Текст книги "Жестокий континент. Европа после Второй мировой войны"

Хотя рапорт об инцидентах был отправлен, ни один американский солдат не был отдан под суд за нарушение Женевской конвенции по правам военнопленных.

Англичане тоже начали открывать значение гитлеровских концлагерей. Когда 15 апреля они прибыли в Берген-Бельзен, то были совершенно не готовы к зрелищам, рассказам и проблемам, их ожидавшим. После сравнительно цивилизованной сдачи лагерный комендант Йозеф Крамер самолично провел английских офицеров по лагерю. Однако то, что они увидели внутри лагеря, было далеко от цивилизации: капо (привилегированные заключенные в лагерях Третьего рейха, работавшие на администрацию. – Пер.) наскакивали на узников, избивали их тяжелыми палками, узники, «живые скелеты с изможденными желтоватыми лицами», «вонь разлагающейся плоти» и люди, испражняющиеся, не скрываясь, на территории лагеря, даже на полу внутри бараков. И снова больше всего возмутил вид бесчисленных трупов – некоторые лежали прямо там, где рухнули на землю, другие были сложены в помещениях или свалены кучами вокруг территории лагеря. Один из первых офицеров, вошедших в лагерь, Деррик Сингтон, утверждал, что они выглядели «как заваленный прилавок в мясном магазине». «Можно было изучить каждый трюк, который трупное окоченение может сыграть с человеческой внешностью, каждую нелепую позу, которую может принять человеческий скелет, брошенный произвольно, пока мы шли среди берез в лучах солнца».

В последующие дни англичан больше всего шокировало то, как равнодушно вели себя уцелевшие узники по отношению к трупам, будто такие зрелища были для них совершенно нормальными. Один военный медик в ужасе описывал некоторые подобные сцены: «…женщина, слишком слабая, чтобы стоять, прислонилась к куче трупов, занимаясь приготовлением еды, которую мы ей дали, на костре; мужчины и женщины сидят, скрючившись, на открытом пространстве, страдая от дизентерии, выворачивающей им кишки; женщина стоит голышом и моется выданным ей кусочком мыла и водой из бака, в котором плавают останки ребенка».

Мертвые тела в различных стадиях разложения невозможно было подсчитать. По словам офицера СС Вильгельма Эммериха, следившего за количеством заключенных, в лагере за два месяца до прихода англичан умерли около 16 тысяч человек, но по другим оценкам, только в марте погибли 18 тысяч узников. Маленький крематорий в Бельзене не справлялся с таким количеством трупов, а из-за нехватки топлива нельзя было сжигать тела в открытых ямах.

Когда англичане стали задавать узникам вопросы об этом месте, те рассказывали об ужасах, которые им довелось пережить. Во всем лагере свирепствовали тиф и дизентерия. Питание, состоявшее из пустого брюквенного супа, превратило узников в тростинки. Голод и лишения стали такими сильными, что десятки людей становились людоедами, пытаясь остаться в живых. Один чешский заключенный по имени Ян Белунек рассказал английским офицерам, что своими глазами видел трупы с вырезанными у них сердцами, а другой узник «сидел рядом с одним из таких трупов и ел мясо, которое, без всякого сомнения, было человечьим». Этот рассказ подтвердили двое других заключенных, работавших в лазарете, – доктор из Дрездена по имени Фриц Лео и чешский врач по имени Зденек Визнер. Оба сообщили о регулярных кражах у трупов печени, доктор Визнер лично видел, как люди ели ее. Доктор Лео сообщил о трех тысячах случаев людоедства в лагере, часто видел, как люди ели человеческое мясо и даже «варили половые органы».

Узники также рассказывали о бесчисленных жестокостях, убийствах, медицинских экспериментах и массовых казнях как в этом, так и в других концлагерях по всему рейху. Рапорт о концлагере в Бельзене, составленный 27 апреля 1945 г., заканчивался выводом: «целью этих лагерей стало уничтожение части населения», в нем многократно повторялось, что «происходившее в концлагерях имело своей целью не простое заключение в тюрьму, а немедленное или отсроченное уничтожение». Что касается самого Бельзена, то, хотя этот лагерь и должен был стать Krankenlager («лагерь для больных»), он «ни в каком смысле не напоминал лагерь для больных, так как здесь и не предполагалось выздоровление узников».

