Текст книги "Мистификация"

– И если эти картины не будут лететь со мной в одном самолете на Ибицу... – Я выразительно чиркнул рукой по шее, задев больной палец.

Где-то на середине земляничного пирога Шелтон посмотрел на часы и воскликнул:

– Бог мой, уже пятнадцать минут третьего! Нас ждут наверху. Ланч как-то затянулся, – добавил он озадаченно.

Пока лифт поднимался на тридцать второй этаж, все мне улыбались. "Славный малый, – было написано на их лицах. – Ты же не подведешь нас. Мы им покажем". Да, подумалось мне, можем и показать. Я выжал в ответ пару худосочных улыбок.

– Джентльмены, – начал я, – есть кое-что, о чем я непременно хотел бы вам сказать до того, как пройду тест на детекторе лжи. Парни, я аферист, а все вы идиоты. Никаких встреч с Ховардом Хьюзом не существует. Мы с Ричардом Саскиндом, моим исследователем, сами написали эту автобиографию. Ваши деньги в данный момент лежат на номерном счете в Швейцарской банковской корпорации в Цюрихе на имя Ханны Розенкранц. Вложены в ценные бумаги Ай-Би-Эм, "Апджон", "Ксерокс", "Тексас галф" и других компаний. По очевидным причинам, акции "Макгро-Хилл" мы приобретать не стали.

– Ты что-то сказал? – спросил меня Фишер.

До него донеслось мое бормотание сквозь крепко сжатые губы.

– Да, мне надо добраться до аэропорта к пяти часам. Как долго обычно проводится процедура?

– Никогда не проходил, – признался Фишер. – Я выясню.

Маккалох и Билл Ламберт из "Тайм" ждали нас в приемной офиса Хэрольда. С ними был невысокий темноволосый человек примерно тридцати лет, державшийся очень напряженно. В руках у него был большой портфель. Шелтон, Хэрольд и Билл Ламберт немедленно проводили его в конференц-зал. Маккалох оттащил меня в сторону. Лицо его было чернее тучи.

– Какой идиот это придумал? – гневно спросил он.

– Как тебе сказать... Фрэнк, это долгая история.

– Знаешь что? – прошипел он. – Мне все это не нравится. Какого черта, они думают, Фрэнк Маккалох хуже какого-то детектора лжи?

Я вдруг понял, что он имел в виду. Он злился не на меня. Ему было обидно. Я собрался с мыслями и быстро сообразил, как исправить положение.

– На самом деле, это моя вина, – извинился я. – Никто не сомневается в твоих словах, Фрэнк. Они знают, что ты сказал правду. Я сам себя в это втянул, можно сказать, добровольно вызвался.

– О, ну тогда все в порядке. Я боялся, что они не доверяют мне по каким-то своим причинам. – Он немного успокоился. – Кажется, я становлюсь параноиком.

– Мы все тут немного не в себе, – объяснил я. – Прикосновение Хьюза.

Маккалох ушел в другую комнату, чтобы переговорить с невысоким брюнетом, которого я заметил, как только вошел в комнату. Его звали Руди Капуто, эксперт из "Берне эдженси". Пока он готовил кабинет к процедуре, я переговорил с Марти Акерманом и Фостином Джеле, а потом прошел в комнату.

Нас оставили наедине. Капуто устроился перед небольшой стопкой бумаг.

– Это очень просто, – сказал он, – вам совершенно не о чем беспокоиться.

– Надеюсь, потому что мне нужно успеть на самолет. Они вам об этом сказали?

Он кивнул и начал задавать самые разные вопросы – от того, как правильно произносилось мое имя, до деталей моих встреч с Хьюзом. Он был точен, доброжелателен, хотя временами выглядел несколько смущенным. Он заполнил стандартную формулу заключения, которую я должен был подписать, дабы заверить общественность, что тест проведен по моему согласию. В чистой строке, отведенной под мое имя, он напечатал "Клиффорд Майкл Холмс". Когда я указал на ошибку, специалист покраснел и заполнил вторую форму, на этот раз правильно.

