Текст книги "Сара Дейн"

Глава СЕДЬМАЯ

I

Клубы пыли поднимались в раскаленный воздух над парадным плацем в первый день 1810 года. Жители Сиднея надели праздничную одежду и в приподнятом настроении собрались, чтобы послушать речь губернатора. Рядом с блестящей формой семьдесят третьего полка, мундиры членов Корпуса поблекли и выглядели довольно жалкими, хотя Корпус продемонстрировал мастерство владения оружием не хуже своих собратьев. Орудия батареи грохотали, и эхо отражалось от холмов на Северном берегу. Истекающий потом военный оркестр играл Национальный гимн.

Сара, сидя в экипаже с Элизабет и Генриеттой, отметила с усмешкой, которую старательно прятала, как почтительно толпа обнажила головы, когда ей продемонстрировали большую королевскую печать на верительной грамоте. Цилиндры и кепки слетели с одинаковой готовностью: ничто не указывало на то, что эта же самая толпа приветствовала свержение королевского наместника всего два года назад.

«Георг Третий: нашему доверенному и пользующемуся нашей особой благосклонностью Лаклану Меквори…»

В тесноте кареты Элизабет возилась со своей шляпкой, как догадывалась Сара, чтобы уберечь свое лицо от появления веснушек, а Генриетта, которой было почти четыре года, вела себя необычайно тихо и сосредоточенно смотрела куда-то. Она была зачарована развернувшимся перед ней зрелищем: никогда за свою короткую жизнь она не видела ничего, подобного этому великолепию красно-золотых мундиров, не слышала грохота барабанов, а залпы орудий батареи вызывали в ней почтительный трепет. Она, казалось, забыла о неудобстве многочисленных нижних юбок под ее платьем из индийского муслина. Сару забавляло, что Элизабет, которая абсолютно не обращала никакого внимания на церемонию, тем не менее получала огромное удовольствие от того, как прелестно она выглядит в своем платье, надетом лишь второй раз.

Выражение лица Луи, который стоял возле кареты, было скучающим, говорившим, сознательно или бессознательно, что эта жалкая демонстрация величия со стороны королевского наместника совершенно не производит на него должного впечатления. Он переложил шляпу в другую руку, слушая, как монотонно гудит голос военного прокурора. Стояла невыносимая полуденная жара, толпа яростно отмахивалась от мух, пытавшихся усесться на лица и обнаженные руки. Около Луи Дункан постоянно подталкивал своего брата и, поднимаясь на цыпочки, что-то нашептывал ему на ухо. Саре пришлось наклониться и тронуть его за плечо кончиком зонтика. Он обернулся, хитро улыбнулся ей и вопросительно поднял бровь по поводу недовольного лица Элизабет.

Губернатор закончил свое обращение, и снова прозвучал оружейный салют батареи и корабельных пушек. Снова прогрохотали барабаны и оркестр снова заиграл Гимн. Напряжение толпы спало.

Луи нетерпеливо распахнул дверцу экипажа.

– Боже! Как они обожают эти свои церемонии!

Он не сказал, кого имеет в виду: свиту губернатора Меквори или жадную до зрелищ, глазеющую толпу.

Уже занеся ногу на ступеньку, Луи вдруг остановился, повернув голову вбок и вглядываясь в толпу, которая уже разделялась на группы и медленно расходилась.

– Вон Джереми Хоган! – сказал он.

Сара наклонилась вперед: Джереми направлялся к ним, улыбаясь и все еще держа шляпу в руке.

– Джереми! – воскликнула она обрадованно. – Какими судьбами? Я никак не думала, что подобное событие может оторвать тебя от Хоксбери, даже если бы сам король…

Ее слова потонули в потоке радостных приветствий, которыми его встретили мальчики. Даже Элизабет утратила свой скучающий вид и очаровательно заулыбалась.

– Иногда на меня находит приступ ирландской общительности, – сказал Джереми, пожимая руку Луи. – Я вдруг замечаю, что стал скучным и заржавевшим в своем захолустье, и понимаю, что пора отправляться глотнуть цивилизации и набраться привычек нашей великой метрополии. Мне стало известно к тому же, что будет фейерверк – и тут я не в силах был устоять.

