Текст книги "Мистификация"

Часть четвертая

Желаю тебе жить во время перемен.

Старинное китайское проклятие

Глава 17
На сцену выходит Ховард Хьюз (или его заверенное факсимиле)

На этот раз пачки швейцарских франков, долларов и дойчмарок, которые Эдит привезла из Цюриха, мы распихали не только в доме, но и снаружи. Кое-что отправилось в тайник за балкой, другая часть была прикреплена к раздвижным дверям гардероба, еще одну пачку купюр я засунул в обогреватель, лежавший в коробке на книжной полке в спальне. К дому был пристроен маленький каменный сарай. В первую же безлунную ночь я расшатал и вытащил один из камней, более светлый, чем те, что его окружали, и засунул глубоко в стену пачку купюр на пятьдесят тысяч, обернутую дважды в полиэтилен и сверху еще в фольгу, чтобы уберечь деньги от сырости и мышиных набегов. При помощи молотка я крепко, как мне показалось, загнал камень обратно в стену.

* * *

Теперь оставалось только написать предисловие к книге где-то на десять или двенадцать тысяч слов. Из него я позволю редакторам «Лайф» выбрать пять тысяч для статьи. Проблема заключалась в том, чтобы сделать его как можно более насыщенным деталями, но в то же время попытаться избежать поводов для очередных воплей профессионалов из компании Хьюза. Держа все это в памяти, я провел несколько нервную беседу с Нью-Йорком: мы обсудили содержание будущей статьи в десять тысяч знаков, которую так жаждал «Лайф». Вне зависимости от хода публикации я пообещал прислать законченный текст к пятнадцатому января.

Погода на Ибице стояла по-зимнему холодная, и я работал в студии, включив оба обогревателя, которые тщетно сражались с холодным влажным воздухом с моря, проникавшим сквозь щели в балконной двери. Ноги мерзли, пришлось снять туфли, обернуть ноги электрическим одеялом и сунуть под стол на потрепанный мексиканский коврик.

Не хотелось вылезать из дома, поэтому я противился любой общественной деятельности, если не считать новогодней вечеринки, где я в течение всего вечера мусолил два бокала джина с тоником, и одного скромного ужина дома через два дня. В тот же вечер на Ибицу приехал Роберт Кирш из "Лос-Анджелес таймс".

Днем Барни слег с высокой температурой. Гости должны были приехать только к девяти, так что мы решили поехать в город за доктором. Стояла холодная сырая погода, моросил мелкий дождь. Как только я вывел "мерседес" из гаража, в зеркале мигнули фары такси, съехавшего на подъездную дорогу. Из машины вылезла большая бородатая фигура с портфелем. Это был Кирш, и я радостно окликнул его.

– Запрыгивай, – позвал я, – не то промокнешь до нитки! Мне нужно найти врача, а потом у нас запланирована вечеринка. Можешь остаться с нами. Бог мой, счастлив тебя видеть. Что ты здесь делаешь?

Он прилетел из Швейцарии. Кирш все еще работал книжным обозревателем в "Лос-Анджелес таймс", но хотел найти недорогое местечко, где мог бы жить и писать собственные романы.

– Ты столько лет пел дифирамбы этому острову, что я в конце концов решил увидеть его своими глазами.

Его жена и дочь должны были тоже приехать, если ему понравится Ибица.

– Но, Боб, это же здорово! Мы найдем тебе дом.

– И "Таймс" оплачивает всю поездку, – добавил он.

– Как, черт возьми, ты это устроил?

– Да ладно... не будь наивным. Они послали меня сюда взять у тебя интервью. Парень, ты стал чертовски популярным. К тому же, если ты, конечно, позволишь, мне бы очень хотелось прочитать рукопись.

* * *

Кирш остался у нас на ночь, и мы продолжили разговор утром за завтраком. Теперь он понял, почему я соврал ему тогда, в Лос-Анджелесе, когда сказал, что пишу книгу о четырех миллионерах. В тот раз мне удалось от него отделаться, но теперь он требовал всей истории. С его стороны это было нечто большее, чем эгоизм или страсть журналиста к сенсациям. Он гордился своей репутацией уважаемого книжного обозревателя в Америке и был абсолютно уверен, что если прочтет материал – и стенограмму, и рукопись, – то сможет поставить печать подлинности на книгу и, возможно, сможет положить конец спорам, в безумном количестве разгоревшимся в Штатах. Он знал меня целых десять лет, и я считал его хорошим другом. Он ни минуты не сомневался – или, по крайней мере, никогда не высказывал сомнений – в том, что я встречался с Ховардом Хьюзом и брал у него интервью.