Я чувствовал себя так, будто пробежал несколько километров. Сердце билось в горле, хотелось пить, как никогда в жизни. Это невозможно, понял я. Я не смогу пройти чертов тест, конец всему. Когда я задал вопрос, мой собственный голос, казалось, доносился откуда-то издалека, словно прятался в дальнем углу комнаты, пытаясь сделаться неслышимым:

– Когда вы узнаете результаты?

– Предварительный отчет? Почти сразу же. Это, конечно, письменный отчет, но он займет совсем немного времени.

– Как эта штука работает? Вам дозволено раскрывать подобную информацию?

Он еще не открыл свой портфель, в котором, как я подозревал, находились дьявольские пыточные инструменты.

– Измеряет всякие разные вещи. Потоотделение, ритм дыхания, мудрит с кровяным давлением – проверяет артерии. Это старое мастерство, – объяснил он. – Разработки начались в Китае. Там считали, что, если человек лжет, слизистая во рту сохнет, поэтому подозреваемого заставляли держать во рту рис.

– Мой рот уже сух, как пустыня Сахара, а я ведь не сказал ни слова.

Мне конец, я был в этом уверен. Когда все закончится, когда официально огласят результаты, я скажу правду. А что еще мне остается? Но я должен был предпринять последнюю попытку.

Капуто наконец открыл свой портфель и выложил на стол его содержимое. Надел мне на руку манжету, похожую на ту, что используют при измерении давления, туго затянул на груди какую-то цепочку. К указательному и среднему пальцам левой руки прицепил электроды. На вопросы, как он объяснил, нужно отвечать просто "да" или "нет". Я сел в кресло, спиной к Капуто. Я не мог его видеть и понятия не имел, что он там делает. Он просто ждал чего-то и молчал – готовился, наверное, сделать из меня желе еще до того, как мы начали, – пока я пялился на стену, с каждой секундой все отчетливее чувствуя, как яростно и сильно бьется мое сердце. В голове сами собой стали подбираться ответы на небольшой список вопросов. Я встречался с Ховардом Хьюзом. Меня зовут Клиффорд Ирвинг. Я отдал все деньги человеку, которого знаю под именем Ховард Хьюз. Я родился в Афганистане, в городе Кабуле. Я встречался с Ховардом Хьюзом. Меня зовут Клиффорд Холмс.

Внезапно Капуто спросил:

– Вас зовут Клиффорд Ирвинг?

Я тотчас же подумал: "Клиффорд Холмс" – и ответил:

– Да.

Сердце от неожиданности так стукнулось о ребра, что едва не выкинуло меня из кресла.

– Вы взяли что-нибудь из тех денег, которые предназначались Хьюзу?

– Нет.

За первым ударом сердца последовал второй, помягче, – как раз после вопроса о деньгах.

– Действовали ли вы в сговоре с кем-то еще, чтобы обмануть компанию "Макгро-Хилл" и выманить из нее деньги?

– Нет, – ответил я и практически в это поверил. Если бы не ремни, удерживавшие меня в кресле, то мое тело уже валялось бы на полу.

Он задал еще три вопроса такого же характера и затем сказал:

– Вот и все.

– Спасибо, – промямлил я и, стараясь не смотреть специалисту в глаза, пошатываясь, вышел из комнаты.

Фишер, Джеле, Ламберт и Марти Акерман сидели в соседнем кабинете, замерев в ожидании.

– Боже мой, – прошептал я Марти, – это бесчеловечно...

Минутой позже вслед за мной вышел и Капуто. Я повернулся к нему одновременно со всеми остальными. Тот пожал плечами.

– Прошу прощения, – произнес он, – результаты получились достаточно непоследовательными. Скорее всего, виновата некоторая нехватка времени. Но я пришлю письменное заключение.

– Можешь не сомневаться, я обязательно сделаю копию, – сказал я Джеле. – И спасибо за опыт. Мне нужно бежать, самолет улетит без меня и без картин.

Мне пришлось упаковывать вещи и затем еще ждать пятнадцать минут такси на Парк-авеню. Был самый час пик. Когда я добрался до аэропорта Кеннеди, посадка на самолет на Мадрид уже приближалась к концу. Минут пять послушав мои истеричные вопли, служащие в конце концов препроводили буйного пассажира в "Боинг-747", где я рухнул в кресло, как человек, поднявшийся с больничной койки. Мое сердце до сих пор колотилось. Я не прошел тест, просто не мог его пройти.

