Текст книги "Свора девчонок"

Идея Беи всем понравилась.

Пока мы обсуждали наши планы, Фрайгунда сделала факел. Из вымоченной в дегте веревки. Все необходимое оказалось у нее с собой, в круглой жестяной банке.

– У тебя что, все это было с собой? Зачем? – спросила Антония.

– Чтобы смастерить факел, – ответила Фрайгунда. Батарейкам она не доверяла. Она коротко объяснила нам, что родители у нее странники и она все детство провела в повозке. Вместе с другими такими же странниками они кочуют от одного фестиваля Средневековья к другому. А в перерывах между средневековыми праздниками устраивают представления на улицах. Она зажгла факел. Запахло свободой!

– То есть вы очень бедны?! – в голосе Иветты слышался восторг.

– Нет. У нас есть коза, две собаки и осел.

– А лошади? – спросила Иветта.

– Шесть.

На этом Фрайгунда опустила голову, и волосяной занавес вновь закрылся. Представление окончено.

Рика захихикала и пихнула меня, чтоб я смеялась тоже.

Мы снова навьючились рюкзаками и двинулись за факелом. Желтый свет вырывал деревья из черных стен вокруг. Хотя ветра не было, от мерцающего огонька по стволам скакали невероятные, дикие тени. Танцующие черти.

Аннушка, шедшая передо мной, снова сплюнула через плечо.

– Эй! – сказала я.

Было тихо. Лишь дорожка похрустывала под ногами. Наше пыхтение стало ритмичнее. Мы не разговаривали. Просто шли. Потому что так было надо. Как по муравьиной дорожке муравьи, у которых затопило муравейник…

Примерно так я представляла себе наркотики. Я вдруг стала как-то больше, чем обычно. Или меньше…

В тот момент я впервые ощутила: меня засасывает. В какой-то водоворот, в воронку. У нас кружок девчонок, я – его часть, каждая из нас – тоже, и, если одна уйдет, кружок распадется. Я почувствовала, что готова на все, чтобы этот кружок сохранить. Ну да, на все! Чтобы «на веки вечные» или типа того.

Факел Фрайгунды почти догорел, когда мы вышли на станцию Бад-Хайлигена. Найти ее оказалось нетрудно. Даже без карт и смартфонов. Там были понятные указатели. Кроме них, нам по пути попался еще только указатель клуба верховой езды. Кажется, больше ничего тут и не было.

Грязные часы показывали три двенадцать.

Станция представляла собой просто узкую платформу под открытым небом, рядом с развалившимся домиком. Справа и слева от нее шли кривые изъеденные ржавчиной загородки, когда-то выкрашенные в серый цвет. Дальше – кусты.

«Тут даже повеситься будет одиноко», – говорит мой отец про такие места. По-моему, это очень глупо, потому что в компании вешаться он ведь тоже вряд ли захочет, или как? Да и представить себе, что папа однажды где-нибудь с восторгом воскликнет: «Вот! Вот ТУТ мне бы хотелось повеситься!» – было трудно.

Судя по желтому расписанию, ближайший поезд – примерно через час. В Лаузиц. Через Берлин. Было еще два направления. Одно – в Польшу. А другое – еще дальше на север, через море, на какой-то остров. Три варианта на выбор. На запад поездов не было.

Мы отошли на небольшую поляну неподалеку от платформы. За ней виднелась обветшалая ферма, обнесенная покосившимся деревянным забором, который частично потонул в разросшейся живой изгороди. Мы сели как раз около нее – она защищала нас от посторонних глаз, по крайней мере с одной стороны. Пахло коровьим навозом. Но по сравнению с вонью из лужи перед умывалкой – вполне себе безобидный запах. Я старательно гнала мысли об Инкен и кошачьих трупах.

Фрайгунда сделала новый факел, запалила его от старого и поставила рядом с нами на полянку. Двигалась она с невероятной сноровкой.

– Ну, у кого какие предложения? Голосовать будем в конце, – заговорила Бея. – Только покороче! – И тут она показала на меня: – Ты!

Я пожала плечами. Одна мысль у меня была, но озвучивать ее я не решилась. Потому что для этого нужно говорить, остальные будут слушать, смотреть, и тут уж говорить не получится. Это какая-то неразрешимая проблема. Я бы предложила вернуться и остаться в лагере.

