Текст книги "Привычка ненавидеть"

Глава 26
Мика

Чердак уже никто не закрывает. Ян поставил садовую лестницу на своей стороне, вот мы и бегаем весь день друг к другу, пока на улице бушует ураган. Пообедав у Бессоновых и опустошив холодильник, ужинаем мы у меня. Приходится разморозить стейки и на скорую руку пожарить на гриле с овощами не первой свежести, потому что доставка в такую погоду отказывается работать. К ночи ветер немного стихает, но все равно дождь хлещет так, что страшно высунуть нос за дверь. Вот мы и не пытаемся. Сменив в очередной раз наполнившееся ведро под протечкой на крыше, с которой так и не сумел совладать Ян, мы договариваемся вызвать нормальных ремонтников, как только все закончится, и теперь лежим у меня в комнате – я у изголовья, Ян поперек кровати – и болтаем обо всем на свете и, по сути, ни о чем.

– Мама написала, что дороги размыло, поэтому она останется ночевать в деревне, – читаю я сообщение с экрана мобильного.

– Угу. – Он мычит, обнимая мои ноги и уткнувшись в коленки, которые я стараюсь незаметно свести вместе. Так уж вышло, что я весь день ношусь по дому в пижамной майке, едва прикрывающей бедра, и сейчас, уверена, при желании Ян может легко разглядеть мое нижнее белье. Это немного смущает меня, несмотря на то что между нами было. Пусть даже я знаю, что, кроме домашних серых штанов, на нем не надето ни-че-го.

– Ты пахнешь мной. – Бессонов поел и, по-моему, размяк. По крайней мере, сейчас он кажется довольным, спокойным и словно немного пьяным, хотя ничего крепче черного чая не пил. Ян поднимает на меня темные глаза и чуть склоняет голову набок. – Ты никогда ничем не пахнешь.

– Не люблю резкие запахи. У меня обостренное обоняние, на себе я чувствую все духи, химию для белья, даже легкие фруктовые ароматы раздражают до жути.

– Ты пахнешь моим парфюмом.

Он тянет носом линию выше по моим бедрам, щекочет кожу, намеренно дразнит, улыбаясь, а я закатываю глаза.

– Я это как-нибудь переживу.

Ян ухмыляется и наконец ложится рядом так, что его затылок упирается мне в живот. Я не могу сдержаться и зарываюсь пальцами в густые темные волосы.

– Меня раздражает твоя челка. – Я ерошу ее и зачесываю наверх, но она упрямо падает обратно на лоб и лезет ему в глаза.

– А меня – что ты прячешь это. – Бессонов резко оборачивается и кусает мое бедро. Я хохочу и притворно возмущаюсь, пока Ян преспокойно укладывается обратно. – Обожаю твою задницу.

Он говорит так легко, тогда как я вспыхиваю от каждого слова. Никогда не умела принимать комплименты, а его звучат еще и провокационно. Плюс он в это время внимательно изучает мою комнату, отчего у меня потеют ладошки и частит пульс. Я убиралась наспех и теперь вижу все огрехи: из комода торчит лямка бюстгальтера, книги расставлены не по порядку, а на полке рассыпался сухоцвет – видимо, задела букет, когда судорожно вытирала пыль.

– Нравятся цветы? – Ян явно прослеживает мой взгляд, не догадываясь о том, что творится у меня в голове.

– Не сказала бы, но внимание, когда их дарят, всегда приятно.

Он после каждой моей фразы будет выдавать фирменную усмешку? Потому что из-за нее у меня невольно сокращаются мышцы между ног.

Боже, дай мне сил. И выдержки.

Ян изучает обстановку вокруг. Очень простую, между прочим, еще более простую, чем у него в комнате: я тоже не люблю лишний хлам и обожаю спокойные тона. Он молчит и не делает резких движений, но это все равно кажется мне до безумия странным, потому что в моей спальне прежде не бывали парни. Ни один из них. Как-то так сложилось. Это место всегда было для меня маленькой крепостью, где я защищена от всех бед.

– Двадцать пятое и двадцать девятое июня… Что отмечено на календаре? – спрашивает, потирая челюсть, где выступил небольшой синяк, о происхождении которого я не спрашивала, но догадываюсь.

– Последний экзамен и мой день рождения.

