Текст книги "Мистификация"

Глава 13
"Сегодня издательство "Макгро-Хилл" объявило..."

На то, чтобы довести рукопись до ума к крайнему сроку – первому декабря, мне требовалось еще десять дней. Что меня заботило больше всего, так это реакция «Макгро-Хилл» на письмо Ховарда и точное время, которое они намеревались избрать для объявления и выдачи последнего чека. Я даже подумывал приехать в Нью-Йорк пораньше и привезти с собой рукопись, которую мог закончить и там. Принятие решения пришлось отложить по самой прозаичной из всех возможных причин: я заразился гриппом, эпидемия которого как раз бушевала на острове. Дик готов был летать в Англию хоть каждый день. Пальма у него уже в печенках сидела, приличную finca на Ибице ему найти так и не удалось, к тому же мой друг подумывал отправить своего сына в хорошую английскую школу. А тут Нине как раз понадобился человек, который смог бы переправить ее машину с Ибицы в Лондон, и Дик согласился этим заняться.

– Не говори Эдит, что я приезжаю на Ибицу забирать машину, – сказал он мне. – Она увидит меня за рулем, и потом придется придумывать какие-нибудь нелепые объяснения.

В субботу вечером умер Юджин. Маленькое, нежное создание, он постоянно болел из-за холода первых зимних месяцев. Это была старая обезьянка, прожившая долгую счастливую жизнь, но нас глубоко опечалила его смерть: Эдит полночи проплакала, а я не мог заснуть из-за температуры, пусть и невысокой. В понедельник утром, подавленный, но совершенно неспособный более метаться по дому, я потащился в студию. Час или два я просто слонялся там без дела и уже решил, что весь день пошел насмарку, когда раздались два телефонных звонка, изменивших ход событий.

Первый был от Беверли Лу, которая сообщала мне встревоженным, нервным голосом, что письмо Ховарда Хэрольду Макгро в Нью-Йорк не пришло.

– Он сказал тебе, что точно его отправил?

– Именно так он и сказал, Бев.

Я немедленно прокрутил в уме все возможные препятствия: почтовое отделение Нассау срочно связалось с организацией Хьюза, как только там увидели на письме инициалы "X. X.", и "Интертел" его перехватил; Дик не проверил вес письма и заплатил не всю сумму, а так как обратного адреса на конверте не было, то оно к нам не вернется и тысяча долларов выброшена на ветер; или же письмо затерялось в процессе пересылки.

– Ты не мог бы прилететь пораньше? – спросила Беверли. – Одному богу известно, какие требования он там выдвинул, к тому же такие вещи стоит обсуждать только при личной встрече.

– Я подхватил простуду. Чувствую себя паршиво. Если завтра мне полегчает, то прилечу.

Второй звонок, последовавший вслед за первым, предварялся знакомым голосом оператора международной связи: "Соединенные Штаты вызывают сеньора Клиффорда Ирвинга". Звонок был от Нины.

– Где ты, черт возьми?

– В Лас-Вегасе, – рассмеялась она. – Господи, это просто невероятно. Здесь сейчас семь часов утра, и все внизу в игровых залах.

– А что ты там делаешь?

– Я с Маршаллом, пытаюсь подыскать работу. Не говорила ни с одним человеческим существом уже больше недели, вот и пришлось позвонить тебе.

– Какое несчастье, – ответил я. – На следующей неделе я лечу в Нью-Йорк. Тот же континент, только за три тысячи миль от тебя. Куда ты отправишься после Вегаса?

– В Лос-Анджелес. Кто-то там предоставил нам дом. Почему бы тебе не приехать пораньше? Прилетай в Калифорнию, встретим День благодарения вместе.

Я обдумывал предложение в течение секунд пяти, а затем сказал:

– Договорились. Я согласен. Почему бы и нет? Дай мне свой номер в Лос-Анджелесе, я тебе позвоню из Нью-Йорка. Если у меня получится, обязательно приеду.

В кои-то веки перелет на "Иберии" прошел по графику, и я приземлился в аэропорту Кеннеди во вторник в четыре часа дня. Жар у меня спал, но сил после антибиотиков не было, а от микстур болело горло. Из аэропорта я позвонил Беверли Лу.

