Текст книги "Обещай мне"

Глава 11

Элегантная и удобная карета герцога Уорбека мягко катилась по дороге, ведущей к побережью. Вокруг зеленели покрытые цветущим вереском холмы. Достаточно было посмотреть в окошко кареты, чтобы понять, почему Кент называют «садом Англии»: долины с отлогими склонами порой представляли собой сплошные рощи вишен, яблонь, сливовых и грушевых деревьев. Просторные луга тянулись вдаль и вширь, легкий бриз гнал по траве волны, серо-синие от шелковистых метелок, с разноцветными барашками пены, оказывавшейся вблизи то дикими маками, то лютиками, то васильками. Кое-где еще сохранились остатки лесов, некогда дремучих, а теперь перемежающихся полянами, сплошь поросшими белым клевером, отчего казалось, что в середине июля чудом выпал снег. Созерцая всю эту красоту, Филиппа порой забывала, что напротив нее сидит герцог Уорбек, безмятежный и возмутительно довольный собой.

Рано утром состоялся торжественный отъезд из Сэндхерст-Холла. Леди Гарриэт нимало не возмутил тот факт, что Уорбек похищает у нее внука на целую неделю, наоборот, она была в восторге, что Кит снова увидит море. Согласие Филиппы сопровождать его казалось ей совершенно естественным: ведь все приличия соблюдены, леди Августа едет с ними. Леди Гарриэт провозгласила, как некое откровение, что морской воздух полезен для здоровья, потом тепло обняла и поцеловала каждого из отъезжающих, в том числе Уорбека. Все это время Филиппа мучилась мыслью, что ее свекровь начисто лишена интуиции.

– Мама! Правда, мои солдатики, как настоящие? – спросил Кит, прерывая течение ее мыслей.

Мальчик сидел рядом с ней, держа на коленях подаренную Уорбеком коробку, с которой не пожелал расстаться.

– Они совсем как живые, – сказала Филиппа и улыбнулась, как она надеялась, радостной улыбкой.

Она дала себе слово сделать все возможное, чтобы поездка на побережье стала для сына настоящим праздником. Помни, мрачно повторяла себе Филиппа, человек должен вести себя так, как он хотел бы себя чувствовать: словно он счастлив, в ладу с самим собой – и тогда все так и будет. Но как следовать этому благому намерению, если маршрут поездки в точности повторяет маршрут их свадебного путешествия?

– Это капитан «летучего эскадрона» драгун, – говорил Уорбек. – Что это за отряд! Стремительный в бою – как молния! Позже, когда драгуны прославили себя беззаветной храбростью, принц Уэльский взял их в свою личную охрану и переименовал в – королевских гусаров. Вместо гладкоствольных ружей они вооружены мушкетами, точность попадания которых гораздо выше. Кстати сказать, мушкеты нам очень пригодились в Португалии.

– Можно мне посмотреть на твоего блестящего офицера. Кит? – вступила в разговор леди Августа.

Мальчик с готовностью протянул ей солдатика. Престарелая леди взяла его своими длинными изящными пальцами, поднесла к глазам лорнет и начала осмотр.

– Хм, – сказала она спустя некоторое время, – этот парень может вскружить голову.

– Его милость герцог подарил мне и этого, и всех остальных, – объяснил Кит, указывая на коробку. – Эти солдатики не из магазина, signore сам играл в них, когда был маленьким. А мой папа сражался против него.

На несколько секунд взгляды Уорбека и его бабушки встретились, оба непроницаемые и поразительно схожие, потом леди Августа улыбнулась мальчику.

– Мне это известно, милый. Артур Бентинк и Тобиас Говард были лучшими друзьями моего внука. В детстве они часами играли оловянными солдатиками, и приходилось запирать это сокровище в сундук, чтобы усадить их за стол.

– Мама тоже так говорит, когда зовет меня обедать, – сказал Кит с понимающим видом. Помолчав, он повернулся к Уорбеку и хитро улыбнулся. – Скажите, signore, за обедом вы съедали все овощи, которые вам давали?

– Разумеется, – торжественно ответил герцог. – Попробовал бы я не съесть! Когда дело доходило до горошка и моркови, бабушка была неумолима.

