Текст книги "Стервы большого города"

– Мой муж сменил замок, пока меня не было. У вас должен быть ключ.

– Мы не храним ключи. Нам не разрешено.

– У кого есть ключ?

– Не знаю.

– У старшего есть этот ключ?

– Не знаю.

– У вас есть его номер телефона?

– Нет.

Тупик. Венди почувствовала убийственную злобу к этому человеку, который, вероятно, всего лишь «выполнял свою работу». Если бы она была мужчиной, то попыталась бы ударить его.

– Как ваше имя? – спросила Венди, ища в сумке ручку. Она теряла здесь драгоценное время, однако это казалось ей крайне важно.

– Лестер Джеймс.

– Спасибо, Лестер. Я добьюсь того, чтобы завтра же вас уволили.

– Не угрожайте мне, леди.

– Это не угроза.

От стычки сердце неистово колотилось в груди, и Венди, толкнув стеклянную дверь, вышла на улицу. Ярость захлестывала ее. Как Шон посмел украсть детей? Она шагнула на проезжую часть, чтобы поймать такси, и ее чуть не сбила машина. Водитель повернул в последнюю секунду, чтобы избежать столкновения, и нажал на клаксон. Венди показала ему третий палец, ее ярость достигла предельного накала.

Проехали несколько такси, все занятые, и через какое-то время Венди поняла, что придется ловить такси. Она направилась к Седьмой авеню. Казалось, теперь саквояж весил тонну. За собой Венди тащила забрызганный грязью чемодан на колесиках. Пройдя несколько шагов, она остановилась перевести дух. Почему нет такси? И, заметив на улице группы молодых людей, внезапно вспомнила, что сегодня суббота.

Десять часов вечера, Челси. Ничего хуже нельзя придумать. Район напичкан дешевыми ресторанами и модными клубами; место отдыха праздных гуляк. Такси она не дождется, но на Двадцать третьей улице есть станция метро. И, останавливаясь через каждые несколько шагов, чтобы переложить саквояж из руки в руку, Венди с трудом, медленно проковыляла три квартала до входа в подземку.

Однако у облезлых синих турникетов, ведущих к лестнице, она остановилась и задумалась, куда, собственно, ехать. Можно поискать Шона у его родителей на Сентрал-Парк-Уэст… возможно, муж оставил детей там, а сам отправился куда-нибудь на выходные… Но возможно, их тоже нет дома, и тогда она потеряет не меньше получаса. Не поехать ли к Виктории или Нико? Но их тоже может не быть дома.

Лучше всего отправиться в гостиницу… И тут Венди внезапно вспомнила, что у «Парадор пикчерс» есть корпоративный номер в «Мерсере». Венди никогда не останавливалась там, он остался еще с той эпохи, когда во главе «Парадора» стоял Комсток Диббл и использовал его для своих легендарных вечеринок и похождений. Но Венди не сомневалась: компания все еще владеет номером – кто-то время от времени упоминал, как дешево он стоит, поэтому имеет смысл арендовать его.

Для экстренных случаев, мрачно подумала Венди, спускаясь по лестнице. Чемодан на колесиках бухал сзади. Мимо пролетела стайка девушек, едва не сбив Венди с ног. Девушки в коротких юбках и дешевых туфлях на высоких каблуках возбужденно, как скворцы, щебетали с бравадой, свойственной молодости. Знают ли они, что ждет их впереди, окинув девушек взглядом, подумала Венди, раздраженная и восхищенная их почти детской непосредственностью. Если они и заметили ее взгляд, то никак не отреагировали на него, и Венди внезапно поняла – а с чего бы? Для них она почти невидимка. Даже если бы девушки узнали, что она президент «Парадор пикчерс», заинтересовались бы они, произвело бы это на них впечатление? Вряд ли. Для них она лишь отчаявшаяся женщина средних лет, при взгляде на которую юные девушки шепчут подружкам: «Пристрелите меня, если я когда-нибудь стану похожа на нее».

