Текст книги "Жестокий континент. Европа после Второй мировой войны"

Глава 10
РАБСКИЙ ТРУД

Принимая во внимание собственную, особенно страшную историю евреев, становится понятно, что они занимают центральное место в мучительной драме освобождения лагерей. Но, как подчеркивают многие историки, холокост, как мы понимаем его в наши дни, это в значительной степени ретроспективная конструкция. В то время, по крайней мере, среди союзников существовало гораздо меньшее разграничение между расовыми группами. На самом деле союзники часто намеренно не делали между ними никакой разницы, предпочитая вместо этого группировать жертвы гитлеровского режима по государственной принадлежности. Столкнувшись с огромным количеством ужасных историй, гуманитарные организации, вроде UNRRA, сначала не выделили историю евреев в какой-то особый случай, а смешали польских евреев в одну кучу с другими поляками, венгерских евреев – с другими венграми и т. д. И только в сентябре 1945 г. евреи получили право быть размещенными отдельно и находиться под присмотром особых еврейских гуманитарных организаций.

Для многих солдат-союзников и служащих организаций, функционировавших непосредственно на местах, не сразу стало очевидным то, что евреи пострадали сильнее других групп людей, которые им встречались. Концентрационные лагеря были лишь одним видом лагерей в обширной сети эксплуатации и истребления, которая покрыла весь рейх. Лагеря для военнопленных, где миллионы советских заключенных умирали голодной смертью, усеивали Восточную Европу. Лагеря рабского труда были приданы каждому крупному заводу, руднику, фермерскому хозяйству и стройке. (Например, Дахау мог стать темой заголовков английских, французских и американских газет, будучи просто центром системы, поставлявшей заключенных всех национальностей в 240 менее крупных лагерей по всей Южной Баварии.) Вдобавок существовали десятки транзитных лагерей, которые должны были только оформлять заключенных при их переброске из одного места в другое, превратившиеся к концу войны в скопления интернированных лиц, брошенных за колючую проволоку без еды и медицинской помощи. Были также специальные лагеря для сирот и малолетних преступников, пенитенциарные лагеря для преступников и политзаключенных. Взятые вместе, эти тысячи лагерей за колючей проволокой составили, по выражению одного историка, «панораму ужаса».

Здесь следует отметить, что обращение с людьми в этих лагерях было совершенно разным. В то время как английские и американские военнопленные часто получали посылки от Красного Креста, довольно хорошее питание и имели возможность заниматься культурной деятельностью, итальянцев и русских регулярно били, заставляли слишком много работать и морили голодом. Точно так же если французы, занятые на «обязательных работах», время от времени получали за нее плату и соответственную кормежку, то польских Ostarbeiters (рабочие с востока – нем.) работой часто доводили буквально до состояния ходячих скелетов. Даже в самих концлагерях существовала градация степени тяжести условий: с арийскими заключенными плохо обращались гораздо реже, чем с заключенными так называемых «низших рас» – евреями и цыганами.

Делать вид, что немцы не знали об иностранцах, живших среди них, или условиях, которые тем приходилось выносить, было бы глупо, хотя многие немцы сразу же после войны пытались сделать именно это. Число иностранных рабочих составляло около 20 % всей рабочей силы Германии. В некоторых отраслях промышленности, таких как производство оружия и самолетов, и более 40 %. Немцы работали рядом с этими людьми и видели, как с ними обращались. Более того, многие немцы тайком передавали им еду то ли из желания помочь, то ли заработать на этом денег.

К концу войны большинство немцев были прекрасно осведомлены об этой ситуации, и среди них нарастал страх перед миллионами иностранцев. Они понимали, что те могут сделать, когда получат свободу. В Гамбурге в конце 1944 г. была сформирована специальная охрана из членов партии на случай чрезвычайной ситуации – восстания иностранных рабочих. В Аугсбурге ходили слухи о том, что новые рабочие приезжали, имея при себе спрятанное оружие. В Берлине поговаривали о том, что иностранцы передают информацию врагу и выступают в Германии в роли «троянского коня». Многие иностранные рабочие намеренно подогревали эти страхи: французские военнопленные шутили, дескать, они «засланные казачки» сил вторжения, а польские рабочие дразнили немцев рассказом о «списках» тех граждан рейха, которых должны убить после победы. Учитывая атмосферу страха и неприятия, царившую между немцами и иностранными рабочими, начало серьезной конфронтации между ними стало лишь вопросом времени.