– Я действительно могу тебе помочь, – сказал Кирш, но честно предупредил: – Что увижу, то и напишу. Если у меня будут какие-то сомнения, я тебе так и скажу. В обмен могу пообещать, что никаких утечек в прессу с моей стороны не будет.

– Ловлю тебя на слове, – ответил я.

Из всех решений, касающихся мистификации, которые мне приходилось принимать, это оказалось самым трудным. Кирш очень быстро читал, мог за пару секунд просмотреть страницу текста, запомнить его и перейти к следующей, мог прочитать за сутки весь материал, и каждая фраза чуть ли не намертво впечатывалась в его память. Я был уверен: если он прочтет рукопись, то решит, как и все остальные, что материал не только подлинный, но и роскошный, и незамедлительно отразит свое мнение в печати. Боб будет единственным человеком за пределами "Макгро-Хилл" и "Лайф", кто прочтет книгу. Его статья станет удачей для него и плюсом для меня, но я никак не мог отделаться от сознания, что использую и обманываю собственного друга. Афера с "Макгро-Хилл" – это необходимость; как сказал Дик, когда мы еще только начали, сущность игры не изменишь. Впутывать в нашу мистификацию Боба Кирша было необязательно. И все же, если бы я отказался предоставить ему материал, это дало бы ему пищу для подозрений. Он, конечно, был моим другом, но при этом еще и честным журналистом: если бы он учуял обман, он должен был бы сразу о нем заявить.

– Я дам тебе прочитать рукопись, – согласился я, – но мне нужно получить разрешение от "Макгро-Хилл".

– А почему, черт возьми, они могут быть против?

– Боб, позволь, я им позвоню.

Я разрешил ему читать манускрипт дома и отправился в студию, чтобы позвонить Беверли Лу в Нью-Йорк. Как только я упомянул о присутствии Кирша и его миссии, она воскликнула:

– Нет! Он прежде всего журналист, а уж потом твой друг. Черт побери, ты невероятно наивен! Да он все выложит о материале в "Лос-Анджелес таймс", а дальше это разойдется по всем газетам, и эксклюзивное право "Лайф" на историю не будет стоить ломаного гроша. Ральф Грейвз придет в ярость.

Все это становилось слишком утомительно, и я поймал себя на том, что очень хочу принять предложение Кирша, хотя до этого мне пришлось сражаться с самим собой, чтобы не забраковать его.

– Его не интересует, как я встречался с Хьюзом, – объяснил я, – он просто хочет прочитать книгу.

– И написать на нее рецензию? Да это худшее из всего, что он вообще может сделать! Все остальные газетчики в стране будут рвать и метать. И не вздумай доверять ему, – повторила Беверли.

Я пересказал этот разговор Бобу, который кивал головой в некотором беспокойстве.

– Они просто сумасшедшие, – вздохнул он. – Я пытаюсь помочь тебе – и им – в этом деле. И я не собираюсь писать никакой рецензии на эту проклятую книгу. Всего лишь скажу, считаю ли я ее подлинной или нет.

Вскоре обрушился настоящий шквал заокеанских телефонных звонков, и вечером Боб сочинил статью, где описал меня и атмосферу, царящую на Ибице. Текст был отправлен Джону Голдману – корреспонденту "Лос-Анджелес таймс" в Нью-Йорке. На следующий день, когда я пришел в студию работать, позвонил Роберт Стюарт с требованием, которого я внутренне ждал и заранее боялся. "Макгро-Хилл" изо всех сил рвется осуществить публикацию в марте, гранки уже готовы, юридический отдел сделал несколько изменений и составил массу вопросов – я должен лететь в Нью-Йорк.

– Роберт, – простонал я, – неужели это обязательно?

– Мы слишком поздно нашли печатников, так что если сейчас отправим гранки тебе – даже самолетом, – то опоздаем на две недели.

– Что еще новенького? Как там у всех настроение?

– На самом деле все спокойно, – сказал он. – Больше никаких бомбежек, и Честер Дэвис, похоже, сдался. Но ты нужен нам здесь.

Я согласился.

– Однако, если Эдит подаст на развод, это будет на вашей совести.

Когда я вернулся домой, чтобы рассказать жене новости, Боб Кирш ждал меня со своим описанием автобиографии Хьюза. Я внимательно его прочел.

– Если твои издатели будут возражать против публикации, – сказал он, – им пора к врачу.

– Я поговорю с ними. Давай только немного повременим со статьей. Можно вполне отложить на следующую неделю, и я... я не знаю...

– А тебя-то что волнует? – озадаченно спросил он.

– Я просто не хочу форсировать дела с "Макгро-Хилл". – Слабый аргумент, но другого у меня не было.

Той же ночью Кирш опять позвонил Джону Голдману в Нью-Йорк. Повесив трубку, он сказал мне, что до Голдмана дошел слух, будто бы на следующий день, в пятницу, Ховард Хьюз собирается дать свою первую за последние пятнадцать лет пресс-конференцию – по телефону с Багам – семи обозревателям в Лос-Анджелесе. Все репортажи запрещены к передаче до шести часов вечера субботы, то есть девятого января. Согласно упорно циркулирующим сплетням, он собирается отрицать подлинность автобиографии.

– Я должен сообщить об этом в "Макгро-Хилл".

– Нельзя. – Боб торжественно покачал головой. – Голдман известил меня конфиденциально, а я таким же образом передал эту информацию тебе.

– Но они должны знать. Это же настоящая подстава.

– Что ты можешь сделать, – сказал Боб, – так это позволить мне выпустить мою статью. "Таймс" напечатает ее вместе с заявлением Хьюза. Если он нанесет тебе удар в спину, тогда, по крайней мере, моя статья сработает на тебя.

– Хорошо, – устало проговорил я. – Действуй – делай что хочешь.

Он отправил свою историю Голдману, и в субботу утром – вместе с Дэвидом Уолшем, сделавшим новую серию рисунков Хьюза и желавшим собственноручно принести их в "Лайф", – Эдит отвезла меня в аэропорт, и я улетел в Барселону, чтобы сесть на самолет иберийских авиалиний до Нью-Йорка. Меня ждала финальная схватка и последняя возможность для разоблачения, а я понятия не имел, что же делать. Единственным моим оружием была все та же слепая вера, что все будет хорошо. Я наталкивался в Нью-Йорке на стену уже дважды – первый раз с телефонным разговором Маккалоха и второй – с детектором лжи, – пробил ее и устоял. Вынесу и на этот раз – снова и снова, потому что должен. Ведь другого выхода просто не существовало.

* * *

Прямо из аэропорта Кеннеди мы с Дэвидом поехали в арендованном лимузине в дом Марти Акермана в Лейквилл, штат Коннектикут. Из-за разницы во времени чувствовали мы себя неважно и перемежали пинты купленного Дэвидом в самолете скотча со сном, пока машина неслась в холодной зимней ночи.

Через несколько минут после прибытия я отозвал Марти в сторону:

– Только между нами. В пятницу вечером проводилась пресс-конференция с Багамами...

– ...Семь обозревателей в Лос-Анджелесе. Я знаю. Мне позвонили из "Макгро-Хилл" по этому поводу. Там уже подготовили заявление, – успокоил меня Марти. – Твои издатели догадывались, что Хьюз собирается тебя кинуть.

Я глубоко вздохнул:

– Что именно они собираются сказать?

– Они готовят публикацию. У них есть для этого все – контракты, письмо Хэрольду Макгро, отчет Осборна и погашенные чеки. Эти чеки – словно три занозы в заднице.

