Текст книги "Убийство со взломом"

– Э-эй, мистер Скаттергуд, что я тебе покажу-у!

Питер поднял глаза от стола: вернувшись к себе в кабинет, он записывал то, что запомнилось ему из встречи с миссис Бэнкс. Сразу оценить степень правдивости и полезности ее слов было невозможно. Требовалось время подумать. Но явился Берджер с кипой папок.

– Видел Стайна в суде на предварительном слушании, – начал Берджер, вытирая руки о волосы. – Надо отдать ему справедливость, берется за дела, за которые другой бы не взялся. Он защищал парня, застрелившего наркодельца за то, что тот недоплатил ему сдачу.

– Недоплатил сдачу?

Берджер кинул папки на стол.

– Парень этот из Честера. Сюда наведывается дважды в неделю покупать кокаин в районе Дьюитт-Парка. Как будто у себя там кокаина достать не может. В общем, дело дохлое. Что меня особенно бесит, так это…

– Ну а Стайн?

– Так вот. То, что я собирался тебе рассказать, несомненно, тебя заинтересует, но сначала – эта история… – Берджер поковырял большим пальцем в щелях между зубами. – В общем, загружается он в этом районе два раза в неделю. Город он предпочитает, потому что кокаин здесь чище, а к тому же у него тут девка неподалеку. Кокаин в этом смысле – верняк. Принял дозу и пять раз в час можешь трахаться. И еще, и еще… Не то чтобы я по собственному опыту это знаю, конечно…

– Еще бы! – ехидно заметил Питер.

– Ты это про что? – сказал Берджер.

– Про то, что пару дней назад, когда я говорил с полицейским детективом, так даже этот недоносок намекал мне на то, как ты проводишь свое свободное время, балуясь некоторыми препаратами.

Берджер оглянулся на дверь и легонько толкнул ее носком ботинка, прикрывая.

– Так вот, Питер. С этим покончено. Навсегда. Была такая проблема, но теперь ее не существует. И хватит об этом.

В тесной комнатке нависло молчание. Существовала процедура проб на наркотики, которой подвергались все сотрудники в плановом порядке. Тем, кто от проб отказывался, грозило увольнение. Берджер хмуро глядел на Питера, ожидая, что тот скажет.

– Я чертовски обязан тебе, Бердж, и я просто…

– Не надо высокопарных слов, Питер. И читать нравоучения мне не надо. Прибереги все это для присяжных. На них это производит большое впечатление.

– Отлично. – Питер сердито покачал головой.

– А если лгун и лицемер, то значит, я лгун и лицемер. Уж каков есть, ясно?

– Отлично! – негодующе рявкнул Питер.

В комнате наступила тишина, насыщенная взаимной ненавистью. Где-то за стенкой трезвонил телефон.

– Ну так расскажи мне об этом наркодельце, – прервал наконец молчание Питер.

Берджер вернулся к жизни не сразу.

– Ладно. Ну так вот, катит этот парень в своей навороченной тачке: затененные стекла, противотуманные фары, над дверцей – инициалы, все, что полагается. И парень этот – молодец молодцом: спускает стекло, получает товар, потом сажает в машину свою подружку и оттягивается по полной, так? У него все просчитано до последнего доллара. Зарабатывает неплохо, но тратит очень и очень с оглядкой. – Воодушевляясь, Берджер тряхнул головой: его уже понесло. – И вынь да положь ему самое лучшее, на меньшее он не согласен, черт его подери! И заруливает он в тот район, а там уж и жучки, и перекупщики, и связные с рациями, пейджерами и еще бог знает с чем. Окрестные жители говорят, что каких только машин там нет: с номерами и нью-йоркскими, и штата Джерси, и даже Коннектикута и Вирджинии. И парни там крутятся постоянно – ну, ты знаешь таких: золотая цепь на шее ценой тысяч в восемь, в ухе серьга наподобие долларового знака. Наш парень подъезжает, те машут ему, зазывают, он покупает, что ему надо. А под сиденьем у него сорокапятимиллиметровая пушка. И выясняется, что у продавца не хватает сдачи с пятидесяти баксов. Пойти разменивать купюру он не может: работы невпроворот, не отлучишься, так что либо забирай товар, недополучив примерно доллара три, либо проваливай. Знаешь, ребята эти привыкли ворочать сотенными купюрами, а не иметь при себе всяких там говенных пятерок и десяток – это даже такой своеобразный понт. А наш парень лезет в бутылку, выхватывает свою пушку и стреляет. А у него там дум-дум эти чертовы.

