Текст книги "Привычка ненавидеть"

Глава 16
Мика

– Я до сих пор не понимаю, почему ты не рассказала мне обо всем раньше! – Мама театрально размахивает руками, войдя в образ. Отыгрывает на все сто. Что ж, актрисой она всегда была отличной. – Ты на тень свою похожа, о Мише вообще молчу. Вас одних и оставить нельзя.

Мама прилетела неделю назад. Тем же вечером, когда я ей позвонила со словами, что не справилась. Она чуть ли не с ноги открыла дверь и начала разруливать все, что мы наворотили. Не без помощи своего теперь уже жениха быстро организовала перевод папы из больницы в закрытую клинику, где он на данный момент проходит лечение от алкогольной зависимости в одноместной палате за девять тысяч рублей в сутки, взялась откармливать меня, потому что я, видите ли, похожа на иссохшую мышь, и не унимается который день подряд. Ей будто нравится упиваться чувством, что без нее мы не потянули, не продержались долго. Я благодарна ей за папу, да вообще за все, я скучала и люблю ее всем сердцем, но, если честно, устала слушать один и тот же монолог семь дней подряд. По вечерам приходится даже сбегать якобы кататься на роликах, хотя на самом деле я сижу на спортивной площадке и читаю книги.

– Не рассказала, потому что думала: все наладится, – кажется, уже в сотый раз повторяю, как заученную скороговорку. – Папа обещал бросить пить, а я верила.

– Боги, Мишель! – вздыхает мама, закатывая глаза и качая головой, а еще умудряется при этом поправлять прическу, глядя в зеркальную поверхность холодильника. С ее возвращением повсюду распространился аромат цветочных духов и домашней еды. Это меня успокаивает, но кажется таким непривычным. – Слово твоего отца гроша ломаного не стоит. Тебе нужно было ехать с нами в Москву.

– Но я осталась. – Пожимаю плечами, потому что это очередной разговор ни о чем. – Ты сама твердила, что я уже взрослая, что в моем возрасте ты уже носила меня и…

– А ты – что твой отец в своем уме и добром здравии после суда! – Ее голос внезапно становится выше и тоньше, но каждый звук все равно точно выдержан и давно отшлифован. – Я ушла от него, потому что он вел себя как депрессивный ребенок: целыми днями только и делал, что ныл и ныл о славном прошлом, а теперь он превратился… боже, он стал уголовником и пьяницей!

Мама придерживает для меня входную дверь, ждет, пока я, сминая задники, натяну без обувной ложки зашнурованные «конверсы» и выйду во двор. А на улице я изо всех сил стараюсь не коситься в сторону соседской части дома, что стоит невероятных усилий. Я знаю, сколько дней, часов и даже минут мы не говорили с Яном. Мне физически больно оттого, что давно не видела Бессонова; лишь раз заметила его затылок, когда приехала из универа после экзамена. Я промолчала, а он не обернулся. Да и незачем. Все было сказано.

– Эй, ты! – ни с того ни с сего доносится знакомый грубый голос, и удивленно выгнувшиеся мамины брови идеальной формы все-таки заставляют меня повернуть голову в сторону. – Я к тебе обращаюсь!

Софа. Конечно же, это она. Без привычной укладки локон к локону, без косметики. С бледным лицом и заплаканными глазами, которые наливаются кровью с каждым новым шагом по направлению ко мне. Она чуть ли не по земле тянет маленькую сумочку на цепочке, куда не поместится и телефон, угрожающе стучит каблуками по асфальту и поправляет короткую шифоновую юбку, которая развевается на ветру.

– Милочка, попридержите-ка коней! – встревает мама, но бесполезно: Софа с ходу толкает меня в грудь с такой силой, что я отступаю и врезаюсь в капот. – Эй! Мне полицию вызвать?

– Мам, я сама, – говорю спокойно и для убедительности киваю ей, а затем снова смотрю на Лазареву и делаю к ней шаг. – Чем я в очередной раз заслужила твое внимание?

