Текст книги "Проклятая игра"

30

Той позвонил в поместье в середине дня, поговорил с разгневанной Перл, которая как раз собиралась уходить, и оставил сообщение для Марти, чтобы тот позвонил ему по номеру в Пимлико. Но Марти не перезвонил. Тою стало интересно, передала ли Перл сообщение, или Уайтхед каким-то образом перехватил его и не дал перезвонить. Как бы то ни было, он не поговорил с Марти и чувствовал себя виноватым. Он обещал предупредить Штрауса, если события пойдут плохо. Теперь так и случилось. Возможно, никто ничего не замечал; тревога, которую испытывал Той, была порождена инстинктом, а не фактом. Но Ивонн научила его доверять сердцу, а не голове. В конце концов все должно рухнуть, а он не предупредил Марти. Возможно, поэтому ему снились кошмары, и он просыпался с воспоминаниями об уродстве, мелькающими в его голове.

Не всем дано пережить молодость. Некоторые умирают рано, став жертвами собственной жажды жизни. Той в свое время был опасно близок к такому. Впрочем, тогда он ничего не понимал – был ослеплен новыми морями, которые ему открывал Уайтхед, не задумываясь, насколько смертоносными могут оказаться эти воды. Он повиновался желаниям великого человека с беспрекословным рвением, не так ли? Ни разу не отказался от своего долга, каким бы преступным тот ни выглядел. Разве стоит удивляться, что после стольких лет те самые преступления, совершенные столь небрежно, безмолвно преследуют его? Вот потому он и лежал в липком поту рядом со спящей Ивонн, и одна фраза кружила под сводами его черепа.

Мамулян придет.

Единственная ясная мысль, которая у него имелась. Остальное – мысли о Марти и Уайтхеде – превратилось в смесь стыда и обвинений. Но эта простая фраза – Мамулян придет – выделялась в тумане неуверенности как неподвижная точка, к которой были привязаны все его страхи.

Никаких извинений не хватит. Никакое унижение не поможет обуздать гнев Последнего Европейца. Все потому, что Той был молод, груб и плохо с ним обошелся. Очень давно, когда он был слишком мал, чтобы соображать как следует, заставил Мамуляна страдать, а раскаяние, которое он чувствовал сейчас, пришло слишком поздно – двадцатью, тридцатью годами позже необходимого. В конце концов, разве он не жил на прибыль от своей жестокости все эти годы? «О Господи, – произнес он прерывистым голосом, – Господи, помоги мне».

Испуганный и готовый признаться в этом, если она сможет его успокоить, Той перевернулся на другой бок и потянулся к Ивонн. Ее не было: другая сторона кровати была холодной.

Он сел, на мгновение сбитый с толку.

– Ивонн?

Дверь в спальню была приоткрыта, тусклый свет с нижнего этажа проникал в комнату. В ней царил хаос. Они собирали вещи весь вечер и еще не закончили, когда в час ночи отправились спать. Одежда была свалена в кучу на комоде, в углу зиял открытый чемодан, галстуки свисали со спинки стула, как дохлые змеи.

На лестничной площадке послышался шум. Он хорошо знал мягкую походку Ивонн. Она уходила за стаканом яблочного сока или печеньем, как часто делала, и появилась в дверях как силуэт.

– С тобой все в порядке? – спросил он ее.

Она пробормотала что-то вроде «Да». Он снова опустил голову на подушку.

– Опять проголодалась, – сказал он, закрывая глаза. – Вечно голодна.

Холодный воздух просочился в постель, когда она приподняла простыню, чтобы лечь рядом.

– Ты оставила свет внизу включенным, – упрекнул он, когда сон снова стал накатывать. Она не ответила. Вероятно, уже спит: благословлена способностью мгновенно терять сознание. Он повернулся и посмотрел на нее в полутьме. Она еще не храпела, но и не совсем молчала. Он прислушался, его свернутые в клубок внутренности затрепетали. Она издавала жидкий звук, будто дышала сквозь грязь.

– Ивонн… с тобой все в порядке?

Она не ответила.

Хлюпающие звуки по-прежнему доносились от ее лица, которое находилось в считаных дюймах от его собственного. Той потянулся к выключателю лампы над кроватью, не сводя глаз с черной массы головы Ивонн. Лучше сделать это быстро, рассуждал он, пока воображение не взяло надо мной верх. Его пальцы нащупали выключатель, повозились с ним, затем включили свет.

