Текст книги "Нет ничего невозможного"

В то раннее утро я, Себ и Жорди оставили лагерь позади, понимая, что это один из последних дней хорошей погоды перед неделей бурь. Мы молча поднимались по морене, каждый – погруженный в свои мысли. Монотонную ночную тишину нарушал лишь звук, с которым под кроссовками хрустела покрытая льдом земля. Когда на востоке проснулось солнце, мы подошли к леднику. Множество пирамидок из камней и кое-какие вещи, оставленные прошлыми экспедициями, демонстрировали, что именно там каждую весну образуется небольшой городок.

В этом призраке палаточного городка мы остановились, чтобы надеть ботинки с кошками и перекусить, любуясь солнцем, которое окрашивало стену слоями красной краски. По этой стене мы намеревались подняться. Когда лучи светила добрались до нас, мы почувствовали себя как цветы, просыпающиеся на рассвете. Сняв капюшоны, мы теперь уже без ограничений крутили головами, чтобы лучше рассмотреть все вокруг. Расцвела и беседа: мы обсуждали, с какого места лучше начать атаку на две тысячи метров льда и камня, которым предстояло нас принять.

Тик-так, тик-так. Кошка – ледоруб, кошка – ледоруб. Снег, как и двумя днями раньше, был превосходной консистенции, не слишком плотный и не слишком глубокий, и мы шли, не останавливаясь, с хорошим ритмом, преодолевая двести пятьдесят метров по вертикали за час. Через несколько часов мы дошли до семи тысяч, поднимаясь по широким заснеженным склонам, перемежающимся каменными выступами, которые шли до апофеоза гребня Бордмана – Таскера, выше восьми тысяч трехсот метров.

В процессе восхождения мы находились в пузыре эйфории. Когда ты один, концентрация должна быть максимальной, и ты стараешься приглушить эмоции, чтобы они не доминировали и не подвели; но в компании можно дать волю чувствам, а одной улыбки достаточно, чтобы заулыбались все. Мы чувствовали себя совершенно счастливыми. Стояла хорошая погода, лучше, чем мы могли себе представить; не было холодно, а условия были идеальными. Все трое, особенно Себ, были в отличной форме. Да что там говорить – мы прокладывали новый путь на вершину Эвереста!

Я и Себ шли впереди, чередуясь, а Жорди следовал за нами на небольшом расстоянии. Мы перебрались через кулуары и продолжили по рельефной каменной шпоре, на которой скопилось много снега. Интервалы нашей эстафеты пришлось сократить: теперь мы чередовались через каждые тридцать-сорок метров, прокладывая в снегу тропу, все более глубокую. Было видно, что тучи на западе окружили Раху-Ла, седло, которое отделяет северо-восточные склоны и Кангшунг от Эвереста, и начали подступать к стене, на которой мы находились. Поскольку в течение недели ранним вечером каждый день появлялись тучи, которые сразу исчезали, нас это не смутило. Хотя мы были на высоте почти в восемь тысяч метров, где трудно дышать, а движение вперед требует существенных усилий, эйфория придавала энергии. Когда я пошел вперед, прокладывая тропу глубиной по колено, то услышал, как Себ запел: «Libe're', de'livre', je ne t’oublierai plus jamaaais… Libe're', de'livre'…» – подражая песне из любимого мультфильма своих дочерей, единственного кино, которое было у нас в лагере[29]29
  Песня из диснеевского мультфильма «Снежная королева». Прим. перев.


[Закрыть].

Мы решили остановиться и переждать, пока не убегут тучи, но они не хотели уходить, и даже наоборот! Они становились все плотнее и плотнее, и мы уже ничего не видели дальше, чем на десяток метров. И, как будто этого было мало, пошел снег.

Ситуация была очень нестабильной. Поднялся ветер, который стегал изо всех сил; из-за снегопада формировались скопления снега пугающих размеров, учитывая, сколько его уже было раньше. Мы находились буквально посреди стены, которая через несколько часов, а то и минут, должна была из-за вероятности лавин превратиться в ловушку. Среди этой бури наши взгляды – мой и Себа – встретились. Все было ясно без слов: идти дальше нельзя.

