Текст книги "Радуга"

Глава 19

Поминки закончились, и в Инвернессе остались только самые близкие Джеймсу люди: Алекса, Элиот, Роберт и Хилари, Бринн и Стивен – все они сидели в большой элегантной зале; и в этот печальный день прошлые мелочные раздоры и горькие измены отошли в сторону, сердца всех наполнились только искренней печалью, вызванной горечью утраты Марион и Артура.

– Есть нечто еще, о чем вы должны знать, – нарушил молчание Элиот.

– Что? – устало спросил Джеймс.

Он совершенно выдохся, тысячу раз произнося слова благодарности бесчисленным гостям, прибывшим выразить свои соболезнования, и сейчас ему хотелось только одного – позвонить Кэтрин. Все эти дни он очень скучал по ней, но ни на минуту не захотел, чтобы любимая была в Вашингтоне в эти горестные дни.

– Взрыв на катере не был вызван утечкой газа, Джеймс. Это была мина.

Какое-то время все потрясенно молчали, хотя мысли, завертевшиеся в головах присутствующих, были поразительно схожи. Значит, смерть Марион и Артура не была просто случайностью, необъяснимой трагедией, каким-то непонятным роком.

Кто-то знал, что Стерлинги погибнут.

Кто-то хотел их смерти.

Кто-то ее организовал.

– Мина? – эхом отозвалась наконец Бринн.

– Когда ты об этом узнал, Элиот? – первым пришел в себя Роберт.

– Несколько часов назад. Мы собираемся сообщить эту новость прессе завтра утром, поэтому я хотел, чтобы вы узнали раньше.

– Кто-нибудь взял на себя ответственность за взрыв?

– Нет. Пока нет.

– Так что же тебе известно, Элиот?

– Очень мало, Джеймс.

– Потому что нет никаких следов?

– Нет. С самого начала взрыв рассматривался как возможная диверсия. Над этим работали лучшие агенты Европы. Но пока мы ничего не имеем. Катер был пришвартован к одному из самых загруженных причалов Лазурного берега: оживленное движение, толпы туристов, масса людей, имевших доступ.

В комнате снова воцарилось молчание, и снова мысли всех присутствующих были одинаково устремлены в тот летний вечер всего четыре месяца назад, когда Марион восторженно рассказывала об Иле. До чего же она хотела снова посетить романтический остров, и как загорались ее темно-голубые глаза, когда Марион мечтала, что когда-нибудь, невзирая на занятость, все они выберут время и проведут праздники вместе – среди радуг.

Но теперь мечте Марион уже никогда не суждено было сбыться.

Потому что кто-то так решил.

– Мне кажется, вам уже не стоит здесь задерживаться, – спокойно сказал Джеймс; при всеобщем молчании он встал, подошел к окну и, глядя на серое зимнее небо, произнес:

– Темнеет. И ветер усиливается. На днях будет шторм.

– Может, мы останемся здесь на ночь, Джеймс? – предложила Бринн.

– Нет, спасибо, – твердо ответил Джеймс. – Не надо.

Джеймс, бесспорно, нуждался в уединении, и потому все, разумеется, согласились уехать. Алекса покинула Инвернесс последней: нежно поцеловав Джеймса в щеку, она вернулась в Роуз-Клифф, чтобы подготовиться к завтрашнему раннему рейсу в Топику.

Дули сильные и опасные ветры, кромешную тьму зимней ночи разбавлял лишь слабый свет тонкого серебристого полумесяца, и все же Стерлинг вышел в море. Ведя «Ночной ветер» сквозь непроглядную темень, он боролся с предательскими мрачными мыслями и незнакомыми чувствами, сильными и безжалостными. Без малейшего намека на милосердие они жадно пожирали все нежные чувства в его сердце, крушили их, изгоняли навек – так оно и должно было быть! – потому что все изменилось.

На шее Джеймса был замечательный шарф, связанный для него Кэтрин, и пока «Ночной ветер» продирался сквозь чернильные волны, Джеймс постоянно трогал мягкую шерсть, словно пытаясь прикоснуться к Кэт и почувствовать столь необходимое ему тепло любимой. Но он ничего не ощущал, пальцы Джеймса онемели, побелели под ледяным ветром.

Самые нежные, самые добрые чувства Джеймса рухнули под напором новых, злых и мстительных… любовь и покой теперь казались ему недоступными… а где-то в глубине души зловещий голос, перекрывая вой зимнего ветра, возвещал, что самая большая потеря еще впереди.