– М-м, значит, ты Рак? – И снова уголки его губ ползут вверх.

– А ты увлекаешься астрологией?

– Нет, но подумал о том, что раком ты должна смотреться отменно.

– Ужас, – прыскаю я, потому что он невозможен. – Так ты поэтому король душа? Потому что Водолей?

Я смеюсь собственной шутке, не замечая, что Бессонов внимательно вглядывается в мое лицо. И только теперь соображаю, что выдала себя, но есть ли смысл скрываться после моих признаний?

– Я знаю, когда твой день рождения, если ты об этом. Еще с детства.

Пожимаю плечами, а Ян молчит некоторое время, будто сканирует мой мозг или подбирает шифр к остальным секретам. Ну, выглядит очень сосредоточенным. Потом также без слов тянется к карману и закидывает в рот леденцы. Сегодня кофейные. И пока я не успела впасть в уныние, размечтавшись, что когда-нибудь смогу просто взять и поцеловать Бессонова сама и без повода, лезу к нему с новыми вопросами.

– Почему ты полируешь машины, если можешь этого не делать? – Ян задирает брови, как будто не понимает вопроса. Притворщик. – С деньгами твоего папы ты можешь вообще не работать.

– Могу, – чеканит без каких-либо эмоций, – но все равно полирую.

– И ты не ответил… – хочу возмутиться я, а Ян меня перебивает:

– Тот же вопрос к тебе. С новым отчимом ты…

– Он мне не отчим.

– Хорошо. С новым папочкой ты могла бы тоже прохлаждать булки, но вместо этого пашешь по ночам в злачных местах.

– Уже доложили? – почему-то не могу сдержать улыбки.

– Конечно, – кивает мне.

– Тогда один – один.

Ян в ответ плавно скользит пальцами по линии бедер к моему животу, цепляет майку за край и задирает ее все выше, а я невольно сжимаюсь от его касаний. Не уверена, что готова к продолжению. Секс мне понравился, но между ног все еще саднит, и чувствую я себя неловко. Может, из-за яркой лампы.

– Откуда они? – задает вопрос, от которого я теряюсь, потому что совсем не ожидаю его услышать. Только спустя несколько секунд я понимаю, что Ян не собирается настаивать на чем-то большем: он всего лишь гладит мои застарелые шрамы.

– Обожглась, когда устроила вечеринку при свечах и на маминых каблуках плясала возле зеркала. Пыталась представить себя красоткой, которую все любят.

– Тебе не нужно это представлять. – Бессонов чуть сжимает пальцы на моем боку – кажется, случайно и бесконтрольно. – Ты очень красивая. Плевать на всех.

Должно быть, я краснею, потому что Бессонов остается очень доволен произведенным эффектом.

– Как Наташа? – Я не назло спрашиваю о ней, просто боялась спросить до этого. Уже несколько дней я не получаю новостей из больницы, так как сиделка, с которой я сумела подружиться, болеет и ее кто-то подменяет. А сама я так и не решаюсь сунуться туда, чтобы не испортить выстраданное хрупкое перемирие с Яном.

– Собирался как раз к ней сегодня. – Он не отвечает прямо – значит, без изменений. – Как стихнет погода, заеду сразу.

И я не жду, что Ян так просто продолжит диалог. Тем более поинтересуется делами моего папы. Вообще. Точно нет. Ни в одном самом фантастическом сценарии не вижу этих реплик, которые он произносит. Но он заговаривает, и у меня от его слов сердце пропускает удар.

– Когда ты собираешься в больничку? – И по его напряженному голосу я прекрасно понимаю, что речь уже не о Наташе.

– На выходных. В воскресенье, – запинаюсь я от растерянности. – Врач говорит, что можно. Мне надо. Я хотела бы, но… боюсь, если честно. – Последнее я еле слышно шепчу.

Потому что правда очень боюсь встречаться с папой, боюсь, что между нами все безвозвратно изменится, боюсь даже думать об этом после всего. И особенно боюсь того, как отреагирует на мои слова Ян, но он снова меня удивляет.

