Текст книги "Полный курс уголовного права. Том I. Преступление и наказание"

В конце XIX – начале XX в. мысль о том, что все преступления имеют единый объект, стала получать более широкое распространение. В связи с этим заслуживает внимания позиция Г. В. Колоколова. Отметив, что и он ранее придерживался мнения о возможности признания норм права одним из объектов преступления, автор в объяснении причин пересмотра своей точки зрения сослался на положение, согласно которому только то, что разрушается или, по крайней мере, страдает от преступной деятельности, должно считаться объектом преступления. «Но можно ли, – ставил вопрос Г. В. Колоколов, – сказать относительно юридических норм, что они разрушаются от преступной деятельности? Что при совершении преступления нормы эти сами по себе не только не разрушаются, но даже и не страдают, это ясно само по себе. Но, оставляя неприкосновенной самую правовую норму, всякое преступление разрушает то или иное благо, частное или общественное, охраняемое уголовным законом; эти блага или интересы и есть объект преступления»[294]294
  Колоколов Г. В. Уголовное право: Лекции. М., 1896. С. 234.


[Закрыть].

Не ставя перед собой задачу изложения всех имевшихся в рассматриваемый период нюансов в характеристике объекта преступления, следует заметить, что в начале прошлого века именно понятие «благо» («правовое благо») в науке в конечном итоге стало чаще всего претендовать на роль объекта всякого преступления. Давая возможность связать воедино в определении объекта преступления его юридическую (правовую) и фактическую (физическую) стороны, оно подразумевало в его качестве такое, что нарушается, изменяется, подвергается воздействию и т. п. в результате или в процессе совершения преступления. Однако в это же время в уголовно-правовой литературе, сначала в зарубежной, а затем и в отечественной, некоторыми авторами был поставлен вопрос о необходимости разграничения того, что именовалось объектом защиты, с одной стороны, и объектом действия – с другой. Примечательно, что: а) во взаимосвязи данных понятий фактически усматривалась взаимосвязь не разных видов объектов преступления, а объекта преступления и того, что со временем в науке будет обозначено понятием предмета преступления; б) под объектом действия (предметом преступления) мыслилось что-либо материальное, служащее предметом преступного воздействия, способное к физической или иной трансформации и служащее воплощением правового блага; в) объект же преступления воспринимался объектом не столько самого действия (предметом преступления), сколько непосредственно того, что уголовное право берет под свою защиту (объектом уголовно-правовой охраны).

Обнаруживаемое в начале XX в. стремление некоторых авторов отделить объект преступления от объекта действия, несомненно, важный шаг на пути уточнения функции объекта в посягательстве. Вместе с тем на первом этапе развития учения об объекте преступления теория отечественного уголовного права, дискутируя по многим важным аспектам учения об объекте преступления, еще была не в состоянии не только решить, но и даже поставить на обсуждение вопрос о том, что же, в конечном счете, должно отражать понятие объекта преступления – то, что нарушается преступлением, то, чему оно причиняет вред, то, на что оказывается преступное воздействие, то, что защищается (охраняется) уголовным законом, и т. д.

Думается, что как раз наметившаяся неопределенность в том, какую именно функцию должен играть объект в любом преступлении, и есть самый важный итог первого этапа развития учения об объекте преступления.

Второй этап разработки учения об объекте преступления – период господства в нашей стране марксистско-ленинского мировоззрения, руководствуясь которым отечественная уголовно-правовая наука взяла на вооружение тезис: «Объект преступления есть общественные отношения, и только они». Со временем (с конца 50-х годов прошлого века) в советской юридической науке такое решение вопроса стало оцениваться как принципиально новое, общепризнанное, вполне обоснованное, соответствующее взглядам законодателя, единственно приемлемое и т. д. При этом, настойчиво подчеркивая важность такого понимания объекта посягательства для характеристики сущности преступления, авторы учебной литературы зачастую ограничивались указанием на то, что в качестве объекта преступления следует рассматривать такие общественные отношения, которые:

а) носят исторически изменчивый характер;

б) складываются в различных сферах жизнедеятельности общества;

в) являются для него наиболее важными; г) регулируются нормами той или иной отрасли права; д) ставятся под уголовно-правовую охрану;

е) в каждом конкретном случае терпят вред в результате совершенного преступления.