– Разрывные пули, – упавшим голосом уточнил Питер.

– Ну да. Он и стреляет, не задумываясь. По мне, подстрели он этого наркожучка, это еще полбеды: возможно, так тому и надо. Но дело-то обернулось совсем по-другому. Стреляет он с маху, пушка заряжена под завязку, левая рука у него все еще на руле. Наркоделец пускается наутек. Парень наш промахивается, и пуля летит в окно в сорока метрах оттуда. В сорока метрах! А там, за окном, молодая двадцативосьмилетняя мамаша троих детей разогревает детское питание. Ее малыш болен. У нее на руках мать-инвалид с высоким давлением. Вот такой расклад. Ребенок с нею рядом. Пуля не повреждает ничего – ни дерева, ни подоконника. Влетает в открытое окно первого этажа и – бух! – прямо молодой мамаше в шею. И головы практически как не бывало! И это на глазах у старшего ребенка. Мать умирает мгновенно. Детей временно помещают в приют, бабку – в больницу. Словом, полный комплект дерьма.

– До судебного разбирательства дело не дойдет?

Берджер кивнул:

– Я предложил семь и вторую степень. Он, наверное, на это пойдет. Вот такого рода дерьмо во мне прямо-таки фашиста будит! Ведь тюрьма, Питер, штука дорогостоящая. Кому охота выкладывать ежегодно тридцать тысяч из денег налогоплательщиков на содержание всей этой мрази! Почему бы не покончить с ними всеми разом? Не сбросить с утеса вниз, к чертовой матери, так, чтобы мозги из них вышибло? Только количество несчастных случаев от этого бы уменьшилось, вот и все. Можешь называть меня как угодно – фашистом, расистским выкормышем – согласен, зато воздух чище бы стал.

Оба они знали, что Берджер и сам не верит в сказанное. А может, он и верил: эдакий яростный пыл человека, желающего искупить собственную вину. Но в целом положение представлялось Питеру достаточно серьезным, и нападками на наркодельцов Берджеру тут было не отделаться – ведь именно такие, как он, помогали наркодельцам держаться на плаву, давая им работу. И именно бескомпромиссная борьба с наркотиками, ведшаяся в национальном масштабе, взвинтила до небес цены на них, подогревая жадность торговцев.

– Ну, что, полегчало? – Питер не скрывал своего негодования.

– Нет, как и тебе, черт тебя дери!

– Так что там Стайн? – осведомился Питер. Берджер перевел дух – гроза пронеслась.

– Ему известно, что мы с тобой друзья. Вот он и подлез ко мне с предложением исключительно неофициальным – он предлагает тебе вскоре встретиться с ним и Каротерсом. Я спросил когда, и он сказал, что чем скорее, тем лучше – он беспокоится о безопасности клиента. Только с тобой одним, ну и в моем присутствии, если тебе нужна поддержка. Говорит, что знает тебя как парня порядочного, что ты защиту не подставляешь. Я, правда, возразил, сказал, что тебя просто на этом не ловили.

– Ха, – недовольно фыркнул Питер.

– Ну, это я хотел попугать его маленько. Еще он сказал, что не хочет втягивать в это дело Хоскинса. Я сказал, что он с ума сошел. Не могу я гарантировать подобные вещи. Мы такого не делаем, не получится, даже если б и хотели. Все должно быть в открытую, карты на стол и все такое, и так далее, и так далее. А он мне, что ему это, дескать, известно, но он апеллирует к моей интуиции. Далась ему моя интуиция! Ладно. Ну, я сказал ему, что если речь идет о какой-то информации, которую, на его взгляд, Питеру следует знать, и он что-то за это попросит, то, по-моему, вреда в этом нет. Он сказал, что знает, когда Хоскинс обедает в «Юнион Лиг», а он в ней раз в неделю обедает вот уже лет десять. Я сказал: отлично, вот и привозите своего клиента в полдень минут на сорок пять. Он сказал, а почему бы вам, ребята, вместо этого не подскочить к нему в тюрьму? А я ему – нет, это невозможно.

