Текст книги "Тайна имения Велл"

– Я всегда хотел быть фермером, – сказал Марк.

Я точно не помню, когда состоялся этот разговор. Кажется, в одну из тех ужасных ночей незадолго до приезда сестер.

– Знаю. А я все время тебе мешала.

– Такова цена, которую я заплатил, чтобы мы были вместе, – излишне быстро ответил на мое замечание Марк.

А потом появилась сестра Амалия.

Настало воскресенье. Я ждала прихода Хью с новостями о Марке, Энджи и сестрах. Я не находила себе места, ожидая его прихода. Чтобы как-то занять себя, прибиралась на кухне. Когда я услышала его шаги, то трижды постучала по деревянной сушилке, чтобы новости были хорошими. Потом я пригласила священника войти.

Начал он с извинений:

– Простите, что я сегодня пришел позже. Вы, должно быть, следили за часами, а стрелки двигались на удивление медленно.

Преподобный появился позже обычного потому, что к нему на несколько дней приехала дочь. Он говорил, что очень торопился. Так оно и было. С каждым его приходом я замечала, что ему все труднее и труднее дышать. Солнце не освещало заднюю стену дома, где мы с ним привыкли сидеть на свежем воздухе. День выдался облачным, хмурым, поэтому мы решили остаться в доме. Я вынесла священнику табурет, на который он мог положить свою опухшую ногу.

– Дочь довезла меня до ворот, а затем начала заговаривать мне зубы. Оказывается, в Ленфорде сейчас происходят массовые беспорядки. Такое чувство, что она мне не доверяет. Будто бы я могу разбить окна в банке или учинить погром на общественной автостоянке.

– Рада, что вы благополучно сюда добрались.

То, что я не настроена на пустую болтовню, сразу бросалось в глаза, поэтому, как только Хью убедился, что Третий ушел, он сразу же перешел к делу:

– Из-за Ленфорда и моей дочери мне не удалось ничего выяснить о вашей семье… Простите… Мне нечем вас порадовать.

– Вообще ничего не узнали?

– Боюсь, о них нет никаких вестей.

Сославшись на то, что надо принести ему стакан воды, я вышла из гостиной. Однако на самом деле разочарование было настолько сильным, что мне с трудом удавалось идти не шатаясь. Возвращаться к Хью не было смысла.

– Это не значит, что к следующему моему визиту к вам у меня не появится обнадеживающих вестей, – через открытую дверь долетел его голос. – А теперь вернитесь и присядьте рядом. Мне надо вам кое-что сказать.

В социальных условностях нужды не было. Я вполне могла повести себя крайне невежливо, хлопнуть дверью и уйти предаваться унынию к себе наверх, но вежливость, как ни странно, взяла верх.

– Вы не передумали? – спросил священник.

– О чем я должна передумать?

Стакан с водой я поставила на маленький столик рядом с креслом, в котором сидел священник.

– О работе на земле, вернее, о том, чтобы не работать, – поправил он себя.

Нет, не передумала. Я оставалась верна трем обещаниям, которые дала сама себе после того, как меня сюда привезли. Результатом этого стало то, что маленький мирок, который мне оставили, теперь захлестнуло настоящее буйство природы.

– А почему вы спрашиваете?

– Я заметил небольшое поле в конце фруктового сада.

Я там уже давно не бывала. В последний раз, когда я туда наведывалась, крапива слишком разрослась, а на земле валялись осколки битого стекла. Красивый вид с поля больше не открывался, а сейчас моя душа нуждалась в небе и ощущении бескрайних просторов.

– Кто-то прополол старые грядки у разрушенной теплицы, взрыхлил землю и, судя по всему, что-то там посеял.

Я изменилась в лице.

– Вы не знали об этом?

Я отрицательно покачала головой.

Небольшое, в сущности, дельце, совсем не похожее на упорядоченное нарушение моих прав собственности, организованное департаментом на верхних полях, где они насадили свои экспериментальные растения. Я вслух удивилась тому, кто бы это мог сделать.