Что же касается научной литературы 60–80-х годов XX в., то в ней более обстоятельная характеристика общественных отношений в качестве объекта преступления почти по всем аспектам носила дискуссионный характер. В частности, не было единства мнений по поводу того, в чем именно состоит отличие социалистической концепции от позиции ряда дореволюционных криминалистов (например, И. Я. Фойницкого), также называвших отношения между людьми объектом преступного посягательства. По-разному интерпретировалось понятие самого общественного отношения, которое в работах одних ученых признавалось конкретным, индивидуальным, единичным и т. п. отношением, а в работах других – некоторой совокупностью, системой конкретных, индивидуальных отношений. Существенные расхождения обнаруживались в представлениях о разграничении общественных отношений и того, что называлось «охраняемые законом общественные интересы». По-прежнему не было ясности во взаимосвязи (при таком понимании объекта преступления) его фактических и юридических признаков[295]295
  См.: Никифоров Б. С. Объект преступления по советскому уголовному праву. М., 1960; Спиридонов Л. И. Общественные отношения как объект уголовно-правовой охраны. М., 1977; Глистин В. К. Проблема уголовно-правовой охраны общественных отношения. Л., 1979; Коржанский Н. И. Объект и предмет уголовно-правовой охраны. М., 1980; Таций В. Я. Объект и предмет преступления в советском уголовном праве. Харьков, 1988.


[Закрыть].

Особую сложность вызывало решение вопроса об объекте отдельных, конкретных преступлений, предусмотренных в Особенной части УК, вследствие чего объектом нередко называлось и ныне называется то, что как таковое явно не является общественным отношением («личность», «жизнь и здоровье человека», «половая свобода или неприкосновенность женщины», «деятельность государственного аппарата», «интересы правосудия» и т. д.). Отмечая, что эти взгляды согласуются с общим пониманием объекта преступления как общественных отношений, некоторые авторы пошли по пути искусственного построения таких конструкций объекта, в которых он стал увязываться с общественными отношениями, что-либо регулирующими или обеспечивающими либо складывающимися в какой-то сфере жизнедеятельности общества. Имея налет схоластичности, подобного рода трактовка объекта преступления ничего по сути не способна была дать для практики.

Примечательно, что в рамках декларируемого в советской юридической литературе понятия объекта преступления безуспешными оказались попытки решить некоторые важные теоретические проблемы, в том числе раскрыть взаимосвязь понятий объекта и предмета преступления. Можно ли считать случайным тот факт, что в советской юридической литературе по этому поводу практически нет ни одного положения, которое бы не носило дискуссионного характера. Так, нередко в предмете преступления предлагалось усматривать то, по поводу чего складываются общественные отношения, рассматриваемые авторами в качестве объекта преступления, в связи с чем часто констатировалось: а) предмет преступления есть составная часть охраняемых общественных отношений; б) им выступает такой самостоятельный их элемент, который играет роль предмета общественных отношений, т. е. того, по поводу чего они складываются; в) поскольку беспредметных отношений не существует, то в каждом преступлении обязательно предполагается наличие его предмета; г) в одних посягательствах он представляет собой материальные, в других – нематериальные ценности (духовные, моральные, организационные и т. д.); д) причинение вреда общественному отношению как объекту преступления происходит путем воздействия на предмет отношения.