Но они станут такими. Именно это не желает понимать молодость. Все становятся старше и увязают в дерьме. В отвратительном дерьме. В дерьме, не поддающемся твоему контролю…

Венди села в поезд и поехала в центр, радуясь, что никто на нее не смотрит. Она со вздохом вышла из вагона на «Спринг», с трудом поднялась по ступенькам и оказалась на старой, мощенной булыжником улице. Из всех районов Манхэттена Сохо особенно напоминал декорации к фильму: здешние прохожие походили на людей, собранных для массовки, так идеально вписывались в окружающий пейзаж. Все представлялось не вполне реальным, неким стереотипом правды. Из черного, как лакированная кожа, неба начал сеяться мелкий дождь.

С Шоном Венди поговорила в двадцать три пятнадцать.

Он ответил хриплым и подозрительным «алло», как преступник в бегах. Услышав его голос, Венди испытала одновременно облегчение, злость и страх. Она боялась, что Шон не скажет ей, где дети, или отключится. Венди подозревала, что он ответил на звонок только потому, что она набрала его номер с гостиничного телефона, а его Шон не знал. Боль от ударов, которые он нанес ей – увез детей, вручил бумаги на развод, не пустил в собственную квартиру, – внезапно стала настолько невыносимой, что Венди не знала, с чего начать. Он выбил у нее из-под ног почву, захватил всю власть, не оставил ей ничего.

– Шон… – начала она твердо, но не агрессивно. Он колебался: то ли из чувства вины, то ли от испуга или неожиданности, пытаясь по голосу определить ее состояние и безопасно ли продолжать.

– О, привет, – отозвался Шон, словно собравшись с духом.

– Где дети? – Венди подошла к окну, опустила голову и полностью сосредоточилась на тонкой линии жизни, протянувшейся к ее уху.

– С ними все в порядке. Они со мной.

– Где вы? – почти небрежно спросила Венди. Она вдруг поняла, что наилучший способ провести эту сцену – сбить Шона с толку, перехватив инициативу, вести себя так, будто ничего не случилось.

– Мы в Палм-Бич. – Он немного смутился. – Мы приехали посмотреть на пони…

– Прекрасно. – Венди полагала, что теперь Шон в полном замешательстве: он не знает, откуда она звонит, не отложили ли ее рейс, добралась ли она домой и обнаружила ли, что он сделал.

– Да, – осторожно пробормотал он. – Мои родители тоже поехали…

– Отлично! – с восторгом подхватила Венди. – Настоящий семейный отдых. Мне так жаль, что я не успела.

В голосе ее прозвучала саркастическая нотка, но Венди мысленно ахнула, внезапно осознав смысл происшедшего. Они все уехали без нее. Они не хотели видеть ее, не нуждались в ней, им наплевать на нее, им не нужно ее присутствие. Венди онемела от боли, утратив желание сражаться.

Ей никогда не приходило в голову, что они сговорятся и устранят ее.

Венди села на край кровати, пытаясь собраться с силами и продолжить разговор.

– И где же вы остановились?

– Мама нашла специальные цены в «Брейкерс», – грустно прошептал Шон.

– О, «Брейкерс»! Там, кажется, хорошо.

– Тут три бассейна, – беспомощно отозвался Шон. Пауза. Венди шумно вздохнула, в носу защипало от слез. Она зажмурилась и плотно сжала рот, словно пытаясь удержать горе внутри. – Венди? Ты… э…

Она не позволит ему развить эту тему, когда чувствует полное поражение.

– Магда там? – быстро спросила Венди. – Можно поговорить с ней? – И подумала, как унизительно просить мужа, чтобы он разрешил ей поговорить с детьми.

– Она, наверное, спит… – Сердце Венди сжалось от отчаяния. – Пойду посмотрю, – сжалился Шон.

Она ждала, как подросток, страшащийся быть отвергнутым.

– Алло? – раздался голос Магды, заспанный и удивительно взрослый.

– Привет, радость моя. Как ты? – Венди говорила задушевно и ласково.

– Нормально. Сегодня мы видели лучшего пони. Четырнадцать ладоней в холке, серый в яблоках. – Сообщено с гордостью знатока.

– Ты хорошо себя чувствуешь? Как Тайлер и Хлоя?

– Тайлер говорит, что тоже хочет пони, но он еще слишком мал, да, мама? Он должен подождать хоту бы до десяти лет. Как я.