– На это у нас времени нет.

– Разумеется.

– Вроде бы выглядит достаточно безобидно. Должно и остаться таковым.

– Ну да. Привезут его на сорок пять минут, а потом доставят обратно. Я пообещал ему, что ты ему позвонишь. Думаю, что он мог бы встретиться с нами в конференц-зале на восьмом этаже. Чтобы не маячить на седьмом. Понимаешь, время обеденное, люди разошлись. Зададим ему парочку вопросов насчет вооруженного ограбления. Хоскинс, конечно, пронюхает рано или поздно, но, по-моему, тебе стоит рискнуть.

– А слушания были?

– Нет, присяжные не собрались. Судья Кравец что-то мышей не ловит.

Берджер не побоялся выступить в качестве посредника. Он вообще любит риск. Отсюда и наркотики.

– Мне ему прямо сейчас позвонить? – спросил Питер.

Глаза Берджера поблескивали, дышал он часто и неглубоко. Такой вид он принимал, когда ему особенно хорошо думалось.

– Нет. Еще не время. Выжди. Пусть помучится. Пусть сам тебе позвонит.

– Ты ведь видишь, в этом деле есть что-то странное, – понизив голос, сказал Питер. Упоминать про миссис Бэнкс он не станет. Его доверие Берджеру, кажется, было теперь не безусловным. – Видишь, да?

– Конечно.

– Не пойму я его никак.

– Поймешь. – Берджер кинул пристальный взгляд на Питера. – Не хочешь сказать мне, что ты там писал, когда я вошел к тебе?

– Пустяки, – сказал Питер.

– Не доверяешь больше?

– Как юристу – доверяю.

После обеда Питер вызвал к себе Маструда, чтобы подписать кое-какие бумаги. Секретарша знаком пригласила его пройти.

– Что слышно от Дженис?

Маструд откинулся в кресле, и пальцы его легко забарабанили по его животу.

– Адвокат вашей жены представил документы на судебное разбирательство. Сегодня утром он также проинформировал меня об условиях развода, выдвинутых Дженис. Ваша жена, Питер, на мой взгляд, очень благородная женщина.

– В каком смысле?

– Она очень нетребовательна.

– Она была требовательной как черт, когда мы жили с ней вместе.

– Ну а теперь – нет.

Это было необычно, и Питер забеспокоился. Маструд кивнул, показывая, что понимает психологическую подоплеку позиции Дженис.

– Она максимально облегчает нам все дело. Хочет, чтобы все прошло как можно глаже и, по словам ее адвоката, готова идти на большие уступки.

– Если мы разводимся, черт возьми, я хотел бы, чтобы она была обеспечена…

– Ну а она не хочет дать вам откупиться от вашей вины.

– Мерзкая позиция, и вы это отлично понимаете, – резко бросил Питер.

– Множество мужчин решили бы, что вы ведете себя как дурак. Но ваше желание обеспечить ее, конечно, естественно.

– Не беря у меня ничего, она тем самым говорит…

Он замялся, не желая формулировать свою мысль, но за него это сделал Маструд.

– Говорит, что не хочет сохранять ничего из вашего брака.

Что ж, не ему винить за это Дженис. Если б это она затащила его к себе в спальню, где вдруг оказался бы Джон Эппл с поднятым… и сигаретой в зубах – так сказать, синоним явления Кассандры, – он бы еще не так возненавидел Дженис, он бы себя не помнил от ненависти, каждое упоминание, каждая мысль о жене подпитывали бы тогда эту ненависть. Но Маструд не прав насчет благородства. Не было ничего благородного в отказе Дженис. Наоборот, это было подленькое поведение, месть вдогонку.

– А не могла она раздобыть деньги как-нибудь иначе? – осведомился Маструд.