Антония тоже пожала плечами:

– Может, вернуться в лагерь? Посмотреть, что с Инкен.

Некоторые неодобрительно затрясли головами.

В кустах что-то зашуршало. Ночные животные возвращались в свои норы. Странно, что они нас совсем не боялись.

Рика предложила просто уехать и поселиться в каком-нибудь пустом доме.

Фрайгунда была за то, чтобы мы все вместе с ней отправились на ярмарку и как следует поработали. Некоторым это пойдет на пользу.

Бея считала, что нужно уехать как можно дальше. Просто чтобы посмотреть, где мы окажемся. Может, на машине? Она сказала, что умеет водить. Даже на большие расстояния – этому ее научил отец. Якобы она впервые села за руль грузовика еще в двенадцать лет.

– Но ты же думаешь через две недели все-таки вернуться, да? – спросила Антония.

Бея кивнула медленно, как рыбак, который боится спугнуть рыб движением своей тени. На самом деле возвращаться через две недели она не собиралась.

Иветта сказала, что можно всем поехать к ней домой. Ее родители уехали отдыхать порознь, как всегда. До семнадцатого они не вернутся. И звонить они ей не будут, как всегда, поскольку уверены, что дочь дома. Ведь заявку в лагерь она отправила в тайне. Там есть еда и тип, ухаживающий за домом, которого легко подкупить. Ему на все плевать, главное, чтоб платили. И ему платят. Там есть бассейн, огромный. И джакузи – средней величины. Горка. Ну, такая, скорее для детей. Игровая комната с играми на большом экране. И самые новые приставки всех фирм. Караоке. Три микрофона. Видеоэкран с виртуальным тренажером по танцам. Фитнес-зал. Теннисный корт. Лабиринт. Гардероб с подиумом и огромным зеркалом. Два кота – Джим и Бим.

Бея сказала:

– Меня сейчас стошнит.

– Стошнит? – переспросила Рика. – Из-за кошек, что ли?

Мы захихикали.

– Нет, от всего остального. От всей этой супер-пупер-фигни, – сказала Бея.

– Да, это тошнотворно, – согласилась Иветта. – Но только если ты один. Если вы приедете, будет весело.

– Мне не будет! – ответила Бея. – Я хочу быть на природе.

– Я тоже, – поддержала Фрайгунда. Вокруг согласно закивали.

В общем, варианты были очень разные, только ехать домой никто не предлагал. Нельзя прерывать приключение, едва добравшись до пункта А.

Из всех прозвучавших идей самой заманчивой была Аннушкина. Можно было поехать в ее родные места в Рудные горы. По ее словам, там в Швипптале есть туннель старой шахты, где она в детстве играла с братом. Этот туннель показал им дедушка и сказал, что это их семейная тайна. Он называл его туннелем Фридриха Энгельса. Она как-то раз упомянула об этом в школе, но его никто не знал.

– Туннель или Фридриха Энгельса? – попыталась сострить Рика.

– Туннель. Черт, опять ты со своими идиотскими вопросами? Фридрих Энгельс – это…

– …какой-то коммунист… – прошептала я присказку своей бабушки.

– Коммунист, – громко сказала Рика и пихнула меня локтем в бок.

– Но ведь твой дедушка-то об этом туннеле знает, – пискнула Антония.

Аннушка отмахнулась.

– Он такой старый, что ботинок от шапки не отличит. Сидит в инвалидном кресле, за ним нужно постоянно ухаживать.

– А твой брат? – снова спросила Антония.

– Ему тогда было лет пять или шесть. Он ничего не помнит. Дедушка и мы с братом посадили тогда перед входом куст малины. Если не знать, где вход, туннель не найти.

Мы проголосовали.

Семь – ноль. Все подняли руки за туннель.

Когда я подняла руку, Фрайгунда увидела обмотанный вокруг нее носок. Она подошла ко мне, взяла за запястье и развязала повязку. Крепко схватив меня большими пальцами – один слева, другой справа, – Фрайгунда раздвинула рану.

– Давно это у тебя?

– Споткнулась о скамейку, когда нас заперли в туалете.

Может быть заражение крови, предостерегла она.

Теперь-то уж точно, подумала я. Я же накануне видела ее руки и ногти. Она добавила, что может быть и простое воспаление, если повезет.