МЕСТЬ ПОДНЕВОЛЬНЫХ РАБОЧИХ

Ответная реакция началась почти сразу, как только союзники вошли в Германию. Первые дни вторжения английские, французские и американские войска сообщали о случаях мародерства и беспорядков со стороны освобожденных иностранцев, но зачастую они были бессильны остановить их. «Мародерство бушует, – утверждал капитан Рубен Седдон, работавший в Британской комиссии по делам гражданских лиц, после того как переправился через Рейн в начале апреля 1945 г. – Русские, поляки, французы и гражданские лица переживают лучший период в своей жизни, и это должно закончиться чем скорее, тем лучше». Далее на восток ситуация ухудшалась. По словам нового военного коменданта города Шверина в Мекленбурге, «вокруг бродят тысячи перемещенных лиц, убивают, насилуют, мародерствуют – короче, вдали от главных улиц законы не работают». В мае в Берлине банда из ста перемещенных лиц ограбила на железнодорожном вокзале в Анхальте поезд, как в каком-то вестерне.

Многие относили такое поведение на счет сочетания воодушевления и желания выразить свое законное чувство неудовлетворенности и гнев в адрес нацистского режима. Но в торжестве освобожденных рабочих таилось неистовство, пугающее и население Германии, и самих союзников. На протяжении нескольких лет они испытывали жестокое обращение, были отделены от представительниц противоположного пола, лишены нормальной еды и алкоголя. Теперь многие из них компенсировали потерянное время, начав безудержные поиски пищи, алкоголя и секса любой ценой. Трудовые лагеря, в которых мужчины были отделены от женщин на протяжении нескольких лет, вскоре превратились в загаженные человеческими фекалиями пространства, где их обитатели открыто «совокуплялись в бараках». Сапер по имени Дерек Генри, призванный поддерживать закон и порядок в бывшем трудовом лагере неподалеку от деревни Нордхеммерн под Минденом, позднее описал сцены, свидетелем которых он стал 11 апреля: «В нем находились и мужчины, и женщины, и, когда мы входили в бараки, они окружили нас толпой. Большинство из них были пьяны от самодельной водки, которую совали нам, некоторые открыто занимались сексом на нарах, другие пели или плясали. Они пытались заставить нас присоединиться к ним. К счастью, с нами были винтовки… Заключенные были грязными, их бараки невыносимо воняли, но нам пришлось попробовать самодельную водку, которую они наливали на стол, а затем поджигали, чтобы доказать, какая она крепкая».

Потом, по словам Генри, какой-то польский заключенный «предложил мне свою подружку на ночь, от этого предложения я отказался».

Алкоголь играл особенно большую роль в беспорядках, которые произошли после освобождения. В Ганау сотни русских пили промышленный спирт, отчего погибли по крайней мере двадцать человек, а более двухсот частично парализовало. В Вольфсбурге сотни рабочих городского завода «Фольксваген» взломали городской арсенал и ворвались на местный заводик по производству вермута. По воспоминаниям одного американского ротного командира, отправленного разоружить толпу, «некоторые из них были так пьяны, что стояли на дамбах или на крышах зданий и стреляли из ружей, отчего падали плашмя на спину». Когда журналист Алан Морхед въехал в деревню Штейерберг в долине реки Везер, ему встретились сельские жители и беженцы, которые грабили винный погреб, забитый «самым прекрасным вином, которое я когда-либо видел». Большинство из них были пьяны или «полупомешаны» – грабили и разбивали бутылки до тех пор, пока погреб не опустел – остались лишь груда битого стекла и лежавшая на полу бутылка «шато лафит» 1891 года.

Самые безобразные эпизоды произошли в Ганновере. Во время хаоса, который сопровождал освобождение, десять тысяч бывших подневольных рабочих метались по городу, грабя винные магазины и поджигая дома. Когда оставшиеся немецкие полицейские попытались вмешаться, они были опрокинуты, избиты и повешены на фонарных столбах. Некоторые бывшие подневольные рабочие согнали немецких граждан и заставили их делать работу, которую их самих заставили бы делать в предыдущие недели, – хоронить двести русских офицеров, расстрелянных эсэсовцами. Они «лупили немцев палками или били ружейными прикладами», когда те работали. Другие искали в городе женщин и насиловали их в их домах и даже на улицах. По словам английского командира батареи, размещенной в городе, одна группа подвыпивших русских «захватила брошенное немецкое 88-миллиметровое орудие, с явным удовольствием возила его по городу и стреляла из него по тем мишеням, которые им приходили в голову, – заметным зданиям или домам, попадавшимся на пути».