В том, что лежало перед ним на подушке, нельзя было узнать Ивонн.

Он пробормотал ее имя, вылезая из постели и не сводя глаз с мерзости, лежащей рядом. Как могло случиться, что она была достаточно жива, чтобы подняться по лестнице и лечь в постель, чтобы прошептать ему «да», как она это сделала? Протяженность ран, несомненно, убила ее. Никто не может жить с содранной кожей и обнаженными костями.

Она полуобернулась на кровати, закрыв глаза, словно ворочаясь во сне. Затем – о ужас! – она произнесла его имя. Рот не слушался, слово прозвучало искаженно из-за крови. Он не мог больше смотреть, иначе закричал бы, и это заставило бы их – кто бы это ни сделал – с воем кинуться на него с уже влажными скальпелями. Вероятно, они были за дверью, но ничто не могло заставить его остаться в комнате. Не тогда, когда она медленно повернулась на кровати, все еще произнося его имя, и потянула вверх ночную рубашку.

Пошатываясь, он вышел из спальни на лестничную площадку. К его удивлению, там его не ждали.

На верхней площадке лестницы он заколебался. Той не был ни храбрецом, ни глупцом. Завтра он сможет оплакать ее, а сегодня она просто ушла от него, и ему ничего не оставалось, кроме как поберечься от того, кто это сделал. Кто бы это ни был! Почему он даже в мыслях избегает произносить это имя? Ответственным был Мамулян: на происходящем стояла его подпись. И он был не один. Европеец никогда не прикоснулся бы своими чистенькими ручками к человеческой плоти так, как кто-то прикоснулся к Ивонн; о его брезгливости ходили легенды. Но это он наделил ее подобием жизни после убийства. Только Мамулян был способен на такую услугу.

Теперь он будет ждать внизу, в подводном мире, у подножия лестницы, не так ли? Ждать, как делал давно, пока Той не приплетется по ступенькам, чтобы присоединиться к нему.

– Иди к черту, – прошептал Той тьме внизу и зашагал (ему хотелось бежать, но здравый смысл подсказывал обратное) по лестничной площадке к гостевой спальне. С каждым шагом он ждал какого-нибудь движения со стороны врага, но его не было. Во всяком случае, пока он не добрался до двери спальни.

Повернув ручку, он услышал за спиной голос Ивонн:

– Билли…

Слово прозвучало разборчивее, чем раньше.

На краткий миг он усомнился в своем рассудке. Возможно ли, что, если он сейчас обернется, она окажется в дверях спальни такой же изуродованной, как подсказывала память, или это был лихорадочный сон?

– Куда ты собрался? – потребовала она ответа.

Внизу кто-то зашевелился.

– Возвращайся в постель.

Не оборачиваясь, чтобы отказаться от ее приглашения, Той толкнул дверь в гостевую спальню и услышал, как кто-то поднимается по лестнице позади него. Шаги были тяжелыми, незваный гость – нетерпеливым.

В замке́ не было ключа, чтобы задержать преследователя, как и не было времени подтаскивать мебель к двери. Той в три шага пересек темную спальню, распахнул французские окна и вышел на маленький кованый балкон. Тот заскрипел под его весом. Он подозревал, что долго эта штука не продержится.

Сад внизу был погружен в темноту, но он хорошо представлял себе, где находятся клумбы, а где – брусчатка. Не колеблясь – шаги за спиной были громкими, – он перелез через перила. Суставы заныли от напряжения и взвыли, когда он перевалился через другую сторону, пока не повис на руках, чувствуя опасную близость момента, когда пальцы разожмутся.

Шум в комнате, которую он покинул, привлек его внимание: преследователь, жирный головорез с окровавленными руками и глазами бешеной твари, был внутри – теперь он направлялся к окнам, недовольно рыча. Той раскачивался всем телом, как мог, молясь, чтобы упасть не на мостовую, которая, как он знал, прямо под его босыми ногами, а на мягкую землю травянистого бордюра. Было мало шансов точно настроить маневр. Он отпустил балюстраду, когда туша добралась до балкона, и, казалось, очень долго падал спиной вперед сквозь пространство. Окно над ним уменьшалось, пока он не приземлился, отделавшись синяком, среди герани, которую Ивонн посадила всего неделю назад.