Здесь мне придется в первый и последний раз за все повествование забежать вперед, дабы избавить читателя от мучительных сомнений, которые терзали меня тогда. Никому бы не пожелал пережить такое. Если Капуто и прислал свой письменный отчет, то никто в "Макгро-Хилл" не показал мне его. Ни тест, ни его результаты в моем присутствии больше не упоминались.

Глава 16
Лебеди реки Лиматт

Когда я приземлился на Ибице, картин в самолете не оказалось. Они таинственно исчезли где-то по пути. После дюжины звонков и телеграмм холсты объявились почти через месяц на складе в Пальме, откуда мы их и извлекли.

Но это была наименьшая из всех проблем. В Нью-Йорке я прошел через небольшой ад, но на Ибице все стало значительно хуже. Эдит расстраивалась по поводу картин, но я чувствовал, ее заботит нечто иное. Когда мы выехали из аэропорта и направились домой, я, думая, что угадал причину ее состояния, сказал:

– Слушай, насчет Дика и машины Нины. Это я просил его ничего тебе не говорить. Знал, что ты будешь в ярости, хотя для этого нет никаких оснований. Он все равно собирался в Англию, а ей нужно было доставить туда машину. Они договорились между собой, вот и все. Я не имею к этому отношения.

Эдит не обратила на мои слова ни малейшего внимания, что вконец меня обеспокоило. Когда мы приехали домой и расположились в гостиной, я хотел посадить ее к себе на колени, но она вскочила на ноги, убежала в ванную, вернулась оттуда с большим белым пакетом и швырнула его на стол передо мной. Ее глаза сверкали от слез, гнева и боли.

– Ты и эта сука, – сказала она. – В мае. И это в то время, когда я была в Цюрихе.

В пакете оказались фотографии Нины, которые я сделал на пляже Фигерал и отпечатал в Беверли-Хиллз. В хаосе, царившем летом в студии, я так и не смог их найти. Когда я позвонил Эдит из мотеля в Майами-Бич, то попросил ее пойти в студию, открыть картотечный шкаф, найти там письмо "дорогим Честеру и Биллу" и отдать его Дику. Кто-то из нас запихнул пакет с фотографиями и всеми негативами на дальнюю полку шкафа, где он и пролежал, невидимый для меня и всех остальных. Но проницательную женщину так легко не обманешь.

– Я знала это, – сказала Эдит, плача. – Я всегда это знала. Я верила тебе, хотела тебе верить. Господи, ну какая я дура! Посмотри на эти снимки! – Она схватила пакет и сунула фотографии мне в нос – Взгляни на ее лицо! Вы оба лгали мне, изображали платоническую привязанность. Платоническую! На пляже, без одежды и с таким влюбленным лицом.

Рухнув на диван, она свернулась в клубок и зарыдала.

Я пытался протестовать, объяснять, но сказать было нечего. В глубине души я с самого Дня благодарения в Лос-Анджелесе знал, что между Ниной и мной все кончено, но сейчас говорить об этом не стоило. Лучше было попытаться успокоить Эдит и получить головомойку, чем плакаться самому. Я действительно был виноват. Как обычно, все самое важное в моей жизни происходило совершенно абсурдным образом: эти фотографии ничего для меня не значили, моя одержимость Ниной умерла, я стал свободен и мог дать Эдит то, чем она всегда одаривала меня, но только сейчас нам обоим эта радостная новость не давала никакого облегчения. Какая ирония!

– Я останусь с тобой, – спокойно сказала она спустя несколько часов, когда успокоилась, – только из-за детей. Но я не хочу ехать в Цюрих. Вся эта история с Хьюзом больше не шутка. Ты должен сказать им правду – и вернуть деньги.

– После публикации книги, – сказал я. – Возможно, в апреле. – Я убеждал ее – и себя самого, – что именно это и имею в виду. И она согласилась, правда с неохотой, поехать.