Достаточное распространение получило определение предмета преступления в несколько ином смысле: как то, на что оказывает воздействие лицо в процессе посягательства. Здесь наибольшую сложность вызвал вопрос о том, на что именно преступление способно оказывать воздействие: только ли на материальные ценности, либо как на материальные, так и духовные. Отличительным для первого из встречающихся в литературе вариантов решения данного вопроса было то, что в предмете преступления предлагается видеть лишь элементы общественного отношения, которые носят материальный характер (вещи, участники отношений). Исключая способность преступления оказывать воздействие на нематериальное (действия, процессы, идеи и т. п.), приверженцы этой точки зрения считают обоснованным говорить о существовании «беспредметных» преступлений, к которым относят в основном посягательства, совершаемые в пассивной форме (путем бездействия). При втором варианте решения вопроса в качестве предмета преступления стал признаваться любой элемент общественного отношения, вне зависимости от того, является ли он материальным или нет: если в процессе посягательства оказывается воздействие на участника общественного отношения, то он – участник – и является предметом преступления; когда преступник непосредственно воздействует на вещь (например, при краже), то предметом преступления выступает эта вещь; и, наконец, при нарушении общественного отношения путем видоизменения действий его участников (например, при преступном бездействии) предметом признается деятельность самого виновного. Поскольку с точки зрения сторонников такого подхода посягнуть на общественное отношение без воздействия на какой-либо из его элементов невозможно, то на этом основании был сделан вывод об отсутствии так называемых «беспредметных» преступлений.

Помимо указанных, в советской юридической литературе можно было встретить и такую трактовку предмета преступления, при которой он вообще выводился за пределы содержания объекта преступления и характеризовался в качестве различного рода вещей материального мира, со свойствами которого уголовный закон связывает наличие признаков преступления в действиях лица. Данная трактовка привела ее авторов к выводу, в соответствии с которым нужно различать три вида предметов: 1) предмет охраняемого общественного отношения; 2) предмет преступного воздействия; 3) предмет преступления.

Породив немало других сложных проблем, концепция объекта преступления, основанная на признании в его качестве общественных отношений, обусловила необходимость поиска приемлемого ответа и на вопрос о так называемом механизме причинения вреда общественным отношениям в результате преступления. Решая данный вопрос, приверженцы рассматриваемой концепции объекта преступления при анализе механизма причинения вреда общественным отношениям исходили из того, что во всех (или по крайней мере в большинстве) случаях лицо, совершившее преступление, является субъектом тех отношений, на которые происходит посягательство. Само деяние, независимо от того, какие изменения оно производит во внешнем мире и какова форма его проявления, «взрывает» это отношение изнутри. Этот «взрыв» происходит непосредственно в ядре общественного отношения, в его содержании. Более того, ссылаясь на то, что те, от кого охраняются общественные отношения, не являются посторонними для этих отношений людьми, некоторые авторы утверждают: если это так, если общественные отношения складываются из действий людей, а следовательно, именно действия – их структурные элементы, то совершить действие – значит с неизбежностью нарушить указанные отношения. Объект преступления в таком понимании – «не мишень, пробитая пулей, а живая ткань общественного организма, куда внедрилась раковая клетка социальной патологии»[296]296
  См.: Прохоров В. С. Преступление и ответственность. Л., 1984. С. 50–51.


[Закрыть].

С точки зрения структурной характеристики общественных отношений включение в их содержание виновного и совершенного им деяния выглядит вполне логично. Но стоит лишь признать за общественными отношениями способность быть объектом преступления, как сразу же обнаруживается логическое противоречие: в учении о составе преступления объект и субъект посягательства выступают как самостоятельные элементы, пусть даже и неразрывно связанные друг с другом; в учении же об объекте преступления субъект предстает участником общественных отношений, на которые он посягает изнутри, и, значит, играет роль элемента уже не состава преступления, а общественного отношения, объявляемого объектом преступления. Очевидно, что аналогичная метаморфоза происходит и с деянием. В итоге в теории состава преступления субъект и совершенное им деяние не поглощаются объектом, в то время как в концепции «объект преступления есть общественные отношения» они оказываются его внутренними образованиями. При более внимательном осмыслении того, как в юридической литературе характеризуется «механизм» взрыва (нарушения, причинения вреда и т. п.) общественного отношения изнутри, приходится, в конечном счете, вопреки здравому смыслу констатировать, что не общественные отношения (объект посягательства) служат элементом преступления, а само преступление – внутренняя часть общественного отношения (объекта посягательства).

