Текст книги "Окончательный диагноз"

Рядом была свалена целая куча стоек для капельниц, и тогда она догадалась, что все еще находится в больнице.

Она, насколько могла, повернула голову вправо и увидела металлические столы – один, два, три, – расположенные с равными интервалами по всей длине комнаты, в окружении коробок, ящиков, а также перевернутых столов и стульев. И тогда она поняла, к чему привязана, и ее тревога уступила место ужасу.

Она лежала на секционном столе.

– Господи боже мой! – выдохнула она, чувствуя, с каким трудом вырываются слова из ее поврежденного горла.

Резко вращая головой, она оглядела помещение, внезапно отчетливо осознав, что все, кто попадает на секционный стол, неизбежно подвергаются вскрытию. Она снова начала ерзать из стороны в сторону, пытаясь высвободиться, одновременно осознавая бесплодность своих попыток. Однако ей нечего было терять, кроме нескольких лишних капель крови. Она кряхтя извивалась налево и направо, но все ее усилия были безуспешны.

Наконец она сдалась, и у нее на глазах выступили слезы. Она сомкнула веки, потом вновь открыла и почувствовала, как по щекам стекают капли. В комнате стало еще светлее, и ее взгляд опять остановился на куче сваленных стульев.

Но на этот раз она разглядела Мартина Пендреда, который сидел и молча наблюдал за ней.

– Я уже все знаю, Джон. – Обыденность тона каким-то образом его успокоила. – Это действительно Пендред?

Ему не хотелось это подтверждать, словно само произнесение имени этого человека могло спровоцировать его на злонамеренные действия.

– Да, боюсь, что так.

– Но я не понимаю. Значит, мы ошибались? Значит, все эти убийства были совершены Пендредом?

Это был один из тех вопросов, которые он постоянно задавал себе и на которые неизменно давал один и тот же ответ.

– Нет, Пендред не убивал Дженни Мюир, Патрика Уилмса и Уилсона Милроя.

– Тогда что происходит? Зачем он похитил Елену?

Еще один замечательный вопрос, только ответить на него было труднее.

– Я думаю, может, у него начался психоз на почве стресса – сначала арест, потом облава…

– Это значит… – Она не договорила, но он понял ее без слов – «что он может ее убить?»

– Да, – полувсхлипнул-полувыдохнул он.

– А что делает Гомер? – помолчав, спросила она.

– Наводнил больницу и округу полицией. Он уверен, что Пендред прячется где-то поблизости.

Она не могла не одобрить эту стратегию; это было обычной процедурой, учитывая те сведения, которыми обладал Гомер. Только она сомневалась, что такого необычного человека можно поймать при помощи обычных методов.

– Ты можешь выйти? – спросила она.

Он сидел в своем кабинете и не мог ни на чем сосредоточиться, а этим можно было заниматься в любом месте.

– Конечно.

– Мартин?

Он не только не ответил, но даже не отреагировал. С таким же успехом он мог бы быть глухим, а она немой и невидимой – с той лишь разницей, что он ее видел. Видел ее всю.

– Мартин?

Комната была уже довольно хорошо освещена благодаря дневному свету, лившемуся через грязные тонированные стекла окон, расположенных справа от Елены. Она пыталась догадаться, сколько могло быть времени, потому что, несмотря на страх, уже начинала испытывать голод.

– Мартин, я знаю, что ты меня слышишь.

Однако он по-прежнему отказывался признавать это. Он находился почти за пределами ее видимости, и, для того чтобы разглядеть его, ей приходилось так вытягивать и выворачивать шею, что ее рана на груди начинала нестерпимо болеть. Она видела только неподвижный контур его фигуры, будучи не в силах разглядеть черты, и лишь сознавала его присутствие.

– Я не понимаю, зачем ты это делаешь, Мартин, да и не хочу понимать. Я просто хочу, чтобы ты меня отпустил.

Фигура, которую она смутно различала своим боковым зрением, не отреагировала.

– Если ты меня отпустишь, Мартин, против тебя не будет выдвинуто никаких обвинений. Если я сейчас смогу отсюда уйти, ты останешься на свободе.