– Приезжай прямо в "Макгро-Хилл", – велела она.

– Но я себя отвратительно чувствую.

– Мы получили письмо от Октавио, так что Ральф и Дэйв должны минут через пятнадцать подъехать из "Лайф". Будет общее совещание.

– Боже мой, что он такого написал?

– Покажу, когда приедешь.

На двадцатом этаже я был в половине шестого, привез с собой две копии незаконченного манускрипта. Напечатано было восемьсот восемьдесят две страницы, и оставалось сделать еще около сотни. Кроме того, я прихватил рисунки и наброски Дэвида Уолша. Я ввалился в офис Альберта Левенталя, чихая и задыхаясь, таща свой портфель, огромную папку с рисунками и знакомую раздувшуюся соломенную корзину для покупок, из которой выпирали коробки с рукописями. Рухнув на диван, я спросил:

– Ну, и чего потребовал Ховард?

Ответ Левенталя оказался самым ошеломляющим из всех, какие я когда-либо получал.

– Ничего, – сказал он, улыбаясь. – Должно быть, он тебя разыграл. Просто попросил уделить больше внимания благородству, а не чувствам при анонсировании книги, а последний платеж произвести одновременно с объявлением. Мы-то боялись, он потребует чего-нибудь из ряда вон выходящего.

Я присвистнул с облегчением, но отнюдь не по тем же причинам, что Альберт и Беверли. Мы считали, одновременный платеж встанет им всем поперек горла, но в издательстве, похоже, ожидали чего-то гораздо худшего, и одно это требование не показалось им чем-то чрезмерным. Мне продемонстрировали копию девятистраничного письма. Оригинал, по их словам, хранился в сейфе Хэрольда Макгро.

– Боже мой, похоже, Ховард действительно любит метать громы и молнии. Теперь вы понимаете, через что мне пришлось пройти? – Я дочитал письмо, стараясь соблюдать приличествующую случаю неторопливость. – Ну что ж, все идет отлично.

Альберт Левенталь уже подготовил примерное сообщение для печати. Анонс и последний чек откладывались приблизительно на неделю. Я пояснил, что планы изменились и мне придется опять встретиться с Хьюзом в Калифорнии; он прочтет финальную часть рукописи, и мы отпразднуем вместе День благодарения.

Альберт вручил конфиденциальное письмо, адресованное мне лично, но на самом деле предназначенное Хьюзу. В нем сообщалось о намерении "Макгро-Хилл" избегать лишней чувствительности и установить канал, по которому О. смог бы отслеживать сообщения, появляющиеся в прессе, и реагировать на них. В завершение Альберт добавил, что издательство "установило режим повышенной секретности в типографиях, где будут набирать и печатать книгу".

На следующее утро, после звонка Нины, я вылетел самолетом "Америкэн эйрлайнз" в Лос-Анджелес.

* * *

В аэропорту я взял напрокат машину и вместе с Ниной отправился в Беверли-Хиллз, в домик, расположенный на горном склоне высоко над городом. Дом был предоставлен Нине и ее менеджеру кинопродюсером и нашим общим знакомым по Ибице Полом Роденом. Маршалл выбил для Нины контракт на выступление в казино «Интернэшнл» Лас-Вегаса и теперь пытался протащить свою «суперзвезду» в Голливуд. Он занял весь первый этаж дома Родена и, когда не сидел на телефоне, обзванивая разные компании звукозаписи и продюсеров, то бродил по горе и барам с дискотеками.

Но через несколько дней с ними обоими под одной крышей я вдруг осознал, что Нина зависит от него, причем в такой степени, которую трудно объяснить. Может, она видела в нем последнее средство для спасения своей карьеры. Ей исполнилось тридцать девять, молодость ушла, и шансы стремительно уменьшались.

– Я знаю, что мне осталось еще несколько лет карьеры, – сказала она, – и я делаю деньги. Мне нужно думать о детях.