Он встал на ноги, сильно запыхавшийся, но невредимый, и побежал по залитому лунным светом саду к задней калитке. Она была заперта на висячий замок, но ему удалось перелезть через нее с легкостью – адреналин разогнал мышцы. Погони не было слышно, и когда он оглянулся, увидел, что толстяк еще стоит у французских окон, наблюдая за его бегством, словно не имея возможности броситься следом. Охваченный внезапным возбуждением, Той помчался прочь по узкому проходу, который пролегал вдоль задней части всех садов, заботясь лишь о том, чтобы увеличить расстояние между собой и домом.

Только добравшись до улицы, фонари которой начали гаснуть, потому что над городом забрезжил рассвет, Той понял, что он совершенно голый.

31

Марти лег спать счастливым человеком. Хотя было еще много такого, чего он не понимал, много, чего старик – несмотря на обещания объяснить, – казалось, с удовольствием скрывал. В конце концов, все это не его дело. Если папа решил хранить секреты, пусть будет так. Марти наняли присматривать за ним, и, судя по всему, он выполнял свои обязанности, к удовлетворению хозяина. Результаты сказывались в тайнах, которыми старик поделился с ним, и в тысяче фунтов под его подушкой.

Эйфория мешала уснуть: сердце Марти, казалось, билось в два раза чаще обычного. Он встал, накинул халат и решил выбрать фильм, чтобы отвлечься от дневных событий, но боксерские ленты угнетали его, порнография тоже. Он спустился в библиотеку, отыскал космическую оперу с загнутыми уголками страниц, затем проскользнул обратно в свою комнату, сделав крюк на кухню за пивом.

Когда он вернулся, Карис была в его комнате, одетая в джинсы и свитер, босая. Она выглядела изможденной, старше своих девятнадцати лет. Улыбка, которую она ему подарила, была слишком театральной, чтобы убедить.

– Не возражаешь? – спросила она. – Только я услышала, как ты бродишь по дому.

– Ты что, никогда не спишь?

– Не часто.

– Хочешь пива?

– Нет, спасибо.

– Садись, – сказал он, сбрасывая стопку одежды с единственного стула. Однако она опустилась на кровать, оставив стул для Марти.

– Мне нужно с тобой поговорить, – сказала она.

Марти отложил выбранную книгу. На обложке красовалась обнаженная женщина с флуоресцентно-зеленой кожей, появившаяся из яйца на планете в лучах двойного солнца.

– Ты понимаешь, что происходит? – спросила Карис.

– Происходит? О чем ты?

– Ты не почувствовал в доме ничего странного?

– Например?

Ее рот обрел свою излюбленную форму: уголки губ опустились в раздражении.

– Даже не знаю… это трудно описать.

– Попробуй.

Она заколебалась, как ныряльщик на краю доски в вышине, затем решительно прыгнула в воду.

– Тебе знакомо слово «сенситив»?

Он покачал головой.

– Это человек, который может улавливать волны. Психические волны.

– Читать мысли.

– В некотором роде.

Он бросил на нее уклончивый взгляд.

– Ты умеешь это делать?

– Не «делать». Я ничего не делаю. Это больше похоже на то, что делают со мной.

Марти откинулся на спинку стула, сбитый с толку.

– Будто все становится липким. Я не могу от этого избавиться. Слышу, как люди разговаривают не шевеля губами. Большинство их разговоров бессмысленны: просто мусор.

– И это то, о чем они думают?

– Да.

Он не нашелся, что сказать в ответ, кроме того, что сомневается в ней, а это было не то, что девушка хотела услышать. Она пришла за утешением, не так ли?

– Это еще не все, – сказала она. – Иногда я вижу фигуры вокруг человеческих тел. Неясные очертания… что-то вроде света.

Марти подумал о человеке у забора и о том, как из него сочился свет, или, по крайней мере, ему так показалось. Однако он не перебивал ее.

– Суть в том, что я чувствую то, чего не ощущают другие. Не думаю, что это свидетельствует о моем особом уме или чем-то подобном. Я просто делаю это. И последние несколько недель что-то чувствую в доме. У меня в голове появляются странные мысли, ниоткуда; я вижу… ужасные сны. – Она замолчала, понимая, что описание становится все более расплывчатым и продолжение монолога может повлечь утрату той куцей убедительности, какой удалось добиться.

– Тот свет, о котором ты сказала, – проговорил Марти, следуя путем воспоминаний.

– Да?

– Я видел кое-что похожее.

Она подалась вперед.

– Когда?

– Человек, который сюда вломился. Мне показалось, что я вижу исходящий от него свет. От его ран, я полагаю, и от глаз, рта.