Наличие такого рода противоречия в учениях о составе преступления и объекте преступления позволяет говорить о поспешности сформу лированного советской юридической наукой положения о том, что признание общественных отношений объектом преступления является обоснованным и единственно приемлемым решением вопроса. Кстати, аналогичное нужно отметить и применительно к двум другим часто встречающимся в советской юридической литературе тезисам: об общепризнанности в ней взгляда на объект преступления как общественные отношения и о соответствии этого взгляда позиции законодателя. Первый тезис во многом носил декларативный характер. Что же касается второго тезиса, то в действительности он не находил подтверждения в нормах уголовного закона. Исключением можно было бы считать лишь ст. 5 Руководящих начал по уголовному праву РСФСР 1919 г., в которой закреплялось: «Преступление есть нарушение порядка общественных отношений, охраняемого уголовным правом». Но не стоит сбрасывать со счетов того, что ст. 1 этого документа гласила: «Право – это система (порядок) общественных отношений, соответствующая интересам господствующего класса и охраняемая организованной его силой». Ясно, что такое представление об общественных отношениях не дает возможности однозначно судить о позиции законодателя по вопросу о том, что является объектом преступления.

§ 2. Современные концепции объекта преступления

Не только ранее, но и ныне действующий в нашей стране уголовный закон не использует словосочетания «объект преступления». Тем не менее оно имеет серьезное научное и практическое значение, и потому как в процессе разработки, так и после принятия нового УК РФ 1996 г. учение об объекте преступления не потеряло и не могло потерять своей актуальности. Более того, начавшиеся в нашей стране социально-экономические, политические и правовые преобразования не могли не вызвать в науке повышенный интерес ко многим ее положениям, в том числе и к тем, которые в советской юридической литературе объявлялись устоявшимися, общепризнанными. В полной мере это касается учения об объекте преступления. Оцениваемое с позиций происходящих в общественной жизни перемен, оно, по сути, вступило в новый этап своего развития. Отличительная черта этого этапа состоит в том, что в нем уголовно-правовая теория уже не декларирует о единстве мнений, ибо не только в научной, но и в учебной литературе все явственнее обозначаются два основных, концептуальных подхода к трактовке понятия объекта преступления.

Первый, весьма представительный по числу сторонников, подход ориентирует на такое решение вопроса об объекте преступления, которое имело место в советской юридической науке, т. е. на признание объектом преступления общественных отношений. В большинстве случаев каких-либо дополнительных аргументов в пользу такой точки зрения не высказывается. Да и сама она излагается в вариантах, практически не отличающихся от тех, которые имели место в советской юридической литературе. Некоторую новизну имеет трактовка объекта преступления в качестве общественного отношения в позиции В. Д. Филимонова, по мнению которого структура данного объекта представляет более сложное образование, чем та, которая описывается в юридической литературе. Одну из его подсистем, считает автор, составляет защищаемое уголовным правом общественное отношение (например, отношение собственности). Другую подсистему – общественное отношение, защищающее первое общественное отношение. Поясняя элементы последнего отношения, В. Д. Филимонов отнес к ним: объект (то отношение, которое защищается), субъектов (если защищается отношение собственности, то государство, с одной стороны, и лица, не являющиеся собственниками, – с другой). Различая двоякое содержание отношения, В. Д. Филимонов одно из них определил как потребность государства обеспечить безопасность посягательства на охраняемое общественное отношение, другое (правовое) содержание связал с тем, что оно выражается в праве государства наказывать нарушителя указанного отношения собственности и в обязанности подвергнуться указанному в законе наказанию. В соответствии с данной точкой зрения совершение преступления обычно приводит к нарушению и охраняемого, и охраняющего отношения[297]297
  См.: Филимонов В. Д. Охранительная функция уголовного права. СПб., 2003. С. 26–27.


[Закрыть].