Стоило Маршаллу пошевелить пальцем, и Нина превращалась в олицетворение покорности. Она шла, когда он велел ей идти, надевала то, что он ей советовал, и послушно встречалась с теми людьми, от которых, по его мнению, можно было ждать помощи. Она неосознанно копировала в мелочах стиль и манеры Маршалла – на мой взгляд, ниже падать было некуда. Я никогда не замечал в ней таких привычек раньше, и меня это страшно раздражало. В сравнении с Эдит, самой прямолинейной женщиной на свете, – она ни при каких обстоятельствах не смогла и не стала бы приспосабливать саму себя или свою любовь под кого бы то ни было – Нина выглядела весьма жалко. Истинный облик моей баронессы, в который я всегда верил, – женщина, ищущая в жизни только свое, очень ценное, – начал тускнеть и походить более на сон, чем на реальность. Когда я попробовал с ней об этом поговорить, она стала молчаливой, почти угрюмой.

Я попытался до нее достучаться:

– Надеюсь, ты добилась определенных успехов? Ты из кожи вон лезешь, копишь деньги на швейцарском счете, ездишь из города в город и из одного ночного клуба в другой с Джоном Маршаллом и его друзьями – или с кем там еще? Тебе скоро стукнет сорок, выглядишь уже не так, как раньше, а показать, кроме списка былых заслуг, тебе нечего. Ты всегда была сама собой, никогда не играла в такие мелочные игры.

– Ты ничего не понимаешь, это особый мир. – Ее угрюмость совершенно неожиданно переросла в ярость. – Если хочешь в нем чего-то добиться, путь Маршалла – это единственный способ действий. Мне это нисколько не нравится, но выбора нет.

– Но получается, что ты жертва.

– Но ради результата, цели, – возразила она. – Вот увидишь. И есть еще одна вещь, которую ты не понимаешь. В этом мире для меня нет ничего важнее моей карьеры.

Я долго смотрел на нее. Мне оставалось только кивнуть и сказать:

– Мне жаль, что все так вышло...

Отношения между нами оставались напряженными все время, что мы провели в Калифорнии, и наладились только в последние два дня, когда мы поехали в Биг-Сюр и Монтерей. Затем, на какие-то мгновения, вернулось чувство, горевшее между нами во время нашей поездки в Мексику. Мы были наедине; ее карьера пока не вставала между нами. Но как только мы вернулись в Беверли-Хиллз, она опять замкнулась в себе. Опять появились люди, которых необходимо было посещать, прослушивания, встречи. Ее очень волновало мнение Маршалла; тому могло показаться, будто бы она слишком долго отсутствовала. Мы оба чувствовали, как испаряются наши отношения, исчезают в отрывочных словах или продолжительных паузах. Чем была моя одержимость ею, если не отказом забыть мир фантазий, который очаровал меня, но в то же время поработил? В течение семи лет я сидел в кандалах и внезапно узрел свет внутренней свободы.

Встретив меня в Лос-Анджелесе, Нина спросила, как продвигается книга о Хьюзе. Я показал ей рисунки и наброски, сделанные Дэвидом:

– Я собираюсь теперь показать их Хьюзу, получить его одобрение. Что ты об этом думаешь?

– Чертовски хороши, – сказала она. – Похожи?

– Откуда я-то знаю? Какой, по-твоему, самый удачный?

Она выбрала два наброска маслом и несколько карандашных эскизов.

– Отлично, – сказал я. – Таким же будет и выбор Ховарда.

– Боже мой, – рассмеялась Нина, – в это совершенно невозможно поверить. Ты хочешь сказать, что я – Ховард Хьюз?

– Все могут играть, – объяснил я.

Маршалл тоже был посвящен в наш секрет – нет, разумеется, он понятия не имел, что вся история – надувательство, просто знал о моих встречах с Хьюзом и работе над его автобиографией. Менеджер, конечно же, поразился, хотя рукопись заинтересовала его только с коммерческой точки зрения. Маршалл просмотрел несколько глав, потом, с весьма утомленным видом, отложил текст.

– Это будет экранизироваться? – спросил он.

– Уверен. А как вы думаете?

– Вы же понимаете, я здесь, в Голливуде, знаю каждую собаку и мог бы вам помочь. Агент у вас уже есть?