– Фу! – передернуло мальчика. – Терпеть не могу горошек и морковь!

Он так живо изобразил крайнюю степень отвращения, что все, даже Филиппа, искренне засмеялись.

– Не могу обещать, – сказала она, – что на побережье овощи исчезнут из твоей тарелки, но я уверена: под шум прибоя тебе будет гораздо легче управляться с ними.

– А вы возьмете нас на шхуну, ваша милость? – спросил Кит у герцога.

– Конечно. В первый же день после приезда.

– Ура! Ура! – Кит в восторге подпрыгнул. – А ты, бабуля? Ты поплывешь с нами на шхуне? – обратился он к леди Августе.

– Что ты, милый! – с преувеличенным испугом ответила престарелая леди. – Бабуля у тебя слишком дряхлая, чтобы получать удовольствие от ощущения себя поплавком. – Она раскрыла любимый веер из черных перьев и начала томно обмахиваться. – Но я буду ждать вас где-нибудь на берегу… если только дорогой внук распорядится поставить для меня зонтик побольше.

– Сэр? – Я собственноручно сделаю это для моей дорогой бабушки, – с едва заметной усмешкой ответил герцог. – А когда мы трое вернемся на берег, то устроим роскошный пикник прямо на пляже. Как ты относишься к этой затее?

– Мне она очень нравится! Честное слово, я даже не думал, что будет такая чудесная поездка! – – окончательно переполненный чувствами, Кит с ногами забрался на сиденье и восторженно обнял мать. – Ведь правда, ты тоже рада, что signore взял нас с собой?

– Да, милый, я очень рада. Это будет незабываемое путешествие.

Филиппа чмокнула сына в висок, но в глазах, встретивших испытующий взгляд Уорбека, читалось: «Я говорю это только ради сына».

Получив это важное для него заверение, мальчик спрыгнул с сиденья и повернулся к герцогу. Его дорожные ботинки казались совсем маленькими по сравнению с громадными ботфортами Уорбека. Он доверчиво оперся локтями на колени опекуна, заглянул ему в лицо и спросил:

– А у вашей шхуны есть название?

– «Белокурая ведьма», – ответил Уорбек, а его взгляд был по-прежнему прикован к лицу Филиппы. Потом он посмотрел на мальчика, и его суровое лицо осветилось. – Это отличное суденышко, быстроходное и легко управляемое.

Филиппа сидела, уставившись на свои руки. Она и без выразительного взгляда Уорбека догадалась бы, в честь кого он назвал свою шхуну. Предательская краска залила ее щеки, и, когда Филиппа бросила украдкой взгляд из-под ресниц, она покраснела еще больше: вдовствующая герцогиня смотрела на нее с лукавой улыбкой на поблекших губах.Обедать остановились в «Короне». Как оказалось там же предстояло провести и ночь. Старинный постоялый двор с незапамятных времен предлагал кров и пищу многочисленным паломникам, спешащим посетить Кентерберийский собор.

После обеда (как когда-то шесть лет назад сделали Филиппа и Уорбек во время свадебного путешествия) все четверо отправились осматривать оплот английского христианства. Когда они шли по берегу реки вдоль древней крепостной стены, увенчанной дозорными башенками, поднявшийся свежий ветер всерьез принялся за дело. Он норовил задрать подолы легких платьев, так что приходилось придерживать одной рукой одежду, а другой – головные уборы. С элегантного тюрбана леди Августы он сорвал плюмаж из страусовых перьев и бросил в воду. Широкие поля соломенной шляпы Филиппы шалун бриз тоже не обошел своим вниманием. Только благодаря лентам, крепко завязанным под подбородком, шляпа не последовала за плюмажем.

Всю дорогу Филиппа украдкой разглядывала Уорбека. Ветер так бесшабашно взлохматил его волосы, что, казалось, двух знатных леди сопровождает не герцог Уорбек, а приодевшийся пират. Впрочем, заинтересованные взгляды на Уорбека бросала не одна Филиппа. Хорошенькие глазки не раз обращались в его сторону, и откровенное любопытство посторонних дамочек возмущало Филиппу.