– Ты привита от столбняка?

Я пожала плечами:

– Наверное. От него все же привиты, да?

– Я – нет! – сказала она и отпустила мою руку. – Это надо помыть слюной.

– Фу-у! – скривилась Иветта. – Может, вода тоже сойдет, а? Такое суперсовременное изобретение. Вода! Знаешь?

– Слюна убивает бактерии, – сказала Фрайгунда. – Жизнь или смерть. Чтоб ты знала.

Бея включила свой фонарик, прижала его к груди подбородком и потянулась к моей руке.

– Это нужно промыть.

– Но не слюнями же! – сказала Аннушка. – Я схожу на платформу. Там есть автомат. Куплю воды.

– Можешь взять колу. Она тоже убивает бактерии, – вставила Иветта.

– Глупости, – отозвалась Аннушка.

– Вовсе нет! – снова Иветта.

– Скажи уже что-нибудь. Это же твоя рука! – потребовала Бея.

– Я? – Я пожала плечами. – Лучше водой.

Вернувшись, Аннушка промыла мне руку. Ее мягкое красивое лицо склонилось над порезом. В ней было что-то такое материнское или даже бабушкино.

– Ничего страшного, – успокоила меня она. Но рассветные сумерки открыли совсем иную картину: я рассекла ладонь примерно на два сантиметра. От указательного пальца к среднему. Когда я ими шевелила, разрез превращался в маленький рот – открывался и закрывался. Кожа вокруг стала красной, натянутой, опухшей. Кровь больше не текла.

– В горах я смогу насобирать тебе трав, которые помогут, – сказала мне Аннушка. А потом попросила Антонию поискать аптечку. – Там наверняка есть йод.

– Нет! Не может быть! – закричала Антония, поднимая аптечку над головой. – Опять эта Смекалочка, умная белочка!

Это не предвещало ничего хорошего: до сих пор от вещей со Смекалочкой толку было ноль.

В аптечке среди перевязочных материалов действительно нашлась какая-то бутылочка, но на ней было написано что-то на непонятном языке, который никто из нас не знал. Это могло означать «йод», а могло и «яд».

– Это не немецкий! – сказала Иветта.

Рика засмеялась:

– Это точно! И не английский.

– Ну да. И, кажется, это не йод, – сказала Бея.

Аннушка открыла и понюхала.

– Это йод. Я уверена на сто процентов.

– Скажи что-нибудь ты. Это же твоя рука! – потребовала Бея.

– Не-е, может, не надо, – промямлила я.

Антония вытащила из аптечки со Смекалочкой бинт.

– Мда, какой-то гнилой, – сказала она. – Фу-у, да он весь рассыпается!

Бея, все еще с фонариком, зажатым, как телефон, между ухом и плечом, повернулась и посветила на Антонию. В ее маленьких ручках лежали лишь белые крошки и волокна.

– Фу-у, оно ко всему липнет!

Аннушка вытащила из своего рюкзака одну из футболок, разорвала ее на полосы и замотала мне руку.

– Может, поначалу будет еще больнее, но скоро перестанет. – Она завязала концы узлом. – На ночь можешь снимать, чтобы рана подсыхала. А днем пусть будет завязано, чтобы туда ничего не попадало.

– Какой врач твоя мама? – спросила я.

– Хороший, – ответила Аннушка с улыбкой. – Все пациенты еще живы, а мертвые ни разу не жаловались. – Она повернулась к остальным. – У кого-нибудь еще раны есть?

У Фрайгунды болела нога. Но снимать ботинки она отказалась.

– Так не пойдет, – сказала Бея. – Больные нам не нужны. Дай о тебе позаботиться.

– Нет, – Фрайгунда была непреклонна. – Моя нога – это моя нога. И кто знает, какие невидимые болезни есть у тебя.

Бея кивнула.

С зубом Антонии Аннушка сделать ничего не могла. От него откололся уголок, и Антония постоянно трогала скол языком.

Потом мы вышли из-под защиты живой изгороди.

Над горизонтом показался край солнца. Четыре сорок одна. Птичьи голоса, звуки деревни, доносящиеся издалека, день идет в рост. Может, он станет больше других дней и в него вместится больше, чем обычно.

Мы вернулись на платформу. Там было все так же пусто. Без нежелательных свидетелей Бея купила билеты в автомате.