– Пока нет. Очень мило с вашей стороны, Джон, предложить свою помощь. Когда будет нужно, я попрошу вас заняться этим вопросом.

* * *

В понедельник после Дня благодарения я позвонил в «Макгро-Хилл». Рассказал, как Хьюз разговаривал со мной по телефону, услышал мой лающий кашель и отказался встречаться, пока мне не станет лучше. Он сказал, что тоже нездоров и не хочет усиливать инфекцию. Мне же было предписано передать рукопись посреднику, Джорджу Гордону Холмсу. Тот уже прибыл в Лос-Анджелес и передаст текст Хьюзу. Встреча с ним запланирована предположительно на следующей неделе во Флориде, в Нассау. Что касается объявления в прессе, то он его одобрил и сделал лишь пару небольших замечаний.

– Как продвигается работа?

– Медленно, – признался я. – Я заболел, провалялся в постели. Буду в Нью-Йорке завтра.

Я прилетел обратно в среду утром. Нина должна была лететь тем же рейсом, а потом отправлялась в Лондон. Однако в последнюю минуту Маршалл сказал, что ей необходимо появиться на вечеринке с коктейлями в Лос-Анджелесе, так что заказанный билет на ночной рейс пришлось сдать. Теперь ей надо было провести часть среды в Нью-Йорке, в ожидании самолета, и я сказал почти сочувственно:

– Приезжай в "Элизиум". Меня там не будет, но ты можешь немного поспать в номере.

Утром в среду я появился в "Макгро-Хилл", чтобы рассказать сказку о моей болезни в Калифорнии, телефонных переговорах с Ховардом Хьюзом и встрече с Джорджем Гордоном Холмсом. Теперь миллиардер снова хотел встретиться со мной во Флориде, но точного места я, как обычно, не знал. Выбор вполне логичный для Хьюза: мы уже дважды вели там задушевные беседы, к тому же у Ховарда, похоже, был дом в Палм-Бич. Мне такой выбор тоже нравился. Флорида – приятное место для работы, мне нравится южная зима, и, раз уж "Макгро-Хилл" сделало публичное объявление о мартовской публикации автобиографии, мне не хотелось сталкиваться с каким-нибудь филиалом организации Хьюза – особенно "Интертелом", охранной системой. Заявление должно было быть сделано на неделю позднее. Последний чек на имя X.-Р. Хьюза – на триста двадцать пять тысяч долларов – будет готов в среду, и после этого я сразу уеду.

– Тебе надо встретиться с ним и подписать предисловие, – напомнил мне Левенталь. – И если он сделает это, то пусть распишется собственной рукой. Тогда мы сможем перенести текст со всеми пометками в книгу.

– Если Ховард чувствует себя нормально. Слышал бы ты его рык по телефону, когда он услышал мой кашель и чих. Хьюз был просто в ярости. Сказал, что, если мы встретимся, это его в буквальном смысле убьет.

Беверли присоединилась к нам позднее – уже в офисе Альберта.

– Кстати говоря, – сказала она, – "Лайф" отдал то письмо от Октавио Хэрольду на графологическую экспертизу тому же человеку, который проверял письмо, напечатанное в январе.

Мне стало немного дурно, но я попытался вести себя как обычно.

– Что все это значит?

Беверли пожала плечами:

– Просто проверка на случай появления проблем после объявления. Газеты могут раздуть небольшую шумиху. Так что весьма полезно запастись кое-каким оружием.

– Хорошо, что я в начале января написал тебе и сказал то, что слышал от Хьюза. Мне вдруг подумалось, что, если бы это случилось после двадцать второго января – я имею в виду, после того, как вышла статья в "Лайф", – у тебя могли появиться некоторые основания для подозрений.

– О, мне это тоже пришло в голову. Но дело прошлое, – улыбнулась Беверли.

– Когда ты получишь рапорт Канфера?

– Завтра утром. А в чем дело? Разве у тебя есть сомнения?

– Нет, – рассмеялся я. – Эти эксперты выдадут тебе такой ответ, какой, как им кажется, ты хочешь получить. Если ты сказал человеку, что объект – подделка, то, скорее всего, он именно это и подтвердит. Но в этот раз вы получите положительный результат. Но это и правильно, – прибавил я, – ведь письмо действительно от Хьюза.