Скорее, как здоровые гвозди, подумал я. Но теперь я знал все необходимое, и в субботу вечером, перед ужином, когда мы все собрались перед цветным телевизором в гостиной, я вдруг понял, что нужно делать. Мы собирались посмотреть последние выпуски семичасовых новостей, но внезапно, в середине "Шестидесяти минут" Майка Уолласа, появилось изображение унылой комнаты в лос-анджелесской телестудии, где вокруг полукруглого стола сидели семь человек и задавали вопросы дрожащему и скрежещущему голосу, доносящемуся из маленького динамика.

Главные вопросы практически сразу задал корреспондент "Юнайтед Пресс".

– У вас были какие-нибудь дела с человеком по имени Ирвинг, который утверждает, что написал вашу биографию в соавторстве с вами?

– Этот случай должен войти в историю, – ответил голос – Я даже жалею, что больше не снимаю кино, просто не припомню ни одного примера такого дикого и богатого воображения, которое смогло бы сочинить эту байку. Я говорю не о самой биографии, потому что не читал ее и не знаю, что в ней. Но сам случай настолько фантастический, что вы невольно поверили, будто бы подобное могло случиться. Я его не знаю. Услышал о нем лишь несколько дней назад, когда вся эта история впервые привлекла мое внимание.

– Если помнишь, – заметил я Марти Акерману, – тот голос, что говорил с Фрэнком Маккалохом, сказал в точности то же самое. Он услышал об Ирвинге "несколько дней назад". Но ведь тот разговор состоялся четырнадцатого декабря – почти четыре недели назад.

Голос был грубоватым и гнусавым. Я понятия не имел, был ли это Ховард Хьюз или нет. Один из обозревателей, не разговаривавший с миллиардером почти двадцать лет, заявил:

– ...Он произнес только пару слов, и я сразу понял, что это Ховард Хьюз, уверен в этом.

Я фыркнул. Марти посмотрел на меня, ожидая моего вердикта.

– Это не он, – сказал я. – Это очень хорошая имитация того, как мог звучать его голос несколько лет назад, когда он был здоров, – но это не он.

Такова была моя позиция, и я собирался ее придерживаться. Один голос – без лица – не мог меня разоблачить. Тебе придется вылезти на свет, Ховард. Тебе придется показать себя. А я мог поставить на кон все свои акции, что именно этого он наверняка – или почти наверняка – не сделает.

* * *

Конференции в «Макгро-Хилл» начались в понедельник утром и продолжались в течение целой недели; одно обсуждение плавно перетекало в другое. Никто не говорил об этом прямо, но, похоже, все в издательстве были убеждены в том, что в субботу вечером с миром говорил настоящий Ховард Хьюз. Но это не имело ровным счетом никакого значения. У них была книга, доказательства, и публикацию отменять никто не собирался. После ток-шоу, устроенного Хьюзом, Хэрольд Макгро дал спокойное взвешенное интервью на телевидении:

– Несмотря на опровержение, на отречение Хьюза от собственной биографии, "Макгро-Хилл" располагает большим количеством документов, которые, по нашему мнению, не оставляют ни малейших сомнений в подлинности книги, и поэтому у нас есть полное право на публикацию. Таким образом, принимая во внимание все полученные документы и подтверждения, можно предположить, какое же давление оказывалось на мистера Хьюза, если сегодня он отказался от собственного текста и от автора, сказав, что никогда не был знаком с Клиффордом Ирвингом. Мы можем лишь догадываться об этом, но, тем не менее, у нас есть документация, и мы переписывались с мистером Хьюзом вплоть до прошлого месяца или около того.

Вечером в понедельник Марти с женой нужно было лететь в Калифорнию. Он вручил мне ключи от своего дома на Парк-авеню, объяснил все сложности обращения с сигнализацией и пошутил:

– Поработаешь у меня сторожем.

Дом немедленно превратился в генеральную штаб-квартиру по борьбе с Честером Дэвисом. Большой, отделанный тиковым деревом офис Марти стал Залом Войны.

– Не вздумай туда ходить, – предупредил меня Марти, имея в виду офис "Макгро-Хилл". – Пресса только и ждет момента, чтобы наброситься на тебя. Оставайся в доме. Я вернусь в пятницу утром.

Он уже согласовал с Майком Уолласом мое участие в "Шестидесяти минутах" в следующее воскресенье; запись наметили на пятницу. Я был против любых публичных выступлений, но "Макгро-Хилл" настаивали.

