Текст книги "Мистификация"

– Я потерял голос.

Да, это было закономерно, причина лежала на поверхности. Просто я ничего больше не хотел говорить. Источник лжи иссяк, кто-то внутри меня сказал: "Хватит!"

Но это был еще не финал. Оставалась одна, последняя, отчаянная попытка. Я всегда был игроком, но не за игорным столом, а прямо в жизни. Без риска нельзя выиграть ни одной битвы; какой бы ни была цель, огромной или ничтожной, ее не достичь, если позволить себе раскиснуть. Я не смог бы перейти эту грань и продолжать жить, будто ничего не случилось. Все предприятие с Хьюзом было путешествием в неизвестность, проверкой самого себя, постоянным вызовом и ответом на него.

У меня на руках оставалась последняя фишка, но мне даже не пришло в голову приберечь ее, поэтому я поставил все на кон и бросил кости еще раз.

* * *

Никто не подготовил меня к тому, что ожидало нас в аэропорту Кеннеди. Марти Акерман встретил нас, нанял лимузин, и мы должны были отправиться прямиком в его дом в Лейквилле, штат Коннектикут.

– В здании две сотни репортеров, – предупредил Марти, – и ждут они тебя. Они разорвут Клиффорда Ирвинга на кусочки, если ты уедешь из аэропорта и не сделаешь никаких заявлений.

– Я потерял голос, – прошептал я ему прямо в ухо.

– Где Недски? – закричала Эдит.

Мы только что прошли иммиграционный контроль; со мной был Барни, плюшевая панда в одной руке и соломенная корзина с игрушками, туалетными принадлежностями и разным барахлом на плече. Я увидел отражение своего лица, когда мы выходили из самолета, – оно было серым от усталости, с мешками под глазами и вздувшимися капиллярами, паутиной проступавшими на скулах. Недски пропал. Мы метались в его поисках от иммиграционного контроля до таможни и обратно, а потом к взлетной полосе. Эдит была на грани истерики – ее сына похитили!

Охрана аэропорта нашла его снаружи: Недски наблюдал, как тележки для багажа направлялись к терминалу. Он смеялся. Эдит схватила его и заплакала.

– Кто-нибудь, отведите ее и детей в машину! – приказал Марти. – Пошли, – сказал он мне.

Я предстал перед двумя сотнями журналистов: слепящие огни, жужжащие камеры, крики и проклятия – пока что не в мой адрес.

– Спустись, ты, сукин сын!.. Ты стоишь прямо у меня на дороге!.. Черт, осторожнее!.. – раздавалось в небольшом помещении для прессы, а джентльмены, эту самую прессу представлявшие, грызлись, словно шакалы, не поделившие добычу.

Я не чувствовал ничего, кроме ужаса, и только радовался, что моя семья находится в другом месте. Последняя ниточка, связывавшая меня с реальностью, исчезала на глазах. Помню только один вопрос, тот, который я решил оставить без комментариев. Но голоса у меня не было, поэтому Марти, с которым я еще не успел переговорить, отвечал за меня.

– Мистер Ирвинг, – репортеру удалось перекричать стоявший в зале гвалт, – правда ли, что ваша жена – Хельга Хьюз?

– Однозначно нет! – выкрикнул в ответ Марти Акерман. Я хотел его остановить, как хотел остановить Боба Кирша на Ибице, но опять ничего не вышло.

Мы пробились через толпу к лимузину. Стояла холодная январская ночь. Эдит с детьми удобно устроилась на заднем сиденье.

– Водитель знает дорогу, – сказал Марти, – ни с кем не разговаривайте. Поспите немного, я позвоню завтра.

– Спасибо, – прохрипел я.

По пути мы остановились только один раз – чтобы купить одноразовые салфетки. На протяжении долгого пути в снежной тьме Коннектикута, пока дети спали, время от времени хныкая, мы с Эдит шептались на заднем сиденье, пытаясь придумать план обороны. Мы чувствовали себя беженцами, покинувшими поле битвы, вот только уйти от врага не удастся. Было десять часов вечера – четыре часа по времени Ибицы, – когда мы добрались до дома и с помощью слуг Марти разгрузили машину. Эдит тут же поскользнулась на льду около ступенек. Плачущих детей уложили в кровать. Посреди ужина наверху раздался громкий удар, а затем жалобный крик. Барни, всегда спавший в кроватке с решеткой, упал на пол.