– Не знаю, Магда…

– И бабушка с дедушкой здесь.

– А где Хлоя?

– Она спит в кровати со мной, а Тайлер спит с папой… Где ты, мама? Дома?

– Я в Нью-Йорке, в отеле. Папа сменил замки в квартире, и мне не удалось войти.

– О!

В этом возгласе заключено все, подумала Венди. Печаль, понимание, сочувствие, испуг, беспомощность и вместе с тем отстраненность. Магда знает, прекрасно знает, что происходит, но ей не известно, как вести себя в этой ситуации.

– Все будет хорошо, – уверенно произнесла Венди, подавляя желание эмоционально опереться на свою двенадцатилетнюю дочь, выведать у нее что-то, сделать ее сообщницей в битве против ее же отца… или, что, возможно, более реалистично, против себя самой. Венди чувствовала себя необычайно уязвимой, но это ее проблема, ребенок не должен утешать родителей.

– Правда, мама? – спросила Магда.

– Да, радость моя, правда, – ответила Венди с фальшивым оптимизмом. – Когда вы возвращаетесь?

– Завтра, мама, – сказала Магда и, словно действительно успокоившись, добавила: – О, мама, я так хочу, чтобы ты увидела моего пони!

Тихий звук невольно сорвался с губ Венди, как удивленный писк мыши в тот момент, когда захлопывается дверца мышеловки. Она с трудом сглотнула.

– Значит, встретимся завтра. Я позвоню тебе утром…

– До свидания, мама.

Венди положила трубку. Ее не покидала мысль: Магда сожалела о том, что мать не увидит ее пони, а не о том, что она, Магда, не может увидеть мать.

Она легла на кровать. Дети чувствуют себя хорошо и ненавидят ее… Прекрасно! Нужно звонить адвокату. Она сняла трубку, нажала кнопку «разговор» и представила себе, как набирает номер… но кому позвонить?.. Разумеется, старшему юристу «Сплатч Вернер»… В воображении Венди проносилось, как она встает, находит его номер в маленькой синей книжке, содержавшей номера всех важных сотрудников компании… но значится ли там домашний номер адвоката?.. И она все набирала номер, не попадая на нужные кнопки, и начинала набор снова и снова…

Час спустя Венди проснулась, задыхаясь от слез. Шон! Дети! Развод! В ней пульсировала злость, набирая обороты, как потерявший управление поезд.

Теперь она безошибочно набрала номер.

– Отель «Брейкерс». В Палм-Бич. – Пауза. – Пожалуйста, нажмите «один» для дополнительной оплаты в размере шестидесяти центов…

– Пожалуйста, Шона Хили.

– Алло? – Этот тон… как будто он знал, что последует звонок, и боялся его.

– Как ты мог сменить замки, Шон?

– Пришлось. – На этот раз он подготовился лучше.

– Почему?

– Тайлер спит! – Обвиняет ее, словно она нарочно пытается навредить своему же ребенку.

– Да еще вручить мне бумаги на развод.

– Поговорим об этом завтра. Когда мы вернемся.

– Поговорим об этом сейчас.

– Ложись спать. – Устало.

– Ты не можешь так поступить. У тебя ничего не выйдет. Это незаконно…

– Ложись спать. Пожалуйста.

– Тебе наплевать, что я чуть с ума не сошла от страха? Что мне пришлось поехать в «Мерсер»? Тебе нет до меня никакого дела?

– Ты не первая, с кем это произошло. – О чем это он? – И ты справишься с этим.

– Я не могу…

– Ложись спать. – Шипение, щелчок. Потом Венди лежала, молясь, чтобы поскорее наступило утро, пока ее не сморил сон, а затем телефонный звонок в пять утра, и теперь, теперь, теперь…

Венди посмотрела в окно такси.

Скоростное шоссе ранним утром под оранжево-белым небом. За рекой солнце позолотило верхушки манхэттенских небоскребов. Венди передернуло. День обещает быть великолепным.

11

В то воскресенье на первой странице своего выпуска «Нью-Йорк пост» дала анонс «50 самых влиятельных женщин Нью-Йорка». И теперь в кабинете Виктории Форд сидела, положив ноги на стеклянный кофейный столик и уткнувшись в газету, эстрадный комик и актриса Глиннис Рурк.

– Ну и что ты об этом думаешь? – спросила она, опуская газету и являя свое нежное, как у херувима, лицо, резко контрастировавшее с ее характером питбуля. – Хиллари они поставили первой, разумеется. Видимо, когда речь заходит о власти, будущего президента Соединенных Штатов не победить. А меня – шестой, поскольку я, по оценкам, стою так много – пятьдесят два миллиона, что на самом деле не совсем верно, – а твою подругу Нико – восьмой, а добрую старую Венди двенадцатой… а тебя, дитя, семнадцатой. И что мы, черт побери, здесь сидим? Нам нужно идти и принимать власть над миром.

– И примем. – Виктория оторвалась от рисунка. Глиннис, любимая старая подруга (они встречались всего три-четыре раза в год, но всегда были очень рады видеть друг друга), пришла когда-то на ее первый показ и в своей типичной манере потребовала «поздравить шефа» после его завершения. Глиннис тогда была эстрадным комиком, но за последние десять лет пошла вверх: она вела телевизионное шоу, издавала журнал, а теперь ее номинировали на «Оскар» как лучшую актрису второго плана в фильме Венди «Пятнистая свинья». – Как только оденем тебя для церемонии награждения, – добавила Виктория.

– Одежда! Ха. Ненавижу ее, – отмахнулась Глиннис и продолжила чтение: – «Виктория Форд, сорок три года»… Тебя не коробит, что они указали твой возраст? По-моему, утаивать свой возраст не годится… женщина, утаивающая возраст, способна солгать о чем угодно, а? «Любимица мира моды и лучший друг всех женщин Нью-Йорка собирается в Европу, когда сольет свою компанию стоимостью двадцать пять миллионов долларов с «Би энд си». Ждите еще более шикарных аксессуаров к нашей любимой одежде». Мило.

– Очень мило. Но не совсем верно.

– А ну их куда подальше! Газеты всегда все перевирают.

Глиннис с отвращением швырнула газету на кофейный столик и вскочила на ноги. Полная, почти толстая, она была энергична как спортсменка. Необычайно располагавшая к себе при личном общении, Глиннис-клиентка была ночным кошмаром любого модельера, поскольку ее рост составлял всего пять футов два дюйма. Но в тот день Глиннис позвонила Виктории в восемь утра, едва услышала новость про свою номинацию, и умолила подругу одеть ее. Только Виктория, по словам Глиннис, не попытается втиснуть ее в «какое-нибудь дурацкое бальное платье».

Весеннее солнце светило в окна кабинета, и Виктория с удовольствием размышляла о своей теперешней жизни. Как прекрасно сидеть в офисе собственной компании, которую ты создала с нуля, и слышать, что тебя только что назвали одной из пятидесяти самых влиятельных женщин Нью-Йорка (совсем не факт, что это имеет какое-то значение, но всегда приятно, когда тебя признают), и одевать Глиннис Рурк для оскаровской церемонии. Глиннис – это начало; в ближайшие несколько дней Викторию завалят просьбами актрисы и их стилисты, и все будут искать идеальное платье… Стилист Глиннис Рурк действительно уже звонил. И она, Виктория, была бы почти счастлива продолжать так до бесконечности. Но конечно, ей не удастся этого сделать. В следующие несколько дней предстоит принять самое ответственное решение в жизни…

– Глиннис? – Виктория посмотрела на подругу, которая изображала боксера, молотя руками воздух. – Ты когда-нибудь думала, что все это случится с тобой?

– Я постоянно задаю себе этот вопрос. – Глиннис нанесла воображаемому противнику сокрушительный удар. – В детстве ты мечтаешь стать богатой и знаменитой, но на самом деле не знаешь, что это такое. Потом приезжаешь в Нью-Йорк, видишь все сама и задумываешься о том, добьешься ли когда-нибудь своего. Но ты любишь то, чем занимаешься, и продолжаешь это делать. Ну, потом тебе иногда подворачивается пара счастливых случаев, и ты начинаешь подниматься. Но подняться сюда – это как сесть в нужный поезд. Голливудские придурки постоянно твердят, что все зависит от высших сил… – Удар, еще удар. – Но причина тому одна: большинство этих людей так немощны, что не в состоянии даже подтереть себе задницу. И все же в этом что-то есть. Если тебе представляется возможность, нельзя ее упустить. Ты должна быть готова заплатить за все, ибо разные мерзавцы постоянно пытаются уничтожить тебя. – Глиннис в изнеможении упала в кресло, но через несколько секунд оправилась настолько, что ткнула пальцем в газету. – Ты заключишь эту сделку?