Луи настойчиво призывал его занять место в экипаже.

– Тогда вам не устоять против посещения Гленбарра. Пообедаем вместе, и, быть может, нам удастся уговорить вас побыть у нас. Сегодня вечером у нас будет большой костер и собственный фейерверк в честь прибытия Божьего помазанника.

При этих словах Сара заметила широкую улыбку, сразу появившуюся на лице Дункана.

– Ты очень непочтителен, Луи…

– Чепуха, дорогая моя! – рассмеялся он. – Я слышу проповедь, которую нам готовится прочесть преподобный Каупер: «Восстань и помажь его, ибо вот он пришел!»

Говоря подобным образом, он усаживался в экипаж вслед за Джереми, не обращая никакого внимания на протестующие возгласы Элизабет, которая вдруг поняла, что произойдет с ее муслиновыми воланами, если в карете станет еще теснее. Прежде чем захлопнуть дверцу, Луи обратился к мальчикам:

– Дэвид, вы сами доберетесь домой, ладно? Тут уже нет места.

Дэвид охотно кивнул:

– Конечно.

Дункан, как только услыхал слова Луи, весело помахал рукой и бросился через толпу туда, где все еще играл военный оркестр. Дэвид повернул и последовал за ним.

Луи с улыбкой смотрел им вслед.

– Думаю, теперь мы не скоро увидим эту парочку – пока они не проголодаются или не устанут до смерти.

Он сел и откинулся на спинку, и экипаж покатил. Он двигался медленно из-за вереницы карет и легких экипажей впереди. Сара обмахивалась веером и смотрела на пешеходов, которые перекрикивались друг с другом. Солдат распустили, и они смешались с толпой, их красная униформа выделялась яркими пятнами на фоне легких ситцевых и муслиновых платьев женщин. Хорошенькая девушка, повиснув на руке капрала семьдесят третьего полка, смотрела с легкой завистью на экипаж де Бурже, но тут ее спутник наклонился и сказал ей что-то, что заставило ее рассмеяться и забыть шелка и бархатную обивку, которые вызвали на минуту ее зависть. Было воскресенье, но вокруг как-то не было воскресной атмосферы: ноги людских толп поднимали клубы пыли, жара и шум вызвали у Сары головную боль, и она жаждала оказаться в прохладе Гленбарра.

Джереми довольно зло пародировал проповедь, которую, по его представлению, должен был вскоре произнести преподобный мистер Каупер в церкви св. Филиппа, приветствуя нового губернатора как спасителя колонии. Луи, выведенный из своего скучающего состояния, сильно веселился и откидывался на спинку, посмеиваясь. Он, что было совершенно в его характере, отказался присоединиться к той небольшой шеренге людей, которые рвались вперед, стараясь быть немедленно представленными Меквори. Они с Сарой были приглашены на прием в резиденцию позже на неделе, и ему претило стоять в очереди, ожидая под жарким солнцем возможности быть представленным новому губернатору на глазах у любопытных жителей Сиднея.

Пока мужчины вели беседу, Сара получила возможность как следует рассмотреть Джереми. Она отметила происшедшие в нем за последние годы перемены. Он уже привык к своей свободе: раскованность его поведения, речи и юмора уже была иной, чем в то время, когда он был ссыльным-управляющим Эндрю. Его камзол был прекрасно скроен, белье – безупречно бело, на нем лежала печать процветания фермы на Хоксбери. Она также заметила с некоторой тревогой седые пряди в его черных волосах и осознала, что, в конце концов, ему уже сорок два или сорок три, а годы, проведенные им в колонии, кроме последнего, были тяжелыми и изнуряющими. На лице у него был темный загар, а кожа загрубела от пребывания на открытом воздухе. Но в нем была уверенность человека, который живет в мире с окружающими; она сомневалась, что он часто обращается мыслями к Ирландии. Четырнадцать лет рабства отделили его полностью от того человека, которым он был там – юношей, увлеченным женщинами и лошадьми. Он был уверен в своем будущем и мог просто пожимать плечами, вспоминая о приговоре, вынесенном за агитацию против правительства. Это не испортило его репутации: здесь, в колонии, он волен подняться на любую высоту. Глядя на него, Сара заметила, что она думает о той ссыльной, которая живет с ним, и ей было интересно, женится ли он когда-нибудь на ней.