Софа кипит. Она злится, едва не рычит и сжимает-разжимает кулаки. Мне кажется, она даже краснеет, и я представляю, что вот-вот у нее, как в мультике, со звуком паровозного гудка из ушей повалит пар.

– Не строй из себя дуру, я давно просекла, что ты хитрожопая тварь. – Я краем глаза вижу, что мама упирает руки в бока и внимательно смотрит на нас, но молчит. За это ей спасибо. – Ты не получишь его, поняла? Даже если он бросил меня, это ничего не значит. Он. Не будет. С тобой!

Ее слюна, кажется, долетает до моего лица, и я кривлюсь, не скаля зубы. С детства помню, что бешеных псин лучше не злить.

– Не понимаю, о чем ты.

«Он бросил ее, бросил ее, бросил», – стучит в висках.

– Я тебя недооценила, – сузив глаза, произносит она обманчиво сладким тоном и подходит еще ближе, нависая надо мной. Так близко, что я вижу на ее носу поры, не замаскированные макияжем. – Что бы ты ни воображала себе, трахает он тебя на спор. Решил по-умному отомстить твоему папочке. Не раскатывай губу.

Я сжимаю челюсти. Ее слова выбивают воздух из легких, но вида я не подаю. Стараюсь, по крайней мере. Выдавливаю из себя фальшивую улыбку и смотрю на нее в упор, сдерживая бурный поток ругани, которая могла бы вылиться ей на голову, не будь рядом мамы.

– Ты бы закатала тоже. Дальше того, кто был первым и останется последним, вряд ли уйдешь. – Я очень жирно намекаю на Савву и подслушанный разговор.

Ее губы распахиваются, глаза становятся шире, брови ползут вверх – и все это за считаные секунды. Софа достойно, что уж там, выдерживает удар, если судить по разрывающим ее эмоциям и напускному спокойствию, которое она пытается демонстрировать. Она какое-то время переваривает смысл сказанного и лишь после выдыхает.

– Да пош-ш-шла ты, – шипит на меня протяжным «ш-ш».

– Аргументированный ответ.

– Плевать, он не будет с тобой. Просто уясни, поняла?

– Я сучий язык не понимаю.

На этом запас змеиного яда у Софы заканчивается, и, смешно топнув ногой, она удаляется. Разворачивается на каблуках, откидывает назад белую паклю (а без укладки волосы похожи именно на паклю) и шагает к такси, на котором уезжает в закат. Шутка: сейчас только полдень субботы, хотя занавес и титры для пущего эффекта здесь бы не помешали. Если бы еще за волосы друг дружку потаскали, точно киношная сцена бы вышла.

– Едем? – слышу я мамин голос, когда меня тянет обернуться к жилищу Бессоновых, чтобы хотя бы разочек, хоть бы мельком взглянуть.

– Едем, – бормочу я, сдержавшись из последних сил. Обхожу машину, которую мама взяла в аренду, прилетев домой, и сажусь, не имея ни малейшего желания обсуждать то, что сейчас произошло. Так и молчу всю дорогу, пока мама не заводит разговор на одном из долгих светофоров.

– Этот мальчик не для тебя.

Я даже не сразу понимаю, что она так быстро все разгадала. Втягиваю воздух через нос, чтобы изобразить спокойствие, и улыбаюсь уголками рта. Я дочь своей матери и, когда надо, всегда сумею притвориться удивленной.

– А поподробнее?

– Со мной-то в эти игры не играй. Я помню, как ты на него смотрела, еще когда мы переехали. Я все видела.

– Какая ты внимательная, – не хочу, но раздражаюсь я.

– Не дерзи. Я желаю тебе лучшего. – Она не отрывает взгляда от дороги, но меня все равно пробирает от этой темы до костей. Даже потряхивает, и я сильнее сцепляю пальцы в замок: это создает иллюзию контроля. – Этот мальчик не подходил тебе раньше, тем более забудь о нем сейчас. Слишком сложно все. Я не хочу, чтобы тебе потом было больно.

– Можешь не переживать, он никогда… – Что, не полюбит меня? Даже язык не поворачивается это сказать. – Не после всего.

Я тянусь к дисплею и делаю музыку громче.

– С его-то характером, – непонятно кому отвечает мама, – даже если полюбит…

Что будет, даже если Бессонов меня полюбит, мама не договаривает, а я не спрашиваю, хотя и хотела бы знать.

Спустя час я сижу на собрании группы поддержки семей алкоголиков и слушаю о принятии на себя ответственности за поступки зависимого человека. Молодая девушка, выслушав психолога, рассказывает о том, что часто выгораживала перед начальником своего парня, когда тот с утра из-за похмелья не смог выйти на работу.

– Это значит, что вы незаметно для себя поощряете его продолжать вести прежний образ жизни. Вы создаете ситуацию, в которой человек сам не несет ответственности за свои поступки.

Я слушаю доктора Умника в очках и вспоминаю, как не один раз отвечала на звонки из издательства, потому что папа регулярно забивал на чужие рукописи, объясняя это тем, что нащупал нечто важное для своей будущей книги, а в итоге не писал ничего. Некоторые рецензии делала за него я, чем, видимо, «поощряла его безответственное поведение», как заявил бы мне психолог.

И без того подпорченное Софой настроение стремительно падает, когда я перебираю в голове все, что произошло. После того как папу прокапали в больнице и он очнулся, он засмеялся на осторожный вопрос психиатра, не хотел ли он причинить себе вред. По его версии, он «слегка» выпил, чтобы не упустить вдохновение, а потом просто подавился таблеткой, пытаясь избавиться от жуткой головной боли. Анализы это подтвердили, показав высокую концентрацию алкоголя в крови. Никаких других препаратов не обнаружили, но радоваться я не смогла.

Это был предел, я физически его ощутила. Когда просто не можешь больше терпеть, притворяться, все прощать. Я не выдержала. Впервые за последние месяцы я сорвалась, потому что звонкий шепот Бессонова никак не шел из головы, а папа все продолжал изображать святую невинность. Он говорил со мной о случившемся так, как будто меня не было в ту ночь на месте и я ничего не видела. Так, словно машина, стоявшая в гараже со смятым багажником, которым отец въехал в кирпичный забор в трех домах от нас, и правда все сделала сама.

– Ты был там! Ты был за рулем пьяный! Я видела, как дядя Саша выкинул пробку от бутылки из салона! – наконец высказала я папе то, что поедало меня изнутри.

Оно сидело опухолью в моем теле и выкачивало из меня жизнь. Я, как могла, игнорировала факты, считала предателями собственные глаза. Но как бы ни хотела верить в папину невиновность, как бы ни старалась забыть все, я не могла. Не получалось.

– Я уснул, ясно? Я уснул! Спал! Я бы никогда… – Прежде я не видела такого отчаяния в его глазах.

После папа наконец рассказал мне все. Как тем вечером он поехал в ближайший магазин за бутылкой, потому что в доме не осталось алкоголя. Как по дороге обратно звонил маме, а ему угрожал ее новый мужчина. Как, плутая по дворам в расстроенных чувствах, папа начал пить прямо в машине и остановился в квартале от дома, чтобы я не увидела его, когда буду возвращаться с прогулки. Он пил в компании «Ретро-радио» и не заметил, как уснул в заглушенной машине, которую не поставил на ручник. Она медленно скатилась назад по склону и в какой-то момент сделала резкий поворот. В какой-то безумно неудачный момент, когда Наташа шла после работы из магазина с пакетами продуктов, что разлетелись по округе после…

– Я очнулся, когда врезался задом в забор, а дальше… Дальше ты все знаешь сама. Я даже не помню, ты понимаешь? Я не видел и… Я ненавижу себя, понимаешь? Она… она была самым добрым человеком, которого я знал. Она достойна жить, не я! После ухода Лизы всегда говорила мне, что я могу прийти на чашку кофе, если будет совсем плохо. Она была…

– Она есть, пап, – сквозь слезы ответила ему я. – Она все еще есть.

Потом все происходило будто на перемотке. Как я уже говорила, приехала мама, папа без возражений согласился, чтобы его перевели в лечебницу, где теперь ему чистят кровь, насыщают организм, проверяют печень, дают какие-то препараты и беседуют с ним на личные темы. Мы иногда общаемся по телефону. Врачи говорят, еще рано для посещений, так как папа должен адаптироваться в той среде, в которой сейчас живет, пройти несколько ступеней всемирной программы «Двенадцать шагов», а мы – подготовиться к встрече с ним, и лишь тогда…

Глава 17
Мика

На обратном пути мама завозит меня в клуб. Точнее, в караоке-клуб «Амбар», где я иногда подрабатываю вместо Алины, которая училась со мной на первом курсе, а сейчас перевелась на заочное отделение, чтобы работать и снимать квартиру вместе с парнем. Когда она позвонила мне сегодня днем с просьбой подменить ее, я согласилась сразу и без вопросов. Не столько ради денег, хотя те лишними не бывают, сколько из-за мамы, которая после нескольких месяцев в разлуке решила задушить меня никому не нужной заботой.

В «Амбаре» я с восьми вечера встречаю на входе гостей и провожаю их в зал. Улыбаюсь всем врагам назло, так, что скулы сводит, и иногда беру микрофон, чтобы спеть дуэтом с барменом Витей. Я не считаю себя хорошей певицей, но отличное произношение позволяет мне неплохо исполнять рэп Ферги про «мои холмы». Ну и, как считает управляющая, главное – народу нравится, поэтому она не устает соблазнять меня бонусами, которые я получу, если останусь работать на регулярной основе. Но я пас. Все-таки хочу попробовать найти что-нибудь по профессии, хоть и знаю, что переводчикам – вчерашним студентам много не платят.

Сегодняшний вечер тянется долго и кажется самым обычным, пока около полуночи в караоке не появляются знакомые лица – та рыжая девчонка из свиты Лазаревой, которая предупредила меня насчет Антона, и парень из команды Бессонова, Илья, по-моему. Они оба учатся на курс старше и, к моему удивлению, выглядят очень влюбленными. Я думала, в «стае» все без души или, как Софа, с самомнением до небес.

– Доброй ночи, вы бронировали столик? – задаю стандартный вопрос, будто мы не знакомы, и без лишних слов веду их на второй этаж в випку с заготовленной бутылкой шампанского и букетом цветов на столе. Эти двое меня точно узнали, но явно слишком заняты друг другом, а я слишком избегаю всего, что связано с Яном, вот уже целую неделю. И очень надеюсь, что ни он, ни Софа не заявятся сюда, чтобы испортить мне вечер.

– Мика, постой! – ловит меня на первом этаже Илья и неожиданно касается плеча, а я сбрасываю его ладонь. Мало ли кто может лезть в караоке, пока охрана не видит. Пусть скажет спасибо, что не зарядила сразу в пах. – Извини, не хотел напугать.

Он поднимает руки, будто сдается, и мотает головой, но я не могу расслабиться, хотя парни из секьюрити уже смотрят в нашу сторону и я точно знаю, что ничего плохого не случится. Не здесь, где всем плевать на то, в чем я провинилась за пределами клуба и что натворил мой папа.

– Подскажи, а у вас можно как-то заказать песню? У Юли день рождения, и я… В общем, она любит Скриптонита, и я хотел узнать, можно ли замутить что-то.