Виктория вздохнула:

– Это большие деньги, а я люблю делать их. По-моему, мы лжем, говоря, что деньги не важны… если посмотреть вокруг, то поймешь, что без денег нет реальной власти. Поэтому мужчины до сих пор и правят миром, верно? Но я не знаю…

– Позволь-ка кое-что сказать тебе. – Глиннис поморщилась. – Сделать пару миллионов трудно. Но сделать двадцать миллионов по-настоящему трудно. А после того как ты их заработаешь, угадай, что последует? По какой-то странной причине, до сих пор мне неясной, это не слишком отличается от обладания двумя миллионами. Черт, понимаешь? Это даже не самолет.

– Хотя и самолет не помешает, – заметила Виктория. И внезапно задумалась. Где еще, кроме Нью-Йорка, найдешь таких женщин, как Глиннис, Венди и Нико? Уж конечно, не в Париже, где даже преуспевающие женщины ведут себя, как особая порода изысканных собачек, с этими своими шарфиками, простыми твидовыми юбками и отчужденной манерой держаться. Они никогда не говорят о деньгах и завоевании мира. Проклятие! А ей нравится говорить о деньгах и о завоевании мира. Даже если этого никогда не случится, такие мысли необычайно возбуждают. Взяв рисунок, Виктория перешла к длинному столу под окном. – Проблема в том, что эти деньги кажутся легкими. Двадцать пять миллионов за компанию и мое имя. Я не доверяю легким деньгам, Глиннис, это всегда ловушка. Кстати, думая о твоем «Оскаре», я вспоминаю «Битлз». Особенно «Эбби-роуд» и Джона Леннона в том белом костюме.

– В костюме, говоришь? А мне нравится. – Глиннис выскочила и бросилась к столу.

– Дорогая моя, тебе нравится все, что я тебе ни предлагаю, – шутливо заметила Виктория. – Не задавай дизайнеру вопросов. Полагаешь, ты сможешь пойти босиком, как Пол Маккартни? И идти на пятках?

– Я что, по-твоему, сумасшедшая? – воскликнула Глиннис, так же шутливо откликаясь на предложение. – Туда без обуви не пускают… кажется, Джулия Робертс один раз пыталась пройти. Это как-то связано с гигиеническими требованиями.

– Помнишь имидж «Битлз» с обложки «Эббироуд»? – спросила Виктория. – Мы сделаем длинные брюки, большой клеш, растекающийся вокруг твоих ног, длинную шелковую блузку, свободную, светло-голубую, но не блеклую, подберем холодный тон, чтобы оттенить твои темные волосы, а еще будет узкий темно-синий галстук из плотного шелка, завязанный на уровне ключиц, и пиджак – короткий, роскошный, светло-голубой, с продернутыми красными и желтыми нитками… обманчиво небрежный, поскольку будет расшит прозрачными блестками.

– Ну ничего себе! – поразилась Глиннис, держа рисунок. – Как это тебе удалось?

– Это моя работа. Я тоже не понимаю, как ты делаешь свою работу.

– Общество взаимного восхищения, да? – У Глиннис, склонной к пылким и театральным порывам, внезапно увлажнились глаза. – Господи, Вик! И ты сделала это для меня?

– Конечно, дорогая.

– Это так здорово… Черт, я буду самой красивой женщиной на церемонии. – И, покончив с этим, Глиннис перешла к другой теме: – Если я пойду в суд, что, по-твоему, мне следует надеть?

– Ты собираешься в суд? – Виктория подняла брови.