– Ты не можешь постоянно прятаться, – увещевали они. – Это плохо для нашего бизнеса. Надо высказаться – но, черт тебя возьми, будь осторожен со словами.

Между тем я получил полную запись телефонной конференции Хьюза, большую часть которой изъяли из телевизионного показа. Я прочел материал утром во вторник, за завтраком, и позвонил Дональду Уилсону в "Лайф". Сначала я высказал искренние сомнения в том, что это действительно Ховард Хьюз говорил по телефону.

– Те парни – простаки, – объяснил я. – Они попались. Никто из них не разговаривал с Хьюзом лет двадцать. "Байор эдженси" отвело им всего два часа времени, и они задали семь предсказуемых вопросов, на пять из которых этот человек ответил неверно. – Я перечислил ошибки, которые он сделал. – Но самый большой прокол случился позднее, Дон. "Хьюз" сказал, что знал человека по имени Хэрольд Джордж, и тот никогда на него не работал. Но Хэрольд Джордж был исполнительным директором "Хьюз эйркрафт" на протяжении десяти лет. Как, ради всего святого, вы можете объяснить такой провал в памяти? А потом он говорит о своих фильмах, будто бы они неплохи даже по нынешним меркам и один из них получил какую-то там премию, хотя, по его словам, "Оскара" ему так и не дали. Его третий фильм, "Два арабских рыцаря", выиграл самую первую премию "Оскар" из всех существующих, кажется, в 1928 году. Дон, такое невозможно забыть. Это не мог быть Хьюз. Он просто не мог говорить на протяжении целых трех часов и ни разу не прерваться, чтобы воспользоваться кислородной установкой. И он сказал, что у него нет явных телесных повреждений. Это был не Хьюз.

Уилсон и люди из "Макгро-Хилл" хотели, чтобы я выступил с предварительным заявлением до участия в шоу Уолласа, и в четверг я встретился с тремя репортерами – моим кузеном Джимом Норманном, работающим на Ассошиэйтед Пресс, а также с Джоном Голдманом и Дугом Робинсоном из "Нью-Йорк таймс". На следующее утро газеты пестрели заголовками: "АВТОР УТВЕРЖДАЕТ: ГОЛОС ПРИНАДЛЕЖАЛ НЕ ХЬЮЗУ".

Поверил мне мир или нет, осталось неизвестным. Но я осознал – и это было своего рода открытием, – что люди в любом случае хотят выслушать меня.

Уилсон позвонил в тот же день:

– Где находится изначальный текст интервью, тот, где все пометки Хьюза?

– На Ибице. Я оставил его у друга, его зовут Джерри Альбертини. Только у него одного на всем острове надежный сейф с кодовым замком.

– Мне нужна эта рукопись. Я хочу показать ее братьям Осборн, надо проверить страницы на предмет отпечатков пальцев Хьюза. Мы угробили уйму времени, пытаясь найти их на письмах и контрактах, но проблема в том, что их брали слишком много людей.

Через несколько часов Дик позвонил Акерманам из Пальмы. Он как раз читал выпуск "Интернэшнл херальд трибьюн".

– Вы с Хьюзом вытеснили Вьетнам с первых страниц. Что происходит? Ты все еще жив?

– С большим трудом, – прохрипел я. – Как ты смотришь на то, чтобы приехать сюда и поддержать меня? И захвати с собой оригинальную запись с пометками Хьюза у Джерри Альбертини. Если привезешь, "Лайф" оплатит твою поездку.

* * *

Во вторник приехал Дэйв Мэнесс, чтобы показать мне три копии окончательного варианта статьи в тридцать тысяч слов, сделанной «Лайф». Согласно условиям нашего контракта, требовалось мое одобрение. Мэнесс, похоже, балансировал на грани истерики – журнал постоянно подгонял всех вокруг, требовал скорейшего выпуска статьи и книги, а я пытался связаться с людьми Майка Уолласа и «Макгро-Хилл» одновременно. В тот момент я находился в гостиной, где разговаривал с продюсером Уолласа Биллом Брауном, который хотел убрать стеклянные дверцы книжного шкафа в кабинете Марти Акермана, где мы собирались снимать.