Вернувшись в "Элизиум", я застал там Нину. Ее самолет на Лондон улетал в семь часов вечера.

– Ты, похоже, взволнован, – сказала она.

– Так и есть. "Макгро-Хилл" передало одно из писем Хьюза на экспертизу.

– Но тогда... – Нина побледнела. – Они могут все выяснить.

– Я не знаю. Просто понятия не имею. – Я метался по комнате, выкуривая одну "Галуаз" за другой. – Я мог бы признаться в мошенничестве. Или изобразить полное непонимание. Выдвинуть теорию, будто бы встречался с самозванцем. Не знаю, что я сделаю. Конечно, остается еще шанс, что эксперт подтвердит подлинность письма.

Нина, казалось, впервые за последнее время была озабочена чем-то кроме своей карьеры.

– Боже мой, – повторяла она. – Я сегодня не усну. Позвонишь мне в Лондон, когда все прояснится?

– Конечно. – Я был тронут.

– Обещаешь?

Я пообещал, и час спустя мы вызвали такси до аэропорта Кеннеди, где попрощались.

В самолете до Майами я вытащил из своего портфеля конверт от "Макгро-Хилл" и нацарапал адрес Швейцарского кредитного банка в Цюрихе. На чистом листе желтой бумаги я написал записку в банк, прося осуществить клиринг вложенного чека, причем как можно скорее. Самолет был переполнен, занято каждое кресло, но мои соседи полностью погрузились в свои почтенного вида выпуски "Нью-Йорк таймс" и "Плейбой". Если бы хоть кто-нибудь из них уделял меньше внимания спортивным страницам или обложкам журналов, то заметил бы чек на триста двадцать пять тысяч долларов, выписанный на имя самого богатого из всех затворников в мире. Шариковой ручкой я написал на чеке: "Перевести только на счет Х.-Р. Хьюза", – потом заверил его. На манипуляции с письмом, чеком и конвертом ушло десять минут. Почерк стал окончательно походить на каракули. Ховард старел. Он болел, я устал. Я заклеил конверт и затолкал его в портфель как раз тогда, когда надо мной навис стюард, улыбающийся во все тридцать два зуба и предлагающий мне стакан свежевыжатого апельсинового сока.

К тому времени аэропорт в Майами уже стал для меня знакомой территорией. Я взял в "Нэшнл" машину и направился на север, свернув с шоссе только для того, чтобы опустить в почтовый ящик письмо и одолжить печатную машинку. Мне было все равно, где останавливаться, так что я поехал по дороге А-1А вдоль линии берега и остановился у первого же приличного вида мотеля, отдаленного от полосы причудливого вида владений и других архитектурных изысков, составляющих так называемый Золотой берег. "Ньюпорт-Бич" оказался достаточно большим, самодостаточным заведением, со своим рестораном, кафе, аптекой, газетным лотком, бассейном и вполне приличных размеров пляжем. Сезон еще не закончился, и цены были высокими, но мне удалось снять отличный номер с двумя террасами, выходящими на пляж и бассейн. В семь часов следующего утра я уже работал в гостиной, пристроив бумаги на всех пригодных для этого поверхностях. Мне так и представлялась кислая мина на лице Дика, улицезрей он весь этот бедлам. Он физически не переносил беспорядок, а я, похоже, напротив, не мог без него жить.

После недельной работы пришла пора подводить итоги. Финальная часть биографии Хьюза – жизнь в Лас-Вегасе и на Багамах, поездки в Мексику, последняя большая любовь к Хельге, которую Ховард попросил переименовать в Ингу, – все это надо было напечатать. Введения, дополнения и изменения к уже сделанным восьмистам восьмидесяти двум страницам я передал в "Макгро-Хилл". Оставалось только продумать окончательную форму вступления и подать Ховарду на подпись. Самую большую проблему представляло мое собственное вступление к книге, из которого "Лайф" собирался сделать статью на пять тысяч слов. Нужно было включить краткую историю наших встреч, описать, каким образом биография постепенно преобразилась в автобиографию, упомянуть проблемы, с которыми я столкнулся при ее издании, и лаконично передать свое собственное впечатление о Ховарде как человеке.