– Если до обеда, то я смогу тебя отвезти. После тренировка перед финалом, и Васильич убьет меня, если…

Я бросаюсь к Бессонову, прежде чем сама это осознаю. Руки, губы, да все тело тянется к нему, пока головой понимаю всю суть. Не успеваю себя отговорить, не ведаю, что творю. Просто целую его. Крепко, но нежно. Без языка, потому что этот поцелуй полон благодарности. Он короткий, но такой сокровенный, каких, кажется, у нас и не было пока. В нем вся я, все оттенки моих чувств.

– Спасибо. – Я прихватываю губами кожу вокруг «судьбы» у него за правым ухом. – Спасибо. – Перемещаюсь, не разрывая контакта, к «братству» на шее слева и рисую зигзаг, чтобы задеть языком «силу» на другом плече. – Ты невероятный, Ян. Ты… У меня просто слов не хватает, чтобы выразить, насколько ты хороший человек и как я надеюсь, что увижу на тебе «любовь».

Даже если это буду не я.

Я думаю об этом с комом в горле и, конечно же, не признаюсь вслух, но это правда. Я хочу, чтобы он полюбил, хочу, чтобы был счастлив, просто потому, что желаю ему самого лучшего. «Если любишь, отпусти» – так говорят?

Может, и так, только не сейчас. Сейчас я лишь крепче вдавливаю пальцы в его плечи и грудь.

– Да ни за что. – Он переводит все в шутку. – Это слишком слащаво.

Но когда я ничего не говорю и кусаю губу, чтобы не заплакать, вообразив его счастливым с кем-нибудь другим, то замечаю, что Ян как-то странно смотрит на меня. И в этот миг я бы душу продала, лишь бы узнать, что у него на уме.

– Я так привык тебя ненавидеть, что не знаю, как любить.

– Я могу показать, – срывается с губ, и я тут же замираю. С этой паузой будто застывает и воздух вокруг нас, все частицы в нем. Все ждет. Трепещет и ужасается.

– Я думал, ты сейчас оседлаешь меня и покажешь все прелести позы наездницы.

Ян себе не изменяет.

– Дурак ты, – смеюсь я, без спроса ложусь рядом и обнимаю его крепко-крепко.

Так мы и засыпаем, сбив подушки вокруг нас, со свисающими с кровати ногами и вцепившись друг в друга, будто, если отпустим, сказка закончится и придется снова жить реальную жизнь.

Утром я нахожу Яна на крыше с «керхером». Он чистит ее от веток и мусора, который нанес ветер. В штанах, закатанных до колена, и, конечно, без майки. Я подглядываю за ним: как он ухмыляется себе под нос, думая о чем-то, как напрягает мышцы на руках, передвигая аппарат для мойки. Пока меня не ловят с поличным, но я даже не пытаюсь скрыть это – стою на лестнице, облокотившись на черепицу и подперев кулаком подбородок. Еще и вздыхаю так томно, что со мной все разом становится понятно.

– Шпионишь опять? – Ну, наверное, это уже прогресс, раз он спрашивает не «Че ты пялишься на меня?».

– Хочу есть. Блинчики будешь? Со сгущенкой. Больше в холодильнике ничего нет, мы все съели.

– Если к этому завтраку прилагаешься ты, то мой ответ – да.

– А тебе палец в рот не клади.

Мы испытываем друг друга взглядами. Сексуальное напряжение явно растет, воздух вокруг плывет, будто тронутый жаром пламени.

– Почему же. Положи. Я сделаю с ним то, что тебя возбудит.

Боже, это будет очень тяжелое утро. День. Я уже представляю, как много пошлых шуточек меня ждет с таким его настроением. И предвкушаю. Потому что, как бы ни сопротивлялась, чувствую откровенное счастье, какого не испытывала давным-давно. И я понимаю, что скоро нужно будет выбраться из дома, нырнуть с головой в реальную жизнь, показаться в универе, но… как же не хочу пока думать об этом. Не хочу думать о том, что мое счастье может разбиться о серые будни, которые полны проблем. Я хочу быть счастливой здесь и сейчас, даже если буду грустить в следующую минуту. Счастье – это ведь не конечная цель, оно как настроение или состояние. Это как быть голодным или уставшим: сейчас оно есть, а потом его нет. Оно не вечно, и это нормально. Я хочу быть счастливой в моменте. С ним. Я буду.