Внезапно в комнату ворвался Дэйв, резко рванув на себя ручку двери. Его темные глаза безумно сверкали за стеклами очков. Он завопил:

– Будь добр убрать отсюда этих долбаных телевизионщиков, подойди сюда и прочитай!

Такой была атмосфера всей недели: какой-то цирк с тремя аренами. Приехал Роберт Стюарт, и, когда я просмотрел все три отрывка, сделанные "Лайф", мы устроили незапланированную конференцию в холле.

– Роберт, – начал я, – хуже редактуры не бывает. Что делать? – Мое беспокойство было искренним. Редакторы "Лайф" попытались впихнуть буквально все события, описываемые в автобиографии на двести тридцать тысяч слов, в свои дозволенные тридцать тысяч. Это выглядело как конспект. – Они потеряли звук человеческого голоса, – горько пожаловался я. – Достаточно было просто взять шесть или семь отрывков и полностью их перепечатать. Просто каша какая-то. Читатель даже не поймет, что вообще говорит Хьюз.

Стюарт был со мной согласен целиком и полностью и поэтому так же расстроен.

– Они гонят как на пожар, – сказал он. – Это может элементарно повредить продажам книги. Но уже слишком поздно. Они просрочили все договоренности, и, если ты скажешь Мэнессу, что редактура ни к черту, он просто взорвется от ярости.

В тот же день в доме Акермана загрохотали тяжелые орудия "Макгро-Хилл" в виде Шелтона Фишера и Хэрольда Макгро со свитой. Империя "Тайм" была представлена президентом Джимом Шипли, а также Доном Уилсоном и Фрэнком Маккалохом. Им срочно понадобилось проинструктировать меня, на какие вопросы Майка Уолласа мне можно отвечать, а какие лучше проигнорировать. В глаза мне сразу бросилось, что они нервничали гораздо сильнее, чем я, по крайней мере внешне. Сам-то я знал, что мои страхи превосходят все их самые жуткие кошмары.

– Майк Уоллас – человек жесткий, – проворчал Шипли. – Он из кожи вон вылезет, чтобы достать тебя. Скажи, бога ради, почему из тринадцати миллионов человек ты выбрал для разговора именно его?

– Потому что он самый жесткий из всех, – ответил я, собрав всю свою напускную веселость. – А ты думал, я буду говорить о Ховарде Хьюзе с каким-нибудь клоуном вроде Джонни Карсона?

Они обстреливали меня вопросами еще около часа, с Маккалохом во главе, изображая кровожадного Майка Уолласа. Когда все закончилось, Шелтон Фишер дружески обнял меня за плечи:

– Парень, ты просто чудо.

Неделя смятений достигла своего апогея в пятницу. Команда из Си-Би-Эс приехала в восемь часов утра и начала протягивать кабели от своих грузовиков на Парк-авеню, полностью преобразив кабинет Марти Акермана и гостиную. Толстый голубой ковер покрыли кусками брезента, который, в свою очередь, завалили огромным количеством проводов и механических приспособлений – их наверняка хватило бы для съемок сцены битвы в Атланте из "Унесенных ветром". Марти приехал чуть позднее и взял все на себя. В полдень, когда братья Осборн изнывали от нетерпения в его кабинете, зазвонил телефон. Это был Дик, из аэропорта.

– Уже еду. Со мной приедет Джерри – он думает, мы повеселимся. Через час буду.

* * *

За десять минут до начала записи братья Осборн уже закончили предварительную проверку пометок Хьюза. Дик стоял неподалеку и наблюдал. К тому моменту моя вера в свои силы стала просто непомерной.

Несмотря на спешку, с которой я прописывал те страницы в Помпано-Бич, у меня не было ни малейших сомнений в результате. Они вручили мне страницы со своими благословениями. Почерк, без всякого сомнения, принадлежал Ховарду Хьюзу.

Фостин Джеле походил на курицу-наседку, чье гнездо с яйцами атаковала пара ласок. Он умолял Осборнов проверить страницы более тщательно.

– Мы хотели бы найти отпечатки пальцев, – объяснил он.

– Вы еще ничего не нашли? – спросил я, изображая испуг.