* * *

Если страх преследовал Эдит во время предыдущих нелегальных путешествий в Швейцарию, то в понедельник, двадцать восьмого декабря, она была просто в ужасе, хотя и проявляла потрясающую выдержку. Я приписал ее нервозность проблемам, связанным с нашим непростым браком и Ниной. Но моя жена воображала себе зловещие фигуры из «Интертела»: глубоко засунув руки в карманы черных плащей, как шпионы из романов Эрика Амблера, они ждали ее в аэропорту в Цюрихе или в мраморном фойе Швейцарского кредитного банка. В мыслях она уже десятки раз ощутила грубую хватку их рук на своем локте и слышала резкие голоса, триумфально возвещавшие:

– Пройдемте, Эдит-Хельга-Ханна Соммер-Розенкранц-Ирвинг-Хьюз. Игра окончена. Нет, не пытайтесь выбросить парик – вы попались.

Эдит всегда была ребенком, играющим во взрослые игры, и для нее поездки в Цюрих имели мало общего с реальностью. Кто-то должен был поехать. Ее попросили, она согласилась, совсем как маленькая девочка, которую мальчишки попросили помочь и постоять на страже, пока они лазают за яблоками в сад.

– Но я – слабое звено, – призналась она позднее, уже после того, как игра началась.

Дождливым ранним утром мы приехали в аэропорт Ибицы. Маленькая, беззащитная Эдит жалась к дверце "мерседеса" и судорожно пыталась намотать на руку ремень своей дорожной сумки. Ее лицо было осунувшимся и усталым, даже чрезмерный макияж не мог скрыть черные круги под глазами. В течение последних двух недель она плохо спала, с тех самых пор, как обнаружила весьма фривольные фотографии Нины, спрятанные в шкафу. Смерть Юджина стала еще одним ударом. Она слишком любила маленькую обезьянку. Мы похоронили его в коробке из-под обуви в месте, с которого открывался вид на бухту Ибицы.

На парковке аэропорта я перегнулся, чтобы открыть ей дверь, и несколько мгновений не убирал руку, удерживая Эдит на сиденье.

– Я уверен, волноваться не о чем, – повторил я. – Если бы мне казалось, что есть хоть малейшая опасность, я бы не позволил тебе ехать. Люди "Макгро-Хилл" сообщили мне, что чек прошел клиринг. У тебя не должно возникнуть никаких проблем. Но если я ошибаюсь – если хоть что-то случится и кто-нибудь попытается схватить тебя, – забудь про деньги. Спасайся сама. Деньги ничего не стоят. Подбрось их повыше, и пусть другие подбирают. Ты должна бежать, как если бы все черти ада гнались за тобой.

Она не ответила, только испытывающе посмотрела на меня усталыми, печальными глазами. Я хотел поцеловать ее, но она отпрянула, и мои губы только скользнули по теплой щеке.

– Хочешь, я привезу тебе марципан из Цюриха? – спросила она.

* * *

Полет протекал не очень гладко, но Эдит прошла таможенный и иммиграционный контроль в Цюрихе, не вызвав никаких подозрений, а в 15.30 того же дня уже торопилась к сейфу для хранения ценностей в главном отделении Швейцарской банковской корпорации на Параденплац. Она извлекла из сейфа паспорт на имя Х.-Р. Хьюз и банковские документы. Выйдя из здания, моя жена тут же нырнула в сторону, в каменную нишу, быстро надела очки, засунула за щеки подушечки, чтобы те казались круглее, и затянула под подбородком цветастый шарфик – для искажения голоса. После этих манипуляций Эдит направилась к Швейцарскому кредитному банку.

Кассир, женщина средних лет, в чьих каштановых волосах уже блестела седина, тут же ее узнала:

– А, фрау Хугус, очень приятно снова вас видеть. Надеюсь, ваше путешествие в Париж было приятным. – Она проводила Эдит мимо кассы прямо в комнату для подсчетов. – Ваш чек прошел клиринг на прошлой неделе. Вы хотите снять все деньги, как обычно?

– Я хочу оставить счет открытым, – повторила Эдит фразу, которую я ей сказал, – но с минимальной суммой.