В последнее десятилетие появилось также немало сторонников второго подхода. Всех их объединяет одно: критическое восприятие идеи о том, что объектом преступления выступают общественные отношения, и только они. Так, например, по мнению А. В. Наумова, теория объекта преступления как общественного отношения в ряде случаев «не срабатывает», в связи с чем она не может быть признана универсальной. «Представляется возможным, – пишет автор, – возвращение к теории объекта как правового блага, созданной еще в конце прошлого века в рамках классической и социологической школ уголовного права». Отмечая, что объектом преступления может рассматриваться лишь то, что терпит ущерб в результате преступления, он констатирует: объектом преступления следует признавать те блага (интересы), на которые посягает преступное деяние и которые охраняются уголовным законом.[298]298
  См.: Наумов А. В. Российское уголовное право. Общая часть. Курс лекций. М., 1996. С. 147–149. См. также: Мотин О. А. Частный интерес в системе объектов уголовно-правовой охраны. Автореф. дис. … канд. юрид. наук. Волгоград, 2005.


[Закрыть]

Точка зрения А. В. Наумова об неуниверсальности традиционного взгляда на объект преступления была поддержана рядом ученых. По мнению А. В. Пашковской, наиболее верными представлениями об объекте преступления являются те, которых в свое время придерживался Н. С. Таганцев. В связи с этим понятие объекта преступления она сформулировала как «охраняемые уголовным законом социально значимые ценности, интересы, блага, на которые посягает лицо, совершившее преступление, и которым в результате совершения преступного деяния причиняется или может быть причинен существенный вред»[299]299
  Курс уголовного права. Общая часть. Т. 1: Учение о преступлении. М., 1999. С. 202.


[Закрыть]. Т. А. Бушуева также исходит из того, что традиционная трактовка не всегда срабатывает, а потому статусом объекта преступления она наделяет «блага, интересы, общественные отношения, которые охраняются уголовным законом»[300]300
  Российское уголовное право. Курс лекций. Т. 1: Преступление. Владивосток, 1999. С. 302.


[Закрыть].

Несколько иную позицию отстаивают А. И. Марцев и Н. В. Вишнякова. Поскольку преступление есть явление социально-правовое, то, считают они, объект преступления также должен характеризоваться в двух аспектах – социальном и правовом: «объектом преступления в социальном смысле является то, чему преступлением причиняется существенный вред, т. е. наиболее значимые, поддающиеся правовому воздействию, объективно требующие правовой охраны общественные отношения, способствующие нормальному развитию общества»; «объект преступления в правовом смысле – это то, что нарушается преступлением, чему оно противоречит, т. е. требование уголовно-правовой нормы»[301]301
  Марцев А. И., Вишнякова Н. В. Развитие учения об объекте преступления. Омск, 2002. С. 43.


[Закрыть].

Представляется, что существующее в настоящее время в теории многообразие взглядов на то, что именно выступает объектом преступления (общественное отношение, благо, интерес, уголовно-правовая норма и т. д.) есть доказательство научной неопределенности в решении главного вопроса: почему что-либо способно претендовать на роль объ екта преступления? По этому вопросу не было ясности еще в юридической литературе начала прошлого века, где на роль объекта преступления выдвигалось нечто, способное: а) терпеть вред; б) подвергаться преступному воздействию; в) видоизменяться; г) нарушаться; д) ставиться под уголовно-правовую охрану. По сути, этот вопрос выпал из поля зрения и советской юридической литературы, в которой при анализе общественных отношений в качестве объекта преступления опять-таки говорилось о том, что при совершении преступления им причиняется ущерб, на них оказывается воздействие, они нарушаются (видоизменяются, подменяются) и ставятся под уголовно-правовую охрану.

Безусловно, все данные признаки играют важную роль для характеристики преступления. Но столь же несомненно и другое: каждый из перечисленных признаков имеет самостоятельное значение. И до тех пор, пока ученые не выяснят, какой конкретно признак в данном случае служит основным при конструировании понятия преступления, уголовно-правовая теория будет не в состоянии выработать единую трактовку понятия объекта преступления. Полагая, что нарушаемое, изменяемое, охраняемое и подвергающееся воздействию лишь связано с понятием объекта преступления, но его конструктивным признаком не является, есть, вместе с тем, все основания утверждать: в основу разработки понятия объекта преступления должно быть положено решение вопроса о сущности и направленности вреда, который причиняется или может быть причинен в результате совершения уголовно наказуемого деяния.

