Текст книги "Привычка ненавидеть"

Глава 11
Мика

Он меня поцеловал. Не ударил, хотя, уверена, мог – с его-то абьюзивными наклонностями я не удивлюсь, если это он кошек соседских травит. Он поцеловал меня. Хотя и поцелуем это толком не назовешь. Скорее, что-то вроде… губного столкновения?

Зачем он это сделал? Нет, в теории я понимаю, но что-то все равно не стыкуется. Мог бы ладонью врезать по губам, за шею схватить, как он любит, да что угодно! Не видела я никогда, чтобы затыкали дыханием рот в рот. Правда, у Бессонова все не как у людей и не слава богу.

Из-за него я не спала всю ночь, как ни пыталась: и подушку на голову клала, и наушники вставляла с детскими колыбельными, и даже чай травяной пила. Стало только хуже, потому что я каждые полчаса еще и в туалет по итогу бегала. В результате сдалась и встречала рассвет, вперившись взглядом в потолок. Не думая ни о чем и обо всем сразу. Мысли спутались в такой бесформенный клубок, что даже лоб разболелся под их давлением. Возможно, я придавала слишком много значения случившемуся: додумала, дорисовала в голове, нафантазировала. Но, черт возьми, как я должна реагировать, когда Бессонов, который клянется в фанатичной ненависти, целует меня? Если только это не его коварный план.

Не знаю. Как не знаю и того, зачем этим вечером иду на игру «Волков». Не к нему иду, а просто. Хотя лучше бы домой пошла и, напившись чая с медом, грелась под одеялом, потому что мое турне под дождем, судя по першению в горле и хлюпающему носу, не прошло бесследно. Ролики, с этой погодой и моей вечной простудой, скоро можно будет закинуть в кладовку.

Так как я ни разу не была на регби, то, еще не дойдя до стадиона, успеваю заблудиться. Дважды. Не без труда пробравшись на трибуны по студенческому билету, я сажусь и закидываю под ноги рюкзак. Смотрю на пустующее поле и почему-то думаю о том, что сказала бы Бессонову, встреть его сегодня.

«Привет»?

«Ненавижу тебя, придурок»?

Что-нибудь похуже?

И зачем? Чтобы напроситься еще раз?

Боже, щеки начинают пылать, как вспомню!

Мне не понравилось. Честно. Это было и вполовину не так сладко, как поцелуи, которые случались в моей жизни раньше. С Петей и другими мальчиками. Кроме самого первого поцелуя, правда: повышенное слюноотделение плюс брекеты и запах чеснока изо рта равно неудачный опыт. Тем не менее с Бессоновым это было не похоже ни на что прежнее. Это напоминало жалящий укус насекомого. Это было со злостью. Может, немного интригующе. И опасно, как сделка с дьяволом, но…

– Эй, тут шалавам не место! – хрипит Лазарева, шагая по проходу, чтобы затем нависнуть надо мной белобрысой тучей.

Я задираю голову вверх и, увидев ее перекошенное гневом лицо, почему-то улыбаюсь. Заклинило бы ее так подольше – забавно было бы. Мне не страшно. Что она сделает при всех, кроме того, что еще раз десять обзовет? Банально и без креатива.

– Интересно, почему ты тогда здесь, – произношу, глядя ей в глаза, и едва не смеюсь, когда вижу, как до нее медленно, но доходит.

– Ах ты!..

– Соф, тормози. – Рыжая подружка на побегушках останавливает ту за локоть и, кивнув в сторону, говорит тише: – Слишком много глаз.

Лазарева одергивает руку и поправляет пиджак, недовольно кривит губы и снова впивается в меня взглядом, хотя явно мечтает вцепиться ногтями в горло.

– Двигай свой толстый зад! – рычит, точно пантера. Р-р-р!

Почему меня это так умиляет? Может, пережив так много за короткий срок, я растеряла весь страх?

– Эх, – я пожимаю плечами и наигранно вздыхаю, – мой зад такой толстый, что не двигается. Сорри, девчат.