Но даже эта откровенная ложь не произвела на него ни малейшего впечатления.

В комнате снова воцарилась тишина, продлившаяся не то полминуты, не то полжизни.

– Мне надо в уборную, Мартин, – через некоторое время робко попросила она. – Мартин? – окликнула она его снова, когда он не ответил.

Он по-прежнему сидел на месте не шевелясь, и, судя по всему, просьба Елены его нисколько не тронула.

– Я знал, что ты не сможешь не вернуться ко мне, Беверли.

Из любых других уст это прозвучало бы пошло, но только не из уст Пинкуса, чему, как решил Айзенменгер, способствовала его улыбка; она намекала на самоиронию и ни на что другое.

– Если ты думаешь, что дело в твоей неотразимой красоте, ты глубоко заблуждаешься, Малькольм.

Он добродушно рассмеялся:

– Ну что ж, такова жизнь.

Однако Айзенменгеру было не до веселья.

– Беверли сказала, что вы можете знать, где прячется Мартин Пендред.

Пинкус тут же протянул ему свою искореженную руку.

– Я довольно хорошо знал Мелькиора. Но то, что я знаю, может не относиться к его брату, хотя они и близнецы.

– И все же ты наша последняя надежда, – заметила Беверли.

– Да, больше нам надеяться не на кого, – добавил Айзенменгер.

Пинкус понимающе кивнул:

– После твоего прихода я снова просмотрел материалы первой серии убийств и перечитал раздел об аутических нарушениях. – В руках у него ничего не было, но он говорил очень авторитетным тоном. – Собственно, все сводится к тому, о чем я тебе уже говорил. Я думаю, что он скрывается в таком месте, которое, на его взгляд, является безопасным. Дом, где он прожил всю свою жизнь, для него закрыт, поэтому он должен направиться в такое место, которое вызывает у него те же чувства, что родной дом.

– В этом смысле он ничем не отличается от всех остальных людей, – пробормотал Айзенменгер.

– За исключением того, что его представления о безопасности могут существенно отличаться от наших, – с видом педагога, прерванного несообразительным студентом, пояснил Пинкус.

Беверли закинула ногу на ногу, и Айзенменгер заметил, как Пинкус проследил за этим движением голодным взглядом.

– У него совершенно другие критерии оценки, – продолжил он, – они находятся за пределами нашего понимания и могут представляться нам нелогичными и необъяснимыми.

– Все это звучит не слишком оптимистично, Малькольм.

– Нет, но я еще не закончил. Не забывайте, что у Мелькиора Пендреда, а следовательно, и у Мартина эйдетическая, фотографическая память. Можно сказать, что у людей с такой способностью нет прошлого – все их воспоминания присутствуют с ними ежесекундно, что вызывает любопытные искажения восприятия. Обычно мы движемся по карте нашего прошлого, руководствуясь довольно простыми правилами: недавние впечатления выглядят более ярко, события прошлого – более смутно, более эмоционально насыщенные эпизоды кажутся нам более важными, а на те, что не окрашены какими-либо чувствами, мы не обращаем особого внимания. У Мелькиора Пендреда не было подобных правил – он постоянно помнил обо всем, и все его воспоминания обладали равной ценностью.

А это означает, что, если Мартину присущи те же качества, как и Мелькиору, он может прятаться в таком месте, которое посещал двадцать лет тому назад, да и то на пять минут.

– Что сводит к нулю возможность определить его местонахождение. – Беверли кинула взгляд на Айзенменгера.

– Вот именно. – Пинкус явно был доволен тем, что его поняли. – Особенно учитывая тот факт, что его представления о безопасности могут показаться нам по меньшей мере странными.

Айзенменгер не сводил глаз с яркого ковра, украшенного кричащим рисунком, а когда он заговорил, возникло ощущение, что он находится под гипнозом:

– За всю свою жизнь он посещал лишь три места – дом, паб и работу. И дома у него больше нет.