До утра он умудрился свалиться еще три раза. Мы с Эдит легли в полночь, все еще перешептываясь, словно были окружены невидимыми врагами. Нас действительно окружили – я знал это даже тогда, когда мы лежали в темноте без сна, обдумывая свой план. В конце концов, дойдя до точки, за которой замаячила смерть от нервного истощения, мы провалились в сон, но постоянно просыпались – и когда Барни падал с кровати, и когда власть в доме захватывала тишина. И каждый раз цеплялись друг за друга, испуганные и замерзшие, – в поисках тепла и надежды. Это была ужасная ночь.

Глава 19
Арестовать меня? За что?

Я позвонил Марти утром – холодным, солнечным зимним утром.

– Мне нужно с тобой увидеться, – сказал я. – Как мне добраться до Нью-Йорка?

Он объяснил, и я позвонил в службу заказа такси Лейквилла. В три часа дня поцеловал Эдит и попрощался с детьми. И Недски, и Барни плакали.

Водитель был местным, шутник и зубоскал, любитель почесать языком.

– Я знаю, кто вы, – ухмыльнулся он. – Сразу вспомнил имя.

– Вам известно мое имя? Откуда?

– Боже мой, да его твердят по телевизору на каждом канале. Вас показывали на том острове, как там он называется, и еще прошлой ночью в аэропорту.

– Наверное, забыл посмотреть, – прошептал я – голос до сих пор не восстановился.

– У вас прекрасные дети. – На это мне оставалось только кивнуть, думая о том, как они там, в Лейквилле. Когда и где я увижу их снова?

Когда мы подъехали к дому на Парк-авеню, было еще темно. У меня все еще оставались ключи, так что я позволил себе войти самостоятельно. Марти обнял меня, и я сказал:

– Мне нужно с тобой поговорить. Наедине.

Подозревая, что дом поставили на прослушку, он отвел меня в ту часть подвала, где был устроен домашний кинотеатр. Я опустился в одно из мягких откидывающихся кресел.

– Маккалох и Джон Голдман названивали весь день, – сказал Марти. – Они хотят приехать, думают, что нашли Джорджа Гордона Холмса, добыли фотографии и...

– Марти! – прервал я его. – Должен тебе кое-что рассказать. Если ты после этого вышвырнешь меня из дома, я все пойму, потому что злоупотребил твоим гостеприимством и доверием.

Он сжал губы, бросил на меня обеспокоенный взгляд, затем достал из кармана карандаш и начал крутить его в руках.

– Марти, послушай. Я хотел сказать еще в аэропорту, но тогда не было времени, и я был напуган. Эдит и есть Хельга Хьюз.

Я брякнул свой столь долго хранимый секрет без всяких предупреждений. Марти медленно кивнул, ничего не сказав.

Следом последовала чертовски законченная история, придуманная мной еще в самолете – насколько я мог состряпать историю из "Тысячи и одной ночи Хьюза" – и доработанная во время поездки по Коннектикуту и в ту бессонную, ужасную ночь. Хьюз с самого начала говорил мне, что ни одна живая душа в его организации не знает о его встречах со мной и работе над автобиографией. Но он столкнулся с проблемой чеков, проходящих по одному из его банковских счетов. У него были бухгалтеры, которые просматривали его книги в целях сбора налогов. В марте, в Пуэрто-Рико, миллиардер сделал мне предложение. В апреле, в Нассау, я дал согласие, и Ховард снабдил меня инструкциями. Через Джорджа Гордона Холмса он достал фальшивый швейцарский паспорт для Эдит на имя Хельги Хьюз. Мы хранили деньги до публикации книги. Затем Хьюз должен был распорядиться, что делать с ними дальше, а в благодарность доплачивал дополнительно сто тысяч долларов к моим ста, указанным в контракте.

– Вот почему я сказал тебе, что та идея, с преданным слугой, наиболее вероятна. Ведь этим слугой была Эдит.