Илья большой и улыбчивый парень, с полуслова располагающий к себе. А еще он не похож на мажора, у которого есть лишние деньги. Я вообще не припоминаю, чтобы он сильно выделялся из «стаи», разве что на последней игре. Он хорошо себя показал, часто останавливал атаки. Я так поняла, он что-то вроде вратаря, которого в регби нет.

– С этими вопросами тебе лучше обратиться к диджею или к управляющей.

– Но я спрашиваю тебя, – настаивает он с улыбкой, – я отблагодарю. – И будто испытывает меня взглядом.

– Ладно, – сдаюсь я. Все-таки он хочет сделать приятно своей девушке, а это подкупает. Кем бы она ни была. – Ты хочешь запись или живую песню? Но имей в виду, нужно дождаться, чтобы круг дошел до конца, если мы о живом исполнении. Еще три-четыре стола поют. Минут двадцать минимум.

– Без проблем. На живое я даже не рассчитывал, но, если получится, будет круто.

По итогу через полчаса, когда «Скриптонит» голосом нашего бармена, поздравив Юлию, начинает читать попсовый рэп про космос, я наблюдаю, как она прыгает от счастья и целует Илью, который приглашает ее на медленный танец прямо там, наверху. И в этом нет ничего особенного, я часто вижу здесь самые разные пары; иногда за один вечер двое умудряются найти друг друга, лобзаться полночи, а затем разругаться и уехать в разные стороны. Некоторые устраивают громкие скандалы с битьем посуды, некоторые – шоу с актами любви напоказ, за которые должны штрафовать, но эти ребята не похожи на таких. Они никого вокруг не замечают, и все, что происходит сейчас, лишь для них двоих. Девчонка кажется такой счастливой, что я даже немного завидую ей.

Нет, я точно ей завидую, когда на мелодичном припеве Катя, наша солистка, затягивает тонкое и воздушное «навсегда, навсегда» и Илья неожиданно опускается перед Юлей на одно колено. Мое сердце пропускает удар. Этого не может быть. Они ведь студенты. Они чуть старше меня, и я даже не знала, что встречаются, но… Он и правда делает ей предложение, а она кричит свое «да» и смеется сквозь слезы.

Земля перестает вращаться, мир вокруг для меня замирает, я выпадаю из реальности и проваливаюсь в самые заветные мечты, представляя на их месте себя и Бессонова. Глупо, да? Это ничего не значит. Чарли Ханнэма я тоже женила на себе, пока не узнала, что ему уже за сорок. Но сейчас, видя перед собой несбыточную фантазию, ставшую реальностью, я вспоминаю слова Софы, которые неприятно скребут где-то в груди, отчаянное «из-за тебя» Бессонова и его яростный шепот. Я больше не могу отрицать: Ян нравится мне. Всегда нравился. До Луны и обратно.

Проморгав выступившие слезы, я возвращаюсь к работе и ненадолго выкидываю все из головы.

– Спасибо. – Илья ловит меня на выходе, а из-за его спины выглядывает рыжая копна волос. – Держи.

Он протягивает мне тысячную купюру.

– Пожалуйста, – отвечаю ему спокойно, – но не нужно. Я ничего не сделала.

Это кажется лишним – взять у них деньги, хотя я никогда не отказываюсь от чаевых.

– Хорошая ты девчонка. – Он снова касается моего плеча и похлопывает по нему, но на этот раз я не дергаюсь. Его слова звучат искренне.

– Пока, – прощается со мной Юля с улыбкой во все лицо.

– Пока, – произношу я тихо им вслед.

Оставшаяся часть смены проходит, слава богу, без сюрпризов. Кто-то роняет микрофон, кто-то слишком настойчиво требует без очереди водку в баре, но все быстро улаживают. Меня отпускают около двух, и я пытаюсь вызвать такси, но цены зашкаливают. Уже десять минут жду, что хотя бы немного спадут, потому что не хочу тратить треть заработка на поездку, но они только растут.

