Текст книги "Радуга"

Глава 14

«– Вы, сенатор, получили существенную прибавку к жалованью, то есть взятки за последние голосования по оборонным контрактам.

– Это нелепо, мисс Уинслоу, не говоря уже о клеветнических обвинениях, ни одного доказательства которых у вас, вероятнее всего, нет.

– У меня имеются документы, которые вы считали уничтоженными. На самом деле они сейчас в распоряжении председателя сенатской комиссии по этике. В моем офисе случайно оказались их копии, не желаете взглянуть?

– Не очень-то вы преуспеете с этими приемчиками желтой прессы, мисс Уинслоу!

– Я и не пытаюсь в чем-то преуспеть. А вот вы, сенатор, очень стараетесь. Но теперь вы наконец попались».

Глаза Алексы – Стефани Уинслоу, сияющие торжествующим светом, в упор смотрели на возмущенного «сенатора». Она выдерживала его взгляд, не мигая, пока режиссер не объявил:

– Снято!

– Превосходно! – добавил он, как только у актеров исчезли враждебные взгляды и появились дружеские улыбки. – Второй дубль не нужен. Всем обедать. Алекса, съемки после ленча я хотел бы начать со сцены в твоем офисе. Ты готова?

– Конечно.

– Сенатор Макаллистер! – Репортеры ринулись к Роберту, как только он вышел из. зала заседания, и мгновенно окружили его плотным кольцом.

– Нам известно, что одним из пунктов сегодняшнего обсуждения был вопрос о положении с заложниками. Появились какие-нибудь новые обстоятельства?

– Вы же знаете, что я ничего не могу вам сказать, – дружелюбно напомнил Роберт, доброжелательной улыбкой показывая собравшимся репортерам, что прекрасно понимает: они стараются сделать свою работу так же хорошо, как и он свою.

Репортеры, разумеется, это знали, а потому большинство журналистской братии бросилось за другими сенаторами. Ведь иногда сенаторы «прокалывались», с простодушным выражением лица случайно выбалтывая что-то, не предназначенное для огласки, или выдавая необдуманные комментарии. Порой «проколы» делались не случайно – это была намеренная утечка информации в личных интересах или в интересах своих союзников.

Сенатор Роберт Макаллистер был одним из новых членов комитета по разведке, но до сих пор не сделал ни одного неосторожного замечания – ни случайного, ни намеренного. Репортеры и не ожидали от Роберта беспечности или политических интриг, но надеялись при наличии информации, которая могла бы быть законно предана огласке, перехватить у фотогеничного Макаллистера цитату. Это могло бы стать вечерней сенсацией, учитывая уважение, которое всегда внушал к себе сенатор от штата Виргиния.

Роберт укрылся в своем офисе и провел обеденный перерыв, отвечая на телефонные звонки, встречаясь с помощниками, читая бесконечную пачку документов, поступавших на его стол, и тщетно стараясь каждую секунду, как делал это уже пять последних дней, забыть о ней.

Но разве такое возможно? Алекса коснулась той части души Роберта, которая сохранилась от разрушительного действия прошлого – нежной и надеющейся, – той части сердца, которая чудом осталась неповрежденной. Роберт чувствовал грубые рубцы, которыми была покрыта его душа, и потому не без труда нарастил бескровную, грубую ткань на глубокие, полученные от жизни раны; он запечатал эти раны, защищая себя от неимоверной боли в будущем.

До сих пор, до встречи с Алексой, Роберт был уверен, что единственным действительно не защищенным в его сердце был уголок, в котором жила любовь к младшей сестре. Все свое детство Роберт защищал Бринн от жестокой реальности их нищенской жизни, скрывая от нее свои слезы и с любовью убеждая Бринн, что ее жизнь будет наполнена долгим, бесконечным счастьем, в то время как сам Роберт расстался со всякой надеждой на свое собственное.

С малых лет брат строго следил за Бринн. И уже восемнадцатилетним мальчишкой он пристально наблюдал за людьми, с которыми служил во Вьетнаме: хладнокровие и рассудительность позволяли Роберту сохранять благоразумие и самообладание в мире, который на самом деле был безумен. Роберта провозгласили лидером и героем, потому что он действительно мужественно спасал жизни, сердца и души очень многих людей.

Но Роберт Макаллистер знал и другую правду. Крики боли, раздиравшие его при виде окружающего кошмара, были неслышными – Роберт заглушил их, навсегда спрятав в глубине своей души.

Он вернулся из Вьетнама с твердым убеждением, что знает пути, которыми планету можно привести к миру. Он мечтал жить спокойно, одиноко, посвятив себя общественному служению и хотел претворить свою мечту в жизнь. Сердце его было слишком глубоко ранено, чтобы когда-нибудь полюбить, и до встречи с Хилари Роберт Макаллистер никогда не помышлял о женитьбе. Но красивая, живая, умная Хилари легко покорила его сердце, незамысловато и соблазнительно дав понять о своем сильном желании.

Будучи дочерью губернатора, Хилари прекрасно знала, к чему неизбежно ведет жизнь всякого политика, и, казалось, страстно хотела разделить эту судьбу с Робертом. Кроме того, она как будто и правда поверила в его мечту и стремления.

Роберт предложил Хилари руку и сердце вовсе не потому, что она была дочерью очень влиятельного губернатора, – по крайней мере для молодого человека это не была женитьба из политических амбиций. Он просто хотел жениться на милой, изящной, не эгоистичной женщине, которая так очаровательно убедила Роберта, что жизнь одинокого человека вовсе не его роковая судьба.

Следует отметить, что до свадьбы у Роберта и Хилари было не так уж много действительно интимных встреч, и до самого дня бракосочетания не было возможности поделиться своими сокровенными тайнами. Именно поэтому, произнося торжественные слова супружеской клятвы своей привлекательной невесте, Роберт дал обет и самому себе: насколько сможет, полностью отдаст Хилари самого себя. Он пообещал также, вновь пережив всю боль, открыть ей свои так тщательно скрываемые раны. Если только Хилари попросит его об этом.

Однако довольно скоро он понял, что, став миссис Макаллистер, Хилари совершенно потеряла интерес к человеку, вынужденному нести ответственность мужчины, еще когда он был испуганным, голодным ребенком. И менее всего Хилари волновали терзавшие сердце Роберта ужасы войны. Он понял, что жене интересны только сияющие символы военного прошлого – золотые медали героя, а вовсе не уродливые шрамы на душе мужа.

Хилари не нужна была духовная близость, и сама она очень быстро перестала напоминать ту сердечную и милую женщину, которую знал Роберт до свадьбы. Разумеется, Хилари продолжала исполнять эту роль на публике, для которой чета Макаллистер оставалась замечательной супружеской парой, и временами, особенно поначалу, играла эту роль и для мужа.

Роберт понимал, что его одурачили. Но он чувствовал ответственность за клятвы, данные той женщине, какой Хилари была в месяцы их головокружительного романа. Он изо всех сил старался помочь ей снова стать той сердечной, милой женщиной – для себя, для их брака, но более всего для самой Хилари; однако в конце концов понял, что та женщина была лишь иллюзией.

Теперь Роберт знал, что его жена всегда была высокомерной, самодовольной, холодной и тщеславной эгоисткой.

Отношение и поведение Хилари более не ранили его душу. Она перестала быть Роберту близким человеком. Вероятно, ему суждено всю жизнь прожить без любви, никогда по ней не тоскуя, никогда не требуя большего, даже не надеясь на то, что и для него могут существовать и радость взаимопонимания, и счастье любви, которые он обещал своей сестре Бринн.

И тут появилась Алекса. Роберт ее не искал и даже не подозревал о ее существовании, но она возникла, и Роберт уже не мог жить без этой женщины. О, как же ему была необходима эта женщина!

Но чем рисковал бы блестящий сенатор, которого прочили на пост президента, ради Алексы Тейлор, если бы он потребовался этой женщине?

Ответ был прост – всем.

– Привет, Алекса. Это Роберт.

– Привет, – прошептала она.

– Я хотел спросить…

У Роберта перехватило дыхание, как только он услышал в ее голосе нежность, почти облегчение, будто Алекса ждала его звонка, но не смела на него надеяться.

– Да.

– Да? – тихим эхом радостно отозвался Роберт.

Алекса говорила «да» всему, что бы он ни предложил. Роберт никак не ожидал, что зайдет так далеко, и теперь душа его ликовала. Он должен был присутствовать на официальном обеде, а ночь намеревался провести в своей квартире в городе, но…

– Сегодня вечером. Но, Алекса, я смогу освободиться не раньше одиннадцати.

– Прекрасно. Значит, в одиннадцать.

Алекса встретила Роберта на залитой лунным светом дорожке среди роз. Минуту они смотрели, лаская друг друга лишь взглядами, в которых сияла открытая радость. Наконец Роберт дрогнувшей рукой коснулся щеки Алексы, а ее дрожащие пальцы притронулись к его ладони, а потом Алекса оказалась в объятиях Роберта, и тубы его стремительно нашли ее губы – ошеломляющая и страстная встреча.

– Я тосковал по тебе, Алекса, – прошептал он между горячими поцелуями. – Всю мою жизнь.

Любовь их не могла быть плотоядной. Они нуждались друг в друге слишком сильно и слишком долго ждали друг друга, чтобы заниматься медленными чувственными открытиями. И когда стремительно, так стремительно они взлетели на пик блаженства и получили то, о чем столько времени так страстно мечтали, в сердцах их родилось нечто совершенно потрясающее и удивительное: они были вместе, они стали единым целым, чувствующим неизъяснимую нежность, ликующую радость, совершенное счастье.

Изящные пальцы Алексы нежно касались безобразного шрама на животе Роберта. А затем и ее тубы так ласково успокаивали давнюю боль!

– У меня есть и другие шрамы, Алекса… гораздо более глубокие.

– Если ты покажешь мне их, Роберт, я расцелую и их.

– О, дорогая моя, ты уже сделала это. – Роберт нежно привлек к себе Алексу и отвел с ее лица пряди золотистых волос, чтобы заглянуть в счастливые глаза. – Я люблю тебя, Алекса.

– Ах, Роберт, я тоже тебя люблю! – Губы ее коснулись его губ, и через мгновение они снова страстно желали друг друга, но теперь пришло время для вопроса, после которого Роберт совершенно удостоверился бы в том, что для любви. Алексы не страшны никакие тайны и ужасы, некогда обитавшие в прошлом Роберта. – Эта что-то связанное с войной, Роберт?

– Нет, любовь моя. Ничего особенного, никаких постыдных тайн, – искренне заверил Роберт. – Просто я такой же мужчина, как и любой, кто был солдатом. Вот и все.

– Не думаю, Роберт Макаллистер, – тихо откликнулась Алекса, прежде чем снова раствориться; в его чувственном взгляде, – что ты такой же мужчина, как, все.

– Привет, Джеймс.

– Алекса?

– Я звоню не вовремя?

В Чикаго было шесть часов вечера, суббота, и Алекса застала Джеймса в его гостиничном номере.

– Вовсе нет. На сегодня я закончил все встречи. – Джеймс слегка нахмурился, вспомнив, что прошло около двух часов после завершения последних нелегких переговоров.

В любую другую субботу из тех пяти месяцев, что Джеймс был знаком с Алексой, он давно бы уже заказал авиабилет на ночной рейс до Вашингтона, с тем чтобы провести ночь в Роуз-Клиффе. Но сегодня, последние два часа, Джеймс просто стоял у окна и смотрел на озеро Мичиган, думая об Алексе и о ее младшей сестре.

– Ясно… Значит, я могу подняться?

– Подняться?

– Я в вестибюле.

– Привет.

– Привет, входи.

– Спасибо.

Джеймс удивленно и с интересом наблюдал, как после неловкой улыбки, без обычного продолжительного поцелуя Алекса быстро прошла мимо него в элегантную гостиную просторного номера. Совершенно ясно, что у Алексы имелась четкая повестка дня.

– Итак? – поинтересовался Джеймс, последовав за ней в гостиную и садясь на диван напротив кресла, которое выбрала Алекса.

– Джеймс… произошло нечто.

– Я так и понял, – спокойно ответил он и, поймав ее смущенный взгляд, предположил:

– Нечто хорошее, но такое… В общем, ты не уверена, буду ли я тоже рад.

– Верно, – прошептала Алекса, поражаясь тому, как безошибочно научился Джеймс читать ее мысли, и снова забеспокоилась о том, с чем пришла к Джеймсу. Хватит ли ей сил убедить его в своей неизбежной лжи?

– Так я попал в точку? Представить себе не могу, что бы это могло быть.

– Все потому, что это слишком невероятно. Я встретила человека, Джеймс, и мы полюбили друг друга.

– Полюбили? – тихо переспросил Джеймс; из дальнего уголка его сумбурного сейчас сознания всплыло то, что он с такими усилиями пытался всю неделю подавить, но что упорно вертелось в уме и теперь радостно чуть не вырвалось на простор: «Я тоже влюбился». – Ты полюбила? Циничная Алекса?

– Циничная Алекса. И в этом, безусловно, виноват ты, – заявила Алекса, намереваясь до конца быть искренней.

Он был виноват в том, что познакомил ее с Робертом, но в ее любви Джеймс был повинен и еще по одной, более важной причине. И Алекса хотела, чтобы Джеймс об этом знал.

– Ты, Джеймс Стерлинг, заставил меня поверить в себя. Ты без устали говорил мне, что я – хорошая, добрая и заслуживаю права любить и быть любимой. Не знаю, действительно ли ты сам этому веришь, но если нет, то ты создал новую женщину, заблуждающуюся, сошедшую с ума от любви.

– Ты распрекрасно знаешь, что я в тебя верю, – перебил Джеймс, и его торжествующий взгляд говорил о том, что это правда.

Алекса в упор смотрела на Джеймса, надеясь увидеть другие признаки искренности, но теперь Стерлинг выступал в роли искусного посредника, и его лицо выражало абсолютный нейтралитет – контролируемый, непроницаемый, холодный. Алекса прилетела в Чикаго сообщить ему, глядя глаза в глаза, что их связь окончена, поскольку считала, что это должна быть сделано именно таким образом. Она не ожидала от любовника драматической сцены и не хотела ее, но во взгляде Джеймса она не нашла и следа сожаления. Его не было и в тот момент, когда Джеймс тихо повторил: «Полюбили…» Более того, тогда в его голосе прозвучало чуть ли не облегчение. Алекса не хотела страданий Джеймса, но все же…

– Черт возьми, Джеймс! Неужели для тебя это совсем ничего не значит? Ты вообще думаешь о наших отношениях? Может, я и не вправе спрашивать об этом, но…

– Алекса! Разумеется, я думаю о нас. Неужели ты этого и вправду не понимаешь? – Джеймс подождал, пока взгляд Алексы смягчится, и ласково продолжил:

– Я очень много думаю о наших отношениях. Поверь, Александра Тейлор, я всегда буду заботиться о тебе и о твоем счастье.

– Определение любви по Кэтрин, – пробормотала Алекса.

– Что?

– Да. Она утверждает, что любовь – это когда ты постоянно заботишься о чьем-то счастье. Вечно, независимо от того, предназначено ли вам быть вместе. Именно то, что я чувствую сейчас по отношению к тебе. Значит…

– Значит, что?

– Значит, мы любим друг друга, несмотря на то что никогда не говорили об этом.

– Несмотря на то что прежде никогда не говорили друг другу об этом, – признался Джеймс. – Мы были прекрасными любовниками, Алекса, но мы также есть и, надеюсь, будем еще и прекрасными друзьями.

– О-о, Джеймс! – прошептала Алекса. – Я так рада, что ты хочешь остаться моим другом.

– Навсегда. – Джеймс скрепил обещание нежной улыбкой и, не желая казаться сентиментальным, слегка поддразнил:

– Ну-с, друг мой Алекса, расскажи мне о нем.

– Рассказывать особенно нечего. Мы встретились два дня назад, и это случилось. Любовь с первого взгляда. – Алекса солгала, не моргнув глазом, и даже изобразила веселенькую улыбку, признаваясь в романтическом чувстве, к которому прежде относилась с явным презрением.