Тезис о том, что объектом преступления должно признаваться именно то, чему преступлением причиняется вред или создается угроза его причинения, не раз высказывался в отечественной уголовно-правовой литературе как на уровне общего посыла, так и на уровне разграничения объекта и предмета преступления. Но ориентироваться в принципе – еще не значит быть последовательным в реализации отправного тезиса. Обычно, характеризуя объект преступления, в юридической литературе не усматривается никаких принципиальных различий между преступным вредом и преступными последствиями. Видимо, в силу этого последние нередко определяются по типу: это есть некоторого рода ущерб, наносимый виновным деянием, от причинения которого соответствующие общественные отношения охраняются средствами уголовного права[302]302
  См.: Мальцев В. В. Проблема уголовно-правовой оценки общественно опасных последствий. Саратов, 1989. С. 27.


[Закрыть]; «негативные изменения в объекте уголовно-правовой охраны»[303]303
  Уголовное право. Российской Федерации. Общая часть. М., 2005. С. 96.


[Закрыть]; «вредные изменения в объекте преступного посягательства»[304]304
  Российское уголовное право. Курс лекций. Т. 1: Преступление. Владивосток, 1999. С. 321.


[Закрыть], и т. д.

Явно просматривающееся в приведенных формулировках намерение увязать преступные последствия с изменениями лишь в объекте посягательства не учитывает того, что: а) преступные последствия есть причинно связанные с содеянным любые изменения окружающего мира, где бы (в природе, имуществе, документах, здоровье человека и т. д.) они ни происходили и какой бы (физический, химический, и т. п.) характер ни носили; б) преступный вред есть менее общее понятие, чем понятие преступных последствий, вследствие чего нужно не второе определять через первое, а первое рассматривать как частный случай второго; в) как и всякое преступное последствие, причиняемый деянием вред, конечно же, связан с определенного рода изменением в окружающем мире, но для понятия вреда главное состоит не столько в самих изменениях, сколько в их значении для человека.

Последнее положение представляется особенно актуальным, поскольку часто можно встретить утверждения о том, что в результате совершения преступления был причинен вред имуществу, окружающей среде и т. д. Между тем действия человека способны уничтожить или видоизменить какую-либо вещь. Однако дело в том и состоит, что сами по себе такого рода изменения, вне связи их с человеком, не являются ни отрицательными, ни положительными. Только в том случае, когда в результате уголовно наказуемого деяния происходят изменения в окружающей действительности, способные ограничить, а то и лишить возможности в удовлетворении человеком своих потребностей, имеет место преступный вред. Полагая, что в понятии вреда всегда отражается не просто физическая характеристика последствий преступления, а их значение, определяемое с точки зрения интересов людей, есть все основания утверждать: преступление причиняет вред или создает угрозу причинения вреда не чему-то (благам, нормам права, отношениям, имуществу, природе и т. д.), а кому-то, и, следовательно, объектом преступления нужно рассматривать не что-то, а кого-то.

Справедливости ради нужно заметить, что никто и никогда не ставил под сомнение тот факт, что от преступления страдают люди. Более того, в рамках понимания объекта преступления как определенного ро да отношений между людьми нередко высказывалась и ныне высказывается мысль о том, что в преступлениях против личности вред причиняется непосредственно ей, а потому она может рассматриваться в качестве объекта преступления. Тем самым, вольно или невольно, даются основания считать, что во всех иных преступлениях деяние не обладает свойством причинения вреда людям. Но вряд ли есть необходимость доказывать противоположное. Физические лица страдают не только тогда, когда осуществляется посягательство на принадлежащее им неотчуждаемое личное неимущественное благо, в силу чего они лишаются возможности жить либо возможности трудиться (утрата трудоспособности), но и тогда, когда похищается, уничтожается или повреждается их имущество. Всякий раз, когда в уголовном законе говорится о преступных последствиях для человека, гражданина, потребителя и т. п., имеется в виду причинение вреда (нанесение ущерба) конкретным индивидам.

Решение вопