Текст книги "Мистификация"

Глава 15
Смятение нашим союзникам

Следующим утром Марти Акерман запретил мне идти в «Макгро-Хилл» одному.

– Тебе может понадобиться помощь, – сказал он. – Они возьмут тебя тепленьким, если ты пойдешь туда один, но если прихватишь с собой поверенного, им придется быть осторожными.

– Марти, ты можешь впутаться в крупные неприятности.

Он передернул плечами:

– Я помогу тебе всем, чем смогу.

Встреча проходила в одном из директорских конференц-залов. За огромным, как раз для заседаний, столом сидели два юриста из "Макгро-Хилл", Хэрольд Макгро, Альберт Левенталь, юрист из "Тайм", Ральф Грейвз, Фрэнк Маккалох, Марта и я сам. У Маккалоха глаза были красными, да и выглядел он очень усталым. Как он объяснил, ему пришлось всю ночь читать первую часть автобиографии. Вопросы должен был задавать именно Фрэнк.

– Я собрал лучшее досье на Ховарда Хьюза из всех существующих. Оно у меня в подвале, и на сбор у меня ушло двадцать лет, – обратился знаток к команде "Макгро-Хилл". – Должен вам сказать, что большая часть прочитанной мною рукописи противоречит известным мне фактам. Но эта информация доступна каждому, кто не пожалеет времени и сил, чтобы ее разыскать.

Всем стало неловко. Я промолчал.

– Однако, – проскрежетал Маккалох, – в рукописи есть одна вещь, которую Клифф не мог достать из каких-нибудь газет или документов. Это подлинный голос Ховарда Хьюза. Я знаю, как говорит этот человек, как он строит фразы, его идиомы и каламбуры. Все это уникально и не подлежит копированию. Если бы я стоял перед судом, то сказал бы, что, судя по моим данным, этот материал мог поступить Клиффу только непосредственно от Ховарда.

Все заметно расслабились. Затем Маккалох сосредоточился на мне:

– Я не хочу оскорбить вас, но должен задать несколько вопросов. Я просто хочу прояснить историю ваших встреч.

– Давайте, – сказал я.

Он задавал вопросы, и я отвечал на них битый час, рассказывая теперь уже всем известные байки о мексиканской встрече, о поездке в Пуэрто-Рико, об интервью в Нассау, Беверли-Хиллз и Помпано-Бич.

Каждый раз, когда я описывал какую-нибудь из особенностей или причуд Ховарда, цитировал его грубоватые шутки и замечания, Маккалох смеялся с пониманием. Он был на моей стороне. Похоже, на сей раз карты опять выпали Клиффорду Ирвингу; но все же я решил выложить еще один припрятанный туз:

– Однажды он говорил о вас, Фрэнк. О вашей беседе то ли в пятьдесят седьмом, то ли в пятьдесят восьмом, когда Хьюз хотел отозвать статью, которую "Форчун" намеревался напечатать. Должно быть, он записал ваш разговор, так как показал мне стенограмму. Там еще шла речь о каком-то журналисте из "Форчун" по имени Мерфи, который просто жаждал содрать с Ховарда скальп. – Я щелкнул пальцами, как будто мне в голову только что пришла мысль. – Вспомнил одну из последних реплик, которую Хьюз сказал вам по телефону, она показалась мне очень забавной. Он произнес: "Фрэнк, что бы ни случилось, мы с тобой всегда будем друзьями", верно?

– Черт возьми, – медленно проговорил Маккалох, – именно так. – Он повернулся к людям, сидевшим в комнате, и кивнул головой. – Что ж, я убедился, Клифф действительно с ним встречался. Я никому никогда не рассказывал о том разговоре. Он мог услышать это только от меня или от Хьюза, а я никогда до вчерашней ночи не разговаривал с Клиффордом Ирвингом.

Изумленный, я рухнул в свое кресло. Запись разговора, который я только что цитировал, была отправлена президенту "Тайм" в конфиденциальной записке, а потом какими-то таинственными путями попала к Ною Дитриху. Я также догадывался, что именно ее изъяли из архивов "Тайм-Лайф" до того, как Дэйв Мэнесс дал мне их сфотографировать; а потом в "Элизиуме" помощник Грейвза прочел обновленную мной версию того разговора и сказал Ральфу, что это неплохо. Но глава "Лайф" сидел сейчас в этой комнате – и промолчал. Понял ли он, что Маккалох ошибся?

– Остается только одна вещь. – Я снова посмотрел прямо в глаза Маккалоху и попытался одновременно ухватить целую горсть чипсов. – Вы абсолютно уверены, что именно с Хьюзом говорили прошлой ночью?

– Связь была не очень хорошей, – мужественно ответил Фрэнк, – но если бы мне пришлось предстать перед тем же судом, я бы поклялся, что на другом конце провода был именно Ховард Хьюз.

– А вас не могли обмануть?

– Ну, в принципе, нет ничего невозможного, – признал он.

Я начал смеяться.

– Фрэнк, если бы вы предстали перед судом и поклялись во всем этом – что разговаривали с Хьюзом, но манускрипт подлинный, а Клиффорд Ирвинг действительно записал автобиографию невидимого миллиардера, – черт возьми, суд бы объявил вас сумасшедшим.

– Нет, – сказал Маккалох с вновь проснувшейся уверенностью в голосе. – Это абсолютно в характере Ховарда Хьюза – сначала надиктовать собственную автобиографию, а потом начать все отрицать. – Первый раз за всю встречу он улыбнулся мне: – Боже мой, Клифф, вы же знаете этого человека. Я прав или нет?

Не оставалось ничего другого, как пожать плечами и согласиться, что тут он попал в самую точку.

Последний пункт обсуждения потряс меня почти так же, как заявление Фрэнка о том, что он никому никогда не рассказывал о разговоре с Ховардом Хьюзом в 1958 году. Встал вопрос, как поступит Честер Дэвис после вчерашнего телефонного опровержения Хьюза. Скорее всего, сделает официальное заявление в прессе, решили мы. Чем ответит на это "Макгро-Хилл"?

– У нас есть защита, – сказал Джеле. – У нас есть контракт Клиффа с Ховардом, письма Клиффу, письмо Хэрольду, письмо с разрешением публикации, пометки Хьюза в манускрипте и заключение эксперта о миллионной доли вероятности подделки всех этих документов. Не говоря уже о тексте книги, который говорит сам за себя и без Хьюза просто не мог появиться на свет. Однако "Макгро-Хилл" не считает должным предоставлять материалы для публичного копирования и ни в коем случае не будет выставлять на всеобщее обозрение саму рукопись до публикации, чего, собственно, и добиваются Дэвис и все его юристы.

– Конечно, – добавил Джеле, – у нас есть последнее доказательство: погашенный чек на двести семьдесят пять тысяч долларов.

И тут Джек Доуд, юрист "Тайм", задал вопрос, поразивший меня, так как все, похоже, уже знали на него ответ:

– А где Хьюз обналичил тот чек?

– В Швейцарском кредитном банке в Цюрихе, – ответил Фостин.

– Номерной счет?

– Нет. У нас есть фотокопия чека на сто тысяч долларов, когда он брал деньги со счета, чтобы вернуть их нам. Там стоит его имя.

– И, – сказал Доуду уже Альберт Левенталь, – тот чек на двести семьдесят пять тысяч долларов, чек "Макгро-Хилл" Хьюзу, имеет заверенную банком подпись. На самом деле он заверен даже двумя банками – Швейцарским кредитным банком в Цюрихе и банком "Чейз Манхэттен" здесь, в Нью-Йорке.

Доуд и все остальные удовлетворенно кивнули. Я опустил голову и начал запихивать бумаги обратно в портфель. Левенталь ошибся. Я видел фотокопию обратной стороны чека. Швейцарский кредитный банк поставил свою печать под поддельной подписью Х.-Р. Хьюза. Там было написано: "Выплатить по предъявлении в любом банке или трастовой компании: вышестоящая подпись заверена", – они гарантировали только то, что подпись является действительной подписью владельца счета. Печать "Чейз Манхэттен", поставленная на обороте чека до его отправки в Швейцарский кредитный банк, гласила: "Подпись заверена". А как же иначе, когда Швейцарский кредитный банк к тому времени первым предложил свое обеспечение? Это ни в коей мере не была гарантия или подтверждение участия "Чейз Манхэттен", где понятия не имели не только о том, подлинной или нет была подпись, но и о том, принадлежал ли вообще этот счет Ховарду Робарду Хьюзу.

Такую ошибку было очень легко допустить, и Левенталь, страстно желавший завершить встречу, конечно же, не хотел ввести в заблуждение людей из "Тайм-Лайф". Просто глупо считать издателя и редактора знатоками банковского жаргона. На этой радостной, но ошибочной ноте, принятой всеми присутствующими без вопросов, встреча закончилась. Я добрался до своего офиса на двадцать девятом этаже и позвонил Дику в "Командор".

– Мы живы?

– Живы и процветаем, – сказал я. – Отмени свой заказ на рейс до Бразилии и дуй сюда. У нас есть работа.

* * *

На выходные я поехал с Марти и Дианой Акерман в их дом в Лейквилле, штат Коннектикут. Гвалт, стоявший в издательстве всю неделю, привел к тому, что редактировать рукопись в «Макгро-Хилл» стало решительно невозможно; за выходные в кабинете Марти я сделал больше, чем смог выполнить за все пять предшествовавших дней. В пятницу утром, как раз перед тем, как я уехал из города, мне позвонил Ральф Грейвз. Он удивился, что с самой среды я так и не удосужился связаться с Маккалохом.

– Фрэнк немного задет, – сказал главный редактор "Лайф". – Знаешь, он хотел бы пообщаться с тобой побольше. Почему ты ему не позвонил?

Я тут же уловил установку, позвонил Фрэнку в субботу из Коннектикута и назначил встречу на понедельник в "Макгро-Хилл". Естественно, тот заметил, что хотел бы задать мне "еще несколько вопросов".

В понедельник утром я оповестил Фостина Джеле о грядущем разговоре.

– Нехорошо, – нахмурился он. – Необходимо мое присутствие. И я хочу, чтобы все записывалось. Маккалох – репортер "Тайм" и наверняка захватит с собой диктофон и все такое. Я хочу поставить условие: ваша беседа – часть рабочего процесса, следовательно, все сказанное вами останется конфиденциальным и будет принадлежать "Макгро-Хилл", и только "Макгро-Хилл" сможет это цитировать.

Когда утром приехал Маккалох, я объяснил, что хотел устроить частную встречу, но законники пронюхали и решительно выступили против.

– Когда спутываешься с юристами, – мрачно буркнул он, – они продыху не дают. Ладно, какого черта. Мы в любом случае поговорим.

Джеле включил запись, и мы с Фрэнком говорили больше часа. Снова вернулись к истории моих встреч с Хьюзом. Инстинкт подсказывал мне подробнее останавливаться на тех деталях, которые я не упомянул на встрече в среду, избегать других и ссылаться на забывчивость, когда того будут требовать обстоятельства: человек со слишком хорошей памятью всегда и вполне обоснованно вызывает подозрения.

– Каким старикан выглядит сейчас? – спросил Фрэнк.

– Старым, каким же еще? Худым, усталым. Один глаз немного слезится. Вроде бы правый. – Эта деталь выпадала из общей канвы, но так как Фрэнк не видел Хьюза с 1957 года, такая вольность казалась вполне безопасной.

Фрэнк кивнул:

– А лицо как? Ты заметил какие-нибудь дефекты?

Я вспомнил, что Дитрих описывал сломанную левую скулу – результат авиакатастрофы, – которую хирургам так и не удалось восстановить в полной мере.

– Левая сторона лица, – рискнул я, – она вся израненная. Такое ощущение, что кость деформирована и...

– И левую сторону как будто парализовало. – Маккалох аж подпрыгнул от волнения. – Правильно? Как будто лицо перекошено на одну сторону.

– Ну, – протянул я, – так можно сказать, но... – Я оставил фразу висеть в воздухе.

– Что-нибудь еще?

– Еще рука. – Я пожал плечами. – Черт, это у него было уже тогда, когда вы с ним виделись.

– А голос? На что он похож?

В документах "Тайм-Лайф", прочитанных в июне, я наткнулся на запись, где Маккалох описывал голос Хьюза как гнусавый, будто при заложенном носе.

– В нос, – сказал я, – тонкий и усталый.

– Но еще и скрипучий, как будто у него что-то застряло в горле.

– Иногда, – согласился я осторожно.