– Нет, не думаю. Родных у нее нет. Существует отец где-то в Айдахо, живет в трейлере, что ли. – Еще один бедолага наряду с прочими, в числе которых и Питер. – Никто о нем не слышал уже лет десять, если не больше.

– Друзья, подруги?

– Эти могут оказать временную помощь, но так, чтобы надолго – нет.

– Нуждающиеся обычно отказываются от финансовой помощи лишь в том случае, если им помогает кто-то другой. Это я по опыту знаю. – Маструд пожал плечами. – О принципах и добродетели вспоминают, лишь когда это могут себе позволить.

– Меня ее поведение не удивляет.

– Что доказывает вашу неспособность понять его. – Маструд подмигнул Питеру. – Может быть, она занялась частной практикой, как по-вашему?

Питер бросил взгляд на окно, надеясь на озарение, на проницательность, которую, как считается, человеку свойственно приобретать с годами. Нет, ни малейшего проблеска.

– Тогда ей пришлось бы расстаться с работой в приюте, а я сомневаюсь, чтобы она пожертвовала этой работой, которая дает ей ощущение сопричастности. А потом, она занимается там сейчас новым проектом. Да и чтобы завести частную практику, нужен первоначальный капитал.

– Может быть, работа стала приносить ей доход побольше? – предположил Маструд.

Нет, финансовые возможности приюта были ему знакомы: годами слушал он рассказы об их денежных делах и давал Дженис юридические советы.

– Да они почти на мели, существуют неизвестно на что, так, какие-то крохи – гранты, государственные дотации, редкие пожертвования.

– Достаточно ли она экономна, чтобы отвергать вашу помощь?

Его ответ был положительным, хотя представлять ее считающей каждый пенни ему было грустно. Это увлечение независимостью скоро пройдет.

– Дженис с шестнадцати лет сама себя содержала, – негромко ответил он. – Она умеет экономить.

– Ну, согласиться с вашими доводами мне трудно. Тридцатилетняя работающая женщина имеет большие потребности, нежели подросток, – уперся Маструд, – так что повторяю опять: не может ли для нее существовать иной источник дохода?

– Ей-богу, не могу себе представить подобный источник. – Хотя у этой сволочи, у этого чудовища Джона Эппла и могут водиться денежки.

– Что мне ответить ее адвокату?

– Скажите ему, что предложение моего участия остается в силе, но что я предпочел бы сесть с ней один на один и обсудить это в приватном порядке.

– Она желает общаться только через адвоката.

– В таком случае сообщите ему, что если она передумает, то я к ее услугам и буду рад ей помочь.

Но Маструд вновь покачал головой:

– Нет. Я лишь сообщу, что вы понимаете и принимаете ее условия. Видите ли, передумай она, чего вы, несомненно, желаете, и так как вы уже выразили свою готовность предоставить ей содержание, она может вновь отвергнуть его. Иными словами, если вы выразите желание ей помочь, она не пойдет на это из чувства противоречия, думая, что таким образом подыгрывает вам, пляшет под вашу дудку, что любой ее спонтанный шаг заранее предугадан вами. – Маструд поднял брови, ожидая, пока до Питера дойдет его логика. – Говоря иначе, еще раз не разрушайте ее веры, пускай иллюзорной, что она действует по своей воле и независимо от вас. Это позволит ей в некоторой степени сохранить чувство собственного достоинства, а к тому же и вам может помочь достигнуть желаемого.

– У вас, кажется, уже на все имеются ответы, – заметил Питер.

– Да, кое-какие ответы у меня действительно имеются. Ведь за это вы мне и платите, не так ли?

– Буду знать. – Питер холодно улыбнулся. – Почему-то только я все еще пребываю в сомнениях.

Маструд постучал костяшками пальцев друг об друга, как бы сводя обилие возможных слов к нескольким, самым необходимым.

– Если я и скажу вам почему, это все равно не поможет.

Маленькие пузырьки желудочного сока начали лопаться и жечь где-то в районе диафрагмы, и Питер почувствовал себя глубоко несчастным. Вот так же он сам глядел недавно на Берджера.

– И все-таки скажите.

– Невозможно усвоить нечто, не испытанное на собственном опыте, что относится и к данным словам.