– У тебя что, правда с собой деньги? Сколько? – Иветта пыталась заглянуть ей через плечо.

– Запасы на черный день. – Бея спрятала маленький кожаный кошелек в карман. – А у тебя, можно подумать, ничего нет?

– Господи сохрани! – Иветта рассмеялась. – Я никогда не ношу при себе наличные. Из-за них напасть могут. Так что или родители платят, или у меня в магазине есть карта постоянного покупателя, а в некоторых я могу попросить записать долг за нашей семьей. Меня же в Кляйнмахнове везде знают.

– Именно это я и хотела знать. – Бея взяла билеты из автомата и протянула Аннушке. – Вот, возьми ты. Ты из нас больше всех тянешь на взрослую.

Это была правда. Аннушка действительно была уже практически молодой женщиной. И если бы она накрасилась, это бы вовсе не выглядело как грим на детском маскараде.

До поезда оставалось еще немного времени, и мы решили изучить наше походное снаряжение на предмет чего-нибудь перекусить. Вроде там был хлеб в вакуумной упаковке. Иветта выудила со дна своего вещмешка три нитки бус Инкен: камешки, янтарь, валяные шарики, – все желтое. С отвращением бросила их на асфальт. Они лежали на платформе, как несчастные цепочки событий. Гнойные, поднятые со дна водоросли с рыбьими икринками.

– Подними! – сказала Бея. – Не надо оставлять следов.

– Мы же ничего противозаконного не делали.

– Это неизвестно.

Иветта подняла бусы. И осталась стоять с ними в руке.

– Положи обратно! – Бея кивнула на вещмешок.

– Я их носить не буду, – дрожащими губами сказала Иветта.

Аннушка тут же оказалась рядом.

– Носить их буду я! – Она распутала бусы и повесила себе на шею: камешки, янтарь, валяные шарики. Теперь на ней было три нитки бус. Нет, четыре: четвертая – под футболкой. Кожаный шнурочек выглядывал из-под ворота. Она вытянула кулон, сняла через голову, поцеловала, зажав в кулак, и запустила в кусты. Эта вещица – серповидный кулон, может, месяц – сверкнула и шлейфом потянула за собой кожаный шнурок.

Иветта взвилась.

– А ей… ей, значит, можно разбрасывать тут свои кулоны?! – выпалила она, задыхаясь. – Ей можно оставлять здесь следы? Пусть она сейчас же…

– Да, ты права, – сказала Бея. – Это было не очень умно.

Ее руки поднимались и опускались, как бы стараясь успокоить Иветту.

Та же продолжала шипеть:

– Значит, с ее стороны это не очень умно, а с моей – глупо?

– Поезд, – прервала спор Антония.

Он был голубого цвета. С большой надписью «Подвезем с удовольствием» на вагонах.

Идею распределиться по поезду, чтобы не бросаться в глаза, мы сразу отбросили. Весь поезд состоял из двух вагонов, насквозь просматривающихся. Если бы мы расселись по всему салону, это бы точно выглядело странно. Маловероятно, что в этой местности семь девочек примерно одного возраста могут не знать друг друга. Если тут вообще найдется семь девочек нашего возраста. Первые станции, через которые мы проехали, назывались Швербоден, Хартлос и Альтендорф. Какое-то унылое захолустье, все ясно.

Кроме нас в поезде никого не было. Только контролеры. Один старый, другой молодой. Мы сели в той части вагона, где сиденья складываются и можно везти велосипеды.

Поезд без остановки проезжал мимо одной станции «по требованию» за другой. Половина девчонок быстро заснули. Антония свернулась калачиком рядом со мной, и я чувствовала ее ванильный запах. Примерно через полчаса к нам подошел контролер. Это был пожилой человек. Под толстыми очками красовался большой рыхлый нос, ниже – седые усы. Есть же на самом деле люди, которые в жизни выглядят так, как другие одеваются на маскарад. Наверняка зовут его Вилли или Бернд, как-то в этом роде.

– Доброе утро, проездные документы, пожалуйста! – продребезжал он.

– Тс-с! У меня девочки спят, – прошептала Аннушка. Черт, это она хорошо придумала!

Я тоже притворилась спящей и стала подглядывать через ресницы. Может, это из-за бус Инкен или почему-то еще, но Аннушка вдруг стала выглядеть взрослее. Ей пришлось встать, потому что сидя было не достать кошелек из кармана штанов. Стоя она оказалась выше Вилли-Бернда.

– У вас кофе купить можно? – спросила она как бы между прочим.

– Да. Сколько вам?

– Один. Девочки же у меня кофе не пьют!

Аннушка сокрушенно покачала головой.

Я уткнулась в ворот куртки, чтобы не засмеяться. Рядом со мной шумно пыхтела Рика.

– И куда едем, милая барышня? – Вилли-Бернд явно был в восторге от молодой учительницы, везущей нас в лагерь. – Маленький у вас класс, – сказал он. – И одни девочки…

– Частная школа, – ответила Аннушка. – Мальчиков везет мой коллега. – Она быстро соображала, что сказать. Я решила, что с ней надо быть начеку.

Через несколько минут контролер принес кофе, на который набросилась Бея, как только Вилли-Бернд отошел.

Если поначалу я удивлялась, зачем в курортных местах такие ранние поезда, ответ стал очевиден, когда мы добрались до Викемарка. На платформе толпилась куча народу с заспанными лицами – люди, которые работают в Берлине. Там они все и вышли. И зашли другие.

Большую часть пути мы спали. Это был самый простой способ скоротать время в поезде. Вышли мы в Дрездене – вместе с женщиной, которая странно посмотрела на Аннушку, когда кондуктор обратился к ней на «вы».

– Пешком отсюда дойти не получится, – сказала Аннушка. – Слишком далеко.

Бея заявила, что лучше соображает, когда почистит зубы. И кивнула на кафе в здании вокзала, между магазинчиком с прессой и обувным. Маленькая меловая доска у входа пыталась привлечь клиентов разнообразием шницелей. Вывеска сообщала, что здесь можно взять велосипеды напрокат.

Я задумалась, не стоит ли поехать на велосипедах. А что, неплохая получилась бы маскировка!

В принципе, можно было и здесь остаться. Или все-таки вернуться обратно? А Инкен? А дохлые кошки? Я встряхнулась, отгоняя от себя эти мысли.

Девочки тоже захотели в туалет. Антония, я, Рика, Аннушка и Бея пошли в кафешку. Внутри все обшито темными деревянными панелями, на подоконниках – бабушкины цветочки, пахнет бабушкиной едой. За стойкой блондинка с перманентной завивкой возилась с радио.

– Ну, извините, любезный, по этому каналу новости только каждые полчаса, – сказала она пожилому мужчине у стойки и повернулась к нам. – Привет, красавицы! Что вы хотели? Туалет за гардеробом. Или вам колы?

Мы замотали головами.

– Туалет – один евро, если ничего не берете. Маленькая кола – то ж самое. Подумайте.

Блондинка пожала плечами, как будто ей самой это не нравилось. Не она-де правила придумывала. За весной приходит лето, туалет стоит один евро – с этим она ничего поделать не может.

Старик у стойки был в зеленой рыбачьей жилетке, на голове – рыбачья шляпа. Рядом с ним – молодая женщина в рабочем комбинезоне. Бежевом. Со следами грязи на ляжках, где обтирают руки. На полу перед ними растянулся лохматый старый пес и, смотря на женщину, махал хвостом. На стойке между стариком и женщиной в комбинезоне лежал ключ от машины.

– Если никто их больше брать не хочет, можно их пристрелить. Шавок-то как песка в море, – сказал мужчина.

– На пляже, – поправила его женщина. Голос у нее был мягкий.

– Не, Паула, ну зачем их кормить да таскать туда-сюда? Просто пострелять всех. Или газом отравить. Подержать у выхлопной трубы, и все.

– Меня зовут Паола, – сказала женщина и засмеялась. – Всегда приятно поболтать с такими защитниками животных, как вы.

Бея, кажется, перепутала туалетную дверь с дверью салуна и пнула ее своим конверсом, как ковбойским сапогом, так, что дверь с размаху распахнулась.

– Эй, красавицы, поосторожнее! Плитки у нас не бронированные! – закричала блондинка с завивкой.

Бея рывком сняла рюкзак.

– Самого тебя бы газом потравить, урод! – прошипела она и скрылась в одной из двух туалетных кабинок.