Оставляю Бессонова заниматься делами, а сама спускаюсь к себе. Разговариваю с мамой, которая беспокоится обо мне, но уверяю ее, что все со мной хорошо. Про окно ей пока не говорю, а то сразу примчится домой. Умываюсь, привожу себя в порядок, меняю майку на похожую, только свежую, раз они так нравятся Яну, и, замерев перед зеркалом, с улыбкой разглядываю свое тело. Странно, но я не чувствую в себе изменений, хотя думала, что обязательно буду. Бедра не стали шире, живот остался таким же плоским, я не ощущаю себя взрослее или как-то иначе. Сейчас, когда уже ничего не болит, мне вновь кажется, что я все придумала. Лишь шум наверху напоминает, что нет. Я улыбаюсь своему отражению и убираю приготовленное белье обратно в комод, потому что хочу еще. Я готова. Я запомню Яна Бессонова, которого люблю всем сердцем, на всю жизнь.

С этой твердой установкой через полчаса я выглядываю во двор, где Ян моет стены нашего дома. При виде меня он отключает «керхер» и голодным во всех смыслах взглядом наблюдает за тем, как я медленно приближаюсь с тарелкой. Я сварила сгущенку и заранее намазала ею блины, поэтому даю ему укусить уже готовый, и его протяжное «м-м-м» служит мне самой лучшей похвалой.

– Вкусный, как и ты, – произносит он, притягивая меня к себе за талию и кусая кожу на шее, из-за чего я невольно пропускаю вдох. – Подержи.

Он перекрывает воду и, отсоединив шланг, протягивает его мне, чтобы не испачкать о землю. А я наклоняюсь, ставлю тарелку на лестницу и, поддавшись порыву, открываю кран. Я обливаю Бессонова с головы до ног и замираю в ожидании бури, которая обязательно последует, судя по темнеющим в свете дня зрачкам.

Три, два, один…

Я бросаюсь в дом со всех ног и с диким визгом. Не слышу, но чувствую, что он мчится за мной, ощущаю горячее дыхание в затылок и накрывающую меня тень. На повороте цепляю ладонью стену – так заносит, но я не останавливаюсь. Бегу на второй этаж и почти успеваю распахнуть дверь в спальню, когда меня перехватывают за талию и кружат в воздухе, пока все вокруг не плывет. Ноги касаются пола, но устоять на них удается только потому, что Ян изо всех сил прижимает меня к мокрому телу и со всей яростью толкается в меня. Задирает майку и присвистывает, не обнаружив под ней ничего.

– Охренеть. – Он в каком-то властном порыве прикусывает мою шею, то место, где начинаются позвонки, и у меня подгибаются коленки, потому что я вновь это чувствую: он ведет, а я подчиняюсь ему. – Ты уже в порядке?

– Сейчас и проверим.

После моих слов Ян дергает меня за руку и поворачивает к себе, накрывает губами мой рот, не церемонясь, врывается языком и вытворяет такое, отчего мурашки полчищами устремляются вниз. Я смеюсь ему в губы, как ненормальная, отрываюсь от него, пячусь назад, глядя прямо в глаза, а он наступает – мокрый, взъерошенный, возбужденный. Не касаясь меня, продавливает в спальню, хлопает дверью и оттесняет к стене. Я зажата в углу. Сдаюсь. Никуда не хочу бежать. Мы оба медлим, хотя сделай шаг – и все начнется, но нет же. Глаза бегают по лицу, шее, плечам и вниз. Дыхание сбивается. Мне становится жарко, как будто я стою под палящим солнцем Сахары, но это всего лишь Бессонов, который хочет меня. Из-за него я горю.

Он дотрагивается до пульсирующей венки на моей шее костяшками пальцев. Ведет ими в сторону, оттягивая бретельку майки, скользит вниз по ключице, цепляет грудь, из-за чего всего за один чертов миг напрягаются соски, и Ян это замечает, издает на выдохе короткий смешок. Ему нравится играть со мной, нас обоих это распаляет, поэтому я не делаю резких движений, жду, что еще выкинет. А он сдавливает мои ягодицы и подкидывает меня вверх. Раз – и я уже сцепляю ноги у него за спиной, царапаясь, хватаюсь за его плечи, чтобы не упасть вниз, и бесконечно выстанываю его имя ему в рот.