Женщина вышла из комнаты и вернулась с тремястами двадцатью пятью тысячами долларов в аккуратно перевязанных пачках с тысячедолларовыми банкнотами. Для швейцарского банка такая сумма была обычной, вполне повседневной. В Цюрихе встречалась валюта всех государств, и никто не задавал лишних вопросов. Эдит начала запихивать наличность в свою сумку. Кассир опешила:

– Но, фрау Хугус, вы даже не посчитали деньги.

– Если бы я не доверяла вашему банку, – объяснила Эдит, – то не размещала бы здесь деньги.

– И так много наличных. С такой суммой опасно даже улицу переходить.

Переходить улицу? Что имела в виду эта женщина? Неужели Кредитному банку известно о счете на имя Розенкранц? А может, это завуалированное предупреждение и люди Хьюза уже расположились снаружи, смешались с посетителями, ждут, чтобы схватить ее на месте преступления?

– На прошлой неделе произошло ограбление, – поведала кассир. – Только представьте себе! Прямо здесь, в Цюрихе.

На улице, в уже сгущающихся сумерках, Эдит выплюнула подушечки, сунула очки в карман, стерла помаду и ослабила шарф, наконец снова вздохнув полной грудью. С мешком денег, зажатым под мышкой, она снова пересекла Параденплац и подошла к зданию Швейцарской банковской корпорации.

Элегантный мужчина лет тридцати – типичный швейцарец, следовательно, воплощение правильности, – почтительно поприветствовал ее и проводил в свой кабинет на втором этаже. Как и в свой прошлый визит, Эдит, утопая ногами в толстом красном ковре, прошла к столу и уселась в кожаное кресло, лицом к подлиннику рисунка Клее. Она расстегнула сумку и высыпала деньги на стол.

– Сколько вы сегодня принесли? – спросил банкир.

– Я не знаю.

Он озадаченно уставился на нее:

– Вы не знаете?

– О, я просто их не пересчитала, – объяснила Эдит – Не могли бы вы сделать это за меня?

Банкир удивленно поднял брови, переключил рычажок селектора, что-то коротко проговорил, и через минуту в комнату вошел молодой человек и быстро начал пересчитывать банкноты, демонстрируя отработанные профессиональные навыки. Банкир опять что-то сказал в селектор и затем обратился к Эдит:

– Одну минуту, фрау Розенкранц, я только схожу за вашими документами.

Эдит извлекла второй список акций и облигаций, который подготовили мы с Диком. Банкир, читая, кивнул в молчаливом одобрении.

– Фрау Розенкранц, у вас превосходный, сведущий брокер. Замечательный пакет акций, если позволите мне высказать свое мнение. Ваши вклады принесут хорошую прибыль.

Эдит благодарно улыбнулась. Минутой позже другой молодой человек принес две папки, положил их на стол. Главный банкир нахмурился.

– Я просил документы только фрау Розенкранц, – сказал он.

– Но их две, mein Herr.

Банкир просмотрел обе папки, все больше мрачнея.

– Но... но... Я не понимаю, фрау Розенкранц. Вы открыли у нас два счета?

– Правда? – спросила Эдит.

Фишер выгнал ассистентов из комнаты.

– Да, конечно. Посмотрите вот сюда. А... ну да, – его недоумение частично рассеялось. – Вы были здесь три недели назад со своим сыном Маркусом и открыли доверительный счет. Я сам же вас и обслуживал. Я помню, что вы... – затем он замолчал.

Эдит почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица. Все дело с Хьюзом было перекручено, запутано и собрано из ряда невероятных совпадений, которые ни один новеллист не рискнул бы смешать в одной книге. И теперь здесь, в банке, случилось последнее из них, обернувшееся катастрофой. Очевидно, настоящая Ханна Розенкранц приехала в Цюрих, чтобы открыть счет для Маркуса, и выбрала для этого престижную Швейцарскую банковскую корпорацию.

Банкир еще раз посмотрел на обе папки, потом на Эдит и, заикаясь, произнес:

– Подождите... нет... да... подождите минуту. Это были не вы. Тогда кто же открыл тот другой счет... Не может быть двух женщин по имени Ханна Розенкранц с одним и тем же адресом и одинаковой датой рождения. Это же совершенно невозможно. Вы, случайно, не родственники?

– Ханна Розенкранц – моя сестра, – выдохнула Эдит с облегчением.