В этот вечер все в доме де Бурже – гости, дети и слуги – стояли вокруг огромного костра, за которым следили Эдварде и Тэд О'Малей. У небольшого костра Бесс и Кейт по очереди поворачивали свинью на вертеле. Воздух был насыщен ароматом жареного мяса.

Элизабет, стоя рядом с отцом, громко взвизгнула, когда в воздух взвилась ракета и рассыпалась дождем розовых звезд. Во всем городе сверкали точки костров, горевших в честь губернатора Меквори. Из дюжины мест, которые Сара могла рассмотреть и распознать, вылетали, расцвечивая ночное небо, фейерверки. Сидней никогда еще не был так красив: темнота скрывала его убогие домишки, а в небе сиял молодой месяц, рассыпая серебро по воде залива. Двадцать костров горели этой теплой летней ночью.

Сара, захваченная окружающей ее красотой, вздрогнула от легкого прикосновения к рукаву. Около нее стоял Джереми. Он заговорил так тихо, что она едва смогла расслышать его за треском поленьев.

– Я целый вечер пытаюсь поговорить с тобой наедине, Сара.

Она улыбнулась, глядя на него.

– Что-нибудь важное, Джереми?

Потом ее взгляд быстро перешел на Дункана, отскочившего от выстрела хлопушки, которую Эдварде взорвал прямо у него под ногами.

– Думаю, важное для тебя, – тихо произнес Джереми.

Она повернулась к нему. Улыбка увяла на его лице.

– Что же?

– Я не знаю, слышала ли ты уже новость о Ричарде Барвелле.

– Какую новость? – спросила она резко. – Что ты имеешь в виду?

– На «Индостане» доставлено письмо о том, что леди Линтон умерла. Она оставила Элисон все состояние. Я слышал утром, что Ричард наводит справки о кораблях в Англию.

– Они оба едут? – Сара пыталась не выказать паники.

– Да, Сара, оба.

– Что ж… спасибо, что сказал мне, Джереми. Хорошо, что ты успел мне сказать это раньше других.

Губы ее дрожали, и нежданные слезы застлали глаза. И эти костры, и детские голоса – все это принадлежит другому миру. Сиднейские холмы, усеянные огоньками, поплыли перед ее взором. Коснувшись руки Джереми, она отступила на несколько шагов от костра, радуясь темноте, скрывшей ее лицо.

II

У Гленбарра был сонный вид, когда Сара взглянула на него поверх лужайки. Была середина дня, и в большинстве комнат были закрыты ставни, чтобы уберечь их от прямых солнечных лучей. Яркий свет лился со стороны гавани, и Сара, изредка обращая взор на залив, должна была защищать глаза рукой. В доме ничто не шевелилось. Дэвид, Дункан и Элизабет занимались с Майклом Сэлливаном, Луи отправился в город проследить за разгрузкой каких-то картин, присланных из Англии в Банон. Рядом с Сарой сидела на качелях Генриетта, ее раскачивала сонная няня. Голубое платье малышки развевалось, когда она взлетала в воздух. Со стороны конюшни доносился звон ведер. Ни малейшего ветерка не долетало с воды, и сосны, под которыми они сидели, были совершенно неподвижны.

Время от времени Генриетта что-то лепетала, и Сара рассеянно отвечала ей, но жара погружала обеих в летаргическое состояние. Рукоделие лежало в корзинке у ног Сары, и она даже не делала попытки взяться за работу. Прошло уже шесть дней со времени оглашения полномочий Меквори, и хотя поселение все еще продолжало праздновать, жара, которая усиливалась день ото дня, лишала жителей Сиднея как энергии, так и хорошего настроения. Сара прислонилась к стволу дерева, прислушиваясь к жужжанию насекомых вокруг и глядя на лужайку, которая пожелтела за эти засушливые недели, и на дорогу, ведущую к дому, напряженно пытаясь уловить звук копыт, которого ожидала.