В июне 1945 г., когда город уже в течение десяти недель находился под контролем союзников, английский военный репортер Леонард Мосли приехал в Ганновер и увидел, что он пребывает в состоянии, близком к хаосу. Новая военная администрация сумела организовать подачу электричества, газа и воды, расчистила дороги от обломков, назначила мэра-немца и набрала временное подразделение полиции, но ей все еще не удавалось ввести какое-то подобие закона и порядка. «Проблема была далеко не простая. Ни одно собранное с бору по сосенке полицейское подразделение не могло поддерживать порядок среди более ста тысяч иностранных рабов, которые впервые за многие годы почувствовали вкус настоящей свободы».

Масштаб проблемы стал понятен Мосли, когда военный комендант повез его из здания ратуши туда, где он должен был жить. В пути машина пять раз останавливалась из-за настоящего разгула на улицах, который военный комендант майор Дж. Х. Лэм сам прекращал выстрелами в воздух из пистолета. «И так целый день, – якобы сказал он Мосли. – Мародерство, драки, изнасилования, убийства – что за город!»

Большая часть грабежей и насилия в Ганновере, по-видимому, совершалась ради самого процесса. В одном из самых впечатляющих репортажей о послевоенном хаосе Мосли, видевший все своими глазами, описал яростное разграбление складов на окраине города: «Кто-то однажды сказал мне, что, когда грабительская лихорадка уже охватила человека, он будет убивать или калечить, чтобы добыть что-то, даже если это «что-то» и не стоит воровать. События в Ганновере – полное тому подтверждение. Во время той короткой поездки мы видели толпу, которая только что ворвалась на склад. В массе орущих людей встречались и немцы, и иностранные рабочие. Они вламывались через двери и окна, а затем выходили оттуда с охапками дверных ручек! Это был склад дверных ручек! Зачем людям понадобились такие предметы в городе, где половина дверей попросту отсутствовала, – это вне моего понимания. И все же они не только уносили эти дверные ручки, но и дрались за них. Били ногами, железной арматурой, царапали тех, кто нес дверных ручек больше, чем они. Я видел, как один иностранный рабочий поставил подножку девушке, вырвал дверные ручки из ее рук, а затем начал избивать ее ногами по лицу и телу до крови. После этого он побежал по улице. На полпути он, по-видимому, пришел в себя, посмотрел на предметы, которые нес в руках, и с видимым отвращением отшвырнул их от себя».

Когда освобождение только началось, такие сцены происходили повсеместно. Так как большая часть немецких полицейских разбежались или были разогнаны, местному населению не оставалось другого выбора, кроме как обращаться к союзникам за помощью, но солдат союзников для патрулирования не хватало. В Ганновере военная комендатура зачислила военнопленных из армий союзников во временные полицейские подразделения, но у этих людей не было опыта полицейской работы, и зачастую они имели зуб на местных немцев. Во всех главных городах Германии полицейских набирали из числа немцев таких же неопытных. По понятным причинам союзники не позволяли им носить оружие, следовательно, их силы по сравнению с буйствующими перемещенными лицами и растущими бандами вооруженных иностранцев оказывались неравны.

История, рассказанная английским лейтенантом, демонстрирует неспособность солдат союзников справиться с крайне накаленной атмосферой того времени, а также нравственной пропастью между позициями тех, кто лично пострадал от нацистов, и тех, кто не пострадал. В мае 1945 г. Рей Хантинг, едучи по спокойной сельской дороге неподалеку от города Везель, стал свидетелем происшествия, врезавшегося в его память на всю оставшуюся жизнь:

«Впереди я увидел двоих мужчин – русского, идущего в Везель, и старого немца с палочкой, который медленно шел к станции. Когда мы приближались к ним, эти двое остановились, и русский спросил, очевидно, который час, потому что старик вынул из кармана жилета часы на цепочке. Одним движением русский выхватил часы и вонзил в грудь немцу длинный нож. Старик пошатнулся и упал на спину в канаву. Когда мы подъехали, его ноги торчали в воздухе, штанины брюк сползли вниз, обнажив тонкие белые икры.