Приземлившись на кровать, я пружиню на ней и отползаю подальше от Бессонова, но он за ногу притягивает меня обратно. Наваливается сверху, целует, как в последний раз, и заводит мои руки за голову, а затем без стеснения, пошло ощупывая, проходится по моему телу. Еще мгновение – и он перекатывается на спину, а я оказываюсь на нем. Мокрые штаны, из кармана которых он достает презерватив, летят в сторону и со шлепком врезаются в стену. Моя майка следующая на очереди. Моргаю – и ее нет. Мне снова хочется прикрыться руками, согнуться, сгорбиться, спрятаться от изучающих глаз, но я быстро расслабляюсь, когда понимаю, с какой похотью и нескрываемым восторгом, граничащим с обожанием, он на меня смотрит. Стискиваю зубы, распрямляю плечи и выставляю вперед грудь, которую Ян тотчас накрывает ладонью, мнет, гладит. Он облизывает палец и дразнит чувствительные соски, отчего я запрокидываю голову назад и издаю новый стон. А Бессонов, не входя меня, снова толкается и рычит в ответ.

Он садится, рвет пакетик из фольги, а затем помогает мне опуститься. Я почти не дышу, пока Ян заполняет меня, даже не шевелюсь, потому что это кажется слишком: слишком много, сильно, остро. Он останавливается и дает немного привыкнуть. Сам сжимает губы и, притянув меня за затылок, легко бьется лбом о мой лоб. Глаза в глаза, губы к губам. Я тоже обнимаю его шею и плечи, перебираю пальцами влажные волосы и изо всех сил хочу верить, что «мы» случимся еще, что это не в последний раз. Я умоляю себя в это поверить и выдыхаю все сомнения за раз.

Мне не сразу удается поймать темп и подстроиться, между ног по-прежнему немного жжет, но Ян никуда меня не торопит. Он дает передышку после каждого толчка, придерживает мои бедра, контролирует каждое движение и сам двигается плавно, насколько может. Это не похоже на простой перепих или секс в голом его значении. Уверена, здесь что-то большее, и я подожду, пока Ян это поймет.

Я ждала всю жизнь. Смогу подождать и еще.

– Я так сильно люблю тебя, – шепчу ему в губы и целую, чтобы не дать ответить, не дать испортить момент. Он для меня, и я хочу запомнить его таким.

С моим очередным признанием выдержка достигает пределов. Я срываюсь на непонятный ритм, потому что чувствую, что именно так мне особенно хорошо. Двигаюсь не вверх-вниз, а вперед-назад, трусь об него, и он очень быстро соображает, чего хочу. Ян подталкивает меня, чтобы не сильно устала, я все равно выбиваюсь из сил, но продолжаю двигаться. Он протискивает руку между нами и давит на клитор, мелко перебирает пальцами и дразнит, подталкивая меня к оргазму.

– Давай, совенок, кончай.

Его слова будто дергают спусковой крючок, и очень скоро я вся сжимаюсь. Сжимаюсь и падаю к нему на грудь, пока он вбивается снизу и тихо, со сдавленным рыком, кончает следом.

Ян отпускает меня всего на миг, чтобы лечь поудобнее на бок, а затем обнимает и кладет подбородок на мой затылок, поглаживая при этом спину. Мне сейчас так хорошо, думаю, как и ему, потому что под моей ладонью гулко бьется его сердце, и я…

– Полная жесть, – раздается у меня над головой хрипло. И я почему-то улыбаюсь, хотя совершенно точно не понимаю, хорошо все это или плохо.

Глава 27
Ян

В субботу утром мы навещаем маму в больнице. Я скучал, рвался к ней, примчался, как только отступила непогода, обогнав аварийные службы, которые не спешили исправлять то, что натворил ветер, но теперь, когда уже нахожусь здесь, меня накрывает беспросветная тоска. Где-то в районе ребер давит так, что не могу сделать нормальный вдох, желудок крутит, и меня тошнит. Все потому, что, сколько бы посещений я ни пропускал, ничего не меняется. Вообще ничего, блин. Это неожиданно резко выбивает из колеи и долбит по нервам, которые, взбесившись, посылают в мозг сигналы тревоги. Все потому, что мама лежит посреди палаты в той же смиренной позе и в той же тишине, разбавленной лишь жужжанием приборов. Это и правда так. Меня пугает это жуткое постоянство. Оно высасывает всю надежду. И только бодрый голос Мики, которая ставит на окно букет из маминых роз (тех, что выжили после дождя) и рассказывает сиделке с мамой последние новости из жизни загородного поселка, удерживает меня на поверхности, чтобы я не ушел на дно и не опустил руки.