Антония, переминавшаяся с ноги на ногу, тоже побежала в кабинку. Аннушка копалась в рюкзаке в поисках зубной щетки.

Из кабинки доносилось сердитое ворчание Беи.

– Терпеть не могу таких говнюков. Всего лишь животное… – она спустила и вышла, хлопнув дверью. – Сам ты всего лишь человек!

Она приоткрыла дверь в кафе, сделала небольшую щелочку и прислушалась: старый тип за стойкой ругал собаку. Вдруг Бея отпрыгнула от двери – внутрь вошла женщина в комбинезоне. Паула? Нет, Паола. Она с улыбкой прошла между нами. Умывшись и почистив зубы, мы проскользнули мимо Беи в зал кафе. Бея осталась стоять за гардеробом. Я подумала, она просто не хочет платить за туалет. Отсюда все эти шмыганья и подглядывания… Бея оглядывалась и как будто ждала подходящего момента. Он наступил, когда буфетчица отвернулась, а старик в рыбацкой шляпе стал опускать монеты в автомат. Бея рванула с места, понеслась к стойке, бросила туда плату за туалет и громко сказала:

– Спасибо и хорошего вам дня! – схватила ключ и тут же вышла. Мы – за ней. – Двигаем! Быстро! – крикнула она. Фрайгунда с Иветтой, которые ждали снаружи, тут же закинули вещи на спину.

Бея огляделась. Посмотрела налево, направо. Мы тоже: налево, направо. Она побежала к выходу.

– Что такое? Можешь объяснить, в чем дело? – ворчала Иветта.

Бея, не останавливаясь, подняла вверх ключ, побренчала им о брелок.

– Ты что?.. – Иветта не договорила. Она поняла, что у Беи в руке. Точно! Ключ от машины! Но где сама машина?

Бея устремилась к площадке напротив вокзала. Интуиция или удача. Когда я ее потом спросила, она ответила «талант». Она осмотрелась – не идет ли тот тип в шляпе. Его не было. Но в любую секунду он мог с криками выбежать из двери.

На открытой площадке стояло несколько машин. Бея бросилась к фургону примерно в два раза больше минивэна клининговой фирмы моих родителей. Без окон сзади. Сбоку – большая коричневая лапа и надпись «Собачий случай».

На полсекунды я было обрадовалась, но тут до меня дошло: она собирается на этом уехать! Бея хлопнула ладонью по машине – внутри послышался лай.

– И что? Ты хочешь их отпустить? – спросила Фрайгунда.

– Чтобы этот урод их снова поймал и убил? Ни за что! – Бея открыла заднюю дверь фургона.

Пластиковые боксы с решетками на дверцах. Громко дышащие собаки. Запыхавшиеся девчонки. Мы уставились друг на друга. Клетки стояли рядами на полу. Три слева, три справа. Одна из собак скулила. Вторая крутилась в своем сером ящике. Третья скребла пол клетки. Еще одна рычала. Воняло еще как!

– Ну, привет! – сказала им Бея. – Спокойно. Все в порядке.

Потом она оглядела нас одну за другой, словно хотела оценить, что будет, если она прямо сейчас предложит нам залезать в машину к этим собакам.

– Кто за то, чтобы спасти собак? – она подняла руку, еще не успев договорить.

Фрайгунда опередила меня лишь на мгновенье – мы обе проголосовали «за». Собаки мне всегда очень нравились. Я толкнула локтем Рику. Она тоже подняла руку. А потом и Антония.

Мы закинули вещи внутрь.

Иветта, не говоря ни слова, залезла в машину и села на одну из клеток – в ней лежал черный пес с очень широкой головой.

– Этот – мой, – сказала она.

– Аннушка, ты мне нужна на переднем сиденье. И, может, еще Антония. – Бея открыла дверь и села на водительское место. Я все еще колебалась. Но если Бея сказала, что умеет водить, значит, действительно умеет. Двигалась она уверенно, и это внушало доверие.

Я залезла внутрь.

Задняя дверь хлопнула. Собаки залаяли. Хлопнула передняя дверь.

В ящике подо мной пищало маленькое пятнистое нечто. Помесь пуделя с чем-то – овцой, барсуком или типа того. Пес скрипел, как будто у него в пасти дверь на несмазанных петлях, которая постоянно открывается от его дыхания. Шерсть у него была мокрая. Судя по запаху, он написал у себя в клетке, а потом улегся в лужу.