– Только что-то, похожее на шрам, – сказал мне один из Осборнов. – Кажется, это кисть левой руки. У Хьюза есть шрам на левой руке?

Прежде чем я успел ответить, встрял Дик:

– У меня есть такой шрам.

Я чуть не подавился, а старший из Осборнов повернулся к Дику, воззрившись на него с недоумением.

– На правой руке, – пояснил Дик. – Получил его во время игры в баскетбол, когда мне было пятнадцать. – Он протянул правую руку Джеле и Осборнам. – Видите? Отпечаток выглядит так?

– Есть и другая теория, – торопливо вмешался я. – Дик возил практически все письма и доставил запись с Ибицы. Но у Хьюза травмирована левая рука. Он держит ее вот так... – Я продемонстрировал, как именно он держит руку. – Не могу припомнить, чтобы когда-либо видел кисть. Он мог придерживать ею лист бумаги во время письма, и если был отпечаток шрама, то именно этого.

Я сжал руку Дика и сказал:

– Пойдем, мне нужна твоя помощь. Они разбирают дом Марти на части. – Я затолкал его в ванную комнату в холле. – Что, черт побери, на тебя нашло? Обязательно надо было показывать им свой гребаный шрам? Совсем крыша поехала?

– Полегче! – пробурчал он. – Ты же сам им сказал – я касался всех писем и даже отпечатал часть записей в Помпано-Бич.

– Конечно, – рявкнул я, – но они не уточнили, где нашли отпечаток кисти: на письмах, стенограммах или контрактах. А вдруг он был на письме Хэрольду Макгро?

– Ой, – медленно кивнул Дик, – я и забыл об этом.

Он выглядел таким обескураженным, что мой гнев испарился и готовое вырваться на волю нравоучение увяло на корню.

– Не волнуйся, – махнул я рукой. – Отпечаток шрама, скорее всего, нельзя идентифицировать. Сходи вниз, выпей – и пожелай мне удачи, потому что через пять минут они направят эту чертову камеру прямо мне в лицо.

* * *

Под потоками света, стиравшими всякий намек на окружающее меня пространство, с микрофоном, прикрепленным на груди под свитером, я восседал в большом мягком кресле в кабинете Марти. Майк Уоллас, улыбаясь, скользнул в такое же кресло напротив меня:

– Как вы себя чувствуете?

– Прекрасно, Майк.

– О чем так беспокоятся те парни в другой комнате? – спросил он, имея в виду издательский контингент.

– Они думают, что вы собираетесь съесть меня с потрохами и выплюнуть косточки.

– Боже праведный, – покачал он головой, нахмурившись. – А почему они так думают?

– Будь я проклят, если знаю. Что ж, приступайте. Расстреливайте.

Камеры бесшумно заработали, и мы начали говорить о Ховарде Хьюзе и наших с ним встречах. Я рассказал историю о Дике и черносливе, ответил на одни вопросы и проигнорировал другие. У меня было множество извинений: мои обязательства перед "Макгро-Хилл", права "Лайф" на историю наших встреч, обещание самому Ховарду, который запретил мне давать какие-либо намеки о его истинном местонахождении. Через два часа я подправил грим на лице и нашел Дика на лестнице, ведущей в столовую.

– Как все прошло? – спросил он.

– На автопилоте, – спокойно ответил я. – Нажал кнопку, и вся эта хрень потекла. Я рассказывал эти истории столько раз, что начинаю верить в их подлинность.

Днем в воскресенье, по приглашению Майка Уолласа, мы смотрели Суперкубок в специальном проекционном зале Си-Би-Эс. Поставив на "Дельфинов Майами", я проиграл сорок долларов Дику, Джерри Альбертини и Марти. "Шестьдесят минут" освещали сложившееся положение. Я таращился на себя самого минут пятнадцать. В жизни не видал более лживого человека, чем Клиффорд Ирвинг на двадцатидюймовом экране. В голову пришла мысль, что все, кто меня знает, непременно поймут – я лгу. Ни одного естественного жеста: улыбка вышла вымученной, смех – дрожащим, а руки неуклюже шевелились, подчеркивая каждую важную фразу. Похоже, я взял за образец честность выступлений Ричарда Никсона или Линдона Джонсона на предвыборных митингах.