– И не смотрите на его синяк. Я все замажу так, что на фотографиях с выпускного ничего не будет видно, обещаю! – напевает птичка, которая кружит вокруг койки, постоянно поправляет одеяло, мамину прическу, горшки с цветами и взбивает подушку.

Мне, конечно же, пришлось рассказать Ланской обо всем: о драке с Саввой, «стае» и прочем. Точнее, не так. Не пришлось, она меня не пытала, – я сам захотел. А в ответ получил настоящий подарок, потому что Мика не стала меня жалеть, не полезла с умными советами или осуждением. Она молча выслушала и спросила о моих планах на лето после универа. А когда я невнятно ответил ей, что ничего не хочу, пока мама лежит без сознания, стала рассказывать о своих мечтах.

Мика мечтала уехать. После выпуска, до которого еще пару лет, она хотела уехать туда, где могла бы начать все сначала, – так она сказала. И это казалось бы прекрасным планом, если бы неожиданно не ударило больно под дых. Я ведь и правда на мгновение потерял способность дышать, только представив это. Потому что на физическом уровне не мог сейчас думать о том, чтобы ее отпустить. Пусть даже лишь в предполагаемом будущем, которого у нас просто может не быть, но я не хотел ее отпускать. Знаю, что это эгоистично, знаю, что от неуемной жадности и не от большого ума, но я желал, чтобы она оставалась рядом. Отказывался думать об этом, просил самого себя не заглядывать так далеко – и все же головой прекрасно понимал, что не сумею, не буду удерживать ее, чтобы она не зачахла рядом со мною. Перед ней открыт целый мир, я не вправе запирать Мику в клетке даже по ее собственной воле. Мне не нужна ее чертова жертвенность.

Сумел бы я пойти за ней? Другой вопрос. Я ведь уже осознал, что желание отомстить ее отцу ни к чему хорошему меня не приведет. Маму это точно не спасет, только сделает Мику несчастной. Тем более зачем мне надрываться, если Ланской сам себя наказывает каждый день своего жалкого существования? Позицию Мики и непоколебимость в выборе между папашей и всем остальным я до конца так и не понял, но принял, наверное. Столько ночей проецируя ситуацию на себя, я в итоге смирился с мыслью, что оборону девчонки не прошибешь. Ее безусловная любовь к людям, которые этого не заслуживают, обескураживает. Она любит меня, представляете? Это даже звучит дико, но я верю. Почему-то верю ей, как дурак. Хочу верить. Моей жизнью месть управлять не будет, но сути это не изменит, пожалуй. Я не оставлю маму одну. К счастью или к сожалению.

После больницы и всех этих бесконечно долгих и непомерно тяжелых мыслей мое настроение падает. В нашей с Микой крепости на два дома было хорошо прятаться вдвоем, пока вчера вечером не приехала ее мама. Здесь, за пределами, в реальном мире, все оказывается как-то отстой-но, что ли. Мика поправляет мои рукава и болтает, что зря я не надел белую рубашку, в которой смотрелся так хорошо, что хотелось ее сорвать (это Ланской слова, не мои).

– Чем тебе не угодила моя праздничная футболка? – паркуясь перед универом, спрашиваю я и замечаю, как она напрягается, оглядываясь по сторонам, но настырно пытается делать вид, что все нормально.

– Может, тем, что она черная?

– Пойдет.

Ну какой мне, на фиг, праздник после всего?

Я накрываю ее холодную ладошку своей и, сжав, заставляю посмотреть на меня.

– Эй, ты помнишь, что я говорил?

– Плевать на всех? – Ее губы крайне сексуально стреляют взрывным «п», когда она повторяет за мной. – Я все еще думаю, что это не лучшая идея. Твои друзья могут не понять…

– Здесь я соглашусь с Саввой, – напоминаю о разговоре, который мы с ней обсуждали, – все уже закончилось. После выпуска я, скорее всего, не увижу большинство из них. Так что да, мне пофигу на всех. И тебе должно быть. – Но по ее виду этого не скажешь. – И куда ты спрятала дикую пуму, которая вечно дерзит мне?