– Однако мы не можем, исходя из этого, заключить, что он скрывается в пабе или на работе. Гомер уже тщательно обыскал их, и это не привело ни к каким результатам. И если то, что говорит Малькольм, соответствует действительности, он может прятаться в каком-нибудь сарае или гараже.

– Я в это не верю, – покачал головой Айзенменгер.

– Вы можете верить во все что угодно, но такова моя точка зрения, – сдерживая раздражение, заметил Пинкус.

В роли миротворца пришлось выступить Беверли:

– Мы тебе очень благодарны, Малькольм.

Айзенменгер пропустил ее слова мимо ушей.

– Что-то мы упускаем из виду. Что-то совершенно очевидное.

– Ну, нам пора. – Беверли встала, не дожидаясь реакции Пинкуса. Она подошла к нему и склонилась, чтобы чмокнуть в щеку. Это было мгновенное, неуловимое движение, однако Айзенменгер продолжал сидеть, вперившись в рисунок на ковре, и, для того чтобы обратить на себя его внимание, ей пришлось встать прямо перед ним. – Джон, время.

Айзенменгер встал, но было совершенно очевидно, что он сделал это чисто механически. И его благодарность Пинкусу была чисто формальной. Они остановились в коридоре, ожидая, когда тот откроет им дверь, и Айзенменгер уставился на свою ладонь с таким видом, словно она скрывала разгадку всех его жизненных проблем. Наконец Пинкус отворил дверь, и они вышли на улицу.

– Заглянешь еще как-нибудь? – окликнул Пинкус Беверли.

Она оглянулась и одарила его улыбкой. Он закрыл дверь, вздохнул и покачал головой.

Улицы были запружены машинами, за рулем которых виднелись уставшие жители пригорода, изможденные дальнобойщики и выжатые до предела таксисты. Пробки начались, едва они въехали на окраины города, и чем дальше они продвигались, тем хуже становилась обстановка на дорогах.

Беверли предполагала, что Айзенменгер захочет выйти возле своего дома, хотя он не сказал ни слова за все время пути и лишь отрешенно смотрeл вперед. По дороге они оказались рядом с хирургическим отделением больницы.

– Где он, Беверли? – наконец изрек Айзенменгер.

Ей пришлось резко затормозить, так как ее неожиданно подрезал какой-то хлыщ в коже на навороченном мотоцикле.

– Боюсь, это невозможно угадать, Джон. Думаю, Малькольм прав. Он может быть где угодно.

Айзенменгер вздохнул и впервые за время пути посмотрел в боковое окно.

– Он должен быть где-то рядом. Я в этом уверен.

– Тогда, как мне это ни неприятно, должна признать, что стратегия Гомера оправданна.

– Однако здесь он бывал только в связи со своей работой. Сначала в качестве сотрудника морга, затем – санитара.

– Гомер уже дважды обыскал больницу и морг и сейчас делает это в третий раз.

Айзенменгер молчал в течение нескольких минут; за это время Беверли удалось преодолеть не более десяти метров.

– Господи! – внезапно вскричал Айзенменгер, хлопая по приборной доске. – Морг!

Машина снова тронулась с места, хотя и с такой скоростью, что ее обогнал бы одноногий на костылях.

– Ну и что? Я же сказала тебе, что Гомер уже обыскал его.

– Он обыскал новый, но когда Пендред начинал работать в больнице, морг находился в старом, полуразрушенном здании. Он проработал там всего несколько месяцев, и я уверен, что Гомер ничего о нем не знает.

– Где оно находится? – глядя в зеркало заднего вида, спросила Беверли.

Что там говорил Льюи?

– На Мол-стрит. Знаешь, где это?

– Да. Это в ста метрах отсюда. Назад и направо. – Она указала рукой за спину. – Ясно.

Машины снова двинулись, но они находились в крайнем ряду четырехполосной дороги. Беверли помигала поворотниками и тут же начала выворачивать руль, так что джентльмен, сидевший за рулем белого фургона справа от них, принялся громогласно выражать протест. Однако Беверли не обратила на него никакого внимания, создав еще большую неразбериху на дороге. Она умудрилась въехать точно между фургоном и стоявшей впереди машиной. Послышался скрежет, но Беверли не остановилась. Она продолжала двигаться, сдирая краску со стоявших рядом машин и не замечая возмущенных сигналов из фургона. Айзенменгер кинул взгляд на водителя, лицо которого было искажено гневом и который, выкрикивая ругательства, пытался вылезти из машины. Беверли уже отыскивала глазами промежуток на полосе встречного движения. Не найдя такового, она организовала его самостоятельно, нанеся при этом ущерб серебристому «мерседесу» и «рено», а также еще нескольким неидентифицируемым транспортным средствам.

Когда они двинулись с такой же скоростью в противоположную сторону, Айзенменгер заметил:

– Наверно, твоя страховая компания без ума от тебя.

Беверли продолжала отыскивать лазейки между машинами, чтобы максимально увеличить скорость продвижения.

– Ну давай, давай, – бормотала она себе под нос. – Моя страховая компания – это скопище идиотов, – бросила она Айзенменгеру.

По прошествии нескольких мучительных минут они наконец достигли поворота налево, и Беверли вздохнула с облегчением. Она резко увеличила скорость, свернула направо и тут же налево.

Мол-стрит.

– Ты знаешь, где именно он находится?

– Нет.

Улица была узкой и грязной, с обеих ее сторон вдоль покосившихся кирпичных стен лежали горы мусора. Они медленно миновали типографию, комиссионный магазин и несколько заброшенных учреждений. В одном из дверных проемов стояла изможденная девица с серой кожей, которая проводила их тоскливым взглядом.

– Вон там. – Айзенменгер указал вперед и направо. Это было еще одно пустое заброшенное здание, однако на сей раз одноэтажное и не имевшее выхода на улицу. Рядом с ним находился узкий переулок.

– Откуда ты знаешь?

– Можешь мне поверить.

Это здание, даже будучи новым, вряд ли могло привлечь чей-либо взгляд – его немногочисленные окна были закрыты тонированными стеклами в металлических рамах, вправленных в тускло-серый бетон. Само здание представляло собой обычную коробку – символ глубокой депрессии. «А потом они спрашивают, почему все патологоанатомы такие странные».

– Вон туда. – И он указал в переулок.

Больше сдерживаться она не могла. И вопреки всем социальным, биологическим и психологическим навыкам, которые сформировали из нее цивилизованную личность западного образца начала двадцать первого века – олицетворение конформизма и благопристойности, – она была вынуждена помочиться, лежа обнаженной и на глазах у другого человека.

И возможно, по чистой случайности именно в этот момент он заговорил впервые за много часов, но настолько тихо, что она не смогла ничего расслышать.

– Стой! – Кричать было нельзя, поэтому приходилось говорить громким шепотом, однако Айзенменгер, не обратив на нее никакого внимания, продолжал идти по проулку. – Черт! – пробормотала она себе под нос в ожидании ответа на звонок.

Наконец ей откликнулась констебль Кларк.

– Инспектор Уортон на связи. Нуждаюсь в подкреплении. Мол-стрит, рядом с больницей. Заброшенный морг. У меня есть все основания полагать, что в нем находится Мартин Пендред, возможно с заложницей.

Она не стала дожидаться ответа и кинулась догонять Айзенменгера.

– Мартин, пожалуйста, ответь мне.

Однако тот продолжал что-то тихо бормотать себе под нос, а затем, как она догадалась, бесшумно встал.

– Мартин?

Но он с безжалостным безразличием продолжал произносить свой монолог, который, казалось, не завершится до второго пришествия. Она не могла разглядеть выражение его лица, но оно казалось окаменевшим.

Это заговор. Заклинание.

Тем не менее она не могла поверить своим ушам. Ритм в произносимом им тексте отсутствовал. Что же он произносил?

Она уже дрожала от холода, и хриплое дыхание обжигало горло. Она не могла заставить себя успокоиться, расслабиться и прислушаться к тому, что говорит Мартин.

– …главное – убедиться в правильности идентификации… – монотонно произносил он.

Она снова изогнулась, чтобы посмотреть на него, но его не было.