– Более осмысленным было бы спросить, почему находятся люди, которые от такого могут отказаться добровольно, – возразил Хью. – Почему вы отказываетесь работать на земле, которую любите? Трудно поверить, что вы, пожертвовав всем ради Велла, своей жизнью, своим браком и своей свободой, теперь допускаете, чтобы все здесь рушилось.

– Я предпочла бы не касаться этого вопроса. – Произнося эти слова, я понимала, что говорю, словно капризный ребенок.

Не буду. Не хочу. Не могу. Не стану. Это скучно. Почему я должна? Последнюю фразу я озвучила:

– Почему я должна?

Хью прикрыл глаза, вытащил из полиэтиленового пакета Библию и протянул ее мне. Он выглядел очень старым. Голова его подрагивала. Плечи сгорбились.

– С вами все в порядке, Хью?

Священник приподнял веки.

– Все хорошо, Рут, – сказал он, – но я за вас волнуюсь. Мне кажется, что-то меняется в этом месте, хотя, даже если бы от этого зависела моя жизнь, я не смог бы сказать, что же именно.

Я его заверила, что неплохо поладила с охраной. Бог свидетель! Я не собиралась исповедоваться в том, что произошло между мной и Мальчишкой, хотя мне очень хотелось с кем-то об этом поговорить. Теперь я по ночам лучше спала, а просыпалась по утрам. Кажется, я даже поправилась. По крайней мере, джинсы плотнее облегали мои бедра. Пока я говорила, я выдергивала нитки, распарывая шов на диванной подушке только ради того, чтобы чем-то занять руки.

– Почему вы так волнуетесь? – спросила я.

– Меня тревожат принимаемые вами решения.

Я выдернула последнюю нитку. Набивка вывалилась из диванной подушки.

– Я рада, что вы признаете за мной право выбора. Я всегда думала, что ваш Бог предпочитает выбирать сам, а не позволять выбирать другим.

– Это потому, Рут, что вам казалось, будто бы вы избранная? Некоторое время вы верили в то, что являетесь одной из избранных…

Дергать… дергать… дергать конец нитки.

– Не я, а другие верили в это. Амалия и сестры выбрали меня на роль избранной, если вам уж хочется это так называть. Но они ошибались. Мы все ошибались.

– Но дождь шел. Этого отрицать не стоит. И дождь все еще идет над этой землей.

Хью отхлебнул воды. Рука священника дрожала, пока он подносил стакан к губам.

– Ну… Я бы предпочла, чтобы этот чертов дождь больше здесь не шел.

– Постарайтесь понять, что для остальных людей в стране значит то обстоятельство, что над Веллом до сих пор идут дожди. Вы не понимаете, как живется за пределами вашего мирка, Рут. Люди отчаянно борются за свое существование. Подумайте только о цене за банку консервированного супа! Подумайте, как трудно прокормиться женщине с маленькими детьми! Подумайте о старике, который собирает последние пенни, чтобы накормить волнистого попугайчика, ставшего ему другом. А здесь дождь не просто моросит, он льет как из ведра. Даже само по себе это, Рут, делает Велл местом благословенным. Эта вода благословенна, как бы вы к ней ни относились. – Он перевел взгляд на стакан. – И эта земля благословенна.

– Мне то же самое говорили сестры.

– Значит, они хотя бы в этом не ошибались.

Диванная подушка пришла в совершенную негодность. Надо будет ее заштопать или выбросить. О Марке и Энджи преподобный ничего не узнал, но может рассказать мне все, что узнал о сестрах из интернета. Но здесь, под объективом камеры видеонаблюдения, он не сможет ничего мне сказать. Надо выйти из дома, вот только преподобный развалился в кресле с таким видом, словно сидит в зале пятизвездочного отеля, переваривая обед.

– Давайте прогуляемся.

Хью кивнул:

– Как пожелаете.

Он подался вперед и с видимым трудом принялся подниматься. Есть множество способов стать чудовищем. Не знаю, зачем мне понадобилось все их исследовать.

– Знаете, погода сейчас не особенно радует, – опершись о подлокотник кресла, сказала я. – Лучше уж мы останемся здесь.