– Нужен жизненный материал, – подчеркнул Роберт Стюарт. – Читатели хотят знать именно это. Ты собираешься показать текст Хьюзу?

– Так, дань вежливости. По контракту я могу говорить все, что мне вздумается. Никакой цензуры.

– Потрясающе. Ты расскажешь во всех подробностях о той поездке в Мексику, совместном поедании бананов в Пуэрто-Рико и о том человеке с палкой, что следил за твоим домом в Палм-Спрингс.

– Помпано-Бич, – поправил я.

– И сокращенную историю Дика. Не вздумай ее выбросить.

– Как можно! – согласился я.

Кроме всего прочего, я добавил кое-что к описанию нашей последней встречи во Флориде. В аэропорту меня якобы встретил Джордж Гордон Холмс, тот самый человек, который забрал у меня рукопись в Лос-Анджелесе, когда Ховард был слишком болен, чтобы прийти на встречу. Он втолкнул меня в машину, завязал глаза и повез на север, как я догадывался, в Палм-Бич. У какого-то частного дома с меня сняли повязку. Мой герой лежал в постели, еще более худой, чем обычно, бледный, задыхающийся – кислородная установка поставлена за кроватью, – упорно сражающийся за свою жизнь. Будучи слишком больным, чтобы прочесть всю рукопись целиком, он, тем не менее, дал ей свое последнее благословение и попрощался.

– Я не смогу с тобой больше видеться, по крайней мере, в течение долгого времени. Узнав, что мы вместе с тобой, Клиффорд, сделали эту книгу, они будут на меня охотиться, преследовать повсюду, выйдут на меня через тебя. Я не могу этого допустить! Ты понимаешь? Не знаю, сколько еще протяну, но хочу прожить свои оставшиеся дни в мире и покое. Так что я удалюсь. Очень далеко.

Прощай, Ховард, было здорово познакомиться с тобой. Мы встретимся снова в лучшем мире.

* * *

Все выходные я проработал в номере с отличной системой кондиционирования, но и тогда, и позднее меня бросало в жар при одной мысли о человеке, работающем в Нью-Йорке, – об эксперте, нанятом «Лайф». Он проверял одно из тех писем, которые я написал Хэрольду Макгро. Я делал его в большой спешке, но в запасе у «Лайф» было только одно оригинальное письмо Хьюза, не слишком богатый материал для сравнения. Я оттягивал момент истины сколько мог, пока наконец в понедельник утром не решил, что держать меня в неведении и далее просто непростительно, поэтому позвонил в Нью-Йорк Альберту Левенталю. С тех пор как я перестал звонить за счет издательства, там не имели понятия, где я нахожусь, поэтому Левенталь, как обычно, беседовал со мной с большой неохотой. Из-за нашей одиссеи шпиономания проникла на все уровни «Макгро-Хилл». Однако на этот раз я предлагал информацию, хотя и прибавил:

– Будь осторожен с телефоном. Мне пришлось приехать сюда по желанию Октавио. Возможно, линия прослушивается.

– Ты его видел?

– Он одобрил предисловие. Но он болен. – Я вкратце изложил байку о поездке вслепую неизвестно куда.

Альберт спросил, не беспокоится ли Хьюз по поводу предстоящего анонсирования, я засомневался, громко закашлялся и ответил, что ни в чем не уверен.

– Но ты же видел его. Как это понимать – "ты не уверен"?

– Альберт... – Я старался быть деликатным. – Строго между нами. Он... слушай, я же сказал, что он болен. Не хотелось бы вдаваться в детали по незащищенной линии. Он многого не понимает, достучаться до него довольно сложно. Понимаешь?

– Больше ни слова, – ответил Альберт. – Я понял. В любом случае, официальное заявление мы делаем завтра в час дня.

Он прочитал мне несколько изменений, а затем переключил на Беверли.

– Мы получили заключение от эксперта, – сказала она. – Думаю, тебе захочется узнать его мнение. Нет никаких сомнений: письмо действительно от Октавио. Он сказал, что отличия – одно на миллион.