Марти все еще вертел карандаш. Поднес руку к лицу, стал тереть переносицу. Когда он наконец посмотрел мне в глаза, его кожа была такой же серой, как моя тогда, в аэропорту.

– Тебе нужно знать две вещи, – сказал он дрогнувшим голосом. – Я попросил американских почтовых инспекторов разобраться со всем этим делом. У нас с тобой встреча с Пенни Ньюменом в офисе прокурора округа, – он взглянул на часы, – в шесть часов, то есть через тридцать минут.

– Отмени ее, – выпалил я. – Я не могу туда пойти.

Марти тряхнул головой.

– Они притащат тебя в наручниках, если ты не покажешься. Придется идти. Если ты послушаешься моего совета, – медленно произнес он, – расскажи им все. И да хранит тебя Господь.

* * *

Мы подъехали к зданию уголовного суда, когда уже пробило шесть, и пробыли там до десяти. В помещении сидели Леонард Ньюмен, помощник окружного прокурора и глава отдела по борьбе с мошенничествами, человек грубоватой наружности, лет пятидесяти, с седыми волосами, Оскар Коэн, второй помощник прокурора, маленький, опрятный, доброжелательный, но с холодными глазами, и еще трое детективов.

– Расскажи свою историю, – велел мне Марти, что я и сделал охрипшим голосом, расслышать который иногда и сам не мог.

Они явно не поверили, что у меня ларингит, и моя история их не заинтересовала. На середине моего вдохновенного рассказа Ньюмен обратился ко мне с короткой речью:

– Если вы лжете, мы это выясним. Если говорите правду – вам это зачтется. Если скрываете что-то – только роете себе яму поглубже.

Оскар Коэн, имевший привычку бродить из угла в угол по комнате, внезапно остановился прямо напротив меня, обвисшего в кресле. Он заговорил мягким голосом с приятными бархатистыми обертонами:

– Как подсказывает мой опыт, чем более сложна и запутанна история, тем больше у нее шансов оказаться ложью.

Встреча ничего не дала, мы оказались в тупике. Ньюмен хотел, чтобы я вернулся утром, речь шла о повестках в суд. Я не понял из всего этого ни слова.

– Послушай, – сказал Марти бесцветным голосом, стоя у дороги и пытаясь поймать такси, – думаю, они собираются тебя арестовать.

Я схватил его за руку. Пришлось приблизиться к нему, чтобы он смог услышать мой задушенный голос.

– Арестовать меня? За что?

– В Нью-Йорке совершено мошенничество. Вот за что. Либо ты обманул "Макгро-Хилл" и украл кучу денег; либо Хьюз провернул махинацию, уверяя всех на свете, что никогда тебя не знал и никогда не брал денег; либо же кто-то надул тебя, выдавая себя за Хьюза и присвоив деньги. Что бы там ни было, преступление в любом случае налицо.

К тому времени как мы добрались до дома Марти, приехал его шурин, адвокат по уголовным делам, а также Фрэнк Маккалох и Джон Голдман. Они уже ждали в гостиной целых два часа.

– Тебе имеет смысл с ними поговорить, – посоветовал Марти.

Маккалох и Голдман встали, как только я с Марти на буксире вошел в комнату.

– Мы добыли несколько фотографий, – сказал Фрэнк. – И думаем, что один из этих людей Джордж Гордон Холмс.

Нужно было продолжать игру. Я пролистал фотографии, сразу узнал Роберта Майо, еще одно лицо показалось знакомым. Это был Грегсон Батцер, юрист Хьюза. Я уронил фотографии на стол:

– Здесь нет Холмса.

У Маккалоха лицо вытянулось от разочарования.

– Посмотри хорошенько вот на этого, – настаивал он, подсовывая мне фотографию улыбающегося кудрявого мужчины с глазами слегка навыкате. – Ты уверен, что это не Холмс?

– Да, Фрэнк, абсолютно точно.

– Это Джон Мейер. Черт возьми! – выругался Маккалох. – Я бы поставил сотню баксов, что это он.