На самом деле мне хотелось, чтобы он ушел. Священник ничего мне не принес, а мне не хватало терпения тратить день на старика, но я все же устояла.

– Спасибо. Пожалуй, мне лучше будет сегодня никуда не выходить. А теперь, как я понимаю, вам интересно, что я узнал из интернета, – продолжил Хью. – Я бы сказал, что у меня имеется определенный прогресс в этом направлении.

Он посмотрел в объектив видеокамеры слежения, а затем на меня.

– Поиск в интернете – это настоящее искусство. Как и в жизни, вам надо точно знать, что вы ищете, в противном случае вам придется попотеть, прыгая с сайта на сайт. Для успешного поиска прежде всего надо иметь полную картину, знать настолько много, насколько это возможно.

Хорошо. Мы придем к правде этим кружным путем.

* * *

Вторжение. Это слово стало частью нашего ежедневного лексикона. Впрочем, за недели, прошедшие со времени выхода в печать той статьи, случаи незаконного проникновения на нашу землю становились все реже и реже. Марк взял привычку стрелять поверх голов непрошеных гостей, «чтобы до них лучше доходило». Было бесполезно спорить с ним о незаконности подобного рода действий. Вторжение. Именно это слово приходит на ум, когда вспоминаешь появление сестер.

Над Хеддичским полем не возникло странного сияния. Небесное воинство не возвестило высоко в вечернем небе о их прибытии. Никакого ощущения умиротворения не возникло в нашем изнывающем от постоянной войны рае. Но было четыре автофургона, четыре монахини и одна религиозная миссия. Похоже на начало анекдота, не правда ли? Я лично считаю, что похоже.

Следы шин колес автофургонов сворачивали с гравиевой дорожки на траву. Марк ни за что бы сюда не поехал. Наши путешественники уже поняли, что не стоит накликать на себя гнев, портя поля колесами своих автофургонов. Я остановилась и прислушалась. Кукушка. Впервые в этом году я услышала кукушку. Голос двуличной птицы сопровождало пение. Вечер выдался жарким и влажным. Звукам, подобно ароматам природы, было тесно под низко нависшими облаками. Нет, это было скорее не пение, а вслух произносимое заклинание, молитва. По прерывистости звучания, по тому, как смолкало и вновь в полный голос раздавалось песнопение, становилось понятным, что кто-то, кого я едва могла расслышать, запевал, в затем остальные хором за ним повторяли. Кукушка, вспорхнув, полетела на восток. Пение, казалось, доносилось из долины, слева от колеи. Звуки, как мне чудилось, проникали в стебли и просачивались в корни деревьев, дискантом взвивались ввысь по нотному стану туда, где жаворонок трепетал, выдавая тремоло. Звуки взметнулись вместе с порывом ветра, а затем пали, невидимые, в унисон с ветром, шелестящим по пшенице. Я подумала о том, что это и есть английская песня. Наша история – это вдох. Наше будущее – это выдох. Я же поймана в настоящем, посреди пения.

Когда я дошла до живой изгороди, выращенной на краю поля, то никого не увидела. Я присела на перелазе, опершись спиной о дерево. Колени согнуты, ступни – на земле. Вот только я настолько отстранилась в своих мыслях от мира, что даже не заметила, как сзади подошла Энджи и коснулась рукой моего плеча. Я обернулась. Она прижала указательный палец к своим губам. Обе мы слушали. Наконец пение смолкло. Повисла звенящая, словно стекло, тишина. Теперь окружающее показалось мне каким-то другим. Мы медленно двинулись вперед, пока у одиноко стоящего посреди поля дуба дочь взмахом руки меня не остановила. В низине я заметила стоящие автофургоны и передвигающихся между ними женщин. Двигались они в полном молчании. Увиденное настолько меня удивило, что я усомнилась, не мираж ли передо мной.

– Я знала, что ты не будешь против, – прошептала Энджи.

Теперь, оглядываясь на прошлое, я понимаю, что со стороны дочери это была игра во влияние. Кажется, большинство козырей было у нее. Марк, Энджи и я играли в вист. Именно она начинала игру по своему усмотрению и завершала, когда считала это нужным. Не знаю, вопреки или благодаря Энджи мы с Марком столько лет поддерживали наш брак.