Карис увидела, как он пожимает плечами, не успев договорить; будто боится заразы.

– Не знаю, – сказал Марти. – Я был пьян.

– Но ты что-то видел.

– Да, – согласился он без всякого удовольствия.

Она встала и подошла к окну. Вся в отца, подумал он, обоим дай лишь повод постоять у окна. Пока она смотрела на лужайку – Марти никогда не задергивал шторы, – он мог вдоволь глядеть на нее.

– Что-то… – проговорила она. – …Что-то.

Грациозно согнутая нога, смещенный центр тяжести ягодиц; отражение лица в холодном стекле, сосредоточенность на загадке – все это его заворожило.

– Вот почему он больше со мной не разговаривает, – сказала она.

– Папа?

– Он знает, что я чувствую, о чем он думает, и ему страшно.

Наблюдение завело в тупик: она начала раздраженно постукивать ногой, от ее дыхания стекло то и дело заволакивало туманом. Затем, ни с того ни с сего, она сказала:

– Ты знал, что у тебя фиксация на сиськах?

– Что?

– Ты все время на них смотришь.

– Да ни хрена подобного!

– А еще ты врун.

Он встал, не зная, что сделать или сказать, пока не произнес эти слова. Наконец, когда от смущения стало трудно дышать, только правда показалась подходящей.

– Мне нравится смотреть на тебя.

Он коснулся ее плеча. В этот момент, если бы они захотели, игра могла прекратиться; нежность была на расстоянии дыхания. Они могли воспользоваться случаем или отказаться от него: продолжить обмен колкостями или забыть. Время на миг застыло, ожидая указаний.

– Малыш, – сказала она. – Хватит дрожать.

Он придвинулся на полшага ближе и поцеловал ее в шею. Она повернулась и ответила на поцелуй, ее рука скользнула вверх по его спине, чтобы обхватить затылок, будто для того, чтобы ощутить вес его черепа.

– Наконец-то, – сказала она, когда они отдалились друг от друга. – Я уже начала думать, что ты чересчур джентльмен.

Они упали на кровать, и она перекатилась, чтобы оседлать его бедра. Не колеблясь, потянулась к поясу его халата. Он наполовину затвердел под ней и чувствовал себя стесненно, словно в ловушке. И еще им овладела застенчивость. Она распахнула халат и провела ладонями по его груди. Его тело было плотным, но не тяжелым; шелковистые волосы росли от грудины вниз по центральной бороздке живота, огрубевая по мере спуска. Она немного привстала, чтобы освободить его пах от халата. Его член тотчас же поднялся с четырех до полудня. Она погладила его снизу: он ответил ей судорожным трепетом.

– Мило, – сказала она.

Марти уже привык к ее одобрению. Ее спокойствие было заразительным. Он приподнялся, опираясь на локти, чтобы получше рассмотреть ее, нависшую над ним. Она сосредоточилась на его эрекции, засунув указательный палец в рот и перенося пленку слюны на его член, проводя кончиками пальцев вверх и вниз плавными ленивыми движениями. Он заерзал от удовольствия. На его груди появилась горячая сыпь – еще один признак возбуждения, если таковой был необходим. Его щеки тоже горели.

– Поцелуй меня, – попросил он.

Она наклонилась вперед, их губы встретились. Оба рухнули обратно на кровать. Его руки нащупали низ ее свитера, и он начал было снимать его, но она остановила его.

– Нет, – прошептала она у самого его рта.

– …хочу тебя видеть…

Она снова села. Он озадаченно смотрел на нее снизу вверх.

– Не так быстро, – сказала она и приподняла свитер достаточно высоко, чтобы открыть ему свой живот и грудь, не снимая одежды. Марти смотрел на ее тело, будто слепой, которому даровали зрение: мурашки по коже, ее образ во всей своей нежданной завершенности. Его руки блуждали там, куда устремлялись глаза, сжимая ее яркую кожу, описывая спирали на ее сосках, наблюдая, как тяжесть грудей оседает на ее грудной клетке. Рот теперь следовал за глазами и руками: он хотел омыть ее своим языком. Она притянула его голову к себе. Сквозь сетку волос его кожа отливала детским розовым цветом. Она вытянула шею, чтобы поцеловать его, но не смогла дотянуться и вместо этого скользнула рукой вниз, чтобы взять его член.

– Будь осторожна, – прошептал он, когда она погладила его. Ладонь увлажнилась; она разжала хватку.