– Я знаю о мине, – сказала Кэтрин, когда Джеймс наконец позвонил ей, пять часов спустя после того, как Алекса сообщила Кэт эту ужасную новость, и все пять часов Кэтрин пыталась дозвониться до Джеймса, но Инвернесс безмолвствовал. – Ты плавал?

– Да.

– Джеймс, – тихо позвала Кэтрин, приглашая любимого поговорить с ней, как делал он это каждый вечер, делясь своими чувствами, своей печалью, горечью потери.

– Кэтрин, я все-таки не смогу прилететь на твой дебют в Сан-Франциско.

– Но ведь еще слишком рано, чтобы знать об этом точно, – сказала Кэтрин упавшим голосом. Джеймс от нее отдалялся; Кэт сражалась с собственными страхами и отважно боролась за Джеймса. – До этого я еще приеду в Вашингтон. Моя встреча с родителями была замечательна, но…

– Нет, – перебил ее Джеймс, но тут же, почувствовав свою резкость, заговорил более ровным голосом:

– Нет, дорогая. Мы с Элиотом едем во Францию.

– Когда?

– Надеюсь, завтра.

Джеймс уже был очень далеко от Кэтрин. Она попыталась приблизиться к нему шепотом любви.

– Ах, Кэтрин, – тихо отозвался Джеймс, – я должен лететь во Францию. Не знаю, когда я оттуда вернусь, но, любовь моя, несмотря ни на что, я позвоню тебе в гостиницу после твоего блестящего дебюта. В полночь, на Новый год. Идет?

– Идет. Джеймс, ведь все как-то образуется, да?

Джеймс слышал в голосе Кэтрин страх и понимал, что на самом деле она спрашивает, все ли образуется в их отношениях, сможет ли их нежная любовь преодолеть разрушительное действие его горя, его гнева.

Джеймс понимал, что любимая им Кэтрин просит его об обещании.

А Джеймс никогда не давал обещаний, которые не мог выполнить.

– Я позвоню тебе, дорогая, в новогоднюю ночь.

– Я лечу с тобой во Францию, – заявил на следующее утро Джеймс, входя в кабинет Элиота.

– А кто тебе сказал, что я собираюсь во Францию?

– Что?

– Я же объяснил тебе вчера вечером. Расследованием занимаются лучшие агенты Европы.

– Но ты эксперт, один из лучших специалистов по борьбе с терроризмом.

– И я обещаю тебе, что, как только появятся данные, хотя бы малейшая зацепка, я немедленно подключусь к расследованию. Но пока мы ничего не имеем. Ты знаешь, я очень любил твоих родителей, и если мое присутствие на месте помогло бы расследованию, я давно уже был бы в самолете.

– Да, я это знаю, Элиот, – спокойно ответил Джеймс. – Так что же, остается только ждать?

– Чего ждать, Джеймс? – Элиот Арчер прекрасно знал ответ на свой вопрос, он знал о жажде мести, мучившей Стерлинга, и он также знал, что Джеймсу нет нужды говорить об этом вслух. – Подождем, пока террористы не будут найдены, а потом хладнокровно их убьем?

– Именно сейчас это звучит очень точно, – признался Джеймс, обуреваемый жаждой крови и почувствовавший большое облегчение от того, что Элиот, кажется, понимал его.

– Именно сейчас это и для меня звучит очень точно. Но я знаю, что такое зараза мести. Ты, вероятно, убедил себя в том, что найдешь в этом успокоение. Или, что гораздо хуже, начал верить, будто все станет лучше, после того как это свершится. Но лучше не будет. – Элиот тихо вздохнул. – Месть ничего не меняет, Джеймс. Твоя потеря останется такой же великой и безвозвратной. Месть не поможет унять боль, а лишь вызовет еще большую, запятнав ненавистью память о тех, кого ты любил.

Слушая эти слова, спокойные, бесстрастные, Джеймс понял, насколько все-таки мало он знает Элиота. Стерлингу было известно, какую жизнь выбрал себе Элиот – жизнь без семьи, в постоянной опасности, с завидным спокойствием спасать жизни людей и бороться со смертью. Но только сейчас Джеймс впервые осознал, что должна была существовать очень серьезная причина, по которой его друг сделал именно такой выбор.

– Элиот…

– Я знаю, о чем говорю, Джеймс. – Арчер спокойно признал существование такой причины, но категоричность его тона закрывала эту тему.

– Я должен что-то делать, Элиот. Меня нужно задействовать.

– Мне больше не требуются агенты, а даже если бы требовались, я все равно и близко бы не подпустил тебя к расследованию. – И поднял руку, предупреждая протест Джеймса. – Я не собираюсь выдавать тебе лицензию на убийство, Джеймс, но я… наша страна… нуждаемся в твоей помощи.