Сердце вдруг застучало у нее в груди с грохотом канонады.

Куда он делся?

– …Бирки на трупах должны соответствовать номеру запроса. Убедитесь в их идентичности и дважды проверьте это, прежде чем приступить…

Где он?

Она поняла, что он обходит ее со стороны головы. Видимо, он двигался очень медленно, в одном ритме с произносимым текстом.

Только теперь до нее дошел смысл того, что он говорил. «Трупы? Он сказал "трупы"?»

– …вы помещаете подставку под спину, располагая ее посередине позвоночника…

Он снова появился перед ней, на этот раз слева.

– …и осматриваете тело на предмет повреждений. Ссадин, шрамов, царапин. Вы знаете разницу между царапиной и рваной раной? Рваная рана – это нарушение целостности кожного покрова, а царапина – это всего лишь легкое его повреждение. Особое внимание обращайте на горло и глаза – если что-то заметите в этих областях, тут же сообщайте об этом патологоанатому…

– Мартин? – В голосе Елены уже звучал страх, она говорила чуть ли не с мольбой. Однако его взгляд был абсолютно безжизненным и безучастным.

– …измерьте длину шрамов и царапин. Если труп является жертвой дорожного происшествия, зарисуйте все повреждения, которые вы на нем обнаружите…

В руках у него был ватный тампон, на который она обратила внимание лишь в тот момент, когда он снова начал приближаться к ее голове. Она открыла было рот, чтобы закричать, и тампон тут же оказался у нее во рту, а Пендред принялся заталкивать в него все новые и новые тампоны. Она пыталась сделать все возможное, чтобы помешать ему, мотая головой из стороны в сторону, однако ее усилия ни к чему не привели. Затем он остановился, и она почувствовала, что задыхается, глаза у нее слезились, дыхание с трудом вырывалось через нос.

Однако передышка была недолгой.

Он начал трогать ее руками, и при каждом прикосновении его мертвенно-холодных пальцев Елену охватывало такое отвращение, словно до нее дотрагивалась дохлая лягушка. Он хватал ее за щиколотки, осматривал ее пальцы, приподнимал ей голову, оттягивая при этом веки, и раздвигал губы. Когда он схватил ее за грудь и начал измерять ее металлической линейкой, отчего кровь хлынула еще сильнее, Елена закричала от боли.

А потом он внезапно исчез, и от этого ей стало совсем страшно.

Углубляясь в темноту, царившую за двойными дверями, Айзенменгер понимал, что ему следует дождаться Беверли, однако в голове у него звучали настырные нашептывания сирены, подталкивавшей его вперед и напоминавшей о том, что Елена находится совсем рядом и, возможно, возле нее человек, который с большим удовольствием перережет ей горло от уха до уха.

Воздух был насыщен пылью, сыростью и запахом плесени. Айзенменгер никогда не бывал именно в этом морге, но он знал, как устроены другие. Он понимал, что находится в небольшом вестибюле, за которым, скорее всего за двойными дверями, располагается холодильная камера. Справа от него находилась запертая дверь, а слева – еще одна, с застекленным верхом. Он повернулся влево и заглянул в окно.

За дверью находился практически пустой кабинет, в котором стояли лишь стол и обшарпанная картотека.

Он свернул к правой двери, догадываясь, что за ней может находиться человек с очень острым ножом, терпеливо дожидающийся его появления. За дверью тянулся очень узкий коридор – ни сумасшедших, ни света в нем не было. Правое его ответвление заканчивалось тупиком, напротив располагались две двери, на одной из которых было написано «Мужчины», а на другой – «Женщины». А слева находилась еще одна дверь. И Айзенменгер понял, что это вход в секционный зал.

Он тяжело сглотнул, ощутив вкус страха.

Она там.

Он двинулся вперед, стараясь ступать медленно и осторожно, но чувствовал, что его шаги, невзирая на все усилия, звучат настолько громко, что могут разбудить спящего Морфея, даже если у того уши заложены серными пробками. И тут он услышал за спиной шум, от которого его словно пронизало электрическим током, а сердце едва не выпрыгнуло из груди.