Английские солдаты не мстили своим противникам немцам так же яростно, как американцы в Дахау, но обстоятельства были совершенно другие. В отличие от Дахау англичане не настраивались сражаться в Бельзене, они всего лишь выполняли медицинские, административные и охранные обязанности. В отличие от Дахау здесь со стороны немцев не было и намека на сопротивление – фактически, они приветствовали англичан, и их первые контакты были довольно теплыми. Но как только до англичан начал доходить истинный кошмар лагерной жизни, отношения между английскими солдатами и служащими концлагеря быстро ухудшились. Англичане приказали эсэсовцам хоронить мертвых: те работали на жаре в полной форме. Их заставляли голыми руками носить разлагающиеся останки: всякий, кто пытался защитить руки ветошью или предметами одежды, немедленно получал удар прикладом. Многие обитатели лагеря приходили посмотреть на них за работой, собираясь вокруг братских могил и выкрикивая оскорбления в адрес своих бывших мучителей. «Одно меня порадовало: я увидел, как эсэсовцев силой заставляют работать», – написал один английский медик 22 апреля.

«Они собирают мертвых и инфицированную одежду, руками толкают тележки и сбрасывают свой груз в огромные братские могилы (5000 в каждой). Все время наши вооруженные охранники кричат на них, пинают, угрожают им, не давая остановиться ни на минуту. Какие же ужасные типы эти эсэсовцы! – с лицами голливудских преступников. К ним не проявляется никакой пощады – они знают, что их ждет, когда они закончат свою работу».

Другой солдат, по имени Сандерсон, из 369-го дивизиона утверждал, что иногда месть англичан доходила до крайности: «Мы посадили эсэсовцев на голодный паек и заставляли делать без отдыха самую грязную работу. Наши ребята не проявляли никакой щепетильности, а били их прикладами винтовок и кололи штыками, чтобы они работали за двоих. Однажды полуживого эсэсовца бросили на массу трупов, и не потребовалось много времени, чтобы он задохнулся среди них. Сначала он пытался бежать, но был подстрелен и ранен. Так что его вернули к яме с трупами и обошлись так же, как он обошелся бы с любым узником».

Трудно узнать почти семьдесят лет спустя, действительно ли такой эпизод имел место или английские солдаты просто выдавали желаемое за действительное. Я не смог найти никакого подтверждения тому, что какой-то эсэсовец заживо похоронен в Бельзене, но факт бытования подобных историй не менее важен. Они выполняли важную психологическую функцию: английским солдатам нужно было почувствовать, что за некоторую часть самых гнусных зверств СС теперь должны поплатиться сами преступники.

Сурово обращались не только с лагерной охраной Бельзена, но и со всеми, кто работал в лагере, включая технический персонал и клерков, составлявших большинство захваченных эсэсовцев. Штатских немцев из города Целле и других близлежащих городов также заставили приехать в Бельзен, своими глазами увидеть преступления, совершенные от имени Германии. По словам одного английского сапера, получившего задание собрать местных городских мэров, его с сослуживцами-солдатами не пустили в лагерь из-за риска заразиться тифом, но в отношении их немецких подопечных эти соображения были забыты. Когда они вернулись, томми (прозвище английских солдат. – Пер.) показали им «острый конец нашего гнева», нарочно уронив приклады своих винтовок им на ноги, чтобы сломать пальцы на ногах. Многие штатские выглядели совершенно потрясенными от увиденного в лагере. «Одних тошнило, другие плакали, не стыдясь слез, а некоторые просто таращились в пространство с недоверчивым видом».

Подобно русским в Майданеке, англичане увидели шанс использовать Бельзен в пропагандистских целях. Почти немедленно сюда были отправлены военные операторы, журналисты газет и фотографы. Наиболее сильное воздействие оказал приезд 23 апреля, через восемь дней после обнаружения лагеря, команды «Бритиш мувитоун ньюз». Вскоре кинохроника братских могил и гор трупов транслировалась на киноэкранах по всей Великобритании, а позднее и в других странах.

Этот и другие западающие в память фильмы, в которых показывали детей, играющих на кучах трупов, тонких, как прутики, людей-привидений, неспособных встать на ноги, и бульдозеры, сталкивающие сотни тел в братские могилы, навечно заклеймили нацистскую Германию в глазах всего мира. В них наконец были визуальные доказательства зверств немцев, от которых нельзя было отмахнуться как от пропаганды. В то время казалось, что это касается всего немецкого народа. Говоря словами полковника Споттисвуда, руководителя военной администрации, который перед камерой выступил с речью для штатских немцев, приехавших в Бельзен, существование лагерей подобного рода явилось «таким позором для немецкой нации, что ее следует вычеркнуть из списка цивилизованных народов». Следовало наказать не только исполнителей всех этих злодеяний, но и целую страну: «Вы должны возместить трудом и потом то, что совершили ваши дети, а вы этому не сумели помешать».

Обнаружение концлагерей безвозвратно изменило нравственную картину. Казалось, союзникам удалось оправдать все, совершенное ими в ходе войны, – бомбардировки немецких городов, требование безоговорочной капитуляции, экономическую блокаду, которая вызвала голод в такой большой части Европы. Своего рода компенсация за многое из того, что союзники сделают в последующие месяцы. С этого времени, независимо от перенесенных страданий, немцы не смогут требовать сочувствия: несправедливости в отношении немецких солдат и гражданских лиц будут игнорироваться, как в Дахау и в случаях массовых изнасилований, совершенных красноармейцами на территории Восточной Германии. Время от времени власти будут поощрять слепую месть. По заключению одного историка, насилие и деградация, процветавшие в Майданеке, Дахау и Бельзене, «охватили всех, даже освободителей».

МЕСТЬ ЕВРЕЙСКИХ УЗНИКОВ

Помимо солдат, освобождавших концлагеря, желание отомстить нацистам выражали и пленники, которых они спасали. «Иногда, – писал Израэль Гутман, переживший Майданек, Освенцим и Гунскирхен, – желание и ожидание мести служили надеждой, которая поддерживала в заключенных жизнь на последних и самых тяжелых этапах лагерного существования».

Большинство историков склонны вскользь упоминать месть со стороны выживших в лагерях узников по тем же самым причинам, по которым солдаты союзнических армий в то время старались закрывать на них глаза: подобные деяния расценивались чуть ли не булавочным уколом по сравнению с тем, что пережили сами пленники. А месть евреев по сравнению с опустошением, которое принесли некоторые другие народы, незначительна. В 1947 г. глава американской военной администрации Люциус Клей признал: «Несмотря на естественную ненависть к немецкому народу, перемещенные лица еврейской национальности были удивительно сдержанны и избегали серьезных инцидентов с немецким населением… на мой взгляд, их способность соблюдать закон и порядок – один из удивительных подвигов, которому я стал свидетелем во время своего более чем двухлетнего пребывания в Германии».

Однако в то время, когда лишь небольшая часть евреев позволяла себе такое поведение, месть, наверное, была более распространена, чем принято признавать. Большинство людей, выживших в концентрационных лагерях, были свидетелями той или иной формы мести, даже если сами не участвовали в ней. Первыми ее мишенями стали охранники лагерей, а когда их не находили – большая часть охраны стремилась убежать до прихода союзнических армий, – тогда заключенные набрасывались на нацистских доносчиков – капо. Гели не было возможности отомстить непосредственным виновникам их страданий, разочарованные заключенные вымещали свои чувства на других немцах, особенно эсэсовцах, немецких солдатах или нацистских чиновниках.

Мстили мужчины, женщины и даже дети. Например, после освобождения Терезиенштадта в Чехословакии Бен Хельфготт видел, как две еврейские девочки напали на немку, шедшую с детской коляской по дороге в Лейбниц. Он велел им прекратить избиение, они отказались, и тогда он вмешался лично. Позже, в лагере, он своими глазами видел, как толпа забила до смерти эсэсовца. «Мне было дурно, – сказал он десятилетия спустя. – Нет ничего такого, что я ненавидел бы, но я не люблю толпы. Когда люди превращаются в толпу, они перестают быть людьми».

Часкил Розенблюм, который был освобожден в Терезиенштадте, не убил ни одного немца не из-за каких-то особых угрызений совести, а просто потому, что не мог заставить себя сделать это. Но он знал десятилетнего мальчика, на глазах которого убили его родителей, и «тот убивал одного нациста за другим». Пинкус Курнедц видел, как группа его друзей убила бывшего лагерного капо в Терезиенштадте, обнаружив в близлежащей деревне этого затаившегося человека. «Он прятался в сарае, и мы вытащили его оттуда. Там на небольшой площадке стояла парочка русских танков. Русские помогали. И мы буквально забили его до смерти».