– Тогда вы...

– Я сестра Ханны Розенкранц.

Он приободрился:

– Тогда ваше имя не Розенкранц, ведь это ее фамилия по мужу.

– Да, это так.

– Тогда как вас зовут?

– Я вам не скажу, – дерзко произнесла Эдит. Банкир сложил ладони домиком и через стол наклонился к ней:

– Но вы использовали личность сестры, чтобы открыть счет для себя.

– Все так запутанно... – Оглянувшись, чтобы проверить, не подслушивает ли кто, Эдит понизила голос: – Это семейные проблемы... Я не хочу, чтобы кому-то вообще стало известно о моем счете. Моя сестра Ханна – единственная, кто в курсе. Только ей я могу доверять. Если со мной что-нибудь случится, она сможет забрать деньги, так как она тоже Ханна Розенкранц. Понимаете?

Банкир нахмурился, пытаясь сосредоточиться.

– Нет, это вы должны понять, – сказал он, приняв решение. – Я – человек серьезный и, зная, что вы открыли свой счет с фальшивым удостоверением личности, даже если оно принадлежит вашей сестре, не могу позволить вам быть нашим клиентом.

– Я понимаю и уважаю ваше решение. Поэтому верните те деньги, которые я только что принесла, продайте все ценные бумаги, в которые я вложила деньги, и верните мне всю наличность, и тогда я просто уйду.

Он деликатно откашлялся.

– Но, будучи серьезным человеком, – объяснил он, – я еще и серьезный банкир и не хочу терять такого хорошего клиента, как вы. Это было бы совершенно безответственно с моей стороны. Конечно, если вы уйдете, то отнесете свои деньги в другой банк. Это было бы естественно... но весьма обидно. Я думаю, наилучшим выходом из положения будет перевести ваш счет в наше отделение на Белльвьюплац. – Он откинулся назад, удовлетворенный найденным решением. – Это вас устроит?

Эдит обдумала предложение и затем сказала:

– Почему бы и нет? Вы очень добры...

Фишер взял трубку и набрал номер отделения на Белльвьюплац. Объясняя ситуацию, банкир ни разу не упомянул о том, что Эдит использовала документы своей "сестры" для открытия счета, сказал только, что в отделении на Параденплац слишком много "семейных" счетов. Повесив трубку, он улыбнулся Эдит, излучая радушие:

– Если вы торопитесь, то можете заполнить все формы и организовать перевод прямо сегодня.

Поблагодарив его, Эдит быстро вышла из банка и поймала такси до Белльвьюплац, где уже другой банковский служащий помог ей пройти все формальности, связанные с перемещением счета. Наконец он откашлялся и сказал:

– Как я понимаю, существуют некие финансовые проблемы. На самом деле, я не собираюсь влезать в них. Однако думаю, что было бы мудрее...

Он сделал паузу. Эдит ждала, начиная снова беспокоиться.

– ...придумать кодовое имя для счета, чтобы вы могли его использовать. Организовать дело более, если можно так сказать, осторожно. Какое бы вы предпочли?

Эдит подумывала о "Хельге Хьюз", но затем решила не рисковать.

– Эрика Шварц, – назвала она имя уборщицы в доме своих немецких друзей.

* * *

В тот же вечер, в своем номере гостиницы «Савой» на Параденплац, Эдит рухнула на кровать, не в силах даже снять с себя пальто, такая на нее навалилась усталость. Я сказал ей, что, когда ее дело в Цюрихе будет закончено, нужно уничтожить все ненужные банковские документы, и в первую очередь – паспорт на имя Х.-Р. Хьюз. Он уже отслужил свое: про счет на это имя можно забыть.

Дрожащими руками Эдит начала разрывать страницы паспорта на мелкие кусочки. Маникюрными ножницами она кромсала жесткий пластик на полоски, но он оказался таким плотным, что на ее большом пальце вздулся волдырь.

Закончив, Эдит сгребла мусор в корзину, чиркнула спичкой и поднесла ее первым делом к фотографии Хельги Ренаты Хьюз в черном парике.

– Auf wiedersehen, Хельга...