Русский уже вытащил из раны нож и спокойно вытирал с лезвия кровь о пиджак старика, когда я сунул ему в ребра дуло своего револьвера. Пока русский стоял на дороге, подняв руки вверх, я отдал револьвер Патрику, а сам спрыгнул в канаву, чтобы помочь жертве. Старик был мертв. Русский, эта бессловесная скотина, глядел на меня, стоявшего на коленях около тела, без каких-либо признаков душевного волнения или раскаяния.

Я забрал нож и часы, затолкал его в кузов грузовика и сел напротив него с револьвером. Мы поехали в комендатуру, чтобы передать его капитану Граббу, но того не оказалась на месте. Мы отвезли пленника в казарму, чтобы с ним поступили согласно советскому закону.

Я втолкнул пленника за шиворот в комнату, где сидели советские командиры, и обвинил его в убийстве, предъявив нож и часы. Один из командиров, назвавшийся администратором (русское слово, точно соответствующее английскому), вышел вперед.

«Вы говорите, что этот человек убил немца?» – спросил он с улыбкой. Я показал ему орудие убийства. Он подошел к одному своему сослуживцу и снял с его фуражки красную звезду, затем приколол ее на грудь убийцы и поцеловал его в щеку! Убийца старика со своей наградой на рубашке выскользнул из комнаты и потерялся среди сотен других людей в казармах. Больше я его не видел».

КОНТРОЛЬ ВОЕННЫХ ЗА ПЕРЕМЕЩЕННЫМИ ЛИЦАМИ

Пытаясь положить конец этой анархии, союзническая военная администрация в каждой зоне Германии была вынуждена ввести радикальные меры. Первым делом она постаралась собрать воедино как можно больше только что освобожденных пленных и подневольных рабочих и посадить их назад под замок – поступок, который вызвал гнев и испуг у многих из тех, чьим единственным желанием было добраться домой в свои страны. Был объявлен строгий комендантский час, который в некоторых районах начинался в 18.00; всякий, кто покидал лагерь ночью, подлежал аресту или даже мог быть расстрелян. Угроза применения силы зачастую становилась единственной эффективной мерой в деле наведения порядка. Например, когда майор А. Дж. Мун встал во главе военной администрации в городе Букстехуде, он немедленно проинформировал население местных центров для перемещенных лиц о том, что каждый, пойманный на мародерстве, будет расстрелян. В результате в этом районе было очень мало беспорядков. Позже, в августе, английская военная администрация в Северо-Западной Германии сделала расстрел мародеров своей официальной политикой. Американская военная администрация в Гессе также предупредила, что каждого, кто будет буйствовать из-за нехватки продовольствия, ждет смертная казнь. Эти объявления и объявления нацистов мало отличались друг от друга, скорее всего, именно некая преемственность между двумя системами власти делала их столь эффективными.

Поскольку было очевидно, что угроза закону и порядку сохранится так долго, пока иностранные заключенные находятся в Германии, союзники приступили к немедленной, насколько возможно, репатриации перемещенных лиц. Было много споров относительно того, кого отправлять в первую очередь. Английские и американские военнопленные и бойцы движения Сопротивления обоснованно притязали на особое отношение. Это перевешивало нетерпение советских властей, требовавших возвращения им своих граждан, особенно потому, что еще тысячи освобожденных пленных союзнических армий задерживались в советской зоне оккупации. Другие доказывали, что в первую очередь нужно отсылать по домам самых неспокойных, чтобы воцарился закон и порядок.

Материально-технические трудности транспортировки людей по разрушенным железным дорогам Европы усугублялись еще и тем, что многие перемещенные лица сами не хотели возвращаться на родину. Многие евреи, поляки и прибалты теперь считали себя лицами без гражданства, и поэтому им некуда было ехать. Другие, особенно русские, украинцы и югославы, не хотели возвращаться: они опасались репрессий по возвращении домой. Многие пережили невообразимые трудности, и, несмотря на конец войны, их, как оказалось, ничего хорошего не ждет.

