.

Бросив быстрый взгляд на наручные часы, я разочарованно вздыхаю.

– Если бы я не опаздывал в аэропорт…

– Да-да, можешь не продолжать. – Она не отрывает глаз от барной стойки, которая повидала много, а я – от нее. Не трогаю Мику, потому что есть риск сорваться и пропустить самолет, а разорвать это притяжение оказывается не так-то просто. Не проще, чем спутнику сойти с орбиты. Лишь нетерпеливые гудки таксиста, который ожидает меня уже не меньше десяти минут, позволяют зацепиться за реальность и свалить от Ланской.

Парням я искренне рад, а они – мне. Толкают байки про приключения на выпускном, спорят, кто больше телок склеил. Книжник так вообще не затыкается – это его звездный час. Савва отмалчивается. Нас по старой заявке заселяют в номер втроем, я не возражаю. Все равно не хочу тусить, ухожу один прогуляться по берегу, а вернувшись, принимаю душ и ложусь спать. Парни без меня, как утром докладывает Дэн, тоже быстро расходятся.

Васильич перед матчем предупреждает о скаутах, как будто я мог об этом забыть. Я напоминаю ему, что мне, в общем и целом, все равно, а он снова шлет меня… играть на поле. К моему удивлению, стадион оказывается почти забит, мы-то привыкли, что на трибунах студенты да родственники тусуются, а здесь и правда народа полно. И я даже догадываюсь, где сидят важные шишки, но из принципа в их сторону не смотрю.

В стартовом отрезке мы сдаем, инициативу на себя берут сочинцы. К двадцатой минуте они ведут с отрывом в семнадцать очков. И только благодаря удачному розыгрышу штрафного и отличному пасу Дэна мне удается размочить счет и заработать первые пять очков. Это возвращает нас в игру. А через две минуты Остроумов, обыграв желтых на краю, также заносит попытку, и мы продолжаем бой.

К середине игры нервы уже на пределе, команда выжата. Соперники сильные, но точная реализация на сороковой минуте после еще одной моей успешно занесенной попытки – и на перерыв мы уходим, сравняв счет.

Васильич собирает всех, чтобы внести корректировки в состав и обложить нас для профилактики матом. Я стою чуть в стороне и слушаю все, пока по спине и лбу струится пот. Жара невыносимая сегодня. И у меня душа не на месте. Разговаривал с Микой утром, как проснулся, специально пораньше, чтобы не дергаться перед игрой, но сейчас отчего-то ощущаю растущую тревогу и, проверив телефон, вижу сообщение от нее.

«Набери, когда закончится матч».

Черт. Ну, ни хрена хорошего это не значит! Предчувствия меня никогда не обманывают. Я без объяснений отхожу к трибунам и набираю ее.

– Ты уже все? – вместо привета раздается в трубке, и я с ходу понимаю, что что-то не так.

– Перерыв у нас.

– А, – слышу напряженное, – и как игра?

– Давят нас, но мы держимся. Что ты хотела? – Я ни хрена не вежлив, но мне не нравится, что она юлит.

– Да я позже тебя наберу.

– Мика, что случилось? – У нее голос как у робота, и это выводит меня из себя. Если она как раз у мамы… – С мамой что?

– Все в порядке.

Слишком спокойно.

– Не ври мне.

– Ян, она…

Мика, блин, всхлипывает и замолкает. Так резко, что тишина в динамике едва не выбивает почву из-под ног. И я боюсь переспрашивать, а она молчит. Молчит секунду, две, три и после быстро лупит каждым словом по перепонкам:

– Я там сидела… на моих глазах… запищало, и она…

– Мика! – Мой голос громом разлетается по полю и несется к ней по невидимым проводам. В мою сторону оборачиваются тренер и команда, на том конце громко сквозь слезы дышит Ланская.

– У нее остановилось сердце. Опять. Ее успели реанимировать, но они говорят… лечение не помогает. Они советуют подобрать хоспис, – шепчет уже еле слышно, а потом срывается в длинную тираду о том, что послала лечащего врача и останется дежурить у маминой кровати до моего приезда, но я… я слышу ее будто через толстую пленку. Звук приглушен и смазан, как в морской раковине.

Раздается свисток, который требует от игроков вернуться на позиции, и я растерянно оглядываюсь по сторонам.

– Хорошо, я… спасибо. Позвоню после игры.

В нападение включаюсь сразу, потому что выбора мне не оставляют. Нас пытаются раздавить. Придурки из сочинского универа реально гоняют по полю как во все места ужаленные. Мне же нельзя останавливаться, иначе я начинаю думать. Пока я по инерции двигаюсь, мчусь за мячом – все хорошо. Злость снова и снова бросает меня вперед. Особенно когда Книжник получает удар в голову и после перевязки возвращается на поле с кровавыми пятнами на бинтах. Отбитый малый, но это слегка устрашает соперников и поднимает боевой дух среди «волков».

Илье удается поймать момент и зарядить точный дальний удар в ворота желтых практически с центра поля. Счет становится двадцать три – девятнадцать в нашу пользу. После мы тушим их контратаку, а Илья красиво тормозит их хукера[19]19
  Лидер атак команды.


[Закрыть] на подступах к зачетной линии. Они крысятся, открывают рты на нас, но я не слышу: у меня звенит в ушах.

У нее остановилось сердце.

Опять.

Советуют подобрать хоспис.

– Бессонов, – орет тренер, подзывая меня, когда мяч выбивают за боковую.

– Чё?

– Через плечо, играть можешь? – Я киваю. – Тогда по сторонам смотри.

Дальше схватка. Дэн с Саввой прорываются вперед, а я мчусь на обгон, чтобы пасовали мне. Далеко не ухожу, жду передачи, получаю толчок в спину, но на ногах все равно держусь. Бегу вперед. Остается пять метров до линии. Три. Два. Я поднимаю руку и заношу мяч, но земли не чувствую. Не приземляюсь, потому что сбоку меня сносит гребаный ледокол, да с такой силой, что подкидывает в воздух. Я будто со стороны слышу треск ребер. Я ощущаю адскую боль в ноге, которую словно на части рвут, а затем падаю. Падаю и проваливаюсь в темноту.