Так вот к чему все свелось. И за это ему придется выложить те немногие деньги, что у него еще остались?

– Вот в чем суть трагедии, – хмуро заключил он.

– Именно! – с готовностью подхватил Маструд, радуясь некоторой перемене в теме разговора и возможности отойти от обсуждения неприглядных деталей еще одного, очередного, скучного бракоразводного дела. – Отсюда и следствие: невозможно поверить чему бы то ни было, пока самолично не откроешь в себе того, что препятствовало этому раньше.

– Например?

– Бросьте, Питер. Не скромничайте. – Маструд задумчиво покачал своей давно не мытой головой. – Ведь вы сами ежедневно сталкиваетесь с таким же печальным обстоятельством.

И это было правдой. Ратуша представляла собой шесть этажей залов и кабинетов, где каждый из ответчиков оспаривал непреложность строго установленных законом норм ответственности в попытках изменить свою судьбу, утверждая, что нет, это невозможно, это не он, он не мог прирезать свою подружку, ограбить склад или универсальный магазин, что неуплата налогов, в которой он обвиняется, – это ошибка, или же, в соответствии с несколько иной тактикой ведения спора, признавая, что да, это он избил и изувечил пятерых стариков, но его, дескать, извиняют обстоятельства, заявляя, что если ему вменят в вину не распространение кокаина, а лишь хранение его у себя в доме, он укажет пальцем на настоящего распространителя. Или же утверждая, что в случае снятия с него обвинения в краже топлива, выделенного для школьных котельных, и перепродаже его на сторону, домовладельцам в бедных кварталах, он выступит свидетелем против того, кто подделывал отчетность и клал в карман взятки; ведь и «согласованное признание вины» – эта движущая пружина всего судебного механизма – есть не что иное, как отказ смириться с участью, которую преступник сам же себе и уготовил.

– Знаете, ведь дело-то как обстоит… – Питер усмехнулся, заметив на лице Маструда нетерпеливое ожидание того, что он скажет. – Я верю в то, что жизнь наша – штука отличная и что большинство людей также отличные люди. Я действительно сохраняю в себе эту веру. Но, как это ни неприятно, надо быть реалистом. Возьмите любой среднестатистический случай. Вы предупреждаете парня, что если он не перестанет бить свою подружку по субботам, она в конце концов разозлится и побежит в полицию. Можете сколько угодно взывать к его разуму, говоря, что ему угрожает взятие под стражу за оскорбление личности при отягчающих обстоятельствах. Я сколько раз сам наблюдал подобное. Люди хотят думать, что судьба человека определяется его умственными способностями, его профессией, воспитанием. Вам известно также, что на нее влияют установленные обществом нормы. А я вот не верю этому. Я хочу сказать, что не говорю тому парню ничего из того, что не было бы ему известно заранее, но человеку можно говорить и говорить без конца о том, как дурно он поступает, а он – и так бывает сплошь и рядом – не будет вам верить или же, наоборот, верить будет, но не будет ничего менять в своей жизни. – Его вдруг осенило. – Вот, например, возьмем вас.

– Меня? – Маструд удивленно нахмурился.

– Вы разжирели. Кровь, должно быть, струится по вашим жилам с великим трудом, медленно, по одной молекуле в секунду. Вы это знаете и знаете, что надо сделать, чтобы это изменить. Так что да, я с вами согласен, согласен больше, чем вы думаете. Могу даже сидеть здесь и обсуждать это все, как будто сказанное меня не касается, однако оно касается и меня. Правда ведь? И разве не это заставляет вас волноваться?

– А я должен волноваться?

– В случае, если я вам небезразличен.

– Небезразличен, но есть и другие, которым вы небезразличны.

Питер забеспокоился, уж не обидело ли Маструда его замечание насчет того, что он «разжирел».

– Почему у меня такое чувство, будто разговор наш перестал быть разговором клиента с адвокатом по разводу? – спросил он.

– Потому что так оно и есть.

Маструд попросил секретаршу некоторое время не соединять его ни с кем.

– Работа для меня не главное. Мне не нравится помогать людям разбегаться в разные стороны, я бы куда охотнее помогал им соединяться. Однако я ясно вижу, что такова жизнь и что я не в состоянии изменить сценарий супружеской трагедии. Поэтому я помогаю вашему брату вновь обрести почву под ногами, исцелиться и извлечь урок. С тем чтобы в следующий раз не повторять своих ошибок. Помогаю людям из хаоса, в который превратилась их жизнь, выстроить что-то стоящее, подобие счастья. Это – в идеальном варианте. А свойство идеалов – прояснять приоритеты. Мой приоритет – это помогать людям выстоять.

– Как раз для этого и я пошел в прокуроры, – встрял в его монолог Питер. – Я думал, что стану помогать…

– О-о, да бросьте вы, – поморщился Маструд. – Звание прокурора понадобилось вам для удовлетворения совсем иных желаний и потребностей. Вам нужна власть, интрига, нужно гарцевать на белом коне – словом, всякое такое, полный комплект. Вы ничем не лучше прочих. Не замечали?

– Вы говорите прямо как моя жена.

– Я с ней незнаком, но выскажу догадку, основываясь на собственном опыте. Помогая другим, она стимулирует и процесс собственного исцеления…

– Да, но…

– Послушайте меня, вы моложе и наивнее, чем себя считаете, – сердито бросил Маструд, – Я и сам через это прошел, и сам все испортил. И она попросила развод. Не потому, что вдруг перестала меня любить, а потому, что, как сильная женщина, сохранила стремление к идеалу и, значит, была способна двигаться к нему. Однако понял я все это лишь постфактум, много времени спустя. Но мне повезло. Я встретил другую женщину, в чем-то даже более привлекательную, хотя в чем-то и уступавшую моей жене. Она была женщиной хорошей, добродетельной, так же приверженной высоким идеалам. Я полюбил ее, я заставил себя забыть свой первый брак и жениться вторично. И несколько лет я был счастлив. Обе мои жены даже подружились. Сумели сделать это ради меня. Вторая жена полюбила моих детей. А однажды я полетел в Чикаго на совещание юристов, обсуждавших какую-то мелочь в законодательстве, мало кому интересную. После основного доклада я спустился в бар отеля, хотел собраться с мыслями, я позвонил жене, она казалась чем-то подавленной, но я не захотел в это вникать. Я болтал какие-то глупости, к помощи которых прибегают, когда хотят, чтобы тебя оставили в покое. Потом я повесил трубку, наверное даже слегка раздраженный этой ее подавленностью. А потом я познакомился там с женщиной, и мы разговорились. Она была очень сексуальна, и по прошествии времени я задним числом понял, что она решила, будто я богат. Женщины склонны к подобным ошибкам, удивительно умея попадать пальцем в небо, видимо, из-за недостатка собственного опыта в этом отношении и собственных средств. Она принялась меня обхаживать. Огромное количество мужчин изменяют, думая, что несчастливы в браке. Другие изменяют просто от скуки. Когда все так просто и легко, забываешь о морали. Мы отправились с ней в постель. Тут она оказалась изумительна. Я решил, что на этом все и кончится, что это будет, так сказать, единичное отклонение от курса. Помню, что, еще лежа с ней в постели, я придумывал, как бы от нее избавиться. Целуя ее, я разрабатывал план безболезненного удаления ее из моей жизни. Но не тут-то было. Она сунула мне в чемодан визитку. Сделала это как нечто само собой разумеющееся. Я не могу ее винить. Поступила как поступила. Ведь точно так же действовал и я. Когда я вернулся, то моя жена, распаковывая чемодан, спросила, что это за визитка. Я соврал что-то насчет возможного поступления в фирму новой сотрудницы.

– Она поверила?

– Вроде бы да, а на самом деле – не знаю. А неделю-другую спустя та женщина заявилась ко мне в офис. Она была в городе до конца дня. Мы вышли с ней, выпили, потом отправились в отель. Я воспользовался кредиткой. Наличными у нас распоряжалась жена. Заработавшись, я забыл о счете и о том, что необходимо его перехватить. А может быть, в глубине души я и хотел быть уличенным, чтобы снять с души груз. В общем, расспрашивать, зачем я останавливался в отеле в своем родном городе, жене не понадобилось.