– Моей помощи?

– Твое знание международного права в сочетании с опытом ведения сложнейших переговоров могут сделать твои услуги очень ценными для госдепартамента.

– У тебя есть что-то конкретное?

– Если бы все целиком зависело от меня, я бы послал тебя в Центральную Америку с командой, которая отправляется туда в середине января. Переговоры о прекращении огня снова зашли в тупик, и я считаю, что там необходимо появление нового лица. К тому же есть ряд столь же важных переговоров о прекращении огня и по вопросам обороны, не говоря уже о проблеме заложников, возникающей по всему миру, так что, возможно, будет решено, что ты понадобишься где-нибудь еще.

– Ты, кажется, вполне уверен, что я могу быть полезен в таких делах?

– Я абсолютно в этом уверен. За исключением более скромного окружения и относительно небольшого жалованья, которое ты будешь иметь как правительственный консультант, полагаю, ты найдешь, что эта работа не очень-то отличается от того, чем тебе приходилось заниматься прежде. Принципы, по которым ведутся международные переговоры, Джеймс, фактически идентичны тем, что ведутся между многомиллиардными корпорациями.

– Деньги, территория и сила?

– Да. Деньги, территория и сила. Мы вынуждены использовать эти понятия в качестве разменной монеты, но, поступая так, надеемся спасти менее заметные, но более ценные сокровища.

– Такие, как мир и свобода? – предположил Джеймс.

– Мир и свобода, – согласился Элиот.

Идея работать посредником на правительство очень понравилась Джеймсу. Если это и есть то реальное, чем он мог бы способствовать обузданию терроризма и обеспечению мира, в котором любящие друг друга люди жили бы в безопасности, Джеймс с радостью возьмется за это дело. И было тут кое-что еще, гораздо менее мужественное и благородное: они станут работать вместе, и Элиот будет постоянно информировать Джеймса о расследовании убийства его родителей. И настанет час, когда Джеймс сможет взглянуть в дьявольские глаза того, кто пожелал их смерти, и если только эта жажда крови все еще будет кипеть в нем…

– Я очень заинтересован в этом, Элиот.

– Отлично. Эта идея и впрямь никогда прежде не приходила тебе в голову?

– Нет, а что?

– А мне всегда казалось, что твоя работа, особенно после того как ты стал часто заниматься международными конгломератами, была частью хорошо продуманного плана, по которому ты готовился на пост госсекретаря, когда Роберт станет президентом. Твои родители так не считали, и теперь я вижу, что они, кажется, были правы.

– Ты обсуждал с ними этот вопрос?

– С ними и с людьми, которые постоянно меня об этом спрашивали, когда я намеревался «завербовать» тебя.

– Но ты ничего мне об этом не говорил.

– Видишь ли, есть еще одно существенно важное отличие этой работы от той, что ты делал в правлениях корпораций, Джеймс. Наша работа может быть чрезвычайно опасной. Ты будешь встречаться лицом к лицу с самыми коварными злодеями в мире, ты будешь выступать на их поле, в самых горячих точках на планете.

– Значит, ты оберегал меня. Как и мои родители, – тихо добавил Джеймс. «А теперь именно их и убили». – Ты действительно не знаешь, кто ответствен за взрыв, Элиот?

– Нет. Звонки тех, кто берет на себя ответственность за проведение террористического акта, начнутся сразу же после того, как мир узнает, что там была мина, но такие запоздалые звонки, как правило, просто желание лишний раз засветиться. Заслуживающие внимания заявления должны поступить сейчас. – Элиот помрачнел. – Не знаю, Джеймс, но у меня предчувствие, что здесь что-то личное.

– Личное?

– Да. Террористический акт, политически направленный против Соединенных Штатов, был бы осуществлен в Париже, в посольстве или рядом с ним, а не тогда, когда твой отец был в отпуске, и тем более не когда на борту катера находилась твоя мать. Мне это больше представляется как вендетта, сугубо личная месть, которую мог осуществить какой-нибудь обиженный, психически неуравновешенный сотрудник посольства.

– Но предполагалось, что я тоже буду на борту, Элиот, – напомнил Джеймс, и слова его вызвали новый прилив жестокой боли: что, если… – Что, если их целью был я?

– Именно это я и хотел обсудить с тобой, хотя считаю, что подобная версия маловероятна. Тебя легко достать и здесь. К чему без нужды рисковать, закладывая мину в оживленном порту на другом краю света? Я не считаю, что целью преступления был ты. Тем не менее я все же хочу знать, какие переговоры ты вел за последние два года и каковы твои текущие проекты.