– А у него еще осталась эта его привычка чесать нос во время разговора? – Фрэнк продемонстрировал жест.

– Знаешь, – усмехнулся я, – у меня есть друзья, которых я знаю лет двадцать, но если ты будешь так же расспрашивать меня об их привычках, я просто не смогу ответить. Хотя одну его привычку могу тебе привести. Каждого, кого Ховард знает, он обязательно называет сукиным сыном, а потом жалуется, что все они не побрезгуют его обворовать, если он неожиданно ослепнет.

– Да, – сказал Фрэнк, – этот парень груб, действительно груб. Бог мой, ты встречался с ним, в этом не может быть сомнений.

* * *

В среду Дик отправился из Нью-Йорка в Пальму. Переговоры за круглым столом в «Макгро-Хилл» все еще тянулись, но редакторская работа подошла к концу, и я решил, что, чем меньше они будут видеть Дика, тем лучше.

– Старайся не попадаться никому на глаза, – наставлял я, – или в один прекрасный день они выйдут из транса и заинтересуются, почему во время кризиса ты всегда ошивался неподалеку.

В то утро Фостин Джеле и Ральф Вебб, казначей "Макгро-Хилл", зашли в мой кабинет. Из-за проблем, созданных "Хьюз тул" и "Байор эдженси", было решено перенести ксерокопию записей из сейфа в хранилищах "Чейз Манхэттен" в офис издательства, чтобы она всегда была под рукой, когда понадобится. Так как моя подпись стояла под соглашением для депонирования, то, улети я в Испанию, свободно достать копию из "Чейз Манхэттен" была бы невозможно. Мы с Веббом спустились вниз вместе, показали свои ключи охране, и я передал записи. Наконец представился случай задать вопрос, который не давал мне покоя всю неделю. Я думал о следующем путешествии Эдит в Цюрих.

– Что мы будем делать с последним чеком, Ральф? Я имею в виду тот, для Хьюза, на триста двадцать пять тысяч.

– А что нам нужно с ним делать? – спросил озадаченный Вебб.

– Какие-нибудь вопросы к Цюриху? Он прошел через тот же счет? – Я чувствовал, что выгляжу слишком обеспокоенным, но ввиду сложившегося положения, решил я, это спишут на общую нервозность.

– Мы не смогли добиться отчета от Швейцарского кредитного банка. В любом случае, – сказал Вебб, – я говорил об этом как раз сегодня утром. Чек уже прошел клиринг и переведен в депозит.

– Слава богу, – вздохнул я. – Может, теперь он закончит нас дурачить.

В тот же день один из редакторов "Макгро-Хилл" заговорил со мной о том же самом:

– Вы не сможете дать задний ход, даже если захотите. Если вы откажетесь, будете отрицать, что когда-либо встречались с Хьюзом, весь мир узнает, что Клиффорда Ирвинга с потрохами купила "Хьюз тул". Могу вам сказать, – добавил он, смеясь, – что издательство вас просто распнет. И мы все равно опубликуем рукопись.

– Не волнуйтесь по этому поводу, – успокоил я.

– Нет, как раз это нас не беспокоит. Я просто шутил.

Их волновало другое – по меткому выражению Шелтона Фишера, "бомба могла разорваться со дня на день". Все ожидали заявления Честера Дэвиса прессе о том, что Хьюз разговаривал с Маккалохом и отступился как от знакомства с Ирвингом, так и от автобиографии. И Фишер, и Джеймс Шипли, президент "Тайм", носили с собой пресс-релиз, перечитывая его и заранее готовясь к контратаке.

Но ничего не случилось. Похоже, Дэвис ждал слова Маккалоха, чтобы сделать объявление. Он, очевидно, рассчитывал, что "Лайф" и "Макгро-Хилл" отступятся – или, по меньшей мере, дадут ему прочесть манускрипт.

– В рукописи есть нечто такое, – сказал я всем, кто мог услышать, – что пугает его до безумия. Я не знаю, что это, но думаю, что он тоже не знает. Скорее всего, Дэвис боится, как бы Хьюз из-за своего расположения ко мне не поддержал Роберта Майо в споре с Дэвисом в Неваде. Что неправда, – добавил я, – но тупой придурок Честер об этом не знает.