– Побереги свои деньги, – сказал я, глубоко вдохнув. – Мне нужно кое-что сказать вам обоим, но это только между нами.

Они кивнули в знак согласия, и я поведал им краткую версию истории, которую за тот вечер рассказал уже дважды.

– Так что не тратьте время. Эдит и есть верный слуга.

Они оба уставились на меня, не в силах что-либо сказать. Но перед уходом надо было их убедить еще кое в чем. Они проводили неофициальное расследование, хотели вычислить Холмса, а через него, может быть, и самого Хьюза. Понятия не имею, что они смогли бы раскопать и из каких источников добывали информацию, но одной вещи я боялся – того, что с мистификацией поделать уже ничего нельзя, а вот с моей жизнью – можно.

– Это тоже не для записи. Хочу попросить вас об одолжении – не делайте пока ничего. Если вы будете копать достаточно глубоко, вы можете выяснить, что в Мексике я был не один, а с женщиной по имени Нина ван Палландт. Если об этом узнает Эдит, – я чиркнул ребром ладони по горлу, – мне конец.

Речь возымела некоторое действие, хотя мой голос скрипел, как несмазанная телега. Но Фрэнк и Джон услышали и кивнули. Я доверял им, и совершенно зря. Ведь они тоже доверяли мне, а я отплатил им отнюдь не той же монетой. Вот такая ирония судьбы.

* * *

Мы с Марти не ложились до часу, бесплодно размышляя, что же теперь делать.

– Если дело дойдет до суда присяжных и тебе есть что скрывать, – нервничал он, – тогда прибегни к пятой поправке. Если не обманываешь, то просто говори всю правду.

Я принял это к сведению, но все еще не мог сказать ему всю правду. Будь он всего лишь моим адвокатом, я, возможно, и рискнул бы, но, поскольку он был еще и моим другом, я должен был не только сознаться в мистификации, хуже того – мне пришлось бы признать, что я обманул его самого, втянул в аферу, сделал из него дурака. Марти всегда был предан мне. Поскольку я все еще надеялся, что смогу успешно довести мистификацию до победного конца, я не понимал своего ужасающего вероломства. В моем предисловии книга фактически посвящалась Акерману. Однако все обернулось притворством.

Он разбудил меня на следующий день в семь часов тра жужжанием переговорного устройства. Встретились мы в гостиной. Лицо Марти осунулось от усталости.

– Парень, не думаю, что смогу чем-то тебе помочь. Я адвокат по гражданским делам, а твой случай не входит в мою компетенцию. Это уголовное разбирательство, и тебе нужен специалист по уголовным делам.

Позднее он повторил то же самое перед прессой, а для меня добавил:

– Я нашел для тебя одного из лучших, его зовут Мори Нессен. Он приедет сюда через полчаса.

Это была моя последняя встреча с Марти Акерманом. Вследствие дальнейших бурных событий его дружеское отношение сменилось горьким разочарованием.

Когда Нессен приехал, меня попросили подождать в кабинете, пока мой друг его проинструктирует, затем позвали обратно в гостиную. Морис Нессен пожал мне руку. Стройный, привлекательной внешности, прилично одетый, с копной непослушных волос, доходивших до воротника. В своем стильном сером в белую полоску костюме с цветастым галстуком он выглядел так, будто явился в дом Марти прямиком из Йеля. В действительности ему уже исполнилось сорок пять, и он занимался не только уголовными преступлениями, чаще представляя истцов или ответчиков в гражданских разбирательствах. Однако теперь он стал прежде всего моим адвокатом. За очками в стальной оправе его глаза, казалось, смотрели во все четыре стороны сразу.

– Давай, – сказал он мне, – поехали.

Мы немного поговорили в такси по дороге к площади Фоули и прибыли в офис Леонарда Ньюмена к десяти. Представители прессы уже собрались, и мы предстали перед морем камер, микрофонов и блокнотов; телевизионные кабели, словно змеи, тянулись во все стороны.

– Без комментариев, – прошипел Нессен мне в ухо.

– Я не могу говорить, – раздался в ответ мой шепот.