Еще раньше Алекса решила: такая ложь необходима. Джеймс не должен знать, что она полюбила Роберта. Алекса ненавидела вранье, но еще больше ее убивала мысль о том, что Джеймс, возможно, не одобрит случившегося и, несмотря на заверения в любви и дружбе, посчитает Алексу недостойной своего друга. Или же решит, что их связь не стоит риска, которому подвергается политическая карьера Роберта. Призраки, таившиеся в темных уголках ее сердца – символы былых разочарований и собственного недостойного поведения, – молчали, приглушенные любовью к ней Джеймса и Роберта; приглушенные, но не исключено, что не собирающиеся хранить молчание вечно.

– У него есть имя?

– Ромео. Очень удобно, ты не находишь? Если учесть, что я полностью вошла в роль любящей и любимой Джульетты, а потому стащу слова, принадлежащие юной Капулетти: «Что в имени тебе?..»

– Неудачная попытка уклониться означает, что он входит в одну из твоих «полностью не подходящих» категорий, – с улыбкой заметил Джеймс.

Алекса как-то рассказала ему полушутя-полусерьезно о том, что считает некоторых мужчин совершенно неспособными к серьезным романтическим отношениям, которые никогда не смогут размыть ее циничное отношение к любви. В эту категорию входили, естественно, актеры и, как открыла для себя за последние несколько лет Алекса, политики. Они, по словам Алексы, отличались чрезвычайным тщеславием, полнейшим эгоцентризмом и железной способностью добиваться своего при любых условиях. Юристы, как и представители «голубых кровей», тоже входили в категорию «неспособных» из-за своих болезненно ясных «общих принципов».

Но таких взглядов актриса Тейлор придерживалась лишь до встречи с адвокатом Джеймсом. Если бы возлюбленный Алексы оказался актером, политиком, адвокатом или человеком голубых кровей, ей бы следовало сейчас откинуть гриву золотистых волос, весело рассмеяться и признаться в ошибочности собственной теории. Но она этого не сделала. Видя в очаровательных глазах Алексы опасение, что ее вот-вот «раскусят», Джеймс мягко поинтересовался:

– Он женат?

– Да, – призналась Алекса, понимая, что может лгать Джеймсу лишь до определенных пределов.

– Я считал, что семейные узы были для тебя сильным тормозом.

– Я тоже так думала. Но все изменилось. Да это и не важно. Я буду жить этой любовью столько, сколько смогу, невзирая ни на что.

– Это опасно.

– Знаю. Опасно и глупо, не говоря уже о том, что не правильно. И об этом постоянно твердит живущая во мне старомодная провинциальная девчонка.

– Может быть, и старомодная, но очень-очень здравомыслящая.

– Джеймс, я верю в свою любовь к нему так, как не верила еще ни во что в своей жизни. Я не ожидала, что ко мне придет настоящее, искреннее, такое всепоглощающее чувство. Но это случилось.

– Ни минуты не сомневаюсь, – подхватил Джеймс, видя, как Алекса, еще более прекрасная, чем прежде, светится глубокой и неподдельной радостью. – Только будь осторожна.

– Я даже и этого не могу обещать, Джеймс, – тихо ответила Алекса.

Безусловно, они с Робертом будут осторожны, храня свою любовь в тайне, но Алекса уже не в силах обуздать собственное сердце. Оно более ей не принадлежало.

Алекса отдала свое сердце Роберту. Теперь оно полностью в его власти.

Алекса отказалась от предложения пообедать вместе, сославшись на усталость (что было истинной правдой) и на то, что должна возвратиться в Вашингтон, поскольку в воскресенье утром ей предстояли съемки (что тоже был правдой). Но главной причиной ее отказа стало опасение, что более продолжительное общение и умение Джеймса вытягивать из нее правду заставят ее назвать имя Роберта.

Алекса уехала, а Джеймс провел весь вечер и бессонную ночь, думая о ее сестре. Кэтрин была с ним всю неделю – в его зачарованных мечтах, которые поразительным образом овладевали сознанием Джеймса даже во время сверхважных переговоров о миллиардной сделке. Мысли о Кэт не покидали его, и Джеймс как мог пытался перевести их в рациональное русло, позволяя на короткое время увлечь себя в далекие фантазии. В конце концов, когда у него появится свободное время, милые предательские мысли вырвутся наружу, заговорят громко и твердо, а потом будут изгнаны из памяти навеки.