Когда стало очевидным, что издатели не отступятся, Дэвис решил во второй раз позвонить Хьюзу. Первый разговор, ко всеобщему огорчению, не зафиксировали, но этот, между Маккалохом и Хьюзом, собирались записать.

Фрэнк позвонил мне:

– Я поставил два условия. Первое – ты тоже будешь присутствовать. Второе – в этот раз разговор будет записан. Хотя, если бы на меня так не давили, я бы на это не пошел.

– Все нормально, Фрэнк. Нельзя позволять помыкать нами и дальше.

Семнадцатого декабря "Макгро-Хилл" и "Лайф" решили усилить свою защиту и сообщили мне, что пригласили экспертов из "Осборн, Осборн и Осборн" – по общему мнению, лучших специалистов в стране по почеркам, которые занимались, в основном, проверкой спорных документов. Настоящие профессионалы. Рассел Осборн немедленно вылетел в Неваду, чтобы изучить документы, предоставленные компанией Хьюза, – исследовать почерк Ховарда, а потом сравнить их с письмами и документами, которые находились в распоряжении "Макгро-Хилл".

Получив первое положительное заключение, я не волновался. Несмотря на высокую репутацию Осборнов, я слепо верил, что документы пройдут любую проверку. Через неделю эксперты вынесли заключение: письма были действительно написаны Ховардом Хьюзом.

– Свидетельство того, что все рассмотренные документы сделаны одной рукой, – заявил Пол Осборн, – неоспоримо, не подлежит сомнениям и вопросам.

Чуть позже компания "Роузмонт интерпрайзес" подала на "Макгро-Хилл" иск в суд, с целью приостановить выход автобиографии, и Осборны выдали письменное свидетельство, гласившее: "Подлинный почерк Ховарда Р. Хьюза необычен не только наличием отчетливых форм и особенных привычек пишущего, но еще и большим количеством вариаций, являющихся результатом немалой скорости, раскованности и небрежности его письма и всего, что составляет основу его индивидуальности в письме. Сочетание скорости исполнения, отчетливости и высокой вариативности отличительных форм и привычек почерка, признаки которых мы видим в предоставленных образцах, определяют параметры гигантской задачи, с которой столкнется каждый, кто попытается имитировать почерк Ховарда Р. Хьюза. Любая попытка безошибочной имитации и особенностей того, кто выполнил образцы подписей и отрывков письма, включая нестандартное количество вариаций оборота "из этого", для любых практических целей, по нашему мнению, является практически неосуществимой. Другими словами, исходя из нашего опыта, мы пришли к мнению: такая высокая степень подделки лежит за гранью человеческих возможностей".

После заключения и заверенных нотариально письменных показаний пошел детальный разбор: наклон влево буквы "р"... вариации "в"... особенности "п" и "П" – пока меня не начало мутить от обилий доказательства того, что Ховард был Ховардом, только Ховардом, и никем, кроме Ховарда. Много позже я показал отчет Дику.

– За гранью человеческих возможностей, – промурлыкал я, миновав стадию немого изумления, а затем ликования. – Тебе не кажется, что я ошибся с выбором профессии?

– Ну, – сказал Дик, – если нас все-таки посадят, ты всегда сможешь написать самому себе разрешение отлучиться на выходные из Алькатраса.

– Алькатрас уже закрыли.

– Для тебя его снова откроют.

– Спасибо большое. – И моя радость как-то сразу испарилась.

* * *

Марти Акерман встретился с Честером Дэвисом, подвергнув себя двухчасовой экзекуции разглагольствованиями и всяким бредом. Акерман особо отметил, что в книге нет ни слова о Роберте Майо, претенденте на невадскую империю, и Дэвису нечего бояться.

– Но он буквально пеной исходит, – сообщил Марти, – только говорит и ничего не желает слушать.

Я продолжил тему:

– Он никогда в жизни не встречался с Хьюзом, по его собственному клятвенному признанию. Человек на другом конце провода, скорее всего, самозванец.

Марти, если у него и существовали какие-то сомнения на наш счет, теперь полностью мне верил. Читая текст, отредактированный на предыдущих выходных в Коннектикуте, он заметил:

– Если человек, с которым ты встречался, не Ховард Хьюз, значит, он – Джон Пол Гетти. Говорю тебе, этот парень – молоток! Во всех Штатах не найдется и шести человек с такой проницательностью в денежных делах. Ты многого не знаешь о бизнесе и не понимаешь, насколько он великолепен. У меня есть пять миллионов баксов, и я держу все свои дела под контролем, но этот парень из другой лиги. Великолепен, – пробормотал Марти. – Я тоже летал на самолете, – добавил он, – и могу сказать: когда твой человек рассказывает о полетах, он знает, о чем говорит. Ты встречался с Хьюзом, никаких сомнений.

Я мысленно поблагодарил его за фразу о моих познаниях в бизнесе, исчерпывающихся вводным курсом по экономике для новичков в Корнелле лет этак двадцать назад. Большая часть рассуждений о бизнесе была взята из статей "Форчун", разбавленных фантазиями на тему "что бы я сделал, если бы был Ховардом" и обтекаемыми фразами. Природа доверчивости не переставала меня удивлять. А ведь Марти Акерман не был мечтательным издателем. Он владел пятью миллионами долларов, домом на Парк-авеню, загородным особняком на двадцать три комнаты и коллекцией картин французских импрессионистов. Он владел промышленным конгломератом, частным самолетом, банком и – только представьте – издательством "Кертис" и злополучной "Сатердей ивнинг пост". Добрый человек, жесткий в делах, но щедрый, преданный и гостеприимный к друзьям. Он помогал мне с того момента, как я сказал, что работаю с Ховардом Хьюзом над автобиографией миллиардера; он пришел ко мне на помощь, безо всяких условий, когда "Хьюз тул" объявила войну.

Как я мог сказать ему: "Слушай, Марти, тот гений бизнеса – это на самом деле я, а ты чертовски хорошо знаешь, что мне сложно отличить простую облигацию от конвертируемой облигации. Если я так великолепен, то почему не управляю "Дженерал моторс" или Ай-Би-Эм?" Я не мог даже намекнуть на это, потому что не только сделал бы Марти соучастником уже свершившегося предприятия, но и, что гораздо хуже, выставил его полным дураком. Я просто не имел права так поступить.

– Ты думаешь, Дэвис пытается провернуть аферу? – спросил меня Акерман.

– Ты имеешь в виду, он специально звонит двойнику в Нассау? Не знаю. Может, Честер и вправду верит, что говорил с Хьюзом. Все возможно.

– Боже мой, – пробормотал Марти. – Одно можно сказать точно: если с Маккалохом говорил какой-то актер, то у парня крепкие нервы. Но он такой тупой – как, интересно, он собирается выйти сухим из воды?

– Порочить, очернять, – процитировал я, покопавшись в своих запасах афоризмов: этот принадлежал кому-то из французских революционеров. – В итоге что-нибудь из сказанного да попадет в цель.

Наступило 22 декабря, мой последний день в Нью-Йорке. Я вылетал из аэропорта Кеннеди вечерним семичасовым рейсом на Мадрид и затем домой на Ибицу, чтобы встретить Рождество. С собой я вез тридцать девять полотен маслом и гуашью, оставшихся от выставки Эдит в галерее на Мэдисон-авеню два года назад. Наше самое худшее испытание, телефонный разговор Хьюза с Маккалохом, было позади, и я испытывал душевный подъем. Надо уехать из Нью-Йорка на волне уверенности, решил я.

В то утро в своем кабинете на двадцать девятом этаже "Макгро-Хилл" я нацарапал письмо Шелтону Фишеру. Мною овладело странное ощущение беспокойства, как будто я уже сошел со сцены, а на поле боя остались войска без командира. Они никогда не поднимут белый флаг капитуляции, но если хоть один фланг падет духом, то на Ибицу полетят срочные депеши, меня заставят вернуться и встряхнуть оборону. Больше всего на свете я хотел попасть домой и остаться там с Эдит и детьми. Но – toujours l'audace. Я написал:

Дорогой Шелтон!

Я чувствую, что должен поделиться с Вами своими соображениями по поводу нашего разговора в офисе вчера вечером.