– Ты их знаешь? – спросила я.

– Да. Нет. Ну, я о них слышала.

Даже сейчас, когда Энджи врала куда меньше, чем прежде, доверять ее словам можно было с оглядкой. Дочь сказала, что ей рассказывали об этих женщинах. Они познакомились в одном из женских монастырей в Уэльсе. У их духовной наставницы есть свое видение будущего и путей выхода из кризиса. Монахини стали ее последовательницами. С точки зрения Энджи все было предельно просто, у меня же появились, мягко выражаясь, сомнения. Они христиане? Дочь считала, что, пожалуй, да. Энджи позволила им обосноваться у нас. Очевидно кто-то в деревне видел, как к нам приближались автофургоны, и позвонил в полицию. Те встретили монахинь, как выразилась дочь, «с пушками наголо». Потом возникло что-то вроде противостояния, пока не появилась Энджи и сказала «свиньям» («полицейским, извини, мама»), что монахини приехали сюда с нашего дозволения. Я слабо принялась отчитывать дочь, говоря, что она не вправе была принимать такое решение. Этот разговор повторялся всякий раз, когда дочь приглашала других спать на полу у нас дома. Но это, как настаивала Энджи, совсем другое дело. Эти женщины приехали сюда на зов.

– На чей зов?

– Их божества. Они называют ее Роза. Ты слышала, как они повторяют это имя во время пения. Мама! В них есть что-то особенное. Ты не можешь это отрицать.

Я ответила, что могу отрицать все, что посчитаю нужным. Единственное, чего я не могла отрицать, так это поступка Энджи, который еще придется объяснять Марку. Я сказала дочери, что должна поговорить с этими полумонахинями, прежде чем решу, что с ними делать. А еще я спросила ее, кто присматривает за Люсьеном, пока она занимается своим духовным ростом. Как же нелепо выглядело то, что я усомнилась в способности дочери должным образом заботиться о сыне, но я усомнилась, и теперь мне приходится с этим жить. Энджи не обиделась. Она обняла меня и сказала, чтобы я пошла и встретилась с ними.

– Тебе они понравятся, – крикнула дочь на прощание, взбираясь вверх по полю. – Они приехали не с пустыми руками. Монахини кое-что тебе привезли. Они все о тебе знают.

Ко времени, когда я спустилась с холма, женщины скрылись из виду, а маленький лагерь погрузился в тишину, больше не внушая благоговейного страха. Я в нерешительности остановилась посередине, окруженная автофургонами. На импровизированной бельевой веревке сушились, покачиваясь на ветру, две футболки. Подойдя на достаточно близкое расстояние, я заглянула вовнутрь одного из фургонов. Стекло окна запотело. Я увидела четыре бледные статуи, застывшие в композиции вокруг раскладного столика из огнеупорной пластмассы. Одна женщина, кажется, читала вслух, остальные ели. Первой меня заметила чтица. Она передала книгу соседке. Остальные уставились на меня. Я поприветствовала их рукой. Женщины склонили головы, сложили руки и, кажется, начали молиться. Еда больше их не интересовала.

Подошвы застучали по металлическим ступенькам. Чтица вышла из-за угла фургона. Психологически я подготавливалась к тому, чтобы вести себя напористо, но высокая женщина моментально меня обезоружила, когда пала передо мной на колени. Темно-рыжие волосы спадали ей на лицо. Она поцеловала край моей рубашки. При этом губы ее шептали что-то, неразличимое для моего слуха. Женщина поднялась. Слезы блестели у нее в глазах. Она развела в стороны руки. У нее была статная, величественная внешность, вот только, если не считать красивых, на удивление женственных, почти эротичных волос, вся ее наружность была лишена гендерных признаков.

– Рут! – произнесла она. – Рут Бригитта Роуз!

Ветер подхватил мою девичью фамилию и унес ее прочь вместе со мной самой, а потом потерял где-то в собирающихся облаках.

– Мы проделали долгий путь, чтобы повидаться с вами, – позже сказала она.

А еще она сказала мне:

– Добро пожаловать! Я сестра Амалия.

Она выбила землю у меня из-под ног. Все мои жалкие попытки указать ей на нарушение права собственности, на границы наших владений и на то, что Энджи не имела права их сюда впускать, разбились о бесконечные заверения сестры Амалии в том, что так предназначено судьбой, что все будет хорошо и всем будет хорошо. Наконец я смогла от нее избавиться, сказав что-то на прощание о том, что вернусь завтра после обеда и нам надо будет кое-что обговорить, но я уже знала, что не стану их прогонять. Слова Энджи вновь прокручивались в моем мозгу. «Монахини кое-что тебе привезли». Соберись, Рут! Воспринимай их такими, какие они есть. Компания странных беспомощных женщин, которые заигрались. С другой стороны, что плохого в вере? Я должна во что-то верить. Все остальное постепенно превращается в ничто.

* * *

У меня было достаточно времени, чтобы найти объяснение, а еще впереди было то, что осталось от моей жизни. Я беседовала с психологами, психиатрами, учеными, священниками, физиками и сама с собой. Я смотрела на звезды и на чаинки, искала ответы в форме облаков и в странно искаженных лицах, проступающих на коре деревьев. Некоторые люди видят Иисуса в пачке плавленого сыра. Нельзя сказать, что они меньше приблизились к истине, чем другие. Кто вправе меня осуждать за то, что я выбрала сыр?

* * *

В тот день, остановившись у одиноко стоящего дуба по пути домой и оглядываясь на то, что, в сущности, представляли собой четыре жестяных коробки с обитающими в них четырьмя потерянными душами, я упустила свой шанс и он ускользнул от меня между пальцами. Я могла бы пойти в дом, позвонить в полицию по номеру, который нам дали, и встать на сторону Марка. Вот только, когда я пришла домой, Марка там не оказалось. Мы никуда больше не выезжали, но мужу позвонил его старый приятель, с которым они вместе учились. Приятель приехал провести экспертную оценку одного земельного участка, выставленного на продажу. Земля находилась в каких-то двадцати милях от Велла. Приятель предложил Марку встретиться и пропустить по стаканчику.

Так вышло, что именно в этот день мужа рядом со мной не оказалось. Звонок старого приятеля был светлым пятном в сумраке трудного месяца, выпавшего нам. Я думала, что Марку пойдет только на пользу, если он немного развеется. Только Всевышнему ведомо, когда он в последний раз виделся со своими друзьями. Он выпьет несколько кружек пива, вернет себе способность видеть перспективу в происходящем, возможно, немного успокоится. Марк никогда не был завсегдатаем пабов. Он с трудом мог поддержать разговор о рейтингах футбольных клубов и матчах плей-офф, но Вилл в прошлом был его другом, из тех, кто ни капельки не сомневался в его невиновности, и мужу очень хотелось с ним повидаться. Я заверила Марка в том, что в его отсутствие ничего плохого не случится. Позже он позвонил из бара, пребывая в немного подавленном расположении духа, сказал, что слишком напился, чтобы садиться за руль, и поэтому переночует в городе, а еще спросил, справлюсь ли я без него. Я уверила его, что справлюсь.

Таким образом, получилось, что именно в этот день я оказалась в доме наедине с собой. Свет, льющийся из окон домов, расположенных на противоположной стороне долины, был затенен низко свисающими над землей облаками. Тени овец выныривали из тумана и вновь погружались в него. Сова низко пролетела над Хеддичем. Найдя удобную ветку, она уселась на нее и застыла. В воздухе пахло дождем. Часто я просыпалась утром и видела влажную траву и лужи, слышала, как тонкая струйка воды сбегала по водосточному желобу в бадью для дождевой воды, и, проходя под дубом, оказывалась под душем из-за непоседы белки, вот только нечасто мне доводилось видеть или ощущать дождь. Лежа под одеялом, я слушала, как ветер скрипит задвижкой на полуоткрытом окне. Я то засыпала, то просыпалась. Я уже привыкла спать одна, но теперь, когда Марка в доме не было, я скучала по нему, скучала по теплу его спины. В этот момент мне казалось, что мы неплохо подходим друг другу.

В тумане сна я видела дождь. Я оказалась в ловушке металлической спичечной коробки. Капли дождя барабанили по жестяной крыше моего миниатюрного пристанища. Снаружи люди танцевали в такт падению дождевых капель, стараясь меня разбудить. Я стучала кулаками по стенам, но люди снаружи ошибочно принимали этот стук за ритм и проявление восторга. Наполовину проснувшись, я старалась отделить сон от ночи, но поняла, что они неотделимы. Потеряв ориентацию, я на ощупь спустилась по лестнице и вышла из дома. Во тьме стали видны силуэты. Дуб тянулся к небу. Вершины темно-фиолетовых в ночи тополей утопали в вуали облаков и плакали в ручей, несущий свои воды у их корней. Поля, такие же раздетые, как и я, лучше всего ощущали дождь у себя на коже. Новые потоки дождевой воды чисто умыли скалистые выступы Крэга. Ливень перешел в тихий дождь, а потом и совершенно стих. Облака рассеялись, позволив луне занять ее место на небосводе. Серебристый свет озарил лужи на гравиевой дорожке. Я попробовала дождевые капли на вкус. Приятно.

Я проснулась уже на рассвете, не вполне уверенная, что же произошло в часы, когда землю окутывала ночная тьма. Только грязные отпечатки босых ног на кухонном полу свидетельствовали о том, что ночью я поднималась с постели. Еще более сбитая с толку, чем после любой из моих бессонных ночей, я даже не потрудилась умыться и почистить зубы. Накинув на себя халат мужа, я попыталась по отпечаткам на полу восстановить события ночи. Я вышла из кухни в темный коридор, а оттуда через заднюю дверь, как всегда незапертую, – наружу. Я прошла по едва заметному следу, ведущему через высокую траву к воротам у высокого дуба. Там меня поджидала женщина с длинными темно-рыжими волосами. На ней была ночная сорочка цветов радуги. Солнце только-только показалось из-за горизонта у нее за спиной, расцвечивая все вокруг утренней палитрой красок.

– Добрый день, Рут, – обратилась она ко мне. – Добро пожаловать в первый день.

– Доброе утро, – ответила я. – Вы сегодня очень рано.

Мои слова прозвучали несколько глупо. Как будто бы я столкнулась с человеком, спешащим на вокзал Ватерлоо, чтобы успеть на поезд, отходящий в 6 часов 45 минут утра.

– Я слишком переволновалась и не смогла заснуть, – сказала она. – Мне, так же как вам, хотелось узнать каждую каплю дождя, почувствовать ее на своей коже.

Я не была уверена, насколько правильно я ее расслышала и поняла. Женщина говорила так, словно провела эту ночь со мной, по крайней мере знала, где я была и что делала. Я плотнее запахнулась в халат. Прошлой ночью я была голой. Я была сама по себе тогда и… сейчас. Что эта женщина делает возле моего дома на рассвете?

– О да… дождь… Полагаю, мы слишком пресытились дождем, – солгала я ей. – Нет, это глупо. Я хочу сказать, что мы слишком привыкли к тому, что идет дождь. От дождя бывает не только польза, но и вред.

– И благословение, – произнесла она.

– Что?

– Благословение. Любое решение проблемы является благословением.

Я пожалела, что у халата утерян пояс.

– Проблемы остаются проблемами, как бы их ни называли, – заявила я. – Вы, очевидно, приехали сюда в надежде, что попадете в рай, но на самом деле у нас тут попахивает адом. Мы тут пытаемся свести концы с концами. Все нас ненавидят. Никаких друзей у нас не осталось. Вы должны это понять.