– Вполне возможно. – Глиннис плюхнулась в кресло и резко подалась вперед, чтобы облокотиться на край столика. – Вот ты ведь сказала, что волнуешься из-за «Би энд си», которые забирают твое имя? У меня назревает та же проблема. Она связана с журналом: я выпускаю его вместе со «Сплатч Вернер». Конечно, это дело совершенно секретное и конфиденциальное, но мы, девушки, доверяем друг другу. – Она откинулась в кресле и прищурилась. Заметив, как изменилось выражение ее лица, Виктория подумала, что хотя весь мир и воспринимает Глиннис как эксцентричного комика, в реальной жизни она бизнес-леди со смертельной хваткой. – Понимаешь, Вик, я рассердилась, – продолжила она. – А со мной, когда я сержусь, лучше не связываться.

Виктория кивнула.

– А в чем дело?

– Ну, – ответила Глиннис, скрестив руки на груди. – Ты когда-нибудь слышала о парне по имени Майк Харнесс?

«Нико О'Нилли, 42 года. – Так начинался соответствующий раздел в материале «50 самых влиятельных женщин». – Но пусть ее легендарная холодность не обманывает вас. Когда речь идет о журналах, нет никого горячее. Нико превратила престарелый «Фейерверк» в самый доходный печатный орган компании «Сплатч Вернер», и поговаривают, будто скоро она займется перестройкой всего издательского отдела стоимостью три миллиарда долларов».

Нико покачала головой и сложила газету, прочитав этот пассаж уже раз десятый за утро. Не катастрофа, но только этого ей и не хватало, и она все представляла себе, как Майк Харнесс сидит за завтраком в своей квартире в Верхнем Ист-Сайде (или в загородном доме в Гринвиче, штат Коннектикут), ест яйца, и тут его настигает апоплексический удар. Нико знала, что, поменяйся они местами, ее точно хватил бы удар. Она воображала, что Майк уже звонит Виктору Мэтрику, желая выяснить, что происходит. И Виктор успокаивает его, говорит, что все нормально, просто газеты всегда все не так понимают, а кому, как не ему, это знать?

Но, подумала Нико, на сей раз они все правильно поняли. Ну или почти правильно.

Она положила газету на столик в колониальном стиле (10 600 долларов – в металле, сообщил Сеймур, потому что количество настоящей раннеамериканской мебели очень ограничено) и пошла к лестнице позвать дочь.

– Кэт-Кэт, мы опоздаем.

Нико посмотрела на часы – без десяти двенадцать, значит, у них еще есть небольшой запас, чтобы добраться до «Мэдисон-Сквер-Гардн» вовремя. Но рисковать – и пропустить выход мужа – ей не хотелось. Сегодня день Вестминстерской выставки собак; в час тридцать демонстрировали миниатюрных такс, и Сеймур показывал свою Петунию. Нико была убеждена, что Туния победит, но даже если и нет, ей не хотелось заставлять мужа волноваться из-за того, успеют они с Катриной или нет.

Нико, слегка нервничающей и возбужденной из-за Сеймура, не терпелось поскорее двинуться в путь. Она прошла через прихожую, сердито глянув на «Пост». И где только они раздобыли информацию? Сама она сказала лишь Сеймуру, Виктории и Венди о возможном переходе на место Майка и была уверена, что никто из них не проболтался. Конечно, после того секретного уик-энда у Виктора на Сен-Бартсе Нико укрепила свою позицию его «золотой девочки», а такое не проходит незамеченным. При этом еще каждые десять дней они с Виктором вместе обедали, а иногда увлекались краткими конфиденциальными совещаниями в коридоре или во время разных мероприятий. И это тоже видели. Кто-то, предполагала Нико, догадался, что ее готовят к работе Майка… или для чего-то более крупного, чем ее нынешний пост. Но затем Нико пришло в голову другое: не спланировал ли эту заметку сам Виктор?

Это казалось притянутым за уши, почти смехотворным, но, лучше узнав Виктора за последние несколько месяцев, Нико понимала, что в определенных обстоятельствах он ничем не побрезгует. Виктор Мэтрик, могущественный старый ублюдок, пользовался своими добродушными и располагающими манерами Санта-Клауса, чтобы застигать людей врасплох.