Но первой Ричарда увидела Генриетта. В тот миг внимание Сары отвлекло появление рыбацкой лодки на заливе, прямо под их садом. Голос Генриетты заставил ее вздрогнуть.

– Вон кто-то едет, мама!

Сара быстро обернулась. Она узнала алую униформу Корпуса, но Ричард явился пешком: от медленно шагал по дорожке, и даже на этом расстоянии она заметила, что у него какой-то потерянный вид; это странно тронуло ее. Подойдя ближе, он остановился и посмотрел на группу под темными деревьями, защищая рукой глаза от солнца. Дымка, исходившая от нагретой земли, отделяла их друг от друга прозрачным колеблющимся занавесом.

Сара поднялась.

– Можно мне тоже пойти, мама?

Сара отрицательно покачала головой:

– Нет, Генриетта, тебе пора идти наверх и отдохнуть. Еще десять минут, и ее можно забрать, Фанни.

– Хорошо, мэм, – сказала Фанни обрадованно.

Сара покинула древесную сень и пошла через лужайку навстречу Ричарду.

Два дня назад Ричард прислал Саре записку, спрашивая разрешения повидать ее в Гленбарре. Записка положила конец сомнениям и вопросам, которые мучили ее с того момента, когда Джереми сообщил ей о смерти леди Линтон и о планах Барвеллов вернуться в Англию. Она ответила, написав, чтобы он пришел в такое время, когда Луи точно не будет дома. И затем она приготовилась ждать, мозг ее был на редкость спокоен и ясен. Она знала, что Ричард скажет ей, знала даже, какие слова он выберет. Это будет неудачным окончанием отношений, которые сложились между ними с того самого дня, когда они разговаривали наедине на маленьком пляже в конце сада. Десять лет их жизни шли параллельным курсом – временами они были очень близки, полны любви и нежности; временами они ссорились и становились чужими друг другу. Все было иначе, чем в Брэмфильде, когда они по-детски думали о любви; это чувство привело Ричарда с другого конца света, чтобы быть рядом с ней, и дало ему десять горьких лет, исполненных разочарования.

Идя ему навстречу через лужайку, она знала, что всему этому пришел конец. Она подошла близко и протянула ему руку.

– Я рада, что ты пришел, Ричард, – сказала она.

Он кивнул, но не ответил.

Она ухватила его за рукав мундира, направляя к веранде. Он поднялся за ней по ступеням и направился к стеклянной двери, ведущей в гостиную. Входя в комнаты, Сара увидела, как мелькает голубое платьице Генриетты, подобно голубому цветку под величественными соснами.

Ставни на всех окнах, кроме одного, были закрыты от солнца, и в комнате царил полумрак. Навощенный пол в промежутках между коврами выглядел прохладным, прохладу излучали и белые стены. Но срезанные цветы, которые еще утром были совсем свежими, уже увядали от жары. В этой комнате многое изменилось с тех пор, как она вышла замуж за Луи, но все же ощущение было точно таким, как в тот вечер, когда Ричард и Элисон пришли сюда впервые. Он внимательно осмотрелся, войдя, и Сара догадалась, что у него те же мысли.

Он остановился у камина, опершись о него одной рукой, устремив на нее пристальный взгляд. Она села на диван рядом. Глаза его были печально-задумчивы, когда он следил за ее движениями.

– Ты, наверно, слышала мои новости, Сара? – сказал он.

Она кивнула.

Он заговорил нерешительно:

– Тогда… ты не против того, что я пришел… так просто? Уже пять лет прошло с тех пор, как я виделся с тобой здесь наедине… пять лет, Сара!

Она внезапно потеряла власть над собой: губы ее нервно задергались, она протянула к нему руку.

– О, Ричард, Ричард! Если бы ты не пришел, я не знаю, что бы со мной было! Я бы этого не вынесла!

Вмиг он оказался возле, присев на скамеечку у ее ног, сжав обе ее руки в своих.