Я фыркнул:

– Мне следовало удивиться?

– Слушай, я всего лишь подумала, что тебе будет небезынтересно это узнать.

– Мне и было, Бев. Прости, не сдержался. Думаю, теперь вам всем в Нью-Йорке будет немного легче.

– Мы никогда не сомневались, – настаивала она, – но это может пригодиться, если возникнут какие-нибудь проблемы после заявления.

– Какие могут быть проблемы?

– С Октавио? – Она искренне рассмеялась. – Не забывай, я прочла его автобиографию и знаю, на что способен этот человек. Он может отрицать, что вообще когда-либо встречался с тобой.

На это я мог ответить лишь долгим смехом, который означал только одно: лично я в этом сомневаюсь, но все возможно, и обещал позвонить Беверли в среду, через день после объявления, в том случае, если возникнут проблемы.

Я написал короткую записку Нине, чтобы она больше не волновалась, и дал понять, что кризис миновал.

* * *

В среду днем я стоял на балконе, бездумно уставившись на ряды шезлонгов, окружавших бассейн. Я определенно ошибся отелем. Комната была просторной, светлой, прохладной и вполне подходящей для работы, но шум возни в бассейне проходил даже сквозь закрытые стекла террасы. По вечерам какой-то дикий оркестр оглушал своими ритмами. Круглолицый молодой человек из Нью-Йорка плескался на мелководье, перекидывая волейбольный мяч через низко натянутую сетку с криками: «Эй, Джули, давай отбивай!» На шезлонгах возлежали крашеные блондинки и немолодые чиновники, попивали колу, намазывались маслом какао, терпеливо ждали, пока солнце выглянет из-за тучи и сделает их красивыми и загорелыми. А наверху, на моем островке Ховарда Хьюза, посреди груды бумаги с текстом и замершей в ожидании печатной машинки, я внезапно ощутил одиночество. «У них своя правда, – подумал я, – у меня своя». И если моя зиждется на грандиозном обмане, то от этого не перестает быть правдой. Балансировать на острие ножа, как, например, в данную минуту, – такая же реальность, она ничем не отличается от той, ради которой живут люди подо мной, укрытые слоем блестящей загорелой кожи. Я не ощущал ни стыда, ни презрения, вообще ничего.

Сидевшая на дальнем краю бассейна высокая, неожиданно миловидная блондинка вытянула ноги в ластах и со знанием дела прикрепила за спиной аппарат для дыхания под водой. На ней был костюм для подводного плавания, зеленый, как кожа крокодила. Она меня заинтересовала, так как подходила к этому бассейну не больше меня самого. Затем тучный молодой человек вынырнул из воды прямо около ее ног, взбалтывая воду. Девушка скрестила руки на груди и начала говорить с парнем, и тогда до меня дошло, что она профессиональный инструктор. Я вернулся к машинке, думая об окончании отношений с Ниной и о том, что Эдит ждет меня на Ибице, а работа идет плохо.

Чуть позже я спустился поплавать. Океанский прибой был слишком сильным, пришлось окунуться в бассейне, выныривая только затем, чтобы схватить глоток воздуха, но с приятным чувством напряжения во всем теле. Гибкая блондинка в зеленом костюме как раз запихивала свое подводное обмундирование в ярко-оранжевую сумку. Я находился от нее всего в нескольких шагах.

– Вы этим занимаетесь для развлечения или заработка?

Она показала мне свою карту. Ее звали Анна Бакстер, профессиональный инструктор подводного плавания в "Аквафан дайверс". У нее были приятные голубые глаза и голос с мягкими южными интонациями. Мне всегда хотелось обучиться дайвингу, так что после двадцатиминутной прогулки я поднялся в свою комнату и вернулся с сорока долларами наличными в качестве аванса за курс в четыре урока, который должен был проводиться в бассейне. Мы назначили занятие на девять часов следующего утра, и она записала мое имя в маленькую голубую записную книжку.

– Как мне тебя называть – Анна, Анни или мисс Бакстер?

– Как тебе больше нравится. Только, пожалуйста, не опаздывай, – отрезала она, – и не стоит наедаться за завтраком.