– Самое важное в бизнесе – это личность, Нико, – любил повторять он. – Люди сразу хотят знать, с кем имеют дело. И ты должна представать перед ними ясно – как персонаж романа. – Нико кивала, хотя ей казалось, что не все сказанное Виктором имело смысл (он действительно был немного не в себе, но Нико знала, что большинство суперуспешных людей отличались «странностями», в числе прочих и она сама). Однако позже, обдумывая слова Виктора, Нико обычно находила в них некую правду. – И у тебя это есть, Нико, – сказал Виктор. – Личность. Ледяная холодность. Ты убеждаешь людей в том, что тебе все безразлично. Это пугает их до чертиков. Но, скрываясь за внешностью Грейс Келли, ты страстно все переживаешь. Если вдуматься, то Грейс Келли и сама была весьма страстной женщиной. Она имела самых разных тайных любовников.

Виктор бросил на Нико один из своих испытующих взглядов, и она покраснела от ужаса: не намекает ли он на ее тайный роман с Кирби? Но Виктор не мог знать о Кирби… или мог?

– Спасибо, Виктор, – мягко негромко проговорила она. И, разумеется, не призналась, что ее «холодность» – следствие мучительной застенчивости, с которой она боролась всю жизнь с раннего возраста.

И теперь, размышляя над заметкой в «Пост», Нико решила, что ко всему этому все же приложил руку Виктор. Противопоставление слов «холодность» и «горячее» звучало как слабый отклик сказанного ей тогда Виктором. Он вполне мог допустить утечку информации, чтобы ускорить события с Майком. С другой стороны, если он не делал этого, то, вероятно, заподозрит Нико… а это означает неприятности. Виктору не понравится, что она перехватывает инициативу и спешит к финишу.

– Катрина, дорогая, – снова позвала Нико, вернувшись к лестнице.

– Через минуту спущусь, мама! – крикнула в ответ дочь.

Нико мерила шагами потертый старинный восточный ковер (еще одна находка Сеймура – он обыскал весь Интернет, чтобы подобрать идеальные ковры для особняка, и Нико восхищало, что он находит на это время, несмотря на свою занятость). Когда она займет место Майка, ее станут называть председателем и генеральным директором «Вернер инкорпорейтед». Всякий раз, когда Нико думала об этом, ее охватывали возбуждение и гордость – работы будет невпроворот, но она знала, что справится. Труднее всего получить эту должность.

Во время тех выходных на Сен-Бартсе они с Виктором часами говорили об отделе журналов. Виктор чувствовал, что Майк Харнесс не преодолел слабости «старой школы», пытаясь заинтересовать людей своими «титулами». Они оба знали, что мужчины больше не читают журналы – по крайней мере читают не так активно, как в период расцвета журнального дела в пятидесятых, шестидесятых и семидесятых годах. Большую часть читателей составляют молодежь, женщины и люди, помешанные на знаменитостях, объяснила Нико. Из тридцати трех журналов, издаваемых «Сплатч Вернер», только пятнадцать приносили деньги, и «Фейерверк» лидировал. Для Виктора одного этого, вероятно, достаточно, чтобы уволить Майка и назначить на его место ее, полагала Нико. Но Виктор еще не принял решение.

– Человек, который займет этот пост, должен иметь такой же послужной список, – сказал Виктор. И Нико не поняла, бросает ли он ей вызов или намекает на то, что не уверен в ее способности выполнять эту работу лучше.

– Я вполне убеждена, что мне удастся повысить доходы на десять процентов. – В голосе Нико не прозвучало ни ответа на вызов, ни хвастовства.

– У вас есть хорошие идеи, – задумчиво кивнул Виктор. – Но этого мало, необходимо иметь стратегию. Если я выкину Майка и поставлю вас, поднимется вой. Против вас выступят многие. Вы действительно готовы начать первый день в новом классе, чувствуя ненависть половины учеников?

– Уверена, я с этим справлюсь, Виктор.

– О, вероятно, справитесь, но я не уверен, что хочу этого.