Понимаю, что ей принципиально сдвинуть меня с места и показать свое превосходство, но сегодня я не намерена уступать. Битву я, может, и проиграла, но войну – не намерена.

– Да как ты…

Ее голос тонет в бурных аплодисментах, потому что на поле появляются команды. Ну, точнее, на команды всем плевать, а вот в Бессонова разве что трусики с трибун не летят. Он вместе со своими верными прихвостнями пробегает в ту часть поля, что ближе к нам, и они тотчас начинают дружно разминаться. Все, но не Бессонов, который смотрит в нашу сторону, уперев руки в бока.

Софа вмиг забывает о моем существовании, извивается, как уж на сковороде, посылает бойфренду воздушные поцелуи, но тот не двигается. Смотрит. Не на нее. На меня. Это до жути странно. И это вижу не только я, потому что в мою сторону начинают поворачиваться головы. Одна Лазарева доигрывает свою роль, в упор не замечая предупреждения от Бессонова.

Я моргаю, на поле начинается движение, судья (или кто там в регби?) размахивает руками, подкидывает монетку, звучит свисток и… Боже, дальше и вовсе происходит что-то дикое. Я не успеваю разглядеть, где кто играет, когда прямо в центре поля парни накидываются друг на друга, образуя жирный слоеный пирог с торчащими из него ногами и руками.

– «Рак», – звучит над ухом, а я вздрагиваю от неожиданности и чуть не сталкиваюсь лбом с каким-то парнем. Большим таким парнем – и ростом, и обхватом плеч. Я (не помню где) видела его раньше, но имени не знаю. Незаметно отодвигаюсь и хмурю брови, а он переводит взгляд на поле. – Называется «рак». Когда игроки падают на землю вместе с мячом. Меня зовут Антон.

Меня что-то настораживает. Не люблю я парней по имени Антон. Был у меня такой знакомый, можно было рифму подбирать.

– Ага, спасибо.

Как раз в этот момент команды выстраиваются в две линии. А когда мяч выбрасывают из-за боковой линии, Бессонова и парня из соперников подкидывают высоко наверх. И, конечно же, Ян и тут оказывается на высоте – во всех смыслах.

– «Коридор», – поясняют мне. – Команды выстраиваются в «коридор», когда мяч вводят в игру. А подъемы – это «лифт».

Я оборачиваюсь и щурю глаза.

– Я тебя где-то видела, Антон. – Внимательно изучаю его лицо, плечи. Симпатичный парень. Немного грубоват, с резкими чертами лица, но зато крепкий. Даже слишком. Тоже похож на спортсмена. – Точно! Ты же вроде бы с ними был?

Я намекаю на недоумков-регбистов.

– Ага, – кивает он, – только тебя бы у меня рука не поднялась тронуть. Даже по указке Его Величества Беса.

Он говорит о Бессонове с нескрываемой неприязнью, и мне это нравится. Остальное я пропускаю мимо ушей.

– Так почему ты не там? – Я показываю большим пальцем на поле.

– Детка, я прирожденный футболист. Этот варварский спорт мне не подходит.

От его «детки» у меня неприятный мороз по коже в теплую погоду, но я стараюсь не думать об этом. После всего я вообще опасаюсь новых знакомств. Я попросту никому не верю. Но что мешает послушать подсказки того, кто хоть немного разбирается в регби? Хуже ведь не будет? Все равно ни черта не понимаю, что творится.

– А почему ворота такие странные? – потягивая молочный коктейль из кафешки рядом, куда мы успели сгонять в перерыве, спрашиваю я Антона. Ворота и правда буквой Н, а очки, как я поняла, присуждаются, только если мяч пролетит над перекладиной, а не наоборот, как в футболе.

– В душе не знаю, – смеется он, – но в них точно может ударить молния.

Он толкает меня плечом, и на его щеках появляются ямочки. Спустя кучу дурацких шуток он кажется мне милым парнем. Хотя, возможно, первое впечатление обманчиво.

Игра завершается разгромным счетом: сорок шесть – шесть в пользу «Волков». Бессонов – суперзвезда. Он прыгал с мячом и кувыркался по полю бесчисленное количество раз. А я насмотрелась на все это и хочу домой: глаза режет, горло обложило так, что больно глотать, а нос уже совсем не дышит.

– Я, пожалуй… – Не успеваю договорить.

– Давай подкину, тебе куда? Выглядишь неважно.

Ну спасибо-пожалуйста. Не очень-то и хотелось понравиться.

– Мне в Солнечный.

– Неблизко, – ухмыляется он, зато честно не изображает рыцаря в сияющих доспехах. К нам ехать – для любого крюк. – Но пойдем, а то не доедешь. Ты еще на следующую игру мне нужна.

Это явный подкат ведь? Мило. Я даже немного смущаюсь.

– Хорошо, я только в уборную загляну, а то не доеду.

Боже, заткнись.

– Буду ждать на выходе.

Я сбегаю, чтобы не сгореть со стыда. Почему мой мозг генерирует всю эту муть, когда я общаюсь с парнями, понятия не имею.

Зеркало в туалете все в трещинах; я смотрю на свое отражение и хочу плакать. Глаза красные, губы и щеки горят, волосы на лбу сбились в мерзкие кудряшки. Я похожа на жуткого пупса из фильма ужасов.

Ладно. Выдыхаю.

Прохожусь по лицу пудрой, чтобы убрать блеск на коже, мажу губы гигиенической помадой и уже прячу все в рюкзак, когда в туалет вваливается рыжая подружка Лазаревой. Не хочу, но напрягаюсь. Изо всех сил продолжаю делать то, что делала: заправляю волосы за уши, приглаживаю их смоченными водой ладонями и собираюсь уйти, но едва не впечатываюсь в преграду на пути.

– Могу я…

– Парень, с которым ты там любезничала, – урод, – неожиданно выдает она без эмоций. – И не в плане внешности. Ему досталось от Бессонова недавно, и парни выгнали его из команды.

Окей. Я перевариваю информацию.

– И зачем ты мне это говоришь? – Я не понимаю мотивов. Да и сама рыжая, кажется, тоже. Просто пожимает плечами и обходит меня, чтобы вымыть ледяной водой руки.

– Софа бы не причинила тебе реального вреда, а он может.

Не причинила бы вреда? А то, что она сделала, значит, во благо?

Я фыркаю и, не ответив, выхожу из уборной, но за дверью все же торможу, чтобы подумать. Довериться рыжей с ходу глупо. Но и положиться на парня, которого первый раз вижу, тоже. По-хорошему, нужно просто идти на остановку и ехать домой. Пусть сами варятся в своем котле сплетен, интриг и липкой грязи. И все же я во всеоружии направляюсь к парковке. После встречи с Софой и ее компашкой мой рюкзак полон антиманьячными аксессуарами. Так почему нет? Хочется ясности. Я устала от всего этого.

– Эй! – машет мне издалека Антон. Он стоит в тени и выглядит немного зловеще, но это, кажется, я уже сама себя накрутила.

Я останавливаюсь в паре метров от него и натянуто улыбаюсь, перебирая пальцами в кармане.

– Спасибо, что подождал, но за мной приехал папа, ждет меня, так что извини. Приятно было познакомиться. – Я киваю ему и разворачиваюсь, чтобы уйти.

Но далеко не ухожу. Милый и прекрасный Антон хватает меня всеми пятью пальцами за предплечье и дергает на себя.

– Кому ты чешешь? – Принц превращается в мерзкую жабу. – Если твой папаша еще не спился, то подохнет в ближайшее время.

Ямочки на его щеках больше не кажутся мне милыми. Улыбка похожа на оскал, взгляд озлобленный.

– Отпусти меня! – Это последнее предупреждение.

– Я ему докажу… – слышу я какую-то ерунду и не жду продолжения. Распыляю перцовый баллончик ему в глаза. Нажимаю кнопку вопящей сирены и с размаху бью ею в ухо, после – ногой в пах.