У нас было три варианта: ждать, спускаться или уходить. Ни один из них не вызывал особого доверия. Мы могли спуститься по веревке примерно на полторы тысячи метров без особых технических сложностей, но опасность представляли скопления снега. Идти направо к северному гребню было бы меньшим риском, но для это нам пришлось бы пересечь стену по наклонной плоскости (с уклоном в пятьдесят градусов), где скопилось больше метра свежего снега. Ждать в таких условиях и вовсе не представлялось хорошей идеей.

Когда Жорди добрался до нас, мы спросили, что он думает.

– Я думаю, надо идти к гребню, по диагонали, – высказал он свое мнение.

– Я не пойду, если не буду четко видеть, куда двигаюсь, – ответил Себ, пытаясь сориентироваться через густые тучи. – Как вариант, можем очень быстро спуститься.

– Но там лед и гребни, на которых сейчас очень много снега, – Жорди наклонил голову в сторону, прежде чем высказаться.

– Смотрите, сейчас виден гребень! – перебил я, увидев силуэт горы за секунду, когда ветер поднял тучи. – После первой шпоры еще одна, а потом сам гребень, где-то в четырех-пяти сотнях метров.

– Хорошо, – сказал Себ. – Пойдем по одному.

– Ладно, я пошел, – ответил я, не раздумывая.

– Ты такой смелый, потому что у тебя детей нет? – переспросил Себ.

– Не без этого, – тихо сказал я, тоже наклонив голову. Сказал и пошел вперед.

– Как доберешься до гребня – кричи, и мы пойдем за тобой, хорошо? – услышал я за спиной голос Себа.

После каждого шага я тонул в снегу выше чем по колено. Несмотря на кошки, широкие боты, кроссовки под ними и всю одежду, что была на мне, я ощущал каждый миллиметр снега, консистенцию каждой снежинки. Когда я чувствовал, что слой снега плотный, то дышал более или менее спокойно, по крайней мере до следующего шага, но когда я разом проваливался, то на несколько мгновений задерживал дыхание, чтобы убедиться, что все вокруг неподвижно. «Еще шаг. Продолжаем. Остановка. Развернуться и пойти обратно?» Но развернувшись, я бы добился только одного – небольшой отсрочки неизбежного. Еще шаг. Колени исчезли под снегом. Тысяча метров стены сверху, еще тысяча – снизу. Покрытые толстым слоем снега. Ветер ощущался как удары чем-то твердым. «Твою мать, это же ловушка, это минное поле!» С каждым шагом я думал, что сейчас точно вызову лавину, только неизвестно, какой толщины – двадцать сантиметров или метр. Каждое движение длилось вечность, казалось, что оно никогда не закончится. Передвигая ногу, прежде чем опереться на нее всем весом, я уже со страхом ждал следующего шага. Конечно, если я умру, то ничего особенного после себя не оставлю, но… Мои мысли и мое настроение занимала Эмели. Мы планировали разделить жизнь на двоих, быть вместе. Гребаный эгоист – отчаявшись, я еще и пересчитывал вершины, на которые не успел подняться и которые остались в моей голове теорией, не материализовавшись. Нет, я пока не хотел умирать. Я перенес ногу еще раз и остановился. Повторил – все с тем же страхом. Идти легко, но принимать решение о каждом шаге – трудно.

– Ура-а-а-а-а! – закричал я изо всех сил, поняв, что снег, окружавший и державший меня, отсоединился от стены и начинает падать.

Я инстинктивно воткнул оба ледоруба в снег, так глубоко, как только мог, пытаясь преодолеть каждый миллиметр и достать до льда. Волна снега на огромной скорости ударила меня по голове, и я изо всех сил вцепился в ледорубы, ожидая, когда это закончится. Лавина перенесла мои ноги, и я повис на руках под белым каскадом. А потом все вдруг остановилось. «Мать твою, я еще жив!» Ледорубы так и держались в снегу, куда я их воткнул. «Жесть! Не хотелось бы вот так умереть».