Он мягко подтолкнул ее, и они упали бок о бок на кровать. Она стянула халат с его шеи, пока его пальцы теребили пуговицу на ее джинсах. Она не пыталась помочь ему, ей нравилось выражение сосредоточенности на его лице. Было бы так хорошо быть с ним совершенно голой, кожа к коже. Но сейчас не время так рисковать. Предположим, он увидит синяки и следы от уколов и отвергнет ее. Это было бы невыносимо.

Он успешно расстегнул пуговицу и молнию на ширинке, и теперь его руки были в ее джинсах, скользнув под верхнюю часть трусиков. В нем чувствовалась настойчивость, и, как бы ей ни нравилось наблюдать за его намерениями, сейчас она помогла ему с раздеванием, приподняв бедра с кровати и спустив джинсы и трусики вниз, обнажая свое тело от сосков до колен. Он двигался над ней, оставляя след из слюны, отмечая свой путь, облизывая ее пупок, и теперь ниже; его лицо раскраснелось, а язык был в ней; он был не совсем опытным, но жаждущим узнать, выискивая места, которые доставляли ей удовольствие, по звукам ее вздохов.

Он спустил джинсы ниже, а когда она не стала сопротивляться, полностью снял их. Ее трусики последовали за ними, и она закрыла глаза, забыв обо всем, кроме его исследования. В своем рвении он проявлял инстинкты каннибала; ничто из того, чем его кормило ее тело, не могло быть отвергнуто; он давил так глубоко, как позволяла анатомия.

Что-то зудело у нее в затылке, но она не обращала на это внимания, слишком занятая другим делом. Он оторвал взгляд от ее паха, и на его лице отразилось сомнение.

– Продолжай, – сказала она.

Она приподнялась на кровати, приглашая его войти. Сомнение на его лице не исчезло.

– В чем дело?

– Резинки нет, – сказал он.

– Забудь.

Второго приглашения ему не требовалось. Ее положение – она не лежала под ним, а полусидела – позволяло ей наблюдать за милым зрелищем: он сжимал член у самого корня, пока головка не потемнела и не заблестела, прежде чем войти в нее медленно, почти благоговейно. Перестав сдавливать самого себя, он положил руки на кровать по обе стороны от нее, его спина выгнулась, как полумесяц в полумесяце, вес тела направил его внутрь. Его губы приоткрылись, язык скользнул по ее глазам.

Она двинулась ему навстречу, прижимаясь своими бедрами к его бедрам. Он вздохнул и нахмурился.

О господи, подумала она, он кончил. Но его глаза снова открылись, все еще неистовые, и его движения, после первоначальной угрозы промаха, были ровными и медленными.

И опять ее побеспокоила шея: она чувствовала нечто большее, чем просто зуд. Это был укус, сверлящий бур. Она попыталась не обращать внимания, но ощущение усилилось, когда ее тело поддалось моменту. Марти был слишком поглощен их сопряженной анатомией, чтобы заметить ее дискомфорт. Его дыхание было прерывистым, горячим на ее лице. Она попыталась пошевелиться, надеясь, что боль вызвана просто напряжением позы.

– Марти… – выдохнула она, – перевернись.

Сначала он не был уверен в маневре, но, как только оказался на спине, а она сидела на нем, он легко поймал ее ритм. Он снова начал карабкаться: голова кружилась от высоты.

Боль в шее не утихала, но Карис старалась ее игнорировать. Она наклонилась вперед, ее лицо было на шесть дюймов выше лица Марти, и позволила слюне упасть из своего рта в его; нитка пузырьков, которые он принял с открытой улыбкой, пробиваясь в нее так глубоко, как только мог, и удерживаясь там.

Внезапно в ней что-то шевельнулось. Не Марти. Нечто иное – или кто-то иной – затрепетало внутри тела. Ее концентрация ослабла, сердце тоже. Она потеряла всякое представление о том, где находится и что собой представляет. Другая пара глаз, казалось, смотрела сквозь нее: на мгновение она разделила ви́дение их владельца: узрела секс как разврат, грубое и животное соитие.

– Нет, – проговорила она, пытаясь подавить внезапно подступившую тошноту.

Марти открыл глаза до щелочек, восприняв ее «нет» как приказ отложить финиш.

– Я пытаюсь, детка… – сказал он, ухмыляясь. – Просто не двигайся.