По понятным причинам чрезвычайно трудно найти евреев, которые признаются в совершении актов возмездия, но некоторые храбрецы открыто рассказали о том, что сделали тогда, из желания ли обеспечить максимальную точность изложения исторических событий или потому, что не испытывали стыда за действия, которые, по их мнению, были оправданны. Например, в 1988 г. польский еврей по имени Шмулек Гонтарц участвовал в интервью для Имперского музея войны в Лондоне, в котором признал, что он и его друзья мстили немцам во время освобождения и продолжали делать это еще долгое время после него.

«Мы все в этом участвовали. Это было приятно. Единственное, о чем я жалею, о том, что не сделал большего. Все, что угодно: хоть сбрасывать их с поездов. Всякий раз, когда появлялась возможность избить их, мы делали это. Однажды в Австрии мы были в конюшне, а там прятался немецкий офицер. Мы нашли его и сделали то же самое, что они делали с нами: привязали к дереву и расстреляли. Если сейчас вы скажете мне: «Сделай это», то нет, но тогда охватывало сладкое чувство. Мне это нравилось. В то время ни у одного из нас не могло быть никакого другого удовлетворения. И сейчас я вам вот что скажу: я бросаю вызов любому человеку, которому в подобной ситуации это не понравилось бы… Возможно, единственное, ради чего стоило бы пережить войну, – возможность сделать это. Удовлетворение было огромным».

Альфред Кноллер, австрийский еврей, освобожденный в Бельзене, вспоминает, как совершал набеги на местные крестьянские хозяйства, чтобы раздобыть продукты питания, – с явного попустительства английских солдат. Как-то раз он со своими друзьями нашел портрет Гитлера, спрятанный за какими-то мешками во дворе рядом с сараем. Внутри сарая им попались несколько ружей. Разъяренные, они разорвали портрет Гитлера, а затем, несмотря на протесты крестьянина и его жены, которые уверяли, что они против нацистов, расстреляли их.

«Я знаю, то, что мы сделали, бесчеловечно. Но, боюсь, это, возможно, подсознательно мы хотели сделать давно. Мы хотели сражаться с немцами. Мы не воевали с ними, но делали то, что, на наш взгляд, лучше всего… Мы хотели отомстить. Все время. Безусловно, это был акт мести. Это должно было выплеснуться наружу».

Не внушив чувства вины за содеянное, этот случай, видимо, дал Кноллеру и его друзьям столь необходимое им эмоциональное облегчение. «Мы не скрывали этого. Мы всем рассказывали. Вернувшись в лагерь, мы торжествовали по этому поводу».

Сначала солдаты союзнических армий на многие подобные нападения не обращали внимания или даже поощряли их. У выживших заключенных концлагерей сложилось ощущение, что они получили карт-бланш на любые действия, которые могут совершать на протяжении ограниченного отрезка времени, но ради соблюдения закона и порядка нападения на немцев были в конечном счете запрещены. Арек Херш, например, утверждает, что «русские дали нам двадцать четыре часа, в течение которых мы могли делать с немцами все, что захотим». Гарри Спиро, другой узник, освобожденный в Терезиенштадте, тоже вспоминает, что русские говорили им о двадцати четырех часах «на то, чтобы делать все, что захотим, даже убивать немцев». По словам Макса Дессау, польского еврея, освобожденного в Бельзене, англичане тоже «разрешали мстить в течение определенного времени», но «через какое-то время они сказали, что больше этого не потерпят». Американцы также позволяли заключенным делать то, что они хотят. Курт Клаппхольц, польский еврей, освобожденный во время перегона в другой лагерь, получил в подарок от американского лейтенанта солдата-эсэсовца, которого тот уже избил до полусмерти. «Этот американец сказал мне приблизительно следующее: «Вот один из твоих мучителей, можешь отомстить». Никто из этих людей не воспользовался предложенной им возможностью, но совершенно ясно, что многие другие поступали иначе.