– Тут она: р-р-р. – Она забавно рычит, а я со смехом тянусь и коротко целую ее в губы, отчего девчонка тут же расцветает и краснеет так, блин, невинно, будто и не сбегала ко мне этой ночью, чтобы трахаться на барной стойке. Дважды. И еще раз на лестнице, когда до спальни мы просто не дошли.

Через полчаса должна начаться официальная часть с торжественным толканием речей и вручением дипломов, поэтому во дворе полно выпускников, их друзей и родственников. И весь этот честной народ, сворачивая шеи, оборачивается в нашу сторону, когда мы выбираемся из машины и идем ко входу.

– Так вот как чувствовала себя Белла, – говорит Мика смущенно и невольно жмется ко мне под шелест разлетающихся сплетен.

– Ты о чем? – спрашиваю, отвлекаясь на Книжника, который машет издалека, и кучкующихся вокруг него парней из команды.

– «Сумерки». Сцена, где Эдвард Каллен привозит Беллу в школу на своем «Вольво» и обнимает при всех.

– Так мне тебя обнять?

– Нет, – пугается, и глаза у совенка становятся еще больше, скоро вылезут из орбит. Она поправляет рюкзак на плече и собирается меня обогнать, чтобы оставить одного разбираться с последствиями, но я удерживаю ее, тормознув за руку, в нескольких метрах от толпы. – Ян, у меня тесты, надо идти…

Я не хочу выводить ее из равновесия еще сильнее, тем более перед важным экзаменом, но не могу удержаться, чтобы хотя бы чуть не подразнить.

– Так я крутой вампир на супертачке?

Она ловит мой настрой и отражает улыбку, смирившись с тем, что удрать так просто у нее не получится.

– Ха, а я неуклюжая неудачница с плоским лицом. В целом очень похоже. Но я всегда болела за накачанного оборотня, – бросает она, и я не успеваю отреагировать на выпад, когда Мика, встав на цыпочки, небрежно клюет меня в щеку и убегает в наш расчудесный храм знаний и науки.

Я ухмыляюсь и ковыляю к парням, которые явно ждут моих слов, чтобы выдать верную реакцию на увиденное.

– Бес, объяснишь? – кивает куда-то в сторону Дэн, пока я жму руки другим и здороваюсь на автопилоте с подоспевшим Саввой в солнцезащитных очках.

– Нечего объяснять, Ланскую никто больше не трогает, – говорю спокойно и жду комментариев, но даже Остроумов помалкивает.

– Тогда… – Книжник растерянно чешет репу и оглядывает всех по очереди, чтобы убедиться, что не один он ни хрена не понял. – Пойдемте внутрь? Зададим напоследок жару? Пусть нас точно запомнят!

Парни в ответ ржут и скандируют троекратное «да», пока я следую за ними с улыбкой во весь рот.

Декан толкает очень длинную нудную речь, от которой меня тошнит, но на этом наши пытки не кончаются. Его сменяют представители городской администрации и спонсоры, затем профессора и члены студсовета, а я уже мечтаю скорее свалить с этой ярмарки тщеславия. Парни тихо ржут, обсуждая что-то, и замолкают, когда их отчитывает заведующая кафедрой. Я постоянно бросаю взгляд на часы, и мне кажется, что проходит целая вечность, на деле же и минутная стрелка не каждый раз сдвигается.

Девчонки, сидящие передо мной, обсуждают платья, которые наденут вечером в бар, где наши собираются отмечать выпускной. Его сняли в начале года, когда я еще принимал участие во всем и мне это было интересно. Помню, вроде бы даже именно я настоял, чтобы выбрали его, а не «Золото», в котором мне не понравились позолоченные унитазы в уборных. Самое смешное, что все со мной согласились, хотя большинство сначала голосовали именно за цыганский стиль. А сейчас мне настолько побоку, кто с кем и что собирается пить. Жду, когда вручат корочку и я официально буду свободен. От души благодарен отцу хотя бы за фамилию, потому что меня вызывают на сцену в первых рядах: передо мной только Аракелов, два Барановых и тип, чью фамилию я даже не повторю.