Издали до него донесся то ли шепот, то ли шипение:

– Джон?

Беверли.

Он секунду помедлил.

Подойдя к дверям секционного зала, он остановился и прильнул к ним ухом.

Ничего.

Дверная ручка была шершавой, словно ее протерли наждачной бумагой. Он нажал на нее и толкнул дверь.

Из щели на него пахнуло холодом.

Как в могиле.

Единственное, что он смог разглядеть, это нагромождение стульев и стоек для капельниц. Он раскрыл дверь чуть шире. В поле зрения возник один секционный стол, за ним – другой.

Ко второму была привязана обнаженная Елена, голова у нее была приподнята, глаза широко раскрыты. Ее рот был чем-то заткнут. Айзенменгер тут же ринулся к ней, собираясь окликнуть ее по имени.

Но тут дверь захлопнулась, и в него вонзился нож. Айзенменгер не смог сдержать крик.

«Ну, на этом стандартную процедуру можно закончить».

Теперь ей только оставалось решить – войти через двойную дверь или вернуться назад и поискать другой вход.

Без какой-либо видимой причины Беверли повернула направо и двинулась по узкому проходу между изгородью и навесом, который был завален кирпичами, битыми бутылками, пивными банками и колючей проволокой; на полпути ей попалась полуразложившаяся крысиная тушка. В конце прохода налево уходил еще один лаз точно такого же вида, который вел к маленькому захламленному дворику.

Она быстро, но соблюдая осторожность, двинулась по неровной поверхности, миновала перевернутый холодильник, походивший на постмодернистскую скульптуру, и приблизилась к задней стене морга. Дверей здесь не было, зато виднелись два окна; рама одного из них была разбита.

Не утруждая себя дальнейшим осмотром, Беверли пропихнула руку в дыру и принялась на ощупь искать щеколду. Ей пришлось встать на цыпочки, так как та заржавела и не поддавалась.

– Черт! – выдохнула она.

Она чувствовала, как в руку ей впивается осколок стекла, но это ее не остановило, и она еще сильнее надавила вниз. Щеколда поддалась, и стекло врезалось ей в руку. Кровь с поразительной быстротой залила все вокруг, продолжая вытекать из ее раны.

Но окно было открыто, и она не могла медлить. Не обращая внимания на кровь, которая уже пропитала рукава ее блузки и пиджака, а также на боль, разливавшуюся по всей руке, она подтянулась и, перемахнув через подоконник, оказалась в мужской раздевалке.

Она мгновенно проскочила мимо пустых открытых шкафчиков, миновала мелкий залив ныли, лежавшей на полу, и оказалась у двери, которая вела внутрь.

Треск бьющегося стекла заставил ее вздрогнуть.

Что за черт?

Она толкнула дверь, вознеся молитву, чтобы та не заскрипела.

И дверные петли послушались ее.

Гомер вместе с Райтом просматривал документы, накопившиеся по убийствам Пендреда, когда в дверь постучали и в кабинет с совершенно несвойственной решимостью вошла Кларк.

– Мы знаем, где может скрываться Пендред, сэр.

– Где?

– На Мол-стрит.

Гомер подошел к большой карте, висевшей на стене.

– Вполне возможно, – заметил он и, повернувшись к Кларк, осведомился: – А где именно?

– Судя по всему, там находится старый морг.

Услышав это, Гомер едва не подпрыгнул.

– Кто это сказал? – резко обернувшись, спросил он.

– Инспектор Уортон. Она только что звонила.

Гомер замер и посмотрел на Райта, глаза которого расширились от изумления. Затем Гомер вновь перевел взгляд на Кларк, и в кабинете воцарилась гробовая тишина. Когда Гомер вновь открыл рот, голос его зазвучал с придыханием, словно произнесение слов давалось ему с трудом.

– Ну что ж, наверное, нам стоит туда поехать. Вызовите на Мол-стрит вооруженный отряд.

– Ты знал, что на Мол-стрит находится старый морг? – спросил он у Райта, когда они с сиренами и включенными фарами уже мчались по улицам.