– Моя драгоценная Сара! Я тебя не отпущу! Нам не нужно больше расставаться! Я как-нибудь уговорю Элисон остаться здесь… Она должна остаться, если я этого хочу!

Она наклонилась, коснувшись его лба, ее губы нежно коснулись его щеки.

– О, молчи, Ричард! Молчи! Не нужно этого больше! Мы это уже говорили десять лет назад, и ничего хорошего из этого не вышло.

Он прислонился щекой к ее плечу.

– Боже! – воскликнул он. – Что же я натворил! Как я все испортил! Не нужно мне говорить, что я поступаю как ребенок – я это знаю, Сара! И в то же время я ничего с собой не могу поделать. Я не в силах разлюбить тебя, точно так же, как не в силах не дышать. Но все эти годы мы только мучили друг друга – и все.

Она нежно гладила его волосы.

– Не вини себя, любимый! Нет вины…

Вдруг он вскинул голову и посмотрел ей прямо в лицо.

– Вина есть! По глупости я испортил жизнь Элисон и свою собственную. Она несчастлива, она не была ни минуты счастлива с того момента…

– Но Элисон любит тебя! – возразила Сара. – Ты для нее весь мир, она не видит ничего, кроме тебя.

– Да, именно так она заставляет думать окружающих, – сказал он. – Это то, чему она даже меня заставила поверить. О… она любит меня, конечно. И любит меня так, как я того не заслуживаю, – в ее сердце больше ничему нет места. Но она также знает и понимает меня гораздо лучше, чем я предполагал.

Сара нахмурилась.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что моя любящая, обожающая жена знала о моих чувствах к тебе с самого первого вечера, когда встретилась с тобой.

– Ричард…

– Это так! Когда пришло письмо с сообщением о смерти леди Линтон, я сказал Элисон, что хочу остаться в колонии, я пытался убедить ее, что при наличии денег я смогу разбогатеть, как Эндрю. И тогда она мне сказала.

– Что она тебе сказала?

– Она сказала, что с нее хватит колонии. Что она умирала от тоски с того самого момента, как ступила на эту землю, что она устала от скучных глупых приемов, где вынуждена каждый раз видеть все одних и тех же людей, слышать все те же разговоры. И с каждым годом, представляешь, все становилось хуже и хуже. А потом…

– Ну?..

Он расстроенно провел рукой по лицу.

– А потом она заговорила о тебе, Сара. Она напомнила мне о том вечере, когда мы впервые пришли сюда, а потом о каждой нашей встрече, при которой она присутствовала. Она помнит, как каждый из нас вел себя и что говорил. Она описала мне все это шаг за шагом: она заставила меня увидеть, что я сделал с ее жизнью и с твоей. Я не сделал для тебя ничего хорошего – она мне на это указала: с моей стороны было бы гораздо лучше и добрее, если бы я оставил тебя в покое.

– И Элисон, – сказала Сара медленно, – она молчала все это время… и оставалась с тобою, хотя все это было ей известно? Но почему?

– Я уже сказал, что она меня любит гораздо больше, чем я того заслуживаю. Я не гожусь ни для Элисон, ни для тебя, Сара. Но она все равно любит меня. Мне стыдно думать о том, как я с ней обошелся, и с тобой.

Сара задумчиво сказала:

– Еще давно, когда я впервые услышала, что вы с Элисон приехали в Сидней, я заметила в разговоре с Джулией Райдер, что наконец-то у колонии появится настоящая леди, вокруг которой можно будет суетиться. Говоря так в то время, я делала это совсем не из благородства, а потому что мне претила сама мысль об Элисон. Теперь, когда я думаю о том, как, зная о нашей любви все эти годы, она молчала, – мне тоже становится стыдно. Она гораздо более леди, чем я предполагала.

Он крепче сжал ей руку.

– Было так странно видеть жену, которая всегда мне во всем подчинялась, вдруг ставшую надо мной. Она не плакала, она не лила слез над моей любовью, которую я так тщетно расточал и которой она сама так жаждала. Но тогда я еще не знал худшего.

– Худшего? – спросила она встревоженно. – Ричард, что?..