Другие собаки были поспокойнее. Один пес выглядел очень старым. Он трясся всем телом. Может, рычал. Но машина рычала громче.

Как я из дома могла попасть сюда? Из своей жизни – на эту клетку с собакой?

На меня навалилась усталость. Голова грозила отломиться от шеи. Глаза не хотели ни на что смотреть. Моего возбуждения хватило ровно до этого места. А теперь, когда момент действительно был волнующий, волнения во мне не осталось ни капли. Я начала догадываться, в чем секрет крутости. Крутых ничего не колышет просто потому, что у них в жизни уже случилось что-то такое, после чего уже ничто не волнует. Кто знает, что в прошлом у всех этих ковбоев, которые перед лицом смерти спокойно жуют жвачку. Может, они тоже просто очень устали.

Стоило на пару секунд отдаться потоку, который пытался унести меня в страну снов, голова падала назад. Какая-то болезненная усталость. Даже сильнее, чем пульсирующая боль в раненой руке. Усталаусталаустала… При каждом торможении я ударялась головой о плечо Иветты, а потом – о дверь машины. Два торможения спустя я постаралась вывернуть шею так, чтобы больше не стукаться об Иветту.

– Полегче, Маяк! – рявкнула Иветта, когда при следующем резком торможении я практически упала ей на колени.

Оставалось только надеяться, что Бея устала не так сильно. Она хоть кофе в поезде выпила! Думала ли она, что нужно взбодриться? Был ли у нее план красть машину?

Вела она отвратительно.

«Нечего стесняться переключения передач», – говаривал мой отец и смеялся. Смешно при этом было только ему, но это его ничуть не смущало. Мама закатывала глаза… Я решила больше о них не думать. Если вспоминать их слишком часто, они усядутся у меня на плече, как ангел и чертик, только оба со стороны ангела: бла-бла-бла, так не делается, подумай о последствиях, будь благоразумна, мы такой тебя не узнаем.

Я тоже такой себя не узнавала. Я была чужой сама себе. Очень интересно с собой познакомиться!

Иветта забарабанила кулаком по стенке, отделявшей нас от водительской кабины.

– Ты что, на вафельнице водить училась? – заорала она.

Из кабины постучали в ответ.

Одна из собак заскулила.

– Пожалуйста, держи себя в руках, у животных стресс, – сказала Фрайгунда.

Иветта посмотрела вниз между ног. Черный пес с огромным черепом дышал ртом, высунув язык.

– Мой улыбается! – сказала она.

От черного кобеля, на клетке с которым сидела Иветта, мне было немного не по себе. У него была невероятно большая голова. Наверное, если его выпустить из клетки, он окажется просто огромным.

– Он не улыбается.

– Откуда ты знаешь? Сама собакой была в прошлой жизни? – поинтересовалась Иветта.

– Нет, – сказала Фрайгунда, смотря в пол. – Я родилась в год Собаки и выросла с собаками. Они заменяли мне друзей, и я до сих пор предпочитаю их общество людям. Их социальное поведение восхищает меня всю жизнь.

Я стала потихоньку просыпаться. Оказывается, Фрайгунда вообще понятия не имеет, что в компании подростков говорить можно, а что – нет. То, что она говорила, говорить было нельзя. За такое получают дурацкие прозвища, а надписи в раздевалке спортзала недвусмысленно говорят, что ты жертва травли. Наверняка над ней издевались в школе.

– Круто! – сказала Иветта. – Ты такая крутая, Средневековье!

Фрайгунда никак не реагировала. Думаю, для нее пубертатного периода не было предусмотрено. Создавалось впечатление, что Фрайгунду учили вместе с другими средневековыми детьми где-нибудь на лугу. По старому учебнику математики, в котором нет чисел меньше нуля.

Я наклонилась к обоссанной помеси пуделя с чем-то. На клетке оказалась табличка с его кличкой.

– Вуван, – сказала я собаке. Очень тихо. Хотела, чтобы меня услышал только этот пес.

– У него слабый слух. – Фрайгунда приставила ладони ребром к своей голове, примерно туда, где у собак уши, и стала шевелить ладонями-ушами в разные стороны. – Обычно они поворачивают уши в сторону шума и прижимают их, если слишком громко. А этот – нет. – Она кивнула на Вувана. – Он ушами не шевелит.