– Нет, сэр, – ответил Райт, сообразив, что, если бы он знал об этом, ему следовало бы кому-нибудь сообщить.

– Мы обыскивали Мол-стрит?

– Мы обходили дома, но там не так много жилых зданий.

– И никто не подумал о том, чтобы обыскать пустующие помещения?

Райт вздохнул:

– Мы проверили замки на предмет их надежности, сэр, а большего сделать не могли, это было бы противозаконно.

Гомер наградил его тяжелым взглядом, затем отвернулся к окошку и едва слышно пробормотал себе под нос:

– Чертовы законы.

Лезвие ножа впилось ему в плечо, скользнув по кости. Это было больно, но все же ничто по сравнению с тем вихрем невыносимой боли, которая последовала за этим. Рука мгновенно онемела, причиняя своему владельцу нестерпимую муку. Он даже инстинктивно не успел среагировать, как лезвие было выдернуто. Единственная реакция отразилась на его лице, однако пользы от нее было мало.

Он упал на колени, схватившись за окровавленное плечо и массируя его пальцами в надежде немного ослабить боль. Сознание уплывало, но он заставил себя открыть глаза и взглянуть в лицо Мартина Пендреда.

Все безумные убийцы, которых в юности рисовало ему воображение, обычно носили гротескные маски, за которыми скрывали свою индивидуальность и от лица которых совершали свои чудовищные поступки. Но Пендред не нуждался в подобных аксессуарах. Его лицо было таким же мертвым и безжизненным, как лицо трупа. Айзенменгер видел тысячи таких лиц, но никогда еще оно не принадлежало живому человеку, стоявшему над ним с окровавленным десятисантиметровым ножом в руке, ни одно из них еще не взирало на него из потустороннего мира забвения. Ему казалось, что перед ним стоит зомби, которому по какой-то причине нужно стереть его с лица земли.

Со стороны стола доносились приглушенные звуки пытавшейся высвободиться Елены, однако Айзенменгер практически не обращал на них внимания. Он пытался сосредоточиться на Пендреде, что стало гораздо проще, когда тот все с тем же выражением лица снова занес над ним нож.

Айзенменгер начал отползать в сторону, оставляя на керамической плитке пола кровавые следы. Пространство для маневра отсутствовало, так как все было завалено рухлядью, и почти сразу он врезался в гору клавиатур, которые были сложены на неустойчивом табурете с тремя ножками.

Однако Пендред не обратил на это никакого внимания. Он опустил руку, даже не посмотрев на Айзенменгера, и снова направился к Елене. Айзенменгер увидел ее расширенные от ужаса глаза и лицо, с мольбой обращенное в его сторону.

Черт!

Он неуверенно поднялся на ноги, огляделся по сторонам и обнаружил под старым металлическим столом банку, заполненную мутным желтым формалином, в котором плавала огромная селезенка. Он нагнулся и, пользуясь одной рукой, вытащил ее наружу.

Мартин, поглощенный проблемами иного мироздания, уже склонился над Еленой, занеся нож над ее горлом, а она, не сводя глаз с Айзенменгера, изогнулась, насколько ей позволяли путы.

Метко швырнуть банку он не мог, так как его левая рука была обездвижена и он не мог использовать ее для балансировки.

Пендред еще ниже склонился над Еленой и обхватил ее горло большим и указательным пальцами. При его прикосновении она издала приглушенный всхлип и начала извиваться с удвоенной энергией.

– Мартин!

Пендред не отреагировал, однако это было уже не важно, так как вместе с криком Айзенменгер запустил в него банку. Он сразу понял, что бросок получился слишком слабым – орудие могло не долететь или даже упасть на Елену. Банка была большой и тяжелой, казалось, что она движется сквозь патоку, и тем не менее она таки достигла цели, врезавшись в левую руку Пендреда и заставив его выронить нож из правой.

Затем она рухнула на левое плечо Елены и скатилась на пол, где разлетелась вдребезги, распространив едкий запах паров формалина.