В первую очередь путешественники осмотрели западные ворота с двумя симметричными квадратными банками наверху. Когда-то именно через эти ворота приезжие попадали в город. Полюбовавшись воротами чувством, близким к благоговению, все четверо пошли сторону древнего нормандского замка. От его главной башни остались одни руины, но даже они давали ясное представление о размерах и мощи сооружения.

Кит со свойственной мальчишкам энергией то и дело убегал вперед, чтобы первым осмотреть все, что попадалось на глаза, и потом взахлеб изложить взрослым свои впечатления.

– Умерь свой пыл, дитя мое! У меня кружится голова при одном взгляде на круги, которые ты описываешь вокруг нас! – пожаловалась леди Августа.

– Не утомила ли вас прогулка, бабушка? – озабоченно спросила Филиппа. – Может быть, лучше вернуться в «Корону»?

– Чушь, я вовсе не устала! – отмахнулась леди Августа. – И потом, я хочу увидеть собор.

Услышав слово «собор», Кит сорвалсяс места и кометой унесся вперед.

– Хорошо, а потом мы вернемся в «Корону», – сказал Уорбек.

– Меня это вполне устраивает, – кивнула вдовствующая герцогиня. – Судите сами: все утро в дороге, после обеда несколько миль пешком – будет совсем неудивительно, если к вечеру мои старые кости возжаж-Дут покоя. Но сейчас я не сдамся. Каждый англичанин, в жилах которого есть хоть капля благородной нормандской крови, должен раз в несколько лет совершать паломничество в Кентербери.

– Может быть, все-таки повернем назад? Кит еще слишком мал, чтобы оценить средневековую архитектуру, а я однажды уже видела это чудо, – предложила Филиппа.

– Ах да, вы же с Кортом останавливались в Кентербери во время свадебного путешествия, – простодушно заметила леди Августа, но глаза ее странно блеснули. – Зато я не была здесь давно. Представьте себе, я буквально скучаю по чудесной часовне Бекета!

При упоминании их медового месяца сердце Филиппы ухнуло в пятки, она ощутила на себе настойчивый взгляд Уорбека. Еще утром она заподозрила, что маршрут выбран не случайно, но когда карета остановилась перед «Короной», это стало совершенно ясно.

Наконец четыре паломника ступили под высокие своды собора, и с ослепительной ясностью Филиппе вспомнился другой день, день, когда она вошла сюда с Уорбеком. Это было первое утро их брака, после первой ночи любви. Тогда узы, связавшие их, казались ей нерушимыми, а они сами – единой душой, законченной и совершенной. Они бродили по приделам, восхищались резными каменными украшениями потолков, причудливыми перилами исповедален и деревянными кружевами кафедры, но более всего были поглощены друг другом.

Теперь Филиппа держала за руку сына. – Мама, ты только посмотри туда! – воскликнул Кит, указывая на надгробие с бронзовой фигурой, возлежащей на нем, как на ложе. – Это рыцарь! У него настоящие шлем и щит!

– Это статуя Эдуардапо прозвищу Черный Принц, – объяснил Уорбек.

– А почему его так прозвали? – спросил мальчик шепотом, словно боялся нечаянно разбудить спящего воина.

Суровый рыцарь лежал со скрещенными на груди руками, на бронзовых латах были изображены два монарших герба: английские львы и французские лилии.

– Отчасти принца Эдуарда прозвали Черным потому, что он всегда носил только черные латы, – сказал Уорбек, – но больше из-за его безжалостного нрава. В битве он не знал пощады. Это не единственный член королевской фамилии, обретший вечный покой в стенах собора. В часовне – она здесь, совсем рядом – похоронены останки Генриха, одного из царствовавших монархов.

– Однако раньше паломники шли сюда не за тем, чтобы увидеть надгробия королей, – добавила леди Августа, со вздохом облегчения опускаясь на ближайшее сиденье. – Сюда приходили со всей Англии, чтобы приложиться к раке[18]18
  Большой ларец для хранения мощей святых.


[Закрыть] с мощами святого Томаса.

– Раке? – повторил Кит с любопытством. – А где она?

– Не только раку, но и всю усыпальницу разрушил другой король по имени Генрих. Леди Августа взяла Кита за руку и мягко заставила опуститься на соседнее сиденье. – То был король Генрих VIII. Теперь только витражи напоминают о том, что святой Томас вообще существовал.

Она жестом указала вверх, на мозаичные изображения, которые рассказывали о чудесах, совершенных Божьим человеком.

Филиппа потихоньку отошла ото всех и прошла в западный придел, к окну, откуда открывался вид на величественную колокольню. Очень скоро за спиной послышались знакомые шаги, и на локоть легла ладонь. Мягко, но настойчиво Уорбек повернул ее к себе.

– Филиппа, – заговорил он тоном глубокого и искреннего раскаяния, – я прошу прощения за все, что наговорил тогда в оранжерее. Клянусь, того, что случилось, не повторится. И еще: я решил сразу не рассчитывать Стэнли Томпкинсона. Дам испытательный срок в два месяца, и, если работа пойдет, о расчете речи больше не будет.

Тронутая до глубины души, Филиппа порывисто сжала обе руки Уорбека.

– Я тоже прошу прощения! Ты был совершенно прав, когда сказал, что лучше забыть прошлое. Нельзя прожить остаток жизни, ненавидя друг друга за то, что случилось много лет назад. Только от нас двоих зависит, станем ли мы снова друзьями… – Она помедлила, впервые за весь день улыбнувшись искренне и сердечно. – Давай сделаем вид, что вообще ничего плохого не было, и будем наслаждаться поездкой вместе с Китом. Ведь мы оба любим его – разве это не достаточное основание для дружбы?

– Что ж, – задумчиво ответил Корт, —я согласен на такое начало.

Разумеется, у него и в мыслях не было, что они останутся просто друзьями, но в данный момент и это было уже немало. Что ж, пока он согласен только смотреть на Филиппу.

А сегодня она была изумительно хороша. Поверх простого белого платья с кружевной отделкой она набросила модный жакетик, и его изумрудная ткань заставляла краски ее лица играть живее, отчего глаза казались еще более фиалковыми, а волосы отливали чистым серебром. Прелестную соломенную шляпку украшали искусственные цветы лаванды.

– Странное ощущение, не правда ли? Как будто только вчера мы вот так же стояли вдвоем у этого окна.

– Верно… – не сразу ответила она. – Я как раз думала о том же.

До их свадебного путешествия Филиппа ни разу не уезжала из Лондона дальше, чем городок Чиппингельм, и потому все тогда вызывало ее восторг. Корту же не раз случалось бывать в Кентербери, но в тот день он словно в первый раз видел красоту собора. Рядом с Филиппой все казалось иным: и возносящиеся к потолку стройные колонны, и узкие бойницы окошек, и высокие сводчатые потолки, и воздушные стрельчатые арки.

– Ты была так зачарована, – сказал он, чувствуя болезненную сухость в горле, – что и я увидел собор твоими глазами… Для человека светского, циничного и пресыщенного, это было не просто откровением, а… переворотом, изменившим жизнь.

Филиппа подняла голову, и взгляды их встретились. Улыбка осветила точеные черты ее лица, словно солнечный луч, в глазах сверкнули дразнящие искорки.

– Я что-то не помню, чтобы ты был особенно циничен, во всяком случае, со мной. Зато я хорошо помню что в тот день тебе не терпелось поскорее вернуться в «Корону».

– Разумеется, мне не терпелось, – с самым серьезным видом сказал Корт, чувствуя, что его надежды крепнут. – Я тогда страшно устал. Эти супружеские обязанности – такая изнурительная штука!

– Ах, как жаль, что я тебя утомила тогда! – воскликнула Филиппа, наивно раскрывая глаза. – Но у меня есть оправдание: я никогда прежде не была в Кентербери и хотела осмотреть все уголки собора. Однако как обидно! В то время я не представляла себе, что новобрачный, развлекая жену, может расценивать это как утомительную обязанность.