Пока перемещенные лица ожидали репатриации, их свозили на большие сборные пункты и распределяли группами по национальной принадлежности в лагерях для перемещенных лиц по всей Германии, Австрии и Италии. Это были либо бывшие военные казармы, либо отделенные городские районы. Некоторые лагеря специально построили для перемещенных лиц, иные находились на территориях бывших трудовых или даже концентрационных лагерей. На континенте, где людям отчаянно не хватало крова, союзникам приходилось использовать те здания, которые они смогли найти. Многие бывшие заключенные в смятении проходили процедуру дезинсекции и бритья и оказывались в тех самых концлагерях, из которых они недавно вырвались.

Из официальных отчетов того времени, равно как из многих воспоминаний и дневников, написанных простыми солдатами, явствует, что военные администрации союзников с большей настороженностью относились к перемещенным лицам, нежели к немцам. За прошедшие месяцы они начали бояться возмущения и отчаяния людей, которым было далеко до освобождения – они продолжали жить на чужбине под охраной и подчиняться власти военных. В августе англичане начали набирать полицейских из числа польских перемещенных лиц для поддержания порядка среди их соотечественников, по причине нехватки солдат союзников для контроля, а немецкие полицейские не пользовались уважением. К ноябрю и англичане, и американцы уже рассматривали вопрос о вооружении немецких полицейских в тех районах, где «действия перемещенных лиц представляют собой угрозу». В отчете Объединенной разведывательной комиссии о возможной опасности страхи союзников изложены простыми словами: «Если тяжелые условия зимы повлияют на условия жизни перемещенных лиц, они могут причинить больше неприятностей, чем немцы, поскольку собраны вместе в лагерях и, в отличие от немцев, имеют доступ к некоторому количеству оружия».

В подобных отчетах, возможно, кроется элемент паникерства. Руководитель UNRRA в Западной Германии, безусловно, полагал, что «перемещенные лица, находящиеся в ведении администрации UNRRA, не более известны своим необузданным поведением, чем другие группы населения». Существует огромное количество случайных фактов, свидетельствующих о том, что перемещенных лиц часто обвиняли в мародерстве, хотя на самом деле в этом повинны сами немцы. Официальные отчеты действительно показывают, что уровень преступности еще долго после того, как основная масса перемещенных лиц была отправлена по домам, оставался высоким. Говоря словами одного офицера из военной администрации, «перемещенные лица считались отверженными… абсолютно все беды списывали на их счет». Теперь, когда войне пришел конец, перемещенным лицам грозила опасность заработать репутацию новых врагов.

«КОМПЛЕКС ОСВОБОЖДЕНИЯ»

Учитывая положение, в котором оказались перемещенные лица после своего освобождения, едва удивишься тому, что их первоначальная эйфория вскоре уступила место разочарованию. Одной из первых заметила большие группы перемещенных лиц в Германии Марта Корвин, польский социальный работник, которая, вслед за английской военной миссией, приехала в Бохольт в апреле 1945 г. Согласно ее тогдашним оценкам, многие из этих людей выжили в войну благодаря тому, что «в противовес реальности, которая всегда была чрезвычайно тяжела, часто омерзительна и ужасна, они вызывали в себе воспоминания о своей прошлой жизни до тех пор, пока почти не уверились в том, что, когда их освободят, они окажутся в счастливом и прекрасном мире, который знали до войны. Все их прошлые тяготы забудутся, свобода вернет их в мир, в котором все всегда идет как надо… в рай, все люди хорошие… и все дома прекрасны».

Но вместо возвращения в этот «рай» они оказались «согнанными в лагеря, и во многих случаях… оказались в условиях худших, чем до освобождения». Хуже того, долгое бездействие дало им возможность поразмыслить над тем, что рай, о котором они грезили, больше не существует: в развалинах, их окружавших, они видели только «свои разбитые надежды на лучшее будущее».

Наблюдения Марты Корвин получили подтверждение благодаря крупномасштабным исследованиям, проведенным международными гуманитарными организациями. В июне 1945 г. межсоюзническая группа по проведению психологических исследований под руководством UNRRA составила доклад об умонастроениях перемещенных лиц. В нем отмечено, что многие перемещенные лица далеко не рады своей свободе, а испытывают просто чувство горечи и раздражение. Благодарности, которую ожидали от них солдаты союзнических армий, не последовало, вместо этого – «повышенное беспокойство», «полная апатия», «утрата инициативы» и «огромная угрюмая подозрительность… ко всякой власти». Действительно, многие перемещенные лица стали невероятно циничными, и «ничто, сделанное даже теми людьми, которые хотят помочь, они не считают ненаигранным, искренним». Такое отношение некоторые офицеры армий союзников начали называть «комплексом освобождения».