– Сейчас у меня ничего нет. В прошлую субботу я закончил переговоры в Новом Орлеане, и сейчас у меня на столе целая пачка предложений, которые я намеревался рассмотреть в январе.

Джеймс помрачнел, вспомнив, как планировал распорядиться предложениями: взяться за наиболее интересные, но при условии, что их выполнение совпадает с расписанием турне Кэтрин и позволит ему как можно чаще быть с любимой.

Воспоминание вызвало сильнейший прилив горечи, так как Джеймс точно знал, что всем чудесным планам, которые они с Кэтрин строили, теперь уже никогда не суждено осуществиться. Он уже точно знал, что должен навсегда распрощаться с Кэтрин и с их волшебной любовью. Мир Кэт был и всегда будет нежным миром любви и радости; Джеймсу же сейчас, а быть может, и навсегда предстояло погрузиться в зловещий мир, где царят убийства, террор и месть. И этот отвратительный мир никоим образом не сочетался с добрым и чистым миром Кэтрин. Теперь Джеймс отдаст все свое время и энергию этому жестокому миру страданий и потому должен отказаться от любви к Кэтрин.

– Джеймс?

– Прости, – извинился Джеймс за свое рассеянное молчание и, вспомнив обсуждаемую с Элиотом тему, заметил:

– Вчера вечером ты ни словом не обмолвился, что тебе нужна информация о моей работе.

– Я знал, что сегодня утром ты ко мне придешь.

– Да, – мрачно кивнул Джеймс. – Я здесь, Элиот. И я готов поехать в Центральную Америку или куда бы там ни было.

– Мне кажется, сейчас самое подходящее время совершить то самое кругосветное путешествие на яхте, о котором ты всегда говорил.

– Ты прекрасно знаешь, что именно теперь это стало невозможным. Я должен что-то делать.

– Ну хорошо, – смягчился Элиот. – Мне нужно кое с кем переговорить. Я тебе позвоню.

– Отлично. А тем временем я соберу необходимую тебе информацию о своих делах.

– Договорились. И еще, Джеймс, нам нужно просмотреть все присланные тебе соболезнования. Наибольший интерес, естественно, представляют пришедшие из Европы, но тем не менее я хотел бы просмотреть все.

– Хорошо.

– А от принца Алена что-нибудь было?

– Если честно, не знаю. Я еще не просматривал почту.

Кэтрин сидела у телефона в своем номере в гостинице «Фэрмонт» и ждала полуночного звонка Джеймса, наблюдая за тем, как стрелки часов медленно приближаются к двенадцати. В дверь постучали, но поглощенная своими мыслями Кэтрин сначала не расслышала, когда же стук повторился, она с неохотой пошла открывать. Должно быть, это букет зимних роз и коротенькая записка с извинением…

Однако на пороге стоял человек, которого Кэтрин любила: темные круги под глазами, красивое лицо бледно и хмуро. Джеймс здесь, сейчас! – но Кэтрин была уверена, что он не присутствовал на концерте сегодня вечером. Она бы это почувствовала.

– Ах, ты здесь! – выдохнула Кэтрин, нежно прикасаясь к его лицу.

Она провела Джеймса в номер, к своей постели, и Джеймс с готовностью последовал, потому что Кэтрин предлагала ему волшебное царство умиротворения, которым была их любовь. Он уже убедил себя, что этот хрупкий мир добра и нежности не, существует, его растоптал чудовищный гнев, владевший им сейчас. Но на одну ночь восхитительной любви боль и месть умолкли, ночные кошмары отступили, а беспокойная неприкаянность успокоилась… осталась только живительная сила их любви.

– Доброе утро. – Выйдя в гостиную, Кэтрин увидела стоящего у окна Джеймса.

– Доброе утро, – ответил Джеймс, отрываясь от сверкающего ярко-голубого дня, первого дня Нового года, ради еще более магического сияния глаз Кэтрин.

– Ты скоро уходишь?

– Да. Дорогая, я приехал только для того, чтобы попрощаться.

– Попрощаться? – тихо повторила Кэтрин, поняв, что сейчас он скажет именно то, ради чего приехал.

– Да, попрощаться, – спокойно ответил Джеймс и стал объяснять, неторопливо, ласково, желая, чтобы Кэтрин поняла, так же как понял он, почему ему надо проститься с их любовью. – Убийство родителей изменило меня, Кэтрин. Я зол и беспокоен, меня сжигают отвратительные мысли и чувства. Не знаю, смогу ли я справиться со своей яростью, но истина заключается в том, что как бы болезненны и даже ужасны ни были мои ощущения, я не хочу от них избавляться. Я не хочу более испытывать покоя и счастья, я не хочу мириться с тем, что сделали с моими родителями.