Сначала она не могла понять, что он имел в виду: он был в тысяче миль от нее, лежал внизу в грязном поту, ранил ее против ее желания.

– Хорошо? – выдохнул он, держась, пока не стало почти больно. Он, казалось, распух внутри нее. Это ощущение заставило ее забыть о двойном зрении. Другой зритель отпрянул, возмущенный полнотой и плотской природой акта, его реальностью. Может, вторгшийся разум почувствовал Марти, подумала она, и головка члена, распухшая и готовая излить содержимое, пробила кору другого мозга, словно канувший в глубины лот?

– Боже… – проговорила она.

Когда чужие глаза отступили, радость вернулась.

– Не могу остановиться, детка, – сказал Марти.

– Продолжай, – сказала она. – Все в порядке. Все в порядке.

Капли ее пота падали на него, когда она двигалась на нем сверху.

– Продолжай. Да! – повторила она. Это было восклицание чистого восторга, и оно унесло его за пределы точки возврата. Он попытался задержать извержение еще на несколько полных трепета секунд. Тяжесть ее бедер на нем, жар ее лона, яркость ее грудей заполнили его голову.

А потом кто-то произнес низким гортанным голосом:

– Прекратите.

Веки Марти затрепетали и открылись, он огляделся по сторонам. В комнате больше никого не было. Этот звук придумал его разум. Он выкинул иллюзию из головы и снова посмотрел на Карис.

– Продолжай, – сказала она. – Пожалуйста, продолжай.

Она танцевала на нем. Выступающие под кожей кости ее таза блестели на свету; по ним бежали сияющие струйки пота.

– Да… да… – ответил он, забыв про голос.

Она посмотрела на него сверху вниз, когда на его лице отразилась неотвратимость, и сквозь запутанность своих собственных вспыхивающих ощущений снова почувствовала второй разум. Это был червь в бутоне ее головы, проталкивающийся вперед, готовый запятнать ее зрение своей заразой. Она воспротивилась ему.

– Уходи, – шепнула она, – уходи.

Но он хотел победить ее, победить их обоих. То, что раньше казалось любопытством, теперь превратилось в злобу. Он хотел все испортить.

– Я люблю тебя, – сказала она Марти, не обращая внимания на чужеродное присутствие внутри себя. – Я люблю тебя, люблю…

Захватчик дернулся, злясь на нее, и еще больше злясь, что она не уступила его порче. Марти окаменел на грани, слепой и глухой ко всему, кроме удовольствия. Затем со стоном начал изливаться в нее, и она тоже оказалась там. Ее ощущения вытеснили из головы все мысли о сопротивлении. Где-то вдалеке она услышала, как задыхается Марти.

– О господи, – говорил он, – детка… детка.

…Но он находился в другом мире. Они даже не были вместе в этот момент. Она – в своем экстазе, он – в своем; каждый двигался к завершению личной гонки.

Внезапный спазм заставил Марти содрогнуться. Он открыл глаза. Карис закрыла лицо руками, растопырив пальцы.

– С тобой все в порядке, детка? – сказал он.

Когда она открыла глаза, ему пришлось сдержать крик. На мгновение не она выглянула из-за решетки пальцев. Это было что-то, извлеченное со дна моря. Черные глаза вращались в глазницах седой головы. Какой-то первобытный дух смотрел на него – он проникся этим до мозга костей, – ненавидя всей сутью.

Галлюцинация длилась всего два удара сердца, но этого было достаточно, чтобы он отвел глаза, посмотрев на ее тело и снова на лицо, где наткнулся на тот же мерзкий взгляд.

– Карис?

Затем ее веки затрепетали, и веер пальцев сомкнулся, пряча лицо. На какое-то безумное мгновение он вздрогнул, ожидая откровения. Ее руки отрываются от головы; лицо преображается в рыбью голову. Но, конечно, это была она, только она. И вот она здесь, улыбается ему.

– С тобой все в порядке? – отважился спросить он.

– А ты как думаешь?

– Я люблю тебя, детка.

Она что-то пробормотала, тяжело опустившись на него. Они лежали так несколько минут, его член уменьшался в охлаждающей ванне из смешанных жидкостей.

– У тебя не начинается судорога? – спросил он через некоторое время, но она не ответила. Она спала.

Он осторожно сдвинул ее в сторону, выскользнув из нее с влажным звуком. Она лежала на кровати рядом с ним, ее лицо было бесстрастным. Он поцеловал ее грудь, лизнул пальцы и заснул рядом с ней.