Амалия подступила ко мне, развела в стороны руки и обняла. Вот только вместо того, чтобы отпустить меня, как следовало бы малознакомому человеку, она прижала меня к себе еще плотнее. Мое лицо очутилось прижатым к ее плечу. От волос женщины пахло лавандой. Как ни нелепо это звучит, но я едва не расплакалась. Амалия сказала, что знает, как мне тяжело, но теперь она и другие сестры будут меня поддерживать. Больше я не окажусь в одиночестве. Я хотела сказать, что не одна, что у меня есть Марк, но не сказала, когда женщина от меня отстранилась. Развернувшись, она удалилась, становясь все меньше и меньше по мере того, как шла по полям к своему лагерю. Вот только в моем воображении Амалия становилась все больше и больше.

Марк приехал поздно утром. Он выглядел очень уставшим и страдал от похмелья. Муж сказал, что люди начинают впадать в отчаяние. У ворот он попал в переделку. Какая-то женщина с ребенком бежала за машиной. Когда он остановился и вышел, чтобы отпереть замок ворот, женщина попыталась затолкать мальчика в машину. Она кричала, что Марк должен их впустить.

Бросив свою сумку, муж тотчас же принялся натягивать на ноги сапоги.

– Женщина плакала, кричала, что безработная, говорила, что будет у нас работать, – рассказывал он. – Рут! Это ужасно! Кошмар какой-то! Мне пришлось оттолкнуть ее от себя и захлопнуть ворота. Потом ребенок начал взбираться на забор, и его, кажется, долбануло током. Я кричал, чтобы она его оттуда забрала.

Он потянулся за ключами от сарая.

– Лучше присядь, – посоветовала я. – Ужасно.

Марк взглянул на ключи.

– Да… это может обождать.

Смягчившись, он подошел и поцеловал меня.

– Вилл сказал мне, что я женился на самой красивой девушке во всем королевстве.

Усевшись за стол, Марк перешел к более обыденным из всех экстраординарных новостей, которые он привез. Во-первых, цена на пиво. Судя по всему, нужно сорок пять пинт воды для производства одной пинты пива. По этому поводу Вилл пошутил, что Иисус, окажись он сейчас на Земле, превращал бы вино в воду, а не наоборот. Впрочем, сейчас проще всего живется наркоторговцам: кокаин теперь дешевле сидра, а половина страны, кажется, ходит под кайфом. Им пришлось пить в баре отеля, так как в городе не осталось пабов. Мы, разумеется, знали, что местный паб «Мост» недавно закрылся, но не представляли, что проблема приняла такие масштабы.

– Боюсь, я пустил по ветру небольшое состояние. Нам пришлось залезать в те деньги по закладной, но это небольшая цена за возможность на время убежать от действительности.

Он также заметил и другие перемены: водоразборные колонки огорожены теперь высокими заборами садоводства, цистерны с водой сопровождают на полупустых магистралях армейские конвои. Все это очень сильно затронуло людей. В этом они с Виллом сошлись во мнении. Год за годом выпадало меньше годичной нормы осадков. Редкие фермы на юго-востоке банкротились одна за другой. Автомойки стали недоступными. А потом ты просыпаешься и понимаешь, что в стране свирепствует засуха. Теперь мужа не удивляло, что Велл стал такой сенсацией.

– Мы утратили связь с окружающим миром, – сказал Марк.

– Ты мог бы впустить ее, – тихо произнесла я. – Ну, ту женщину с маленьким мальчиком.

Марк допил кофе и поставил чашку в раковину.

– О да! – саркастически воскликнул муж. – Хорошо, давай впустим всех, кто оставляет слезливые записки с просьбами о работе на столбах наших ворот. Но тогда не останется места для нас. Или ты этого не понимаешь?

– Хочешь узнать, что нового случилось за время твоего отсутствия? – спросила я.

– Извини, – обнимая меня, сказал Марк. – Не будем ссориться.

Небольшая отлучка пошла мужу на пользу. От него даже пахло внешним миром, пахло табачным дымом и чужой зубной пастой. Пожалуй, мои новости подождут. В глубине души я чувствовала, что предала его и Велл этим утром, когда обнимала совершенно чужого мне человека и рассказывала, как у нас все здесь плохо. Мне хотелось чем-то загладить свою вину перед ним. Впрочем, и это подождет. Вполне возможно, Марк и монахиня встретятся. Тогда она, скорее всего, расскажет о том, что случилось.