Мы пробились в здание; дело чуть не дошло до драки, когда один из особо ретивых журналистов заехал микрофоном в скулу полицейскому. Когда мы уже были в безопасности, Нессен признался:

– Никогда не видел ничего подобного.

Противостояние в офисе окружного прокурора продолжалось около двух часов. Морис объяснил, что услышал от своего клиента только несколько слов, да и те шепотом. Он подошел ко мне, когда я ожидал за дверью.

– Они хотели тебя арестовать, – изумленно сообщил он, – но все-таки согласились этого не делать. Условия такие: если ты признаешь свою вину, то они оградят твою жену от любых преследований. Скажи мне только одно. Ты действительно виновен в преступлении?

– Нет, – прошептал я.

– Я не могу позволить невинному человеку взять вину на себя, и будь я проклят, если проиграю это дело. Сейчас заберу твою повестку в суд, и мы убираемся отсюда.

Он все организовал, и через час – после еще одной встречи с прессой и подтверждения того, о чем они уже догадывались (что Хельгой Хьюз оказалась Эдит), – мы обосновались в его офисе на 55-й улице недалеко от 3-й авеню. Я смотрел на Восточную реку и просторы Лонг-Айленда, слыша будто издалека голос Нессена:

– Возвращайся сегодня вечером в Лейквилл. Я приеду завтра вместе с Хэрольдом Вейнбергером – он мой коллега. Поспи, обдумай свою историю. Я хочу задать тебе массу вопросов и получить не меньше ответов. Услышать правду, – добавил он почти случайно.

Перед тем как покинуть его офис, я сделал два телефонных звонка. Гостеприимность Марти подходила к концу, так что нужно было найти другое пристанище. В то утро мне пришло письмо от старого друга, адвоката по имени Филип Лорбер, с которым я познакомился на Ибице лет шестнадцать назад. Он писал: "Если тебе нужно место, где можно укрыться, у меня есть дом в Вестпорте". Я позвонил Филу и, насколько это было возможно, учитывая отсутствие голоса и состояние на грани нервного срыва, объяснил ситуацию.

– Тебе потребуется не один адвокат, – спокойно ответил он. – Я буду в Лейквилле завтра к двум часам дня.

Второй звонок был Эдит.

– Вернусь на ночном поезде, – прошептал я.

– Как все прошло? – спросила она с дрожью в голосе.

Я собирался сказать, что все в порядке, но слова застряли в горле, и спустя какое-то время я произнес совсем иное:

– У нас неприятности.

* * *

Тряский и неуютный поезд несся сквозь ночь к Лейквиллу, и я даже на несколько минут уснул, но потом в ужасе проснулся, подумав, что пропущу свою станцию. Рассказав Эдит о моих похождениях по судам, уже за полночь я рухнул в кровать.

Утром жена позвонила Руди Рору в Цюрих, а потом лейтенанту Вилли Ульриху, ответственному за расследования, проводимые швейцарской полицией, и повторила то, что я сказал Ньюмену: она – Хельга Хьюз, деньги хранятся в безопасном месте. Должна ли она приехать в Цюрих? Да, как только закончит все дела здесь, в Америке.

Мори Нессен и Хэрольд Вейнбергер приехали в полдень. Моему второму адвокату было двадцать пять, симпатичный, в очках и с пышными усами. На Мори была спортивная куртка, старая трикотажная рубашка и линялые голубые брюки. К двум часам подъехал Фил Лорбер, хорошо сложенный седовласый мужчина лет пятидесяти с небольшим, невозмутимый, пунктуальный и готовый к сражению. Я приветствовал его как старого друга. Репортеры появились часом позже: мы уже подготовили вопросы, когда телефон начал трезвонить, а в парадную и заднюю двери принялись стучать.

Несчастный слуга Марти Акермана отвел меня в сторону:

– Я не могу держать их там, сэр. Нам еще тут жить, когда вы уедете.

– Избавься от них, – велел я. – Скажи, чтобы вернулись через час. А мы тем временем сбежим.

– В Вестпорт, – приказал Фил. – Раз они ушли, мы можем спокойно добраться до моего дома, вы переночуете там.

Эдит торопливо собрала вещи, одела Недски и Барни, и мы расселись по двум машинам.