– Привет, ты освободилась? Могу подвезти. – Выбросив сигарету, ко мне подходит Вова, личный водитель местного Лепса, как мы все зовем царя и бога корпоративов Геннадия, потому что тот каждую субботу поет про рюмку водки и Лондон с целью снять молодых блондинок. Вова несколько раз уже подбрасывал меня в Солнечный, когда его босс оставался ночевать в гостинице двумя этажами выше. Сегодня Геннадий тоже ушел с одной из симпатичных «угонщиц», которые в честь девичника весь вечер пели Аллегрову.

А пока я не смотрела в телефон, цена выросла еще на пятьдесят рублей. Что ж.

– Привет. Если несложно.

– Конечно нет. Сделаем только небольшой крюк, надеюсь, ты не спешишь. Тачку надо сменить. Гена дал команду эту отогнать на чистку салона.

– Не спешу. – Выбор у меня небольшой, но спешить точно некуда. Никто меня не ждет, маме я еще в одиннадцать пожелала спокойной ночи.

Когда сажусь в салон машины бизнес-класса, удивляюсь, что тут вообще можно чистить, если и так все блестит. Я откидываюсь на кожаную спинку и начинаю зевать, но по итогу мы всю дорогу смеемся над похождениями Геннадия Андреевича. Автосервис оказывается не так далеко, поэтому по времени мы почти ничего не теряем. Вова звонит кому-то, мы заезжаем в специальный бокс. Я выхожу из машины и собираюсь посидеть в стороне на диванчике, пока он решит все вопросы.

– Здоро́во. – Он жмет руки нескольким парням в спецодежде, а затем прямо-таки взрывается радостью: – Янчик, привет, брат! Рад, что ты здесь. Сделайте, пожалуйста, все по красоте, а то в прошлый раз не попал к вам, заехал в салон на Северном, а в результате Геныч отымел меня по полной.

Я даже шаг не делаю, застываю, жду чего-то. Чуда, наверное. Имя это ведь нечасто встретишь. Но что делать Бессонову здесь посреди ночи? Мне показалось.

– Хорошо, сделаем, – слышу я знакомый голос.

Не показалось. Обернувшись, я встречаю его взгляд. И не верю. Этого не может быть. Но это он. Мигом лечу в соседнее помещение, где тепло, стоит автомат с кофе и уютные диваны по углам, напоследок разобрав что-то вроде «отойдем, надо поговорить» от Бессонова и нечто невнятное от Вовы. Беру миндальный капучино и выхожу во двор, чтобы вдохнуть воздуха, – нам двоим там слишком мало места. Я считаю зажженные окна в многоэтажке напротив и потягиваю приторно-сладкий кофе, когда из детейлинга, как гласит неоновая вывеска, выезжает машина и уплывает в темноту. Лишь с запозданием я понимаю, что в боковом окне мелькнул кто-то очень похожий на Вову.

И что это значит? Я звоню ему – он трубку не берет. Что за ерунда? Выбросив стаканчик, я собираюсь вернуться в помещение, но на пороге сталкиваюсь с тем, кого избегала.

– Я… искала Вову, – говорю, потому что Бессонов не дает проскользнуть мимо. И это не первое, что приходит в голову. Первой была мысль, что у Яна жутко красивые глаза. Именно жутко, потому что в их темноте есть нечто пугающее.

– Вова уехал.

– В смысле «уехал»?

– Я ему все объяснил. Он нормальный парень, все понял.

– Что ты ему объяснил? – Мне плевать на зрителей, которые шатаются за его спиной и заглядывают в приоткрытую дверь, потому что я искренне не понимаю, какого черта происходит. Что он несет?

– Подожди меня пять минут, я подгоню машину.

Что?

– Ян, стой, – раздраженно бросаю ему в спину. – Куда уехал Вова? Что случилось? Зачем… ты…

– Пять. Минут.

Он разворачивается и уходит. А я растерянно смотрю ему вслед.