Я рассказала ему о сестрах. Я солгала мужу, солгала впервые в моей жизни, заявив, что это я, а не Энджи, впустила монахинь, разрешив им оставаться на нашей земле. Марк сказал, что я сошла с ума, что ему для полного счастья еще этой заботы не хватало. Перед тем как с шумом захлопнуть за собой дверь, муж спросил, заходила ли я к овцам. Я возмущенно сказала, что конечно. Как я могу такое забыть?

В лагере бродяг-путешественников я узнала, что Энджи и еще несколько ее товарищей согласились помочь в перетаскивании прелого сена из амбара и ушли рано утром. Чарли остался в лагере. Он заявил, что из-за хромоты не в состоянии выполнять тяжелую физическую работу. Мужчина рассказал, что спрыгнул с многоэтажного гаража, когда находился под кайфом и возомнил, будто умеет летать.

– Люсьен пошел с остальными, – сообщил Чарли.

Рассердившись, я заявила, что это очень безответственно – брать малыша на работу, где будут переносить тяжести. Его могут придавить.

– Вам не стоит так волноваться, – заверил меня Чарли. – Энджи – заботливая мама. Люди меняются.

Он заварил мне чай. Мы сидели на одном из бревен, которые путешественники притащили из леса. Чарли шил. Большие, покрытые шрамами руки с необыкновенной ловкостью орудовали иглой, ремонтируя палатку.

– Люди меняются, – повторил он.

Работал Чарли очень тщательно. Стежки были аккуратными, почти незаметными. Мужчина пришивал отпоровшуюся молнию к хлопчатобумажной подкладке палатки. Получилось в меру туго, в меру свободно. Чарли проверил свою работу, закрыв и открыв молнию.

– Сделано.

– Будет держаться? – спросила я.

– До тех пор пока кто-нибудь ею всерьез не заинтересуется.

Чарли похромал со мной до колеи.

– Расскажите мне об этих монахинях Энджи, – попросил он.

– Отсюда вы их не увидите, – сказала я ему. – Они расположились в ложбине.

– Я знаю. А во что они верят?

Хороший вопрос.

– Думаете, они здесь задержатся? – спросил он.

– Понятия не имею, – ответила я. – А вы с Энджи и Люсьеном? Вы здесь надолго?

– Тоже понятия не имею, – рассмеялся он. – В любом случае мы уедем в конце лета, найдем место потеплее и там перезимуем, как перелетные птицы.

Я не могла рисковать и вновь натолкнуться на сестру Амалию. Если я еще раз с ней встречусь, то рискую лишиться всего клея, английских булавок и чертежных кнопок, которые пока что держали меня в собранном виде. Вот только, когда Люсьен и прочие ласточки улетят отсюда в теплые края, я вновь столкнусь с пустотой своего существования. Смогу ли я справиться со всем этим? Вернувшись в дом, я взяла корзину с моющими средствами. Среди прочего я обнаружила там новенький пакетик с гидрокарбонатом. Мне подумалось: каким же старомодным вдруг стало наше общество. Улыбающиеся лица домохозяек из сороковых годов двадцатого века стали последним писком моды. Теперь эти лица украшали рекламу всего, начиная от уксуса и заканчивая порошковым молоком. Нас вновь призывали проникнуться воинским духом перед лицом нового врага, с которым столкнулся наш народ. Соответственно вооружившись, я пошла к амбару, твердо вознамерившись сделать так, чтобы у Энджи не появилось предлога сбежать. Уже довольно долго в амбаре никто не спал. Друзья, которые могли бы приехать и погостить у нас, не приезжали. Туристов мы здесь хотели видеть в последнюю очередь, хотя, если поразмыслить, могли бы заработать на них целое состояние. «Одна неделя в раю. Только £150. Самообслуживание». Единственная проблема заключалась в том, что люди не захотели бы отсюда уезжать. Велл имел собственную историю допущения на его территорию и недопущения, вот только со стороны все это казалось лишенным всякой логики.