На следующее утро мне позвонили руководители "Макгро-Хилл" и "Лайф".

– Ты был великолепен, – сказали они. – Ты действительно справился, такой естественный, искренний. Думаем, неприятности на этом закончатся.

Не прошло и недели, как компания "Роузмонт" подала на нас в суд, чтобы добиться временного запрета книги, но на это, похоже, все плюнули. Предварительный запрет, свобода слова и первая поправка к конституции США – все было на стороне "Макгро-Хилл" и "Тайм".

* * *

Впервые с того времени как началась наша афера, то есть почти год назад, я чувствовал, что события разворачиваются помимо моей воли. Я превратился в младшего консультанта, военного, разжалованного из командовавшего сражением генерала в лейтенанта на фланге. Были задействованы две юридические конторы: «Уайт и Кейз», представлявшие «Макгро-Хилл», и «Крэвэт, Свейн & Мур» от «Тайм», а также мой собственный адвокат Марти Акерман, остававшийся в тени, но игравший роль партнера. Перемены меня и устраивали, и беспокоили одновременно. Я все еще должен был закончить предисловие, а после этого улететь на Ибицу, оставив поле битвы на растерзание законникам. Но действия юристов откровенно озадачивали; я не знал законов и чувствовал себя весьма нехорошо. Дик, остановившийся вместе в Джерри Альбертини в отеле «Билтмор», сидел в своем номере и большую часть времени почитывал детективные романы. Безумие прошлой недели постепенно перешло в тихое сумасшествие. Роберт Стюарт приезжал почти каждый день с гранками, которые необходимо было редактировать, я все еще дописывал последние страницы предисловия и чувствовал, что мне смертельно нужно поспать, поэтому даже бросил Дэвида Уолша на попечение друзей в ресторане: он гулял на вечеринке в честь удачного моноспектакля знакомого актера в галерее «Грир», опрокидывая один скотч за другим и успокаивая свою язву фруктовой солью «Иноз».

Дик приехал утром, и через несколько минут Марти загнал нас в угол холла.

– Больше никаких обсуждений по поводу Честера Дэвиса, – сказал он. – Я хочу, чтобы вы, ребята, написали обо всем, что знаете. – Он повернулся ко мне: – Не надо скромничать. Нужны цветистые детали. Разбейте ваши мемуары на разделы – ваша жизнь, финансовое положение, плата Хьюзу, чеки и все ваши встречи с ним. Просмотрите свои билеты, чтобы точно указать даты.

– А для чего это надо? – спросил Дик.

– Проклятый иск "Роузмонт". Мы собираемся задействовать ваши показания в суде.

Он мой адвокат, ему лучше знать, решил я, так как слишком устал и перенервничал, чтобы спорить. К следующему дню я сумел выдавить из себя двадцать две страницы официального заявления, забив их деталями под завязку, и вручил Марти с обычной авторской гордостью. Он внимательно прочел каждое слово.

– А на каком именно самолете ты летел, когда добирался в Мексике из Оахаки до Юкатана?

– "Сессна-150". – Я вспомнил название модели, которую увидел в каком-то прочитанном прошлым летом журнале.

– Разве ты не говорил мне, что там было четыре сиденья?

– Да, кажется, сзади было еще и заднее кресло.

– Тогда это не может быть сто пятидесятая модель.

– Марти, я же сказал, тот тип, Педро, назвал самолет "Сессной-150". Но мы ведь говорили по-испански... Я мог неправильно его понять.

– А ты разве не записал идентификационный номер самолета? Он пишется на хвосте.

– Я не посмотрел.

Марти взглянул на меня с удивлением:

– А как насчет номера машины Холмса, где он завязал тебе глаза и отвез во Флориду к Хьюзу?

– Это было глупостью с моей стороны. Мне следовало все фиксировать.

Он помедлил, затем кивнул.

– Я это перепечатаю, а ты потом сможешь подписать.

Дик выжал из себя описание своей встречи с Хьюзом в Палм-Спрингс. Через несколько часов оба документа были напечатаны секретарем Акермана и представлены нам на подпись, а Марти их заверил. Мы с Диком сидели наверху.