– Несколько месяцев назад доктор Вентворт сообщил, что ей осталось жить не более года – может быть больше, если она предпримет морское путешествие. Она мне об этом ничего не говорила, потому что знала, что невозможно покинуть колонию, пока жива ее тетка. Но теперь у нее есть деньги, и она уезжает. У нее больные легкие. Ты сама видела ее, Сара: она как тень…

Он снова уткнулся ей в плечо.

– Вот… так что, хочу я того или нет, я должен отправиться с ней в Англию. Если я до сих пор вел себя так гнусно, так по крайней мере я должен подарить ей этот последний год.

Он отпустил ее руки и обнял за плечи.

– О, Сара! Сара! Что же мне без тебя делать? Но я не могу остаться.

Она прижала его голову к своей груди, руки ее крепко обняли его.

– Родной мой, тебе нужно ехать с Элисон. Ты найдешь спокойствие вдали от меня. Мы ничего хорошего не можем дать друг другу – мы мучаем и разрушаем, и ты и я. У меня есть Луи и дети, и я буду здесь счастлива. А ты будешь счастлив в Лондоне, теперь, когда у тебя есть деньги, ты там найдешь себе развлечения. Это твой мир, Ричард, там твое место.

– Разве есть мне место на земле вдали от тебя, Сара? Мы же с самого детства…

Он не успел договорить: Сара вдруг наклонилась к нему и поцеловала его в губы.

– Больше ничего не стоит говорить, родной мой. Я тебя люблю и буду любить. Поцелуй меня, Ричард, и пусть это будет нашим прощанием.

Он медленно поднялся на ноги, поднял ее и крепко обнял.

– Сара! Сара! Как же мне быть без тебя?

Она обвила его шею руками, и когда они целовались, она почувствовала на своей щеке горячие слезы. И в ней уже тогда возникло чувство, что он далек и недосягаем для нее.

III

Ричард и Элисон отплыли из Порт-Джексона на «Индостане» в начале мая 1810 года с остальными членами расформированного Корпуса Нового Южного Уэльса. Саре этот период ожидания показался бесконечным. «Индостан» и «Дромадер» должны были пройти путь до Англии вместе, но сначала их следовало отремонтировать и снабдить всем необходимым. Потянулась нескончаемая череда прощальных вечеров, и время шло очень медленно.

Блай, вернувшийся в Сидней на протекающем старом «Дельфине», должен был также отплыть на «Индостане». Его вынужденное пребывание в Порт-Дарлимпле отразилось на его характере, и задержки с отправлением кораблей доставляли ему какое-то извращенное удовольствие.

Они с Меквори невзлюбили друг друга с первого взгляда: присутствие Блая в Сиднее служило источником постоянного раздражения для губернатора. В конце апреля он дал бал в честь своего предшественника, в стремлении ускорить отъезд того из колонии.

Сара нервничала и не находила себе места, пока оба судна оставались в гавани и пока она знала, что Ричард еще не на борту. Она предложила Луи вернуться в Банон, и он, понимая ее состояние, отдал распоряжение о немедленных сборах и отъезде на Непеан.

В мае, когда Сара была в Баноне, поступило известие об отплытии обоих судов.

Сознание того, что Ричард в конце концов уехал, вселило в нее спокойствие, которое смягчило ощущение покинутости и одиночества. Теперь не оставалось никого, с кем можно было делиться воспоминаниями о долине Ромни, никого, кто помнил бы ее отца. Ричард увез с собой образ юной Сары Дейн.

IV

Губернатору Меквори не нравилось то состояние, в котором пребывала колония в момент его приезда. Он точно представлял себе, во что он должен превратить тот маленький мир, которым ему дано править, и принялся за дело решительно и энергично. Убожество сиднейских зданий раздражало его – он мысленно видел, как их сменят прочные каменные здания, он хотел иметь более удобные дороги, и он добился их постройки за счет введения платного проезда. Было начато строительство новой больницы, достроена и освящена церковь св. Филиппа. Меквори приложил свою энергию ко всему и она ощущалась повсюду.