Я снова наклонилась и посмотрела в клетку. На меня глядели два карих глаза. Уши не двигались. Я посмотрела на других собак. Действительно, у них уши шевелились, особенно у одной светло-рыжей. На ее клетке была табличка «Буги».

Уши у большеголового черныша, на котором сидела Иветта, были прижаты.

– Моего зовут Цак, тут написано.

– Это мы еще посмотрим, где тут чья собака, – сказала Фрайгунда.

Проехав так с час, мы остановились отдохнуть на парковке около заправки. Там еще был серебристый домик с туалетами, такого вида, что непонятно, когда он полетит обратно на Луну. Рядом по автобану непрерывным потоком неслись машины.

Бея дала Аннушке денег.

– Нам нужна карта Рудных гор, хорошие фонарики и батарейки.

В кошельке у нее было много денег. Ничего себе! Откуда они у нее? Неужели там правда тысяча евро?

Аннушка кивнула и пошла к магазину при заправке.

– Где ты вообще водить научилась? – спросила Иветта.

– У меня отец – дальнобойщик, я же говорила. – Бея улыбнулась. Если мое предположение, что крутой ковбой потому крут, что с ним что-то самое плохое уже произошло, верно, то мне бы не хотелось знать, что случилось с Беей. Или нет, все-таки хотелось.

– И он пускал тебя за руль? – продолжала Иветта.

– Давай, донеси на него, – отозвалась Бея.

Фрайгунда тем временем вытащила из своего рюкзака оранжевую бельевую веревку, отмотала кусок и растянула руками.

– Мне нужна помощь.

Она протянула веревку Рике, та кивнула и взяла у нее из рук. Фрайгунда достала нож из ножен у пояса и отрезала. Она повторила эту процедуру пять раз. Нож у нее выглядел фантастически: роговая рукоять, грязное лезвие. Что она только им резала? Свиней? Грибы? Дерево и кору?

– У нас есть время? Я могу дать собакам опорожниться? – спросила Фрайгунда.

Бея покачала головой.

– Нет, это привлечет внимание. Нам надо срочно ехать дальше.

– Но максимум через час – обязательно. Иначе будет неправильно по отношению к животным.

– Да, Фрайгунда. Ты права.

Вернулась Аннушка. Кроме прочего, она принесла арахисовые батончики и раздала каждому по одному.

– Только ешьте потом. – Скорее всего, это означало «Я за них не заплатила».

Бея попросила Аннушку показать на карте, где примерно находится туннель. Они начали водить пальцами по бумаге. По зеленым участкам, по линиям: тут грунтовая дорога, там – лесная. Я не раз видела, как мои родители рассматривают карты, но с Беей это вдруг стало интересно. Она сложила карту так, чтобы та часть, по которой мы ехали, была сверху. Все движения очень уверенные.

– Не хочешь теперь сесть вперед? – спросила она меня.

Я почувствовала, как краска залила мне лицо.

Мы летели вперед. Слева – Бея, справа – Аннушка. Лобовое стекло притягивало все, как магнитом. Мы были как будто внутри необъятного стеклянного снежного шара. Только без снега. Огромный облачный шар! Небо, дорога, лес неслись прямо на меня, прямо в глаза и в голову – впечатления буквально набрасывались на меня. А будущее врывалось внутрь.

Я всегда сидела сзади. Мама, папа и кто-то на заднем сиденье – вот такая у меня семья. В фургоне нашей клининговой фирмы было же откидное сиденье – там я всегда и сидела.

Я что, подумала: «Наша клининговая фирма»? Черт! Клининговая фирма моих родителей, конечно. Я именно это имела в виду. Она ни за что не станет моей жизнью! Она не заставит меня искать кого-нибудь, кто тоже любит наводить чистоту, и с ним вместе растить пассажира на заднем сиденье.

Я не решилась спросить Бею, почему она сказала мне сесть вперед. Может, я ей нравилась?

Я чувствовала себя счастливой! Небо было такое высокое, что вмещало все облака стопкой. Голубо-белое. Брюха туч темные. Голубо-бело-серое. Вдали – поля. Голубо-бело-серо-зеленое. По обеим сторонам дороги – густой хвойный лес. Коричнево-зеленый.