Очень серьезная девушка, настоящий профессионал, а еще у нее были длинные загорелые ноги. Обучение скрасило остаток недели, заполняя перерывы между главами.

* * *

«Майами хералд» поместил новости об автобиографии Хьюза на первой полосе. Я прочел об этом за тарелкой яичницы со свиными сосисками. История была приурочена к седьмому декабря – дню нападения на Перл-Харбор. «Макгро-Хилл» атаковали, но компания Хьюза, не безмолвная и не смешавшаяся, как мы с Диком надеялись, ответила громом из всех своих орудий.

– Такой книги не существует, – заявил Ричард Ханна из "Карл Байор эдженси", компании по связям с общественностью, финансируемой "Хьюз тул".

Дональд Уилсон из "Тайм компани" ответил очень кратко:

– О, мы абсолютно уверены в обратном. Видите ли, мы имеем дело с такими людьми, как "Макгро-Хилл", и, как вам известно, мы не какой-нибудь желтый журнальчик. В конце концов, это "Тайм" и "Макгро-Хилл". Мы все проверили и имеем доказательства.

Но Ханна и Честер Дэвис – юрист Хьюза и вице-президент его компании – продолжали все отрицать и выдвигать протесты. Мы с Диком предполагали, что будет иметь место некоторое недоумение и сомнения: "Может, старикан действительно это сделал? Как нам с ним связаться, чтобы все прояснить?" Или же, если он уже умер или находился не в трезвом уме: "Как нам все это остановить? А что если они потребуют официального опровержения со стороны Хьюза? Если дело дойдет до суда? Послушай, Честер, давай не будем пороть горячку. Может, нам стоит..."

Мне было довольно сложно воспринимать инструкции Анны, и однажды, пока я на дне бассейна пытался привести в порядок тяжелый пояс и втиснуться в подводное снаряжение, мне вдруг пришло в голову, что компания Хьюза или детективы из "Интертел" могли в этот самый момент проникнуть в мою комнату и добраться до манускрипта. Мое имя и фотография светились на первых полосах местных газет, как раз рядышком с фотографиями Ховарда. Мысль просто оглушила меня, и в следующее мгновение дыхательная трубка выскользнула изо рта, баллон тяжело приземлился на дно бассейна, а я наглотался хлорированной воды и выскочил на поверхность, отплевываясь.

– Что с тобой случилось? – раздраженно спросила Анна. – Я тебе целых три раза сказала положить баллон на колени, когда сидишь на дне бассейна. Ты меня не слушаешь, Клиффорд. Это очень важная часть курса. Представь, что то же самое произойдет в океане на глубине в пятьдесят футов. Ты можешь утонуть.

Я уже чувствовал себя утопленником, но извинился:

– У меня голова сегодня идет кругом, столько всего свалилось. Ты читаешь газеты?

Часом позже она сидела на диване в моей комнате, скрестив ноги, и пролистывала газетные заметки, вставив контактные линзы. Я вышел из ванной, посвежевший после душа, чистый, отмывшийся от хлорки, в новеньких спортивных штанах.

– Ого, – сказала она, – как ты вообще умудрился связаться с подобным человеком? Он и в самом деле так богат? Он чудак или что-то вроде того?

– Давай-ка сегодня вместе пообедаем, и я тебе расскажу, кто такой Ховард Хьюз. И если ты – шпион из "Интертел", я это вычислю за пять секунд. Кстати говоря, мне нужно позвонить в Нью-Йорк. Так что сейчас будь хорошей девочкой и поныряй за жемчужинами где-нибудь в другом месте. Зайду за тобой в восемь.

Весь оставшийся день я просидел на телефоне, разговаривая поочередно с Альбертом Левенталем, Беверли Лу, Робертом Стюартом, Ральфом Грейвзом, а потом опять с Левенталем. Определенно, как в Нью-Йорке, так и во Флориде, царило замешательство.

– Мы не расстроены, – не уставала повторять Беверли. – Мы не расстроены, но Альберт в панике. Он поместил свое имя в объявлении, и сейчас его телефон звонит уже по меньшей мере раз сотый. Ему за всю жизнь столько не звонили. Он очень сильно нервничает.