Стерлинг изгонит их из памяти ради Алексы, которую он любил и которой никогда не сможет причинить боль. Если бы Джеймс встретил другую женщину и мгновенно в нее влюбился, как это случилось с Алексой, тогда он последовал бы ее примеру и не замедлил объясниться.

Но Кэтрин не «другая женщина». Она – младшая сестра, чье рождение вызвало такой хаос в детской жизни Алексы и отношения с которой были так для нее теперь важны, так сложны и так хрупки. С абсолютной уверенностью Джеймс знал, что никогда не скажет Алексе: «Циничная ты и скептический я никогда по-настоящему не верили, что сможем полюбить. Но, видишь ли, в твоей младшей сестре есть что-то такое замечательное, прекрасное, такое волшебное…»

И вот теперь Алекса нашла свою волшебную любовь.

Может быть, нежное чувство, с которым они друг к другу относились, и подготовило их сердца к еще большей любви. Алекса сказала, что Джеймс – виновник происшедшего, иронично, но искренне поблагодарила за то, что Джеймс убедил ее в том, что она достойна любви. Но истина заключалась и в другом: заботясь об Алексе, любя ее, Джеймс сделал крайне важные открытия в самом себе.

Конечно, всегда существовали люди, которых Джеймс любил, – родители, Элиот, Роберт, Бринн. Но до появления Алексы «приятность», которую она так быстро разглядела в Джеймсе, распространялась только на саму Алексу. Он просто никогда прежде по-настоящему ни о ком не заботился, но об Алексе Джеймс стал заботиться совершенно искренне. И сделал неожиданные и великолепные открытия о своем даре любить.

– Это ты виновата, Александра, что я смог полюбить твою младшую сестру, – глядя в сияющее звездами чикагское небо, тихо прошептал Джеймс, а потом еще тише добавил:

– Спасибо тебе.

Удивительные мечты о Кэтрин, не ограниченные теперь никакими запретами, витали в его голове, кружась, сплетаясь, наполняя радостью, до…

«А как сама Кэтрин? – неожиданно вопросил голос, быть может, голос благоразумия. – Ты забыл, до чего она молода и невинна? Забыл, что всякий раз – всякий раз, когда вы были вместе, – ты заставлял ее вспыхивать огнем смущения? Ты подавляешь эту девушку. Алекса сказала тебе об этом с самого начала, и прошлый уик-энд подтвердил, что так оно и есть. Да как же ты мог просмотреть этот важный пункт? Всего неделю назад, в этот самый день, ты заставил Кэтрин плакать. Или ты забыл ее реакцию на следующий день, когда присоединился к гостям послушать ее игру? Кэтрин даже не взглянула на тебя!»

«Да, она невинна, но я буду таким нежным, таким внимательным», – пообещало полное любви сердце Джеймса.

«Бесспорно, Кэт молода, но временами в ее чудных сапфировых глазах светится такая мудрость, словно она знает о печали гораздо больше, чем присуще ее годам. И, да-да, я смутил ее и страшно об этом жалею. Но возможно, что мы оба были подавлены волшебством наших чувств. Кэт тоже это поняла, я знаю, она поняла. Я видел удивление в ее сияющих глазах и видел ее очаровательную улыбку. Мне кажется, я понимаю, почему Кэт не взглянула на меня, когда играла на рояле в воскресенье: по той же самой причине, по которой я все это время гнал из головы мысли о ней».

Так в великом смятении размышлял всегда уверенный в себе скептик Джеймс Стерлинг.

«Твои признания в чувствах звучат весьма убедительно, – заметил голос разума. – Но так ли ты уверен в том, что это нужно Кэтрин?»

«Я совершенно искренен в своих чувствах. И я верю, что Кэтрин желает того же самого. Но, – твердо поклялся себе Джеймс, – если она не хочет нашей любви, обещаю, что оставлю ее в покое. Мы поступим так, как пожелает Кэт. Какой выбор сделает ее сердце…»

Джеймсу хотелось увидеть Кэтрин как можно скорее, сейчас, сию минуту! Но, неохотно уступая здравому смыслу, он все-таки решил, что необходимо некоторое время между окончанием его отношений с Алексой и началом любви с ее младшей сестрой.

Время… драгоценное время вдали от драгоценной Кэтрин.