Из этой стычки Айзенменгер вышел победителем, но Пендред, похоже, даже не понял, что все это происходит в реальности. Он не издал ни звука и даже не посмотрел на Айзенменгера. С тем же выражением лица он наклонился и поднял нож.

И что теперь делать?

Дверь за спиной Пендреда приоткрылась.

Беверли в нескольких метрах от себя увидела склоненную фигуру Пендреда и привязанную к секционному столу обнаженную Елену. Она ощутила едкий запах и услышала приглушенные звуки, издаваемые жертвой. Лишь после этого она кинула взгляд влево и увидела Айзенменгера с окровавленным плечом, который слабо пошатывался, плохо ориентируясь в пространстве.

И что теперь делать?

Она принялась оглядывать помещение, видя, что Пендред уже начинает выпрямляться, – взгляд ее метался из стороны в сторону в поисках какого-нибудь предмета.

Ничего.

Пендред уже стоял почти во весь рост, а ей никак не удавалось найти какое-нибудь оружие. И тогда она сделала единственное, что ей пришло в голову.

Она бросилась на него и, подняв ногу, обутую в сапог, изо всех сил толкнула его в спину. Этот неожиданный удар заставил его отлететь вперед, он стукнулся поясницей о рабочую стойку, тянувшуюся вдоль стены, и с грохотом рухнул навзничь.

Если у нее и мелькнула мысль об одержанной победе, она тут же рассеялась, ибо Пендред почти сразу стал подниматься на ноги.

Елена отчетливо видела перед собой нож. Она не могла оторвать от него взгляда своих до боли расширенных глаз. Она видела его идеально гладкое серебристое лезвие, плавно сходившее на нет, и чуть притупившийся кончик. Она видела, как оно приближается, медленно и неумолимо.

А за ним она видела Мартина Пендреда с такими же невидящими глазами, как у Тиресия, и с таким же невозмутимым лицом, как у Колосса.

Она ощущала кляп, которым был заткнут ее рот, чувствовала удушье и то и дело сглатывала слюну. В ее голове с бешеной скоростью мелькали разные мысли. Она думала о своем страхе, о чувстве ярости, о беспомощности, о том, что ей холодно, что такого ужаса она еще никогда не испытывала, о том месте, где она находилась, и о том, где она окажется, когда ее уже не будет; она понимала, что ее ждет смерть. Она чувствовала страшную боль в груди и думала о том, как все это несправедливо…

Откинув голову назад, она выгнула шею, одновременно понимая, что, пытаясь увильнуть от лезвия, она лишь облегчает ему задачу.

Нож продолжал приближаться.

И вдруг с невероятной стремительностью лезвие вместе с Пендредом исчезло из поля ее зрения, и вместо них перед ней возникло решительное и в то же время испуганное лицо Беверли Уортон.

Сознание Айзенменгера уплывало, и он понимал это. Он успел заметить, как Беверли отшвырнула Пендреда, но все вокруг уже погружалось во тьму и покой. То, как Пендред налетел на стойку и рухнул на пол, Айзенменгер уже не увидел.

Затем Пендред снова начал подниматься, но это происходило уже с кем-то другим. Это представляло определенный интерес, но не более того…

– Джон?!

Он не слышал голоса Беверли, просто что-то отдалось в его сознании.

Пендред снова встает.

– Джон?!

Но даже после этого ему потребовалось еще несколько секунд, чтобы осознать, что происходит нечто важное, не говоря уже о том, что подразумевает само это понятие.

После этого он неуверенно двинулся вперед, однако он шел в верном направлении и с совершенно определенной целью. Единственное, чего он не знал, так это что ему делать.

Тем не менее он продолжал приближаться к Пендреду, который к этому моменту уже почти выпрямился. Лицо его по-прежнему сохраняло полную безучастность к происходящему.

Беверли с отчаянным видом пыталась развязать веревку, которой был обхвачен торс Елены.

Единственное, что ему пришло в голову, – это повторить прием Беверли и попытаться снова свалить Пендреда, но, когда он поднял ногу, тот схватил ее, глядя при этом не на Айзенменгера, а на его ботинок.