– Я тоже не хочу мириться с содеянным, Джеймс. Их смерть изменила и меня, я тоже живу в гневе.

– Ты хотела бы найти того, кто убил моих родителей и, приставив к его сердцу пистолет, нажать на спусковой крючок и увидеть, как он умрет?

– Нет, – тихо ответила Кэтрин. – И я не верю в то, что и ты действительно этого хочешь.

– Именно этого я и хочу, Кэтрин. Правда. Поверь мне, – спокойно произнес Джеймс.

То была правда – ужасная правда. Он не сомневался, что увидит сейчас на ее прекрасном лице печальное понимание. Кэтрин, безусловно, поймет, что его чудовищным мыслям и чувствам и, возможно, его будущим действиям нет места в ее очаровательном юном мире. Но Джеймс не увидел понимания. Он увидел только любовь.

– Так ты отправляешься туда, Джеймс? Найти того, кто подложил мину?

– Нет. Это дело Элиота, хотя он обещал держать меня в курсе расследования, а я намерен стать посредником госдепартамента. Может быть, в этой должности я смогу сделать хоть что-то, что помогло бы предотвратить подобную трагедию, не допустить, чтобы она случилась еще с кем-нибудь. Мои намерения не очень честолюбивы, Кэтрин, я просто должен что-то делать. Сейчас мне это необходимо более всего.

– Я понимаю, почему ты так поступаешь, Джеймс. Но я не понимаю, почему ты мне говоришь «прощай»…

– Потому, Кэтрин, что я больше не тот человек, который предназначен тебе и нашей любви. Вся моя доброта ушла.

– Этой ночью твоя доброта была с тобой.

– Нет, просто на эту ночь ты поделилась со мной своей. Возможно, дорогая, если я буду крепко держаться за тебя, ярость на какое-то время утихнет. Но она все равно вернется, и тогда мои горечь и гнев поглотят нас обоих. Я слишком сильно люблю тебя, Кэтрин, чтобы допустить такое.

– Нельзя любить «слишком сильно».

– Дорогая, еще как можно! Я хочу, чтобы твоя жизнь была наполнена радостью – без ночных кошмаров, боли и ненависти. Я не хочу таких мучений для тебя, Кэтрин. Как ты не понимаешь?

Глядя на человека, которого она любила всем сердцем, Кэтрин пыталась понять. Но не могла. Разве может это стать причиной конца их любви?

– И ты ушел бы от меня, Джеймс, если бы умирал? Чтобы оградить меня от несчастья?

– Я не умираю, Кэтрин.

«Нет, умираешь! – кричало сердце Кэтрин. – Ты умираешь – твое нежное, любящее сердце умирает. И ты решил уберечь меня от своей боли и печали? Потому что хочешь для меня только радости и счастья, но…»

– Но как быть с тем, чего хочу я, Джеймс? – вдруг резко спросила Кэтрин. – Для тебя это не имеет никакого значения?

Когда-то Джеймс поклялся самой горячей клятвой любви, что всегда будет исполнять то, чего хочет Кэтрин. И вот теперь – несмотря ни на что – она желает сохранить их любовь. Но этого не хотел ради нее же Джеймс, и ради нее же Джеймс Стерлинг нарушает свою клятву.

– Нет, Кэтрин, твое желание в данной ситуации не имеет значения.

Когда Кэтрин задавала свой настойчивый вопрос, на ее прекрасном лице читались смущение и неуверенность. Но когда она услышала его категоричный ответ, смущение и неуверенность исчезли и Джеймс увидел понимание… наконец.

– Я доверила тебе все свои тайны, Джеймс, весь мой гнев и всю мою боль, но ты так мало веришь в мою любовь, чтобы разделить со мной свои страдания.

– Это не вопрос доверия.

– Да, – легко и печально согласилась Кэтрин. – Это вопрос любви. Ты никогда по-настоящему не любил меня.

– Ах, Кэтрин, я любил тебя! Я всегда буду тебя любить!

«Я всегда буду тебя любить». Эти слова еще долго звучали в ушах Кэтрин после ухода Джеймса. До чего же хорошо ей было знакомо это фальшивое обещание любви! Я всегда буду тебя любить. Je t’aimerai toujours.

Много лет назад от Кэтрин отказался человек, который претендовал на любовь к ней, но не сдержал обещания. И вот снова Кэтрин оставляют под предлогом любви. Но на самом деле от Кэтрин отказались не потому, что «слишком сильно ее любили», а потому, что любили ее недостаточно сильно.