Отскакиваю, тяжело дыша, когда Антон с воплями и слезами оседает на асфальт. Усталость разом обрушивается на меня, веки наливаются свинцом. Я бы с удовольствием прилегла поспать прямо здесь, если бы не мой новый дружок и холодный бетон. И едва эта мысль проносится в голове, как я пугаюсь и подпрыгиваю от негромких, но четких хлопков. Резко поворачиваюсь и с трудом сдерживаю крик: под уличным фонарем стоит сам дьявол и горящим взглядом смотрит на меня.

Бессонов. Прямиком из преисподней.

Что я собиралась сказать ему раньше? Я напрочь забываю, потому что меня невыносимо бесит, просто до тремора в руках раздражает его склоненная набок голова и напыщенный вид.

– Какого черта ты преследуешь меня? – со злостью выплевываю я.

Глава 12
Ян

Она невозможна. Я просто не понимаю, что с ней не так. Она шатается с незнакомым парнем по темным углам, а потом тот валяется с вытекающими глазами и отбитыми яйцами. И пусть Салага заслужил, но я реально ее боюсь. Она неправильная, нелогичная. Она лживая и неискренняя. Она дочь своего отца. И при этом у меня от нее закипает кровь. И мозг. Я не могу перестать думать о том, что это неправильно – говорить с ней, смотреть на нее. Но все равно, как дорвавшийся до запретной дозы наркоман, иду за ней по пятам.

– Какого черта ты преследуешь меня? – кричит через всю парковку Ланская, и за одну только эту фразу хочется ее прикончить.

Отбитая на всю голову.

– Я мимо проходил.

– В форме? – Она складывает руки на груди и задирает нос, пока у нее в ногах ползает Салага. А я поправляю сумку на плече и смахиваю пот со лба: да, я после игры прямиком сюда помчал. Чувствовал, что для меня это представление устроил, мудак.

Ланская, стерва самая настоящая, раскусила и радуется. А я не отвечаю ей. Лишь скриплю зубами, растирая в порошок все, что могу прямо сейчас высказать, ничего не говорю. Лезу в карман за телефоном и обещаю себе, что не трону девчонку, хотя, возможно, это решило бы все: один раз поиметь и забыть, потому что гребаный запретный плод слишком манит. Учитывая, что диеты не по мне: пока не сожру, не успокоюсь.

– Опасный у тебя удар, – говорю ей, а затем Книжнику в трубку: – Дэнчик, объясните куску дерьма, чтобы больше здесь не светился, окей?

– Антошку закопать?

– Его, родимого. Будет в багажнике черного «Лексуса» вас ждать.

– Заметано, Бес.

И под пристальным взглядом Ланской я приближаюсь к ней, шарю по карманам Салаги в поисках ключей и совсем не случайно прохожусь по его пальцам кроссовками. После тащу его по асфальту к тачке и, поднапрягшись всего раз, закидываю туда, где ему самое место. Она не комментирует, лишь бегает глазами: я – машина, я – машина. Может, решает в голове какие-то ребусы, или обезьяна там у нее в тарелки бьет, – непонятно. Но молчит, зараза, будто мы с ней подельники. Бонни и Клайд, блин.

Я поцеловал ее. Сейчас понимаю, что проще было бы, наверное, припугнуть и обойтись малой кровью. Но джентльмен, которого во мне воспитала мама, предпочел иной способ решения проблемы. Я вроде как хотел замять все это, потому и кинулся вслед за Салагой, а получается, она со всем разобралась сама. Теперь, чтобы искупить грехи и сделать последнее хорошее дело, придется везти ее домой, что ли?

– Садись, – кидаю Ланской с раздражением и подхожу к своей машине, которая стоит недалеко отсюда.

– Где-то я это уже слышала, – бормочет она под нос, но, напоровшись на мой взгляд, поджимает губы и замолкает. Стоит перед закрытой дверью, когда я уже упал в салон. Ждет, что открою? Больная, что ли?

– Повторить для глухих? – сквозь зубы говорю в опущенное окно.

– А если кто-то увидит? – Еще и озирается по сторонам. – Нас.

Нас. Это ужасно звучит.

– Тебя действительно это волнует?

Потому что, если кто-то увидит, хуже будет ведь только мне.

– Нет, не волнует, – надув губы, сообщает она и забирается на переднее сиденье. Застегнув ремень безопасности, ставит на колени рюкзак, а рядом кладет руки ладошками вниз. Сидит с прямой спиной и даже не откинется назад. Ну сама невинность!

И сейчас она так похожа на простую девчонку. Такую, какую пару лет назад я вполне мог бы везти домой. К ней или ко мне. Может, и без продолжения – такое тоже бывало. Не знаю, как объяснить, но в обычной одежде, вдали от нашего дома и ее папаши, маячащего жутким фоном, она кажется даже… милой, что ли. И я будто бы меньше ее ненавижу. По-прежнему ненавижу, но… Точно, блин, яд ее действует, который со слюной в меня впрыснула.

Нужно держаться от нее подальше. Или наоборот? Чтобы отпустило. Да твою ж налево!

– От тебя воняет, – тихо мямлит, когда мы выезжаем на дорогу.

Я нюхаю майку и смеюсь:

– Это запах мужчины. Не привыкла?

– Мужчины? – Она смотрит на меня широко распахнутыми глазами. – Где ты нашел здесь мужчину? Ты прячешь в багажнике какого-то мужчину?

Стерва, говорю же.

– Я прячу его в трусах.

– Фу, – фыркает она и отворачивается, будто потеряв интерес.

– Что «фу»? Это не у меня отвратный вкус на мужиков. Выбираешь тех, кто пахнет, как телка, и распускает руки при первой возможности?

– Кто бы говорил.

– Что?

– Ну, некоторые распускают не только руки.

Смело. Я даже кошусь в ее сторону, забыв про дорогу, и еле успеваю затормозить, чтобы не поцеловать в зад новенькую бэху. Не думал, что сама про это заговорит. Вроде бы и забыл обо всем. Этого будто и не было, пока она не напомнила.

– Я еще даже не начинал.

– Мне бояться?

– А ты переставала?

В ее взгляде мелькает что-то, что откидывает назад во времени. Туда, где злость на весь мир и семейство Ланских не поддавалась контролю. Я вспоминаю, как поймал ее в коридоре универа лишь с одним желанием – стереть в порошок. Вспоминаю, и настроение опускается до минусовой отметки.

Всё. Баста. Отвезти домой. Забыть и…

– Да! – рявкаю в ответ на звонок. Замечаю, как сбоку дергаются плечи Ланской, хоть она и пытается не показывать страх.

– Ты куда исчез, блин? – Софа не спрашивает – она требует ответа.

– Вежливее.

– Ян!

– Позвони, когда успокоишься. Буду дома.

Я сбрасываю звонок и, притормозив на светофоре, быстро подключаю телефон к стерео. «This Ain’t a Scene, It’s an Arms Race»[11]11
  Хит американской рок-группы Fall Out Boy.


[Закрыть] из колонок, и меня чуть отпускает.

– Если у тебя из-за меня это… – она пялит на меня свои совиные глаза, – ну, проблемы.

– Да, у меня проблемы из-за того, что ты ради своего папаши врешь.

Это жестко, зато четко и по делу. Нечего сопли разводить.

– Грубо, – парирует бессмертная она. – Я не просила подвозить меня и не обязана в очередной раз выслушивать это. Останови.

Песня больше не помогает. В башке залпы бомбят. Кроет.

– Останови, говорю!

– Посреди моста?

Эти закидоны со мной никогда не работали. Поэтому, едва мы сворачиваем по указателям на трассу, я съезжаю на обочину и со свистом торможу машину, поднимая вокруг пыль. Ланская судорожно пытается вырвать ремень безопасности с корнями, дергает резко, и срабатывает стопор. Еле избавившись от него, она начинает насиловать ручку двери, пока я молча наблюдаю за ней, удерживая палец на кнопке центрального замка. Нажимаю, когда надоедает цирк. Раздается щелчок, и она почти вываливается наружу. Не падает, потому что я держу.

– Здесь пешком еще час идти, – даю ей последний шанс.

– Дойду. – Вырывается настырно. И глупо.

А ее кожа горит под моими пальцами. Чтобы проверить, я касаюсь другой рукой ее шеи.

– Ты горячая.

– Да иди ты!

– У тебя температура, тупая! Но, если ты так мечтаешь о вечерней прогулке по трассе под звездами – валяй.

И она не мешкает. Только отпускаю – сбегает. Так хочет избавиться от меня? Что ж, пожалуйста!

Коробка передач. Педаль в пол. Визг шин. И пока, Ланская. Пошла ты на хрен вместе со своим отцом.

Глава 13
Ян

На хрен, правда, идут и все мои дела, потому что я, как приклеенный, дежурю дома у окна. Точнее, не дежурю, но постоянно ношусь к окну и выглядываю дуру. Темень, опять дождь срывается – дерьмовое начало лета в этом году. Где она, мать твою, бродит? Может, нашла себе приключений на задницу? Да почему бы и нет.

С ней же, блин, могло случиться что угодно. Особенно при наличии длинного языка и трухи в башке. Она же магнит для неприятностей. Надо было вернуться за ней? Чтобы смотреть на ее недовольную лживую физиономию? И почему все это вообще должно меня волновать, даже если ее прямо сейчас семеро на обочине делят между собой? Бесит.

Бесит Ланская. Бесит неоправданное чувство вины. Да я сам себя бешу.

Чтобы не загнаться, иду разогревать вчерашнюю лапшу из доставки, которую не съел, слышу, как звонит телефон, но меня отвлекает хлопок соседской двери. Я пропускаю «явление Христа народу» и ловлю лишь кринжовую тачку, которая отъезжает от дома. Кто за рулем, не вижу, но надеюсь, что Ланской пришлось потрудиться на славу, чтобы ее подобрали на трассе.

Со злости пинаю стул, попавшийся на пути, и тот с грохотом падает на пол. Че я с ума схожу? Жива и здорова Ланская. Живее, гадина, всех живых.

Я отвечаю уже на третий вызов и сую телефон между плечом и ухом, чтобы не отвлекаться от еды.

– Я приеду? – Тон Софы заметно отличается от того, которым говорила со мной во время прошлого звонка. Шелковая. Надолго ли?

– Не сегодня.

Вообще нет настроения спорить и препираться, а без этого не обходилась ни одна из наших последних встреч. В последний раз даже в постели она умудрилась раздавать претензии и выносить мне мозг, так что у меня упал, и я отправил ее на такси домой.

– А когда? – настороженно спрашивает она, и я уже предвкушаю разрыв барабанных перепонок. – Что между нами происходит, Ян? К чему все идет?

На последнем слоге интонация ползет вверх, но Софа еще держится. Прямо-таки удивлен.

– Что ты хочешь от меня услышать? Сейчас нам точно не нужно видеться, или это закончится плохо.

– Ты бросаешь меня? – А вот и здравствуй глухота на одно ухо.

– Я ни слова не сказал, а ты уже орешь! Когда ты превратилась в психованную истеричку?

Дальше льется несвязный бред в мой адрес: «невнимательный мудак», «бессердечное животное», «неблагодарная скотина». Чтобы не слышать в очередной раз, что Лазарева потратила на меня лучшие два года своей жизни, я сбрасываю звонок. Это становится слишком сложно.

Поехать бы к маме, отпустить сиделку и остаться там ночевать. Медсестры уже все прикормлены. Торт, бутылка игристого – и проблема решена. Думаю об этом и понимаю, что нет: сегодня там, наверное, вскроюсь после всего.

Не день, а мясорубка. До сих пор трясет от злости: Васильич отчитал при всех, как малолетку. Я ему больше двадцати очков занес, а он отымел меня за то, что не по его схеме играл и пасы не давал. И в чем я виноват, если даже Савва тупил?

Набив желудок, я немного успокаиваюсь и сажусь за ноут – нужно добить диплом после предзащиты. И речь. И учесть все замечания по презентации. «Миграционная политика России в двадцать первом веке» явно меня заждалась. Но через час и это занятие кажется бессмысленным, потому что я снова и снова мыслями возвращаюсь к Ланской.