Со временем, естественно, чувства большинства бывших заключенных начали смягчаться. Желание отомстить часто исчезало при виде жалкого нутра некоторых представителей предполагаемой «расы господ», именем которой они были лишены свободы. Например, Питер Франк, освобожденный в Нордхаузене, на момент окончания войны весил чуть больше четырех стоунов (стоун – мера веса, равная 6,34 кг. – Пер.). Его единственным желанием было «истребить весь немецкий народ, чтобы такое больше не повторилось». Но когда ему дали пленного немца, чтобы Питер сделал из него своего «коня», поскольку он был слишком слаб, чтобы передвигаться самостоятельно, его гнев, по-видимому, сначала превратился в презрение, а затем уже в жалость. «Он был приставлен ко мне, он был моей собственностью, так сказать. Он, бывало, жаловался мне, как плохо с ним обошлась война, но довольно быстро поумнел. Я хочу сказать, что он был бедный малый, и не было никакого смысла мстить ему… Как только начинаешь общаться с отдельными людьми, которые во многих смыслах тоже были жертвами, ты бросаешь это дело». Альфред Губерман, выживший в Бухенвальде и Ремсдорфе, соглашается с этим. «Когда меня освободили, я сначала думал, что Германия будет полностью стерта с лица земли. Со временем, когда я встречал немца, я задумывался: «Что я могу сказать ему? Только пожалеть за то, что ему придется жить с этим камнем на совести».

Однако гнев иных утих не скоро, они полагали, что евреи не могут жить спокойно, пока над немецким народом не свершится какой-нибудь колоссальный акт возмездия. Одну такую группу основал бывший партизан еврей Абба Ковнер – так называемые «Мстители». Эта группа, по-видимому, уничтожила более ста человек, подозреваемых военных преступников, а также заложила бомбу в лагере для пленных эсэсовцев, в результате чего погибли 80 заключенных. Их идеология подразумевала целенаправленные нападения на большие группы немцев без разбору, а обезличенный характер их мести должен был отражать то холодное равнодушие, с которым нацисты убивали евреев во время холокоста. Их лозунг «Один немец за каждого еврея», а их явное намерение, по словам одного из членов группы Габика Седлиса, «убить шесть миллионов немцев». Чтобы достичь этой цели, они разработали план отравления системы водоснабжения пяти немецких городов, осуществлению которого помешал арест самого Ковнера, который пытался провезти контрабандой яд из Палестины в Европу. Альтернативный план отравить хлеб для 15 тысяч эсэсовцев, содержавшихся в лагере для интернированных под Нюрнбергом, увенчался некоторым успехом. По крайней мере 2 тысячам немецких военнопленных стало плохо от отравления мышьяком, хотя неясно, сколько человек умерло, если вообще умерло.

Такие планы рассчитывали на хаос, который воцарился сразу же после войны. Массовые перемещения беженцев служили отличным прикрытием для тех, кто стремился отомстить (точно так же, как и для бежавших военных преступников), а отсутствие какого-либо закона и порядка позволяло замалчивать убийства, их не расследовали и часто не замечали. Однако в конечном счете обстановка изменилась, и даже сами «Мстители» отказались от своей мечты об ответном ударе, предпочтя вместо этого бороться за будущее независимого государства евреев в Палестине.

Здесь, наверное, находится ключ к объяснению того, почему месть евреев не распространилась более широко. Сразу же после холокоста большинство уцелевших евреев были либо слишком больны, либо слишком слабы, чтобы думать о какой-то форме активного возмездия. Выживание вообще было само по себе актом неповиновения. Но что более важно, месть – это действие, совершенное теми, кто заинтересован в восстановлении определенного нравственного равновесия. У многих евреев – возможно, у большинства – такой заинтересованности не было. Они решили совсем покинуть Европу и найти спасение в других странах, где нравственное равновесие не было скомпрометировано: Америке, Великобритании и, самое главное, в Палестине. Так их чувство мести символически выразилось в массовом отъезде из Европы, как объяснил один еврейский писатель в конце 1945 г.: «Мы стремились отомстить нашим врагам путем пренебрежения ими, неприятия, запрета и дистанцирования от них… Только совершенно отдалившись от этих убийц… мы сможем удовлетворить свое желание мести, которое по сути означает: покончить с европейской ссылкой и построить свою родину в Израиле».

Палестина дала им надежду на образование еврейского государства, в котором они не подвергались бы преследованиям и стали хозяевами самим себе. Соответственно они сделали все, что было в их силах, чтобы уехать из Европы и присоединиться к своим братьям, в надежде основать новое государство – Израиль. В долгосрочные интересы евреев не входило мстить Германии или причинять неприятности союзникам, которые, в конце концов, спасли их от полного уничтожения. Поэтому зачастую месть оставалась другим бывшим узникам, которых подвергали гонениям нацисты. Безусловно, не было недостатка в группировках, которые преследовали свои собственные цели.