С большим трудом я добрался до гребня и крикнул, как мы договорились с Себом и Жорди, чтобы они начинали переход. Хотя я находился уже за пределами стены с самым резким уклоном, гребень был покрыт метром свежего снега, а видимость не доходила и до десяти метров. Найти дорогу для спуска среди туч будет сложно. Если мы чуть отойдем от маршрута вправо, то снова вернемся на северо-восточную стену, очень нестабильную, а если уйдем влево, то северный склон встретит нас тем же самым. «Да что ж такое! Я ведь позавчера поднялся по гребню до семи тысяч восьмисот метров», – подумал я вдруг и стал искать в часах GPS-трек того восхождения. Когда Себ добрался до меня, мы обсудили ситуацию. Надо было идти по маршруту, сохраненному в часах, никуда не отклоняясь, и надеяться, что он сохранился точно. Из тумана появился Жорди, и по мере того как он приближался, я увидел, что он беспокойно поглядывал вверх. Он поднял руку, чтобы о чем-то сообщить.

– Берегись! – услышали мы его крик.

– Быстро! Втыкайте ледорубы! – заорал я.

Лавина, к счастью небольшая, накрыла нас больше чем по пояс. Даже на гребне нам не было покоя от обвалов.

– Вот дерьмо… – бросил Себ. – Надо бежать отсюда во всю прыть. Мы тут ничего не контролируем!

Себ вышел вперед и начал спускаться по гребню. Я шел в нескольких метрах за ним и подсказывал направление, сверяясь с часами. Жорди следовал за мной метрах в пятидесяти, наполовину невидимый из-за тумана. Мы снижались быстро, как только могли, изо всех сил прокладывая траншею в снегу выше колена и избегая лавин, которые время от времени спускались по гребню, замаскированные в снежной густоте. Время жило своей жизнью – то летело, то останавливалось. Жорди был дезориентирован из-за возникшей на большой высоте проблемы. Снег оставался очень нестабильным, происходили небольшие обвалы. Звуки наших усилий и дыхания, усталого и прерывистого, были постоянными – но одновременно вокруг царила тишина. Мы были в ловушке мгновения, которое замерло и никак не заканчивалось. Постепенно рельеф сгладился, показались трещины. Вскоре мы увидели перед собой стену Чангзе. Мы в Северном седле! Найдя гребень, мы с помощью пары веревок спустились до расщелины и ледника.

Оказавшись внизу, я упал как подкошенный, без единой мысли в голове. Мы обнялись с Себом и начали одновременно смеяться и плакать.

– Это… слушай… А что это было?

К нам присоединился Жорди, и в тот же миг мы увидели, как по стене, на которую мы совсем недавно поднимались, пронеслась лавина.

В тишине мы пошли по морене в направлении лагеря. Оставалось десять километров. Пока опускалась ночь, я задался вопросом: как мы могли из эйфории за минуту оказаться в кошмарном сне? Сколько джокеров своей жизни я потратил сегодня?

Глава 3. Больше пятисот стартовых номеров

* * *

Только мне удалось заснуть, как на мобильном срабатывает будильник. Еще толком не проснувшись, я протягиваю руку, чтобы приглушить этот противный звук, и сразу ищу выключатель. Я еще не готов полностью открыть глаза – им будет больно от внезапной яркости света лампы в номере отеля. Я встаю и хватаю ломоть хлеба, который остался от вчерашнего ужина. Нажимаю пальцем, чтобы убедиться, что он не превратился в сухарь, и ножом наношу толстый слой джема. Откусываю, закрываю глаза и понимаю, что порядок восстановлен. Как приятно, когда ощущение песка в глазах исчезает! Откусываю второй кусок, потом третий. Хлеб встает комом в горле. Я не могу ничего есть в такую рань. Последний укус – и я ложусь обратно, путаясь в одеяле. Ставлю будильник, чтобы он сработал через час. Закрываю глаза и пытаюсь поспать. Я стараюсь убрать из своего сознания все мысли, но ничего не получается – профиль маршрута, пункты питания и стратегия лезут из каждого угла, не давая заснуть.

Будильник срабатывает снова. Теперь постель уже не манит, а глаза открываются легко. Я вскакиваю с кровати и приступаю к быстрой и отработанной схеме: сходить в туалет, попить воды, снять белье, в котором я спал, и надеть беговую одежду, которую накануне вечером я сложил аккуратной стопкой, с хорошо закрепленным на футболке стартовым номером. Выпиваю еще немного воды, снова иду в туалет. Сверху надеваю куртку. Все, я готов. Выключаю свет, закрываю дверь в номер, оставляю ключ под ковриком. Трусцой бегу к выходу.

Когда ты проделал эту последовательность сотни раз, больше пятисот, она теряет церемониальное очарование – теперь это просто механическая, привычная манера оптимизации времени. Но иногда, очень редко, все же возникает что-то похожее на радостное возбуждение.

Да-да, у меня скопилось больше пятисот стартовых номеров.

Самый первый на мою одежду прикрепили родители, когда я еще не умел ходить, чтобы поучаствовать в новогоднем спуске в Ла-Молине. Мне было два месяца, и Эдуард, мой отец, держал меня на руках так, что лыжи едва-едва касались снега. Когда мне еще не исполнилось полутора лет, мама повесила мне на куртку другой стартовый номер, и я поучаствовал в пятичасовом мероприятии по ходьбе, в этот раз уже самостоятельно неся свой вес. Я помню, как в возрасте трех лет впервые выступил на соревнованиях, в лыжной гонке Marxa Pirineu – маршрут охватывает двенадцать километров от перевалочного пункта Кап-дель-Рек, где я вырос, до лыжной станции Аранса. Тогда мне удалось преодолеть половину пути, а остальное я проехал на снегоходе, закрывавшем гонку. Начиная со следующего года я пробегал маршрут уже целиком.

Кто бы мог подумать, что эти первые неловкие попытки станут семечком, из которого вырастет мой образ жизни, – теперь я мотаюсь по всему миру, принимая участие в самых неожиданных и сложных соревнованиях. На сегодняшний день больше пятисот раз я поднимался ни свет ни заря, чтобы прикрепить на одежду прямоугольник с номером. Я хочу рассказать вам историю некоторых из этих номеров.

Сегама-2007: шесть секунд, которые все изменили

Ярко-зеленые тона пейзажа из древовидных папоротников, свойственные концу лета, разбавлены туманом. В воздухе неподвижно висит слой микроскопических частиц воды. Если пробежать через них быстро, это освежает, но за несколько мгновений ты промокаешь насквозь. Шерстяная нитка флуоресцентного оранжевого цвета зигзагом тянется между лугами из низкой травы и камнями – белыми, как мрамор, и острыми, как бритва. Эту нитку натянул Альберто со своими помощниками, чтобы мы не потерялись в холмах Араца, прежде чем вернемся в лес и будем распугивать туманных чертей в поисках дороги из камней и глины.

Это было в воскресенье, 23 сентября, а на следующий день мне предстоял экзамен в университете. Правда, в тот момент экзамен меня не волновал – я был сконцентрирован на созерцании оранжевой майки Рауля Гарсиа Кастана из Сеговии, которую видел впереди. В том самом 2007 году нам уже приходилось встречаться – в Андорре, в Малайзии и в Японии. Забег Сегама в Гипускоа, самый важный горный марафон в мире, был финалом мировой серии, и если бы Рауль победил, то получил бы Кубок мира в скайраннинге. Хотя собственные результаты за сезон придавали мне уверенности, я знал, что этот соперник лучше всего показывает себя именно на крупномасштабных забегах. Я, со своей стороны, в ходе подготовки продвигался более чем на сорок километров, а иногда и до восьмидесяти, но марафонскую дистанцию без остановки по горному ландшафту впервые пробежал всего за неделю до Сегамы, в Сентеро-делле-Гринье.

Первую половину маршрута мы бежали группой из четверых спортсменов, не устраивая между собой никакого особого замеса. Кроме Рауля, рядом бежали Жессед Эрнандес и уроженец Майорки Тофоль Кастаньер. С Жесседом, талантливым молодым спортсменом, я был знаком уже несколько лет: когда ему исполнилось восемнадцать, он переехал в Эстану, городок вблизи Монтельи, где я тогда жил. Хотя он был на четыре года старше меня, между нами сразу возникла связь, потому что я редко встречал других ребят, которым так нравилось бы бегать по горам. В тот год мы вместе пробежали Кабальос-дель-Вьенто, и на эти восемьдесят километров вокруг Кади и Педрафорки у нас ушло чуть больше десяти часов. Несомненно, он был одним из самых талантливых бегунов, когда-либо виденных мной. У него было много сил, он был чистой мощью. Как знать, чего бы он добился, если бы сконцентрировался на беге и тренировках. Мануэль Эрнандес, его отец, и Энрик Пуйоль входили в состав третьей экспедиции, поднявшейся на Броуд-Пик, вершину высотой восемь тысяч пятьдесят один метр. Когда они начали спускаться, произошел несчастный случай и Энрик потерял сознание. Им пришлось провести три ночи на высоте семи тысяч шестисот метров в ожидании спасателей. Энрик Пуйоль так и не проснулся.