На роликах своих кататься она не пошла, я бы хлопанье двери услышал, значит, хреново ей, – эта больная носилась по улицам даже со сломанной рукой. И вот положить бы на нее, лечь и досмотреть «Во все тяжкие», а я все равно откладываю пульт и тру лицо. Если она откинется, это будет считаться местью? И почему на душе-то гадко так? Черт подери!

Пока не успел обмозговать, выхожу из дома и стучусь к Ланским. Если откроет папаша ее… Я бы хотел, чтобы открыл он. Да хоть кто-то. Только ни черта не открывают. Заглядываю в окно – свет не горит. Отхожу подальше, но на втором этаже тоже темно. Стремно. Я собираюсь идти спать, но мысленно вижу бездыханное тело. Р-р-р-р!

Больше не думаю. Я просто поднимаюсь к себе наверх. Просто ставлю лестницу и забираюсь на чердак. Десяток шагов, и я просто ныряю в соседский люк с хилой крышкой, свешиваюсь на руках и, спрыгнув, оказываюсь на территории Ланских. Что я здесь забыл?

Темно. Лишь уличные фонари подсвечивают дверные проемы. Тихо. Но я слышу приглушенный шелест и иду на звук. Вода. Я понимаю, что течет вода, задолго до того, как заглядываю в чужую ванную комнату, но отказываюсь это понимать. Даже как будто удивляюсь, увидев круглое зеркало с холодной подсветкой, в котором отражается запотевшая душевая кабинка. Удивляюсь, но не отступаю, точно это выше моих сил – сдаться и уйти.

Оказавшись внутри, я останавливаюсь босыми ногами на мягком ковре. Не могу произнести ни звука, потому что связки отказывают. Взгляд, видимо, заклинивает, так как я смотрю не моргая: Ланская определенно в полном порядке и снова меня переиграла.

Я, как пацан, готов спустить в штаны от размытого силуэта груди. Будто в первый раз подглядываю за девчонкой в летнем лагере, чтобы потом всем рассказывать, что видел сиськи. Она как раз проводит по ним рукой, смывая пену, и я с шипением втягиваю сквозь зубы воздух. Затем поворачивается ко мне спиной и подставляет лицо потоку воды. Массирует голову, пока ее охренительный зад словно навсегда выжигают на мой сетчатке лазером. Нужно валить отсюда. Пока не довела до греха.

Едва я думаю об этом, как Ланская выключает воду и тянется за полотенцем, которое перекинуто через дверцу кабинки. Опустив голову вниз, вытирает волосы, шею. И если бы я наблюдал все это не сквозь родительский контроль в виде запотевшего стекла, меня бы, наверное, уже давно к чертям разорвало. А когда она заворачивает себя в полотенце, как в кокон, и, открыв дверцу, собирается шагнуть на тот самый коврик, где стою я, наши взгляды встречаются. И мы разбиваемся. Вдребезги.

В ее горле застревает крик, в моем – все дерьмо, которое я готов вывалить на нее, лишь бы оттолкнуть. Мы молчим. До тех пор, пока я не переступаю порожек и не толкаю ее обратно к стене, сжав чертовски тонкую на фоне круглой задницы талию через махровое полотенце, которое хочется спалить к чертям собачьим.

– Что… ты делаешь? – Это звучит глухо и понятно лишь по движению губ. Покусанных, полных, ярких, как кровавое солнце, губ.

– Проверяю.

Всё. Занавес. Спектакль окончен, потому что теперь на сцену выходят живые эмоции.

Я с зубами набрасываюсь на ее рот. Вкусный, влажный и отзывчивый рот. Да, она мне отвечает! Когда прихватываю зубами ее нижнюю губу – она стонет. Сдавленно, жалобно, как будто тихо умоляет меня продолжить. Когда втягиваю верхнюю – дрожит всем телом. А сталкиваюсь с ее языком – врезается ногтями в мой затылок и тянет к себе. И это как ожившее порно с сюжетом. То самое, где долго раскачивают лодку и которое я обычно проматываю до гребаной кульминации, но здесь и сейчас торможу именно на развитии.