Во-первых, ни при каких условиях нельзя соглашаться на проведение повторного телефонного разговора между Маккалохом и «мистером Хьюзом» Честера Дэвиса. По моему мнению, ни «Лайф», ни «Макгро-Хилл», ни я сам ровным счетом ничего не получим от этой беседы. Так как организовывать ее будет мистер Дэвис, а он называет автобиографию фальшивкой, то, естественно, реплики человека на другом конце провода можно легко предсказать, и это будут явно не комплименты в наш адрес. Подобное развитие событий ставит нас в положение пассивной обороны и означает, что правила игры устанавливают наши противники. По-моему, мистер Дэвис похож: на уличного забияку. Он вертится, нанося вслепую редкие удары в надежде попасть хоть в кого-нибудь или во что-нибудь. И для нас нет смысла услужливо подставлять щеку. Раз мы ввязались в эту игру, надо играть по своим правилам или устанавливать их сообща.

Кроме того, я предлагаю и мне, и мистеру Дэвису пройти тест на детекторе лжи, подготовить для этой процедуры десять вопросов и задавать нам по очереди. Моим единственным условием будет обязательность ответа на вопрос, и, если кто-то из нас начнет увиливать, пытаясь уйти от темы с помощью оборотов вроде «без комментариев» или «я не могу или не стану отвечать на этот вопрос», игра закончится. Правда, в такой версии развития событий есть один минус: у Дэвиса появится куча информации, которой он в данный момент не располагает; но я верю, что риск оправдан. На самом деле, он скорее всего не согласится на подобное предложение, что только станет еще одним преимуществом для нашей команды.

Собственно, я отправил это письмо только для того, чтобы обратить Ваше внимание на первый пункт: предполагаемый разговор Маккалоха с Хьюзом губителен для наших интересов и не должен произойти; я буду очень Вам признателен, если Вы озвучите мое мнение всем, кто в нем заинтересован, включая мистера Хейскелла из «Тайм». Паникует здесь именно Дэвис. Давайте не будем следовать его примеру.

С наилучшими пожеланиями,

Клифф

В 10.30 утра я отдал письмо секретарю Шелтона на тридцать втором этаже. Вызов Дэвису – провести совместный тест на детекторе лжи – был блефом чистейшей воды. Я уже высказывал эту идею Марти, который объяснил мне, что Дэвису в любом случае придется отклонить это предложение, иначе он нарушит святую заповедь адвокатуры о неразглашении тайны своего клиента. Один-единственный заданный в лоб вопрос – может ли, например, мистер Хьюз покинуть Нассау и приехать в Нью-Йорк, – и Дэвису придется ответить: "Без комментариев". Я вернулся на двадцать девятый этаж, чувствуя себя весьма уверенно, и начал приводить в порядок листы рукописи и свои пометки.

Спустя час позвонил Ральф Грейвз.

– В час дня привезут детектор лжи, – сообщил он.

– Что еще за детектор лжи? – удивился я.

– Тест. Фишер позвал Энди Хейскелла и рассказал ему о твоей идее. Хотя Дэвис никогда на такое не пойдет, мне кажется, твое добровольное сотрудничество – это хорошая мысль, так что в час дня сюда придет человек с оборудованием. Как ты, готов?

– Думаю, мне лучше сначала поговорить с Шелтоном Фишером. Это несколько неожиданно.

Я позвонил Акерману:

– Марти, они организуют для меня тест на детекторе лжи в час дня, в "Тайм-Лайф". Думают, что я добровольно на это вызвался.

– Отличная идея, малыш, – ответил он. – Теперь их уверенность возрастет до небес.

– У меня все еще много работы, нужно успеть на самолет. Я просто не готов. Я вообще ничего не знаю о детекторах лжи.

– А что там знать-то? Просто говори правду, и тогда тебе не о чем беспокоиться.

Я позвонил Фишеру:

– Шелтон, что происходит? Грейвз и Хейскелл хотят, чтобы я явился в час и прошел тест на детекторе лжи.

– Черт побери, – возмутился Фишер, – эти люди из "Лайф" заходят слишком далеко. Какого черта они так выступают? Ты – наш автор, и это наша книга. Если кто и будет проверять тебя на детекторе, так это мы! Я позвоню Хейскеллу.

Он повесил трубку. Несколько минут я сидел, слепо смотря в стену, а затем позвонил Грейвзу:

– Ральф, я только что говорил с Шелтоном Фишером. Он против того, чтобы я ехал в "Лайф" и проходил этот тест.