Они сидели на веранде его дома на Сен-Бартсе после обеда. Виктор предусмотрительно отправил Сеймура и миссис Виктор (после пятидесяти лет совместной жизни жена, необычайно преданная ему, настаивала, чтобы ее называли «миссис Виктор») в город. Миссис Виктор обещала показать Сеймуру, где можно купить самые лучшие сигары. Веранда, сооруженная из темного и дорогого красного дерева (из-за пропитанного солью воздуха ее приходилось полностью менять каждые три года, но Виктор считал, что дело «того стоит»), простиралась на пятьдесят футов до бассейна, наполненного прозрачной голубой водой, переливающейся через дальний край в никуда. Сидевшему на веранде казалось, будто он парит в воздухе или находится на краю высокой скалы. И, глядя на раскинувшееся за бассейном море, Нико ощутила, что тоже падает в никуда…

– И как вы предлагаете это уладить, Виктор? – спросила она.

– Улаживать должны вы, а я – восхищаться вами, – загадочно ответил Виктор. Нико кивнула, сосредоточившись на пейзаже и пытаясь скрыть разочарование. О чем это он говорит? – Люди предпочитают понимать происходящее, – продолжал Виктор, постучав ногтем по инкрустированному мраморному столику. Руки у Виктора большие, кожа напоминает серовато-белый пергамент и испещрена темными старческими пятнами. – Им приятно знать, что стоит за тем или иным событием. Если, например, – произнес Виктор, тоже устремив взор вдаль, – Майк совершит что-то… неподобающее или хотя бы кажущееся таковым, это многое изменит. «Ага, – скажут люди. – Вот почему Майка уволили… и вот почему Нико О'Нилли получила эту работу».

– Конечно, Виктор, – холодно отозвалась Нико, невольно ощутив ужас. Майк Харнесс работал на Виктора уже лет тридцать; он всегда проявлял лояльность и ставил интересы компании превыше всего. И вот теперь Виктор замышляет свалить Майка. А вид у него такой, будто он получает от этого удовольствие.

«Хватит ли у меня духу?» – подумала Нико.

Но затем она напомнила себе о престижном кресле. Связанные с ним «титулы» кружили голову, этого Нико не отрицала, но больше всего ее привлекала сама работа. Нико точно знала, что нужно сделать с отделом журналов; она должна получить эту работу. Это ее судьба…

– Держите глаза и уши открытыми, – сказал Виктор. – Когда что-то узнаете, приходите ко мне, и мы предпримем следующий шаг. – Он поднялся – беседа закончилась. – Вы когда-нибудь занимались парасерфингом? – спросил он. – Немного опасно, но очень увлекательно…

Следующие три месяца Нико следовала указанию Виктора. Она изучила финансовые отчеты издательского отдела за последние три года, но не нашла ничего необычного. Все у Майка шло своим чередом. Возможно, отдел не приносил столько денег, сколько мог бы, но и ничего не терял. Тем не менее что-нибудь да произойдет. В конце концов, так всегда бывает. Теперь оставалось только ждать. Поспешить так же плохо, как и опоздать. А Нико не совсем понимала, на каком отрезке пути она сейчас находится.

Нико снова раздраженно посмотрела на газету. Уж лучше бы там ничего не напечатали – вообще не упомянули бы об этом. Майк Харнесс увидит в этих строчках намек на то, что его положение не столь прочно. Затем сделает все, чтобы удержаться. И теперь нельзя отрицать того, что Нико превратилась в некую угрозу. Возможно, Майк даже попытается уволить ее…

– А вот и я, – сказала Катрина, сбегая по лестнице.

Нико с облегчением посмотрела на дочь и улыбнулась: хорошо, что Катрина наконец собралась. Радует и то, что в жизни есть нечто гораздо более важное, чем Виктор Мэтрик и Майк Харнесс. Как большинство детей ее возраста, Катрина была поглощена своей внешностью, а «девочек», как Нико называла дочь и ее подруг, сводил с ума новый дизайнер Тори Берч. Катрина надела брюки с колоколообразным клешем из ткани с геометрическим оранжево-коричневым рисунком, облегающий коричневый кашемировый джемпер, а под него – желтую шелковую блузку. Дочь унаследовала скульптурные черты лица Сеймура, и сейчас на Нико смотрели круглые зеленые глаза. От матери она взяла волосы – того необычного русого с рыжиной цвета, который французы называют verte mort, или цвет опавших листьев (Нико нравилось это поэтичное выражение). Катрина постоянно напоминала Нико, насколько ей повезло и как она счастлива.