Нельзя сказать, что армии союзников не повинны в формировании этого комплекса. Несмотря на огромный прогресс, которого добился английский и американский военный персонал при оказании помощи пострадавшим в войне за предыдущие два года, большая часть армейских офицеров по-прежнему были склонна считать перемещенных лиц больше технической, нежели гуманитарной проблемой. Они видели огромные массы людей, которых необходимо регистрировать, провести санитарную обработку, одеть, накормить, распределить по национальностям, приставить к полезной работе и в итоге репатриировать. К 1945 г. все союзнические армии очень эффективно выполняли именно эту работу. Однако они не имели того, что сейчас мы назвали бы «практическим опытом». Стремясь провести перемещенных лиц через систему, они часто забывали, что имеют дело с травмированными людьми.

Гуманитарных сотрудников часто приводила в смятение бесчувственность военного персонала по отношению к перемещенным лицам. Одна английская служащая UNRRA вышла из себя, когда какой-то американский лейтенант приказал без предупреждения переселить большую группу женщин и детей. «Я ненавижу армию, – закричала она ему. – Почему бы вам не пойти и не повоевать с кем-нибудь? Почему вы суете свой нос в дела гражданских лиц, мирных людей? Они для вас – противник, вы полагаете, что можете переселять матерей с младенцами и больных людей точно так же, как вы перебрасываете роты и батареи во время войны. Почему вы не занимаетесь тем, в чем разбираетесь?»

Когда перемещенные лица изнывали от скуки или впадали в апатию, военные неизменно прибегали к жесткому авторитаризму – старались принудить их к действию. В ответ на убогие условия в лагере для перемещенных евреев в Ландсберге, например, один американский офицер предложил усилить правила гигиены «принудительными или дисциплинарными действиями». Такие офицеры, по-видимому, не понимали, что военная дисциплина, подходящая для «обламывания» новобранцев, едва ли применима к людям, пережившим холокост и приходящим в себя после нескольких лет жестокого обращения.

Точно так же после ряда скоропалительных инспекций лагеря для польских перемещенных лиц в Вильдфлекене в сентябре 1945 г. американские генералы приказали ввести в лагере военную дисциплину. С того момента, если какой-нибудь обитатель лагеря оказывался застигнутым за тем, что мусорит на улице, развешивает постиранные вещи между деревьями или прячет мусор по углам подвала, он подлежал немедленному тюремному заключению. Любой поляк, отказавшийся работать, подлежал аресту, а каждая женщина в лагере должна была подвергнуться немедленному осмотру на предмет наличия венерических заболеваний. Демократически избранный комитет польского лагеря подлежал роспуску, а репатриация полутора тысяч поляков каждые две недели – если нужно, с применением силы – начиналась немедленно.

Нечего и говорить, что подобные указы перемещенные лица встречали с большой обидой: после нескольких лет такого отношения к себе со стороны нацистов люди в последнюю очередь хотели его повторения. «Способность армии к работе по оказанию помощи пострадавшим, – заметил, скривившись, один из руководителей лагеря в Вильдфлекене, – едва ли можно назвать первоклассной».

ПОМОЩЬ И РЕАБИЛИТАЦИЯ

Очень быстро правительства союзников поняли, что военные организации – не самый лучший вариант для работы такого рода. По этой причине военных освободили от повседневной заботы о перемещенных лицах, переложив на новую организацию – Администрацию ООН по оказанию помощи и реабилитации, или UNRRA. Эта организация была основана в 1943 г. для координации распределения продовольствия и медицинской помощи на большей части освобожденной Европы. Сначала ее деятельность была ограничена Балканами, но к весне 1945 г. распространилась на остальную Европу, особенно на ее восток. Одной из ее самых важных задач стала координация материальной помощи беженцам и перемещенным лицам на всем континенте.