– Я знаю, – ответил он. – У меня Хейскелл на второй линии. Наш человек придет в "Макгро-Хилл" в час тридцать. Хороший специалист, один из лучших. Мы проведем процедуру там.

Я позвонил Марти.

– Я все знаю, – сказал он. – Мне только что звонил Джеле и обо всем рассказал. Я приеду прямо сейчас, помогу им подготовить вопросы. Не нервничай.

– А почему я должен нервничать? – Я повесил трубку и воззрился на свой большой палец, не понимая, почему он болит. Оказалось, за последние пять минут я изгрыз ноготь почти до основания, обнажив розовую плоть. Я пытался остановить кровь, держа палец во рту, все то время, пока лифт поднимался на тридцать второй этаж.

Меня уже ждали. Шелтон тепло улыбнулся и положил мне руку на плечо:

– Ну что, парень, как себя чувствуешь?

– Слегка растерянным, – признался я. – Мне нужно успеть на самолет. И хорошо бы оказаться в аэропорту пораньше, чтобы проследить за погрузкой картин моей жены. – Я поймал себя на том, что неожиданно пустился в пространную речь о картинах Эдит, о том, как важно мое личное присутствие при их погрузке на борт самолета, о значимости искусства для моего брака. Пришлось заткнуть фонтан на полуслове. – Если их не будет со мной в самолете, я получу развод.

– Во сколько улетает самолет?

– В семь.

– У нас еще уйма времени, – успокоил Хэрольд Макгро.

– Мне еще нужно вещи собрать, – возразил я. – До сих пор еще не сделал этого. Не уложил одежду. Ее нужно отправить Марти Акерману. Мне надо все упаковать до того, как ехать в аэропорт. – Почувствовав чрезмерно пристальные и несколько странные взгляды, я понял, что слишком рьяно взялся отстаивать свою точку зрения, но все-таки не удержался и брякнул последний довод: – Как раз будет час пик.

– Процедура займет около получаса, – сказал Фишер, глядя на свои часы. – Пойдемте перекусим, я как раз зарезервировал нам столик.

Марти и Фостин Джеле присоединились к нам в кафе, расположенном на втором этаже здания "Макгро-Хилл". Настроение у всех было веселое, почти праздничное. Акерман рассказывал о своей встрече с Честером Дэвисом.

– Могу вам сказать, – повторил он уже раз в девятый, – что человек он решительный.

Шелтон давал выход чувствам каждый раз, когда речь заходила об этих "чертовых ублюдках из "Тайм-Лайф", лезущих не в свое дело". Джеле рассуждал на тему клеветы, в очередной раз вспомнив один пассаж Хьюза, где тот заявлял, что очень знаменитая актриса якобы украла его любимый мяч для гольфа и просила заняться с ней содомией. Ховард ответил, что "скорее будет тыкать своим членом в буханку сырого хлеба". Хэрольд Макгро сидел молча, погруженный в печальные, но неизменно короткие мысли, на лице его отражалось не больше эмоций, чем у отцов-основателей, высеченных из камня на горе Рашмор.

Я заказал двойной "Джек Дэниеле" со льдом и попивал его мелкими глотками. Официантка положила меню рядом со мной. Я кинул взгляд на часы – был уже почти час.

Аппетит исчез напрочь.

– Начну с креветок, – решил я, – потом бифштекс средней прожарки. Запеченный картофель со шпинатом. Слоеный пирог с земляникой и кофе.

– Какой-нибудь салат, сэр?

– Ах да, конечно, салат. С соусом из сыра "Рокфор". После креветок и перед бифштексом.

– Эй, парень, – весело сказал Фишер, – должно быть, Акерман морит тебя голодом.

– Привычка с Испании, – объяснил я. – Самый обильный прием пищи – в середине дня, как раз перед тестом на детекторе лжи.

Все рассмеялись, и даже Хэрольд Макгро улыбнулся. Я принялся за креветок, потом за салат, тщательно разжевывая каждый листик. Где-то на половине бифштекса и запеченного картофеля я почувствовал, как пища бодро устремилась вверх по пищеводу. Пришлось прекратить процесс собственной фаршировки, окунувшись в пространные размышления о художественном рынке Нью-Йорка и выставке Эдит два года назад в Галерее избранных художников, после чего я произнес вдохновенную речь о том, как это тяжело – быть художником, женой и матерью.