– В моем случае проблема не в неверности.

– В буквальном смысле вы правы, но в расширительном – нет, – сказал Маструд. – Я не о подсчете реальных измен говорю, не о моральном крючкотворстве, а о процессе постепенного прозрения. Видите ли, нам следует уяснить себе то, что неконтролируемые страсти хаотичны и разрушительны, ясное осознание этого факта помогает цементированию общества; страсть должна обрести определенную форму. Такой формой и является брак. Можно быть неразборчивым в сексе, но нельзя быть неразборчивым в своих обязанностях и сознании своей ответственности, понимаете? А безответственная и неразборчивая сексуальность, как у тех девчонок, которые беременеют в четырнадцать лет просто потому, что не знают, куда себя деть, хоть и знают все насчет контрацептивов, и эта сексуальность не только рушит их собственную жизнь, она рушит и общество. Я понимаю, что вам это все известно, но я призываю вас спроецировать это на вашу собственную жизнь. Верность – это упорядоченная сексуальность, сознательный выбор ответственности. Я знаю, что существуют иные аспекты данной проблемы, что бывают браки действительно неудачные, что есть такая вещь, как однополые браки, но в целом рассуждения мои правильны. Когда вы решаете не трахаться с кем попало, то тем самым вы соблюдаете клятву верности, данную вами не только жене, но и обществу, более того, этим вы выражаете и верность тем, кому вы симпатизируете, тем, кого хотели бы видеть своим партнером. Должен вам сказать, что, начав изменять, увязаешь в трясине, потому что естественной – подвластной интуиции – измены не существует. Мужчины, а также женщины, состоящие в браке, находятся в единении с обществом при условии, что в жизни их нет места изменам. Это похоже на проповедь, но я не проповедую. Все, что я хочу, это напомнить вам, что все мы существуем в обществе, в той или иной степени единения с ним, безразлично, сознаем мы это или же не сознаем. Общество – это и есть в известном смысле брак, по крайней мере, так было испокон века. Вот то, что мы утратили, но что мы смутно помним и что желали бы вернуть.

Питер вспомнил выражение лица Дженис, когда она, голая, пятилась из спальни, и как он глядел на нее в этот момент – момент муки, когда сердце готово разорваться пополам, по крайней мере, так кажется тебе в это мгновение. Слишком много раз ее предавали: сначала предал отец, затем мать, не только не сумевшая защитить ее от отца, но и покинувшая ее в результате самоубийства. Как могло случиться, что вся его страсть, вся жизнь – годы и годы жизни – подвели его к этому моменту предательства? Он взглянул на часы. Стоит ли опоздания полученный урок? Да и получил ли он урок, способен ли усвоить его?

– Что я имею в виду, так это то, что верность – понятие более широкое, чем верность только в сексуальном смысле. Если вы вдумаетесь, то увидите…

– Какого черта вы мне здесь толкуете о верности? – громко завопил Питер. – Я был верен жене! Что у вас вместо головы, Маструд? Кочан капусты? Я только и хочу быть ей верен! Это она меня бросила!

– В каком-то смысле из-за вашего отсутствия верности ей. Не сексуальной. Вы что, притворяетесь тупым?

Питер разозлился, несмотря на некоторое смущение.

– Я хочу сказать, что если вы поймете, в чем вы перед ней провинились, чего не сумели ей дать, вы, может быть, отпустите ее с большей готовностью и поищете для себя другую возможность хранить кому-то верность!

Какое-то время они сидели молча. Если принять точку зрения Маструда, то как же мелки и бессмысленны все его потуги, жалкие усилия душевно убогого карлика! Страшно представить себе, что после стольких лет он так и не смог стать ей близок.

– Не претендую на то, что чему-то вас научил, – почти шепотом проговорил Маструд.

Надо выбираться.

– Ну и как вы теперь? – продолжал толстяк. – Готовы отпустить жену, пойдете на развод?

Питер поднялся. Не станет он оплачивать счет Маструда. Не за что тут платить.