Забрав диплом, я не возвращаюсь на место, где сидел. Краем глаза вижу удивленные взгляды Дэна и многих других, но игнорирую их, ловлю фокус на дальней двери и шагаю к ней. В коридоре за актовым залом я выдыхаю, ерошу волосы, которые зачесал назад, потому что так понравилось бы маме, и проверяю телефон. Мика отписалась, что одна из первых сдала тест и уже ждет меня в холле. Я улыбаюсь и не замечаю, как спешу по лестнице вниз. Только когда чуть было не путаюсь в ногах, притормаживаю и сам над собой смеюсь. Что она сделала со мной? Чем приворожила, что мне на хрен не сдалась вся моя жизнь, где ее нет?

Я высматриваю Ланскую в толпе еще издалека, среди снующих студентов. Ничего не могу поделать, это, видимо, не лечится: глаза притягивает к ней как магнитом, едва только она оказывается в зоне доступа. Сначала нахожу ее, а потом Софу, которая размахивает руками у Мики перед лицом. Я спускаюсь на несколько ступеней вниз и пытаюсь понять, что происходит.

– Сказала тебе! Сними ее! – Софа орет, будто в эту самую минуту ей иголки под ногти загоняют, и тянет Ланскую за рукав кожанки. Моей кожанки, которую я сам, по своей воле отдал, потому что в ней она смотрится круче любой байкерши. Прям дитя рок-н-ролла.

– Отвали! – не теряется Мика и толкает Софу с такой силой, что та отлетает на метр, но тут же бросается на нее снова.

– Снимай! Она не твоя! Он никогда не будет твоим!

Лазареву тормозит Юля, девчонка Ильи, которая вечно следует за ней тенью и подтирает явные косяки, а перед Микой выпрыгивает красноволосая коротышка из ее рассказов, с которой они раньше таскались вместе.

– Я видела, как она приехала с Бессоновым. Все видели, Соф.

– Спасибо, но я обойдусь без адвоката, – заявляет моя девочка и, обойдя свою бывшую подружку, становится нос к носу с Лазаревой. – Тебе нужна кожанка? Сувенир на память о Яне? Прости, но…

Она хлопает по карманам, лезет под куртку, замирает, будто что-то нашла, и достает… Я с трудом сдерживаю смех, потому что она показывает Софе средний палец. И такая гордость за нее растекается по венам. Я вроде бы и понимаю, что пора вмешаться, но не могу перестать балдеть от нее, упиваться ее силой и безбашенной храбростью. Мика, наверное, самый смелый человек, которого я знаю.

И она меня любит. Вот только за что?

Когда Софа в очередной раз рыпается на нее, я ломлюсь вперед и уже не молчу.

– Воу-воу, что здесь происходит? – подаю голос.

– Ян, ты… – Софа выдает фальшивую улыбку, а я делаю то, что должен был сделать еще на парковке, – обнимаю Мику, положив руку ей на талию, и целую в висок. Не собираюсь устраивать показательные выступления, но мне нужно, чтобы все уяснили: кто обидит ее, будет иметь дело со мной.

– Все хорошо? – спрашиваю Мику, и она мне кивает.

– Да-да, все отлично.

Не могу оторвать от нее взгляд, даже зная, что все на нас смотрят. Не понимаю, как мог так долго просто ходить мимо, когда в ней меня цепляет абсолютно все. Как мог дышать с ней одним воздухом и не пьянеть от него? Как мог смотреть ей в глаза и… ненавидеть? Потому что не выходит теперь. Больше нет. В ее ярко-голубых глазах лучше, чем в серной кислоте, растворяются злость, обида и желание мстить. Рядом с ней я чувствую себя чистым и готовым к новым свершениям.

И не сразу слышу слезливый голос Софы:

– Пожалуйста, Ян…

– Что?

Я ведь не хотел всего этого, но Софа просто не понимает по-другому и не оставляет мне выбора.

– Она хочет поговорить с тобой, – поясняет Мика и смотрит на меня спокойно, будто не против. – Я подожду на улице, если вы недолго.

Она поджимает губы, глядя на сдавшую Софу, по щекам которой черными влажными дорожками растекается тушь. Мне самому не по себе от этого цирка и хочется извиниться именно перед Микой, потому что она заслуживает большего.