Я целую ее, наклонив голову вбок, чтобы глубже, сильнее, яростнее. Бьюсь об ее язык, как корабль о скалы. Насмерть. Не отрываясь от губ, к которым меня будто припаяло, опускаю ладони ниже, касаюсь голых бедер и медленно, точно мне некуда спешить и впереди целая вечность, пробираюсь пальцами за край полотенца. Чтобы сжать голую задницу и толкнуться ей между ног стояком. Да, у меня стоит так, будто год в завязке. Ноет, рвется в бой, и я уже готов кончить, точно святая невинность здесь я, а не…

Черт, она же девственница.

И что, это меня остановит?

Нет.

Я толкаю ее к мокрой плитке и отдираю от себя руки, которые тянут мою футболку вверх. Это слишком. Если она меня облапает, я трахну ее прямо здесь. Сжав запястья Ланской в кулаках, я удерживаю их над ее головой, пока та волнами врезается в мое тело, будто пытается впитать больше кожи. Сосу ее язык, а она повторяет за мной, чтобы порвать все фантазии в клочья. Я хочу содрать с нее полотенце – и не делаю этого. В чем логика? Да ее попросту нет. Мозг закипает, из ушей пар идет. Я освобождаю одну руку, по-прежнему не отпуская запястья другой, и, поглаживая шею, толкаю ее подбородок выше. Кто бы мог подумать, что милые соседские девочки сосутся так, что позавидовала бы любая проститутка! Знал бы – еще в четырнадцать дал бы ей шанс. Глядишь, сейчас бы обслуживала весь район.

Да твою ж…

Сам мысленно наступаю себе на горло, сам себя злю. Потому что снова перед глазами Савва, который запихивает свой язык ей в рот. И теперь то, что гложет, одной ненавистью не назовешь. Себя не обманешь. Потому что я ее жесть как ревную. Необъяснимо, тупо, нелогично, но факт. Она связана со мной одной большой ложью, и только мой язык может таранить ей рот.

Со злостью сжимаю ее шею так, что девчонка пропускает вдох, а затем роняю руку вниз и без церемоний лезу к ней между ног. Охренеть: там влажно. Не от воды. Мокро, как во время потопа. Ланская течет, трется об меня, целует, забывая дышать. Какого хрена происходит? Я должен взять от этого все, потому что больше это не повторится.

Пройдясь по влажным складкам, намеренно цепляю клитор, отчего она шипит мне в рот, кусается почти отчаянно, я собираю пальцем смазку и растираю у самого входа. Поцелуи уже больше напоминают какую-то драку губами. Ланская подыгрывает, пытается сама насадиться на мою руку, а я намеренно не спешу. Открываю глаза и охреневаю от ее вида: щеки бордовые, веки и ресницы дрожат, а ее губы… вот теперь они точно искусаны.

Ланская закидывает голову назад и высовывает кончик языка. Уверен, не специально, но выглядит так порочно, что я вгрызаюсь в ее шею и толкаю палец внутрь. Вместе с оглушающим стоном на меня обрушивается поток воды. Ледяной. Вашу. Мать. Воды. Промокнув насквозь за какую-то пару секунд, в которые я пытаюсь сообразить, что случилось, я отшатываюсь назад. Вода по-прежнему льется из лейки сверху и мочит мои штаны ниже колена. Ланская тяжело дышит, намертво цепляясь одной рукой за полотенце, которое грозилось слететь на хрен, а другой – за кран.

Нас разделяет только струя воды. Разделяет и остужает пыл. По моим ощущениям, каждая ледяная капля разбивается о кожу с шипением: там, наверное, все четыреста пятьдесят градусов по Фаренгейту. А девчонка реально дрожит.

– Проверил? – наотмашь лепит пощечину вопросом.

– Ага, – киваю я и понимаю, что пора уносить ноги.

Что я и делаю.

Коридор. По лестнице вниз. Плевать на все. Дверь настежь. С хлопком. По улице в мокрой одежде, поймав порыв холодного ветра. Запереть дом. Запереть на хрен чердак. И больше никогда не повторять смертельный номер, иначе кони двину. Потому что в следующий раз, которого не будет, меня попросту разорвет.