По возвращении в офис его ожидали дурные вести. Группа крови Джонетты Генри была ВВ, в то время как пальто Каротерса, в котором он был задержан, было измазано его собственной кровью группы О. Исследования можно было и продолжать, ведь с научной точки зрения кровь – субстанция индивидуальная, и у каждого человека она чем-то отличается, но простые анализы показали, что ничего, прямо связывающего Каротерса с убийством Джонетты Генри, Питер все еще не имел.

Это обескураживало и означало, что миссис Бэнкс, возможно, и вправду знала, о чем говорила.

Питер представил ее себе на свидетельском месте. Да любой защитник, к примеру, типа Моргана, в два счета собьет ее с толку и заставит взять назад свои показания. Ее видимая осведомленность во всем, что касается Джонетты, имеет ряд существенных изъянов – например, ей неизвестно, кто является отцом Тайлера. Даже происшествие в ресторане оставалось для Питера во многом неясным. Он не мог разобраться в том, кто были эти двое мужчин. Возможно, это просто родственники, не имеющие к делу никакого отношения. И как отыскать ее? Подключать к этой истории детективов он не хотел, а заниматься поисками самому у него не было времени.

Но он знал, кто тут мог оказаться полезным – практикантка Черил Игер, в числе прочих студентов-юристов прикомандированная к прокуратуре. В отличие от прочих практикантов, она была чернокожей, и, значит, дело об убийстве Даррила Уитлока имело для нее дополнительный интерес – на успехи юноши она, должно быть, равнялась. Черил была девушкой тихой, серьезной и не болтливой, из тех, кто больше слушает, чем говорит. Отец ее был доктором, мать преподавала английский в колледже Свортмор. Осенью, во время беседы с Питером, девушка призналась, что не очень хочет становиться прокурором, а практику здесь проходит потому, что считает необходимым досконально изучить работу прокуратуры, если собирается успешно защищать людей. На Питера такая откровенность произвела впечатление, и он уже тогда подумал, что работать девушка станет хорошо. За первую же неделю своей практики она доказала это столь убедительно, что стала нарасхват: Питер редко получал возможность претендовать на ее время, настолько загружали ее работой другие прокуроры. Но тем не менее, когда задание следовало выполнить особенно хорошо, он поручал его Черил Игер. Как и сейчас, когда он доверил ей поиски миссис Бэнкс. Черил, видимо, станет помалкивать о задании, и, что еще важнее, Хоскинса вряд ли заинтересует, чем там занимается какая-то практикантка. Он ее и не заметит.

Приемные часы в больнице оканчивались в пять, и, значит, навестить мать еще раз он не сможет. Но он забрал из парковочного гаража свою машину и направился к родительскому дому. Может быть, ему удастся перекусить с отцом и перекинуться с ним парой слов. Он нажал на газ с внезапным остервенением, в новом приступе ярости, ставшей для него обычной. Как же подобострастно вел он себя с Маструдом! Надо было овладеть ситуацией, подчинить ее себе, а не рыскать с фонариком по темным закоулкам сознания, не желая этого делать! И Хоскинсу он позволяет бог знает как с собой обращаться – самому противно! Да он, Питер, стоит десятка таких, как Хоскинс! Овладеть ситуацией! Чтобы щелкнуть пальцами и все замирали в ожидании следующей команды. Неужели ему это не дано? Схватить, сжать в ладони и не выпускать, знать, что это твое! Он хочет вернуть Дженис, хочет обрести власть над нею и ее чувствами, чтобы и она была в кои-то веки счастлива и довольна. Он всей душой хочет заставить ее забыть о ее несчастном детстве, хочет заново переписать историю, уничтожить самую память обо всем том, что испортило ее детство, возродить ее счастливой и цельной, без изъяна, такой, какой он желает ее видеть. И с этим чудищем Эпплом с его гигантским… надо поступить точно так же – подчинить себе ситуацию и, возможно, показать ему, черт побери, кто в доме хозяин! Как сложилось бы все, не случись в его постели Кассандры? Так неужели из-за такой малости, из-за того, что кто-то некстати воспользовался его ключом, пустить псу под хвост еще сорок лет жизни с любимой женщиной!