Стояла абсурдная тишина. Слышен был только звук дыхания, который прерывался топотом, когда мы на полной скорости спускались вниз. Под ногами хрустел толстый слой сухих листьев, рисовавших нереальные, фантастические формы поверх тяжелого моря глины. Со стороны могло показаться, что мы убегаем из зачарованного леса, как в сказке про колдуний. Вскоре среди тумана нас нагнали спортсмены, бежавшие позади. Они мчались, как голодные животные, которые скачут, чтобы повалить жертву на землю, и все это сопровождалось треском сухой листвы и веток. Это были местные бегуны Сухаиц Эспелета и Фернандо Эчегарай, которые догнали нас ровно перед серединой маршрута. Они не сбавили темпа и обогнали нас на большой скорости. Они лезли из кожи вон, будто соревновались в спринте. В тот момент я не понял, зачем они это делали, – но скоро узнал ответ.

Почти в самом конце спуска начинался туннель, прорезанный в скале из известняка. Он не очень длинный, но в центре есть несколько метров, которые оказываются в полной темноте, а пол усеян обломками всех размеров, что требует от бегунов максимальной концентрации. На тот момент это был мой первый марафон Сегама, а YouTube еще не придумали, и, хотя я кое-что знал о предстоящей атмосфере по рассказам знакомых, я испугался, услышав сильный рокот, как будто множество далеких голосов распространялось по долинам, усиливаясь собственным эхом. Я был сосредоточен на том, чтобы не споткнуться о камни во тьме, и не мог себе позволить уделять внимание этому шуму. Выбежав из туннеля на свет, я оказался перед толпой из тысяч людей с колокольчиками и дудками.

Оба баскских бегуна подняли руки и прокладывали себе путь среди моря зрителей; по мере их продвижения бурление усиливалось, приближаясь к сумасшествию. Я был настолько впечатлен и оглушен, что проскочил мимо пункта питания. «Хладнокровие, Килиан, хладнокровие». Я затормозил, развернулся, схватил стакан воды и гель, но возбуждение публики и шум не давали успокоиться. Маршрут шел совершенно прямо, с большим уклоном. Учитывая дистанцию забега, я должен был воспользоваться уклоном, чтобы снизить скорость и подготовиться к темпу долгого подъема, а заодно съесть гель и попить воды, но здесь это было невозможно. Из-за шума и гама перестаешь замечать нагрузку и бежишь изо всех сил, потому что энергия толпы толкает тебя вперед.

На коротких забегах, то есть когда нужно потратить от одного до четырех часов, чтобы пробежать от двадцати до сорока километров, важна повышенная концентрация. Не настолько высокая, как, например, на вертикальном километре Фулли, где одна маленькая ошибка может привести к потере всего и ты находишься будто бы в хрупком мыльном пузыре, – но несравнимо выше, чем на длинных дистанциях, где важно выбрать ритм и не давать усталости победить себя. На этих средних дистанциях, конечно, важна сосредоточенность, но даже если ты ошибешься в каком-то месте, у тебя всегда есть возможность это исправить. Можно начать тактический бег, ждать лучшего момента для атаки, немного замедлиться, чтобы отдохнуть и, конечно, восстановить силы, дабы снова ускориться. Именно с этой стратегией в уме я готовился к марафону Сегама – и воплощал ее, пока не выбежал из туннеля в ожидании пункта питания. С этого момента все вышло из-под контроля: экстаз публики заставил нас выложиться раньше времени и бежать последние двадцать километров так, будто это был забег на скорость. Ужасно.