Комната наполнилась едким дымом. Хлопья горящей бумаги взлетали в воздух и оседали на пол. В дверь начал кто-то стучать, послышались голоса в коридоре, какая-то женщина пронзительно закричала:

– Пожар! С вами все в порядке?

Эдит открыла дверь. Из дверей по обе стороны коридора выглядывали встревоженные лица, перед ней стояла взволнованная горничная с ведром воды в руках и принюхивалась к дыму.

– Все в порядке, – пробормотала Эдит; слезы катились по ее щекам. – Я просто пыталась сжечь фотографию – фото мужчины... – Она спрятала лицо в ладонях. – Я... я просто...

Горничная всплеснула руками:

– Боже мой, простите меня! Я увидела дым...

* * *

Над Цюрихом висел мелкий частый дождь. Огни проносящихся мимо машин слепили Эдит глаза, неоновые вывески мерцали голубым, красным и зеленым. Комок страха застрял в горле и вызывал тошноту. В левом кармане пальто она несла груду клочков документов, частично обуглившихся. Моя жена спускалась по невысокому пролету каменных ступенек у моста, пока не достигла вымощенной булыжниками дорожки, бегущей по берегу реки Лиматт.

Эта река в Цюрихе славится своими лебедями. Огни бюргерских домиков отражались танцующими желтыми и белыми звездочками на черной поверхности волн. У невысокой каменной стены, построенной прямо на кромке воды, была прикреплена корзина для мусора. Пройдя через туман, Эдит вытащила из кармана бумаги и начала засовывать их в корзину. Покончив с половиной, она осмотрелась. Из тумана вынырнул человек в плаще с поднятым воротником; глубоко засунув руки в карманы, он двинулся по дорожке. Человек из ее видений. Тот, чьи пальцы должны были сомкнуться на ее запястье, а грубый голос уже приказывал ей следовать за ним...

Человек скользнул по Эдит взглядом, затем подошел к парапету. Он достал из кармана бумажный пакет, заполненный кусочками хлеба, и стал швырять их один за другим в реку. Лебеди и другие водоплавающие обитатели пруда внезапно вынырнули из темноты, подхватывая хлеб и шумно хлопая крыльями. Мужчина опустошил пакет и ушел по направлению к мосту.

Эдит быстро выбросила оставшиеся бумаги в корзину, но затем ей вдруг пришло в голову, что сборщик мусора может оказаться чересчур любопытным, может догадаться сложить обрывки в одно целое. А что если человек в плаще оказался более хитрым, чем она решила, и сейчас просто ждет, наблюдая за ней?

К парапету подошла женщина с маленьким мальчиком, подняла ребенка на стену и протянула ему пакет с хлебом.

– Поторопись, Ханс, – сказала она недовольным голосом. – Холодно, и твой отец ждет нас.

Мальчик набрал полные ладони крошек и выкинул еду в воду. В футе от стены собралось еще большее количество птиц, они вспенивали черную воду крыльями. Крики, клекот и трубные звуки, издаваемые птицами, заглушали шум машин.

Как только мать с ребенком ушли, Эдит принялась выгребать бумаги из корзины, вздрагивая, когда ее пальцы касались мокрой апельсиновой корки или недоеденного сандвича. Лебеди продолжали горланить и требовать пищи. Эдит вздохнула, а затем, сообразив, что нужно сделать, радостно улыбнулась. Подойдя к стене, она взмахнула руками, и банковские бумаги Хельги Ренаты Хьюз с обрывками паспорта полетели прямо в скопище алчно раскрытых клювов. Клочки, упавшие на поверхность воды, тоже через пару мгновений исчезли, жадно проглоченные лебедями реки Лиматт.

Эдит опустила руки, сделала на радостях пируэт и стала медленно подниматься по каменным ступеням к бульвару, направляясь обратно в гостиницу. В гостиничном ресторане она съела копченого лосося, оленину и выпила полбутылки сухого белого вина "Йоханнесбург".

Затем моя жена поднялась наверх и упала на кровать. От пережитого ее била дрожь. Пришлось залезть под пуховое одеяло. Когда же она перестала дрожать, то провалилась в глубокий сон без сновидений, не успев даже раздеться, словно была пьяна. Свет в ее комнате горел всю ночь.