– Признаюсь, это так, – сокрушенно произнес Корт, не отрывая взгляда от ее смеющегося рта. – Чуть ли не целый день бродить по городу, осматривая достопримечательности! А ночью я, помнится, не сомкнул глаз… неудивительно, что я рвался прилечь и вздремнуть.

Щеки ее вспыхнули: она тоже прекрасно помнила, как они «вздремнули», вернувшись на постоялый двор.

Филиппа перевела взгляд на колокольню.

– Наше свадебное путешествие было прекрасным, – сказала она сдавленным голосом.

Он протянул руку и поймал ее локон. Шелковистое ощущение пряди, зажатой между большим и указательным пальцем, было удивительно знакомым. Оно было ключом, отомкнувшим двери памяти, и чувственные воспоминания хлынули потоком.

Воспоминания о пылких ночах любви… как часто потом Корт задавался вопросом, не обидел ли чем-нибудь Филиппу в те короткие месяцы их брака. Часамилежал без сна, перебирая в памяти все, что случилось, день за днем, ночь за ночью, воскрешая заново каждое слово и каждое прикосновение. Господи, она была так невинна в свои восемнадцать, что всерьез полагала, будто смысл брака в том, чтобы просто спать в одной постели!

…Первые недели ухаживания имели ту неприятную особенность, что невозможно было даже перемолвиться словечком наедине с Филиппой – тут же из-за ближайшего угла выскакивала либо мисс Бланш, либо мисс Беатриса. Помимо этого, за Кортом табуном следовали все ее воспитанницы. И все же он держался безупречно и даже однажды взял всю щебечущую стайку посмотреть лондонскую Пиккадилли. За Пиккадилли последовали экскурсии в Тауэр и музей восковых фигур мадам Тюссо. Кончилось тем, что в клубе «Уайт» ему приклеили прозвище «наш султан». Увидев Корта, приятели ехидно ухмылялись и наперебой спрашивали, куда он повезет свой несовершеннолетний гарем в следующий раз.

В то время он даже не подозревал, как наивна Филиппа. Однажды вечером вместе с виконтом и виконтессой Рокингем они возвращались из Ковент-гарден. В экипаже было темно, и Корт тихо обнял Филиппу за талию и привлек к себе. Она не только не воспротивилась, но тотчас прильнула к нему, как ласковый котенок.

– Мне ужасно неловко, – прошептала она, украдкой зевая в кулачок, – но я страшно устала. Глаза так и закрываются!

– Положи голову мне на плечо и спи, – предложил он. – До Челси путь не близок. Когда доберемся, я тебя сразу разбужу.

Филиппа выпрямилась, словно подброшенная пружиной, и отпрянула от него. В полумраке Корт поймал ее взгляд, брошенный на Белль и Тоби, сладко дремлющих на сиденье напротив. У нее был такой вид, словно он только что предложил ей раздеться догола.

– Я совсем не хочу спать! – пролепетала она с видом глубочайшего смущения.

Он как будто понял, что было причиной ее смятения, и улыбнулся.

– Дорогая, я и не думал намекать, что тебе скучно в моем присутствии.

В другой раз они ездили смотреть фейерверк в садах Во.

– Здесь слишком тесно, давай отойдем в сторонку, – прошептал Корт на ухо Филиппе и потянул ее из толпы на уединенную дорожку. Рокингемы ничего не заметили, поглощенные красочным зрелищем.

– Разве мы не должны предупредить, что уходим? – Филиппа нерешительно оглянулась на Белль и Тобиаса. – Они могут подумать, что мы заблудились…

– Тоби сообразит, куда мы могли пойти, – заверил Корт, ловко увлекая ее в ближайшую рощицу, где можно было не опасаться любопытных глаз.

Под сенью ближайшего дерева, он, не мешкая ни секунды, привлек Филиппу к себе и поцеловал. Этот поцелуй ничем не напоминал короткое и абсолютно безгрешное прикосновение губ, которым они обменялись в день обручения под бдительными взорами двух стражей невинности его юной невесты. И сейчас Корт вложил всю свою жажду в долгий и страстный поцелуй. Филиппа и не подумала противиться. Она обвила его шею руками, и уже в следующее мгновение юное, гибкое и бесконечно желанное тело прижалось к нему с откровенной доверчивой готовностью. Веки ее медленно опустились. Не колеблясь, Филиппа ответила на поцелуй, плотно сжав неопытные губы. Но даже и так они были бархатно нежны.