Преодолев подъем, на котором я со своими попутчиками обогнал двух басков, я снова услышал гул – и он был сильнее прежнего. Я поднял голову и не поверил своим глазам: на поверхности горы Айскорри, пик которой и был верхней точкой забега, были рассеяны тысячи людей. Я чувствовал себя как велосипедист на соревнованиях «Тур де Франс», роняющий крупные капли пота на июльской жаре, прокладывая путь по перевалу Турмале. Слияние между нами – спортсменами – и публикой было абсолютным. Мне никогда раньше, ни в одной точке мира, не приходилось проживать столь уникальных ощущений. Это удивительно. Очень.

Наконец с большими усилиями я первым пересек финишную черту – всего на шесть секунд раньше Рауля Гарсиа. Когда я преодолел последнее горное седло с хорошим преимуществом, то видел, что сеговийский бегун меня настигает, и последние три километра пришлось бежать просто с разрушительной скоростью. Эти шесть секунд – очевидно короткий, но кажущийся вечным интервал времени – позволили мне получить трофей, Кубок мира в скайраннинге. Эти шесть секунд подарили мне возможность начать осуществлять свою мечту. Эти шесть секунд придали мне сил, чтобы быть первым во всех соревнованиях, где я побеждал с тех пор. Это самые ценные шесть секунд моей карьеры.

И это заставило меня задуматься, что победа и неудача разделены тончайшей линией, а повлиять на них может самая незначительная деталь.

За несколько недель до этого я пробежал Giir di Mont, маршрут на тридцать два километра в итальянских Доломитах. Премией для победителя был автомобиль Fiat Panda. Мне тогда исполнилось всего девятнадцать, и когда я хотел принять участие в забеге далеко от дома, мне приходилось переставать платить за свет и жить неделю без электричества – иначе денег на билеты и регистрацию не хватало. Фаворитом гонки был мексиканец Рикардо Мехиа, который побеждал во многих горных забегах вот уже десять лет: он пять раз становился победителем легендарной гонки Сьерре – Зеналь, несколько раз выигрывал Pikes Peak Marathon, а в прошлом году победил на марафоне Сегама. Я второй раз соревновался с ним, и прошла ровно неделя с тех пор, как я выиграл первые соревнования высокого уровня – Кубок мира по скайраннингу в Андорре. Именно там я двумя годами ранее впервые увидел Рикардо.

В этот раз в финале Giir di Mont меня ждал сюрприз. Я выбежал резко, с большой легкостью, и вдруг оказался впереди всех. Рикардо Мехиа следовал за мной – как всегда, бегом, даже на подъемах с невозможным уклоном, короткими, динамичными шагами. И я попал в ловушку. С этого момента мы чередовались: впереди шел то он, то я. Я опережал его на спусках, а он обгонял меня на подъемах. На вершине после последнего подъема у него было преимущество в две минуты, и если я хотел победить, оставался только один вариант – бежать вниз с такой скоростью, словно от этого зависит моя жизнь. Когда до цели был всего километр, я догнал его, но никак не мог опередить. Оставалось триста метров до финиша, и мы выбежали на асфальт. Легкий подъем отделял нас от цели и… от вожделенного автомобиля. Рикардо, гораздо более опытный и хитрый, чем я, не дав мне ни секунды на размышления, побежал спринтом. На последнем спуске он экономил силы, а я, наоборот, израсходовал их все в попытках обогнать его. Он летел к финишу как пуля. Я видел, как он удаляется, и не мог ничего поделать, мои ноги не отвечали на импульсы, которые посылал им мозг. В этот раз шесть секунд превратили меня в проигравшего.

Многие годы я ошибался, думая, что забег – это то, что происходит между пистолетным выстрелом старта и моментом пересечения финишной черты. Я был слеп, когда считал, что соревнования – это бинарное понятие, где можно только победить или проиграть, показать только хороший или плохой результат. Потребность в хорошем результате не позволила мне увидеть, что самым важным на марафоне Сегама была не поддержка публики и не углеводный ужин накануне, а страсть, с которой простые Альберто и Айноа превращали поселок, горы и весь этот день в волшебство для всех жителей. Что настоящее празднование победы – не подняться на подиум, а болтать всем вместе за столом, ужиная в компании бегунов, организаторов и зрителей. Или что на Giir di Mont соревнования были не так важны, как пицца из забегаловки Пеппы. Но все это незнание было платой за то, чтобы достичь физической формы и соревновательных инстинктов, которые дали мне механизмы и знания, приводящие к успеху.