Между 1945 и 1947 гг. UNRRA заботилась о нуждах – материальных, духовных, социальных и эмоциональных – миллионов перемещенных лиц в лагерях на территории Германии, Австрии и Италии. Этика UNRRA подразумевала прежде всего понимание того, что перемещенным лицам следует предоставлять не только пищу, кров и медицинскую помощь, но и возможность для получения консультаций, образования, восстановления здоровья и даже осуществления политической деятельности. Это не просто переориентация их энергии на конструктивную цель, а надежда на то, что такая деятельность восстановит их как людей, обновив тем самым чувство собственного достоинства.

Сотрудники UNRRA приняли программу «помогать другим, чтобы они помогли себе» с искренним воодушевлением. Одной из первых в большинстве лагерей для перемещенных лиц появилась школа. Это не только обеспечило детям образование, которого они были лишены, но и дало им ощущение нормальной жизни – иногда впервые за несколько лет. Согласно армейскому отчету, составленному в апреле 1946 г., уровень посещаемости в школах для перемещенных лиц доходил до 90 %. Группы скаутов и подростковые клубы также пользовались огромной популярностью, так как уводили детей из нездоровой, агрессивной и безнравственной атмосферы, царившей в некоторых лагерях.

Перемещенным лицам содействовали в организации своих собственных церквей и религиозных групп, пытаясь приглушить самые тяжелые эксцессы, а также обеспечить деморализованным мужчинам и женщинам какую-нибудь столь необходимую им духовную поддержку. Чиновники не останавливались ни перед чем, чтобы достать газетную бумагу для того, чтобы люди могли бы издавать свои собственные газеты, которые UNRRA не подвергала цензуре. Также поощрялась культурная деятельность – концерты и театральные постановки, равно как и любое образование для взрослых. Обитатели лагерей составляли свои собственные графики обучения и даже открыли в Мюнхене университет для перемещенных лиц.

С самого начала и военная администрация союзников, и UNRRA старались поощрять самоуправление в лагерях для перемещенных лиц. В большинстве лагерей были проведены выборы, их обитатели учредили свои собственные суды и организовали полицейские отряды, в обязанности которых входило обуздание наиболее буйных элементов. Такие лагерные институты не всегда отличались абсолютной надежностью. В польском лагере Вильдфлекене, например, сотрудники UNRRA иронически отмечали, что члены совета лагеря «выступали с пламенными речами, в которых обещали задавить черный рынок, разделаться с самогонными аппаратами, кражами скота и грабежами курятников», сидя за столом, заваленным жареной говядиной, курятиной и уставленным бутылками бренди. В некоторых лагерях наметилась тревожная тенденция к образованию экстремистских, и особенно националистических, политических группировок. Но, как поняли сотрудники администрации лагерей, всегда существовала вероятность того, что контроль за преступным и экстремистским поведением сдаст свои позиции. Важно было дать перемещенным лицам что-то, чего им не хватало во время тяжелых испытаний – ощущение руководства и чувство самоуважения.

К сожалению, щедрость UNRRA была открыта злоупотреблениям. Перемещенные лица часто использовали ресурсы UNRRA для превращения своих лагерей в центры нелегальной рыночной деятельности. В лагере Вильдфлекен из-за коррупции пришлось распускать и заменять целое подразделение полиции не один, а пять раз за первые 18 месяцев. Кражи, вымогательство, нелегальное самогоноварение были широко распространены, люди шутили, дескать, UNRRA расшифровывается как You Never Really Rehabilitate Anyone (вы никогда по-настоящему никого не реабилитируете – англ.).

Таким образом, эта организация постепенно завоевывала репутацию «неумелых благодетелей». Ее начали критиковать на самых высоких уровнях. Глава английской военной администрации в Германии фельдмаршал Бернард Монтгомери с самого начала полагал, что UNRRA «совершенно не способна» выполнять эту работу. Он пришел к убеждению, что ответственность за перемещенных лиц следует передать в другие руки, поскольку его правительство больше не могло позволить себе финансировать работу по оказанию гуманитарной помощи руками британской армии. Американские политики, возмущенные тем фактом, что они обеспечивают почти три четверти бюджета UNRRA, пришли в ярость от расточительности этой организации, бездарного управления финансами и коррупции в ее рядах. Некоторые даже обвиняли ее в «вымогательстве на международном уровне», видя ее главной целью не оказание помощи перемещенным лицам, а «поддержку армий или политических группировок», вроде коммунистов.