Корт проследил их сомкнутую линию кончиком языка, и глаза ее широко раскрылись. Но и теперь Филиппа не оттолкнула его. Более того, она слегка сдвинула брови с видом школьницы, погруженной в трудный урок, и попыталась повторить то, что сделал Корт. Их языки соприкоснулись, ее отдернулся, но сразу же вернулся в естественной потребности узнать новое. В этом движении сквозило чисто женское любопытство, выраженное с девическим простодушием, и новизна этого потрясла Корта до глубины души. Две долгие недели желание едва тлело в нем, сознательно сдерживаемое в угоду приличиям, но теперь оно вспыхнуло, и по жилам вместо крови потекла расплавленная огненно-горячая лава.

– Господи, Филли!.. – шептал он, едва слыша звук собственного голоса, – моя прекрасная фея, моя девочка!..

Корт не мог больше властвовать над ураганом, бушующим в его теле. То, что он хотел сделать в этот момент, но не имел возможности, он имитировал в исступленном движении языка наружу-внутрь, наружу-внутрь. Филиппа словно вплавилась в него всем телом, и ее дыхание стало частым и неровным.

Оглушенный безумным стуком сердца, Корт позволил себе более смелый жест, положив руку Филиппе на грудь. Он был не в силах остановиться. Быть с ней рядом все эти дни – и не позволять ни малейшей вольности! Он не мог понять, как это не свело его с ума. И сейчас он не противился властной потребности, бесстыдному плотскому желанию, настолько откровенному и мощному, что его и прежде едва можно было скрыть от взоров покровительниц Филиппы.

Корт осторожно погладил пальцем вершинку груди, где под тканью ощущалась едва заметная выпуклость соска. Филиппа только вздохнула. Это был вздох удовольствия, знак того, что она совсем не против его ласк. Господи, она вела себя так естественно бесстыдно, словно ничего не знала о запретах и приличиях, словно и впрямь была нимфой.

– То, что ты делаешь, так приятно… – прошептала она без всякой стыдливости.

– Мне даже приятнее, чем тебе, —с легким смешком заверил он.

Искушение было слишком велико, и, положив ладони на небольшие округлые ягодицы, он приподнял Филиппу, чтобы горячая, болезненно напряженная часть его тела теснее прижалась к ней. Он не сумел удержаться от стона —о, это божественное, божественное ощущение ее! Как, черт возьми, как дождаться проклятой брачной ночи?

Филиппа тихо засмеялась, и это отрезвило его.

– Корт, – произнесла она, горячо дыша у самых его губ, – у тебя в кармане что-то большое и твердое. Очень неудобно… пожалуйста, вытащи это.

Он не сразу понял, что она имела в виду, а когда понял, то не нашел ничего лучшего, как хрипло пробормотать:

– Это же я!

– То есть… как это? – озадаченно спросила Филиппа, и в голосе звучало удивление и нерастаявший девчоночий восторг.

– Ты только что сказала про что-то большое и твердое. Оно не в кармане… это… э-э… часть меня.

Она отстранилась и заглянула ему в глаза, словно подозревая, что ее пытаются выставить дурочкой.

– Ты не понимаешь? – спросил он, уже зная ответ. Желание в нем быстро стихало: он ни за что не позволил бы себе воспользоваться такой неопытностью.

– А что я должна понимать?

Сделав над собой усилие, Корт взял ее руки, все еще обнимающие его за шею, и мягко их разжал. Сердцебиение постепенно замедлилось до нормального. Бог свидетель, он только что поборол одно из сильнейших искушений своей жизни… возможно, впервые. Корт откашлялся, чтобы голос не звучал слишком уж хрипло, и пристально всмотрелся в доверчиво поднятое лицо Филиппы.

– Скажи мне, – начал он, осторожно подбирая слова, – тебе приходилось когда-нибудь видеть обнаженное мужское тело?