Общественная жизнь колонии процветала: было модно отправляться на пикник по новой Южной дороге и превращать воскресное посещение церкви в торжественное мероприятие. По вечерам в Гайд-Парке установился ритуал прогулок для публики под музыку полкового оркестра, на протяжении всей недели давались балы и вечера, на которых всегда присутствовали многочисленные представители семьдесят третьего полка. В Гайд-Парке отвели место для конных состязаний, и ежегодная неделя скачек, проводимая в октябре, стала самым главным событием года. С другой стороны, в городе продолжала существовать и непристойная, грубая мрачная жизнь, которую Меквори удалось за три года ограничить пределами района под названием «Скалы», в котором, в основном, теснились бараки ссыльных. Он стремился к тому, чтобы в обществе возобладали светский лоск и утонченные манеры, и общество, по мере сил и возможностей, старалось соответствовать его требованиям и обрести элегантность.

Но в характере губернатора была одна странность, к которой колониальная элита относилась с гораздо меньшим одобрением: он был на удивление неравнодушен к помилованным. Он везде, где возможно, отдавал им предпочтение и поощрял их участие в разного рода общественных увеселениях. Но он не мог изжить традицию держать помилованных на расстоянии. Он мог просить их отобедать в правительственной резиденции и назначить их членами комитетов, но был не в состоянии силой заталкивать их в гостиные офицерства или купеческой братии. Когда его превосходительство указывал, какого высокого признания удалось добиться Саре де Бурже, ему резонно отвечали, что остальным помилованным не повезло вступить в брак с людьми слишком влиятельными, слишком высокородными или слишком богатыми, чтобы их невозможно было щелкнуть по носу.

Для Сары эти три года с момента приезда Меквори были, на первый взгляд, спокойными. Но ей постепенно пришлось привыкнуть к тому факту, что Ричарда нет, и прятать ощущение потери за внешним спокойствием. Он в общем-то составлял незначительную часть ее повседневной жизни с момента ее замужества, но в то же время она много узнавала о нем из разговоров и сплетен, часто видела его на разного рода сборищах и порой могла перемолвиться с ним словечком. Но с его отъездом все это ушло: никто о нем больше не говорил, и упоминание его имени было бы неуместно. Ферма Хайд дважды сменила владельцев, так что даже там он не оставил существенного следа. Ричард никогда не входил в ядро колониального общества, и колония быстро его забыла.

К этому времени Луи смирился с необходимостью делить жизнь между Баноном и Гленбарром. Сара уже не посещала лавку, а просто просматривала финансовые отчеты, когда Клепмор приносил их в Гленбарр. Она не так часто ездила в Кинтайр, на фермы Приста или Тунгабби: Джереми Хоган по-прежнему брал на себя большую часть управления Кинтайром, а управляющие двух других ферм были достаточно умелыми в своем деле. Она уже поняла, что за мирные отношения с Луи приходится расплачиваться более низкими доходами от обеих ферм. Ее не слишком беспокоили эти потери: она просто смотрела на этот период как на промежуток времени, когда Дэвид и Дункан подрастают, чтобы взять управление фермами в свои руки; тогда их честолюбие сделает ненужными ее собственные усилия. С каждым годом все новые акры прибавлялись к уже расчищенным на ферме Дейнов, и стада мериносов все росли. «Ястреб», «Чертополох» и «Дрозд» совершали рейсы с солидным грузом шерсти в Лондон. Иногда Луи называл ее «лавочницей», но ее забавляло, что он уже не вкладывал в это слово первоначального презрения.

Единственное письмо от Ричарда пришло только в начале 1812 года. Он просто и кратко сообщал ей о смерти Элисон в доме леди Линтон в Девоне. Саре стало грустно от этого известия. Бедная Элисон! – подумала она. Как напрасна была ее любовь! Ричард был недостоин такой любви, и в то же время Сара знала, что это чувство было так же естественно, как потребность дышать. Она подумала о том, чем же он может теперь заняться, и ей рисовалось, что его окружает веселая лондонская жизнь, к которой он всегда стремился, а теперь у него были для этого средства, которых Элисон не успела истратить. Ей хотелось думать, что теперь Ричард будет счастлив.