Я был в странном подвешенном состоянии, будто бы мы не просто убегали от толпы репортеров, выследившей нас в доме Акерманов, а снова стали беженцами. Каменно-серое небо делало пейзаж тусклым и мрачным. За последнюю неделю снег на обочинах дороги почернел, но на бурых полях и меж голых деревьев еще лежал, будто белая плесень. Я сидел на переднем сиденье "вольво", рядом с Хэрольдом Вейнбергером. Эдит и Мори расположились сзади, вместе с Недски и Барни. С того самого момента, как машина отъехала от дома Марти, на протяжении вот уже двух часов. Мори беспрестанно задавал мне вопросы, пока мы не остановились у парадной двери дома Фила Лорбера в Вестпорте.

– А о чем вы с Хьюзом говорили в Мексике?

– Я же тебе уже сказал, – сердито прохрипел я.

– Знаю, что сказал, – отмахнулся Мори, – а теперь скажи еще раз.

Почти неслышным голосом я в очередной раз принялся описывать, как встречался с Хьюзом в Оахаке, как мы летели на личном самолете Педро в Теуантепек.

– Давай вернемся немного назад. Те три письма, которые ты получил от Хьюза. Ты сказал, что на них не было даты, и ты поставил на них число прибытия. Зачем ты это сделал?

– Я не помню.

– Ты ставил на них даты по мере прибытия или на всех сразу?

– Боже мой, Мори, это действительно важно? Что ты пытаешься выяснить?

Воцарилось молчание, а затем легкий настойчивый голос Мори опять зазвенел у моего уха:

– А Хьюз не жаловался на секретность в контракте, который ты привез в Пуэрто-Рико?

– Нет, отнюдь. Он сам на ней настаивал. Я же тебе говорил.

– И верно, действительно говорил.

Теперь тишину нарушало лишь прерывистое дыхание Эдит. Я посмотрел в зеркало заднего вида. Она была чудовищно напряжена, черные круги под глазами, вымученный смех; Недски тоже был на взводе. Я попытался отрешиться от всего этого, впасть в своего рода транс, стать растением хотя бы на минуту.

Но Мори не позволил мне такой роскоши. Он все приставал и приставал ко мне, и я понял: источник лжи иссякает. Поначалу я не заметил того, что увидел сейчас в зеркале заднего вида: у Мори были совершенно невероятные зубы, как у акулы, направленные внутрь, до жути острые. Я начинал его ненавидеть. Только бы он от меня отвязался!

К счастью, путешествие все же закончилось. Джоан Лорбер показала нам наши комнаты, и я отправился спать. Мори и Хэрольд поехали дальше, в Нью-Йорк. Фил Лорбер следовал за нами от дома Акерманов на своей машине. Он тщательно запер за собой дверь. Эдит, приложив палец к губам, показала жестами, что я уже сплю. На самом деле я притворялся – просто не вынес бы еще одного допроса. Сладких снов, горько подумалось мне. Надеюсь, я когда-нибудь смогу видеть их снова.

Не вышло. На следующее утро Фил вошел в спальню. Эдит уже оделась, а я все еще сидел в кровати и выглядел не лучше, чем себя чувствовал. Ночью ко мне являлись одни только демоны.

– Мне нужно съездить в школу к своему сыну, Брайану, – сказал Фил, – сегодня день посещений. Но перед уходом я хотел сказать: я всю ночь размышлял о твоей истории. – Он печально улыбнулся. – Не состыковывается одно с другим. Ты же знаешь, мы давно знакомы. И я хотел бы быть откровенным.

– Продолжай, Фил.

– Думаю, ты заврался.

Некоторое время я молчал, а затем у меня будто камень с души свалился. И я ответил:

– Ты прав. Это мистификация.

* * *

Облегчение после признания было слаще всего на свете. Фил Лорбер проехал миль десять по шоссе, но до сына так и не доехал, развернул машину и отправился домой.

– Я просто не мог бросить тебя одного, – признался он. – Наверное, совесть проснулась.

Мы вместе поехали в город, высадили Эдит с детьми у гостиницы "Челси". Затем отправились в офис Мори Нессера на 55-й улице.