– Корт! – воскликнула она в негодовании. – Как ты можешь задавать такие… такие неприличные вопросы!

– Я только имел в виду тело младенца или, скажем, изображение на картине, – пояснил он, против воли улыбаясь.

– Ах, это… нет, едва ли, – с забавным сожалением ответила она. – Как я могла? Мисс Бланш и мисс Беатриса не держат таких картин.

Пожалуй, в этот момент впервые Корт сообразил, откуда проистекала странная неосведомленность Филиппы. В пансионе, конечно же, царили строгие пуританские взгляды незамужних леди. Книги по римской и греческой истории содержат массу иллюстраций, но фиговый листок прикрывает все самое интересное. Единственной, кто мог хоть как-то просветить Филиппу, была Белль, уже знакомая с таинствами супружеских отношений, но вряд ли той пришло в голову сделать это. Проклятие, подумал Корт, Филиппа знает о строении мужского тела меньше, чем монахиня! Что же будет, когда она увидит его голым, и притом без пресловутого фигового листка?

– Послушай, Филли… для тебя не секрет, конечно, что люди, живущие в браке, обычно обзаводятся детьми?

– Я знаю это! – воскликнула она, просияв радостной улыбкой. – Я жду не дождусь, когда у меня будет ребеночек. А ты?

– Да, конечно… – он замолчал, спешно подыскивая слова. – А Бланш и Беатриса… они объяснили тебе, как дети… э-э… откуда берутся дети?

Должно быть, вопрос показался Филиппе нелепым, потому что она засмеялась. :

– Конечно, объяснили! Как же могло быть иначе? Это слишком важная вещь, чтобы оставить меня в неведении. Я знаю, что иметь ребенка может не только замужняя женщина. В нашем пансионе была судомойка, такая хорошенькая… так вот, она забеременела, и когда это открылось, ее рассчитали. Кухарка и все другие служанки плакали и вели себя так, словно наступил Судный День. Мне было не по себе, и я обратилась сначала к одной из своих матушек, а потом и к другой. И, знаешь, каждая сказала одно и то же: глупая девчонка спала с сыном зеленщика. А мисс Бланш еще добавила, что никогда, ни в коем случае нельзя спать с мужчиной до первой брачной ночи. Если девушка позволяет себе такое, она обычно остается с младенцем, которого некому содержать, кроме нее самой.

Корт стоял, как громом пораженный, только что не приоткрыв от изумления рот. Ему стало ясно, чего испугалась Филиппа в ту ночь, когда они возвращались из театра. О Господи, она думала, что чуть было не позволила себе спать с мужчиной! Так, значит, с ней можно делать все что угодно, и она будет всерьез уверена, что это не закончится плохо, если только она не заснет.

Мысленно Корт послал проклятие в адрес безгрешных старых дев из лиллибриджского пансиона. Они учили воспитанниц всему, кроме главного – жизни. И все же он не мог до конца поверить в это и потому, приподняв лицо Филиппы за подбородок, заглянул ей в глаза. На него глянула чистейшая душа, не замутненная ни «греховным знанием», ни притворством. С минуту он решал, не раскрыть ли ей правду прямо сейчас… но будет ли это разумным? Лучше дождаться брачной ночи, и тогда… тогда она поймет, что физическая любовь – одно из наивысших благословений Бога.

Но Корт не намерен был оставлять ничего на усмотрение природы. В последующие дни он пользовался любой возможностью, чтобы остаться с невестой наедине. Ласки его постепенно становились все смелее, и она уже сама с все возрастающим желанием отвечала ему. Как он и ожидал, Филиппа находила совершенно естественным это ненавязчивое знакомство с наукой любви. Она отвечала Корту нетерпеливо, охотно, без ложной стыдливости.

На протяжении этих ослепительных и мучительных четырнадцати дней Корт охранял свое сокровище, как сторожевой пес. Кто бы ни приближался к Филиппе, он немедленно появлялся рядом, и весь вид его был исполнен скрытой угрозы. Кончилось тем, что ни один представитель мужского пола старше пятнадцати не смел приближаться к ней из страха получить оплеуху…

Кто-то потянул его за полу сюртука, и Корт вернулся к действительности.

– Signore, – сказал Кит, не подозревая, какого рода воспоминания он только что прервал, – бабушка послала меня сказать, что она устала и хочет вернуться. Еще она сказала, что нам всем не мешает вздремнуть.

– История повторяется, – с улыбкой заметил Корт вполголоса.

Он посмотрел на Филиппу, и чувство острой радости вдруг захлестнуло его. Ему захотелось обрести крылья и взмыть в небо, но он ограничился тем, что взял маленькую руку сына.

– Итак, мои усталые пилигримы, идите за мной, и я дам вам кров и пищу. На обед я заказал побольше сладкого – и никаких овощей! А что нам съесть на ужин, выберите сами.

– Как вы щедры и великодушны, добрый наш хозяин! – улыбнулась Филиппа.

– Добрый наш хозяин, добрый наш хозяин! – вторил ей Кит, вне себя от радости, что с овощами на время покончено.

Когда «Белокурая ведьма» вышла в море, оставив за кормой сонный рыбацкий городок Гиллсайд, на ее борту были экипаж из пяти матросов и три пассажира, младший из которых в этот момент обследовал палубу.

– Что за чудесная шхуна! – сказала Филиппа Уорбеку с искренним восхищением, когда двухмачтовое судно легко скользнуло прочь от пристани.

Они стояли на носу, наблюдая за тем, как режет отлогие волны изящный бушприт. В движении шхуна напоминала лебедя, грациозно и гордо плывущего вперед.

– Да, – кивнул Уорбек, с нежностью обводя взглядом судно. – Ее построили прямо здесь, в Гиллсайде. Представь себе, она способна делать десять узлов в час.

– А это много?

В это время паруса поймали ветер и со звучным хлопком выгнулись над их головами. Шхуна рванулась вперед так стремительно, словно оторвалась от поверхности воды и взмыла в воздух. Волны так и неслись под бушприт, и Филиппу охватило счастливое возбуждение.

Уорбек заметил это и одобрительно улыбнулся. Казалось, его забавляет непосредственность ее реакции, но, помимо этого, в глазах его она прочла что-то еще, что не сумела точно определить, но сердце Филиппы застучало быстрее.

Уорбек был одет просто и практично, в прочные брюки и белую рубашку, кружева которой у ворота и на обшлагах трепетали на ветру, как хлопья пены, сорванной ветром с верхушки волны. Он был без головного убора, и его угольно-черные, отливающие серебром на солнце волосы перебирал ветер. Он стоял на палубе крепко, как бывалый моряк, словно и не было искалеченной ноги.

– А когда вы в первый раз вышли в море, сэр? – спросил Кит, бесстрашно глядя на белые гребни волн, разбивающихся о борт судна. – Наверное, когда были еще маленьким?

– Нет, Кит, это случилось, когда мне было уже полных девять лет. Леди Августа взяла меня и моего брата Криса на все лето в Галле-Нест, это недалеко от Гиллсайда. Разумеется, мы часто бывали в порту и даже подружились с одним старым рыбаком. Он-то и научил нас ходить под парусами на его шлюпе. Правда, в открытое море нам выходить не разрешалось.

Мальчик посмотрел на опекуна серьезными серыми глазами. Он был одет в точности так же, как Корт: в серые брючки и белую рубашку (подарок леди Августы), и от этого их сходство казалось невероятным.

– Значит, вы всегда слушались взрослых?

– Хм… – Уорбек посмотрел на Филиппу, потом улыбнулся и подмигнул сыну, – скажем так: почти всегда.

Они замолчали, глядя на быстро отдаляющийся городок, картинно красивый в сиренево-серой дымке. Порт с пирсом, вдоль которого тянулась вереница разноцветных лодок, возник еще во времена римского владычества и когда-то соперничал с крупнейшими английскими портами. Но – увы! – любители морских курортов облюбовали на побережье иные места, а древний порт так и остался памятником средневековья с узкими улочками, мощенными круглым булыжником, и городскими воротами, медленно рассыпающимися от времени.

– Signore, а вы часто бывали в Галлс-Нест? – Кит подергал задумавшегося Уорбека за рукав.