– Забудь обо всем, что я тебе рассказывал, – сказал я своему адвокату. – Садись в кресло и наслаждайся.

Следующие несколько дней и ночей, пока Мори с Хэрольдом Вейнбергером обстреливали меня вопросами, а личный секретарь стенографировала все сказанное, я поведал им всю историю от начала до конца. Я мерил шагами отделанный сосной пол в офисе Мори, хрипло описывая подробности, и смотрел с высоты сорокового этажа на реку внизу. И по мере повествования мне все яснее становилась абсурдность общей схемы. Я видел, как мы с Диком раз за разом себя обманывали, потакая собственной доверчивости. Однако за всей этой наивностью и глупостью, за неизбежной вульгарностью вовлеченных в дело денег – за всем этим виднелась грандиозность замысла, и я до сих пор воочию зрел безрассудное, артистическое великолепие нашей мистификации.

Дик как-то сказал мне, что это дело – своего рода акт анархии. Мы, как он выразился, обманывали истеблишмент, со всей его близорукостью и малодушным поклонением золотому тельцу. Тогда я отмахнулся от этого замечания. Для меня это была афера, великолепная шутка – и, возможно, прибыль в финале. Но теперь я понимал, что, пожалуй, действительно принимал участие в некоем акте анархии; демонстрировал – неважно, осознанно или нет – доступным мне способом холодное презрение к основам американского общества. Опьяненный своим признанием, я был готов закричать: "Я действительно это сделал. И безумно рад этому. Вы хотите заставить меня унижаться? Не выйдет. Хотите, чтобы я чувствовал себя виновным? Ни за что. Потому что я наслаждался каждой чертовой минутой этого предприятия!"

Но за этим порывом стояла всего лишь бравада, ведь на мне лежала другая, куда более тяжелая вина, – я впутал Эдит в нашу аферу, подверг ее серьезной опасности. А за всем этим угрожающе возвышался призрак дальнейших неизбежных разоблачений.

За двое суток секретарь сделала со своих стенографических записей копию признания. Я начал заполнять пробелы, внося исправления там, где ошибся, и пытаясь раскопать в памяти все имена и даты. Исправленный вариант был напечатан, и однажды утром процесс моего признания наконец завершился.

– Стенограммы и первый вариант нужно уничтожить, – сказал Мори.

Я пожал плечами:

– Порвите их.

– Репортеры знают, что мы здесь. Да они перероют весь мусор, чтобы достать черновик твоего рассказа. Мы все сожжем, – решил Мори.

Даже в конце, когда я уже примерил трагическую маску, муза комедии преследовала нас. Бумаги, обреченные на уничтожение, заняли целую корзину. Мори, Хэрольд, секретарь и я отнесли ее в мужскую уборную "Никерсона, Крамера, Ловенштейна, Нессена & Кэймена". Юридическая контора заботливо обеспечила душ для своих партнеров и коллег, днем и ночью потевших над соглашениями, показаниями и выступлениями в суде. Хэрольд Вейнбергер вылил в корзину флакончик бензина для зажигалок, а Мори бросил спичку. Признание весело заполыхало.

– Знаете, – сказал я, – в этом году у меня был богатый опыт по части сжигания рукописей. Времени уходит много, да и работенка не из легких. Вот увидите.

Вскоре пламя утихло. Сначала дым был почти незаметным, но потом повалил из душа белыми клубами. Хэрольд выскочил из уборной с диким кашлем. В холле секретарь пыталась высморкаться.

– Давайте поворошим бумагу, – предложил я, но за считанные секунды был выдворен в коридор.

Мори нашел питьевой фонтанчик; глаза у него слезились.

– Включи душ, – прохрипел он.

Хэрольд, самый младший из всех, порыскал в дымовой завесе и нашел кран. Хлынула холодная вода. Чтобы превратить бумаги в обугленную мокрую массу, понадобился почти целый час. Ближе к четырем часам утра, на улице неподалеку от дома 919 по 3-й авеню, работа была закончена. Я отправил остатки в сточную трубу.

– У меня такое чувство, – пробормотал Мори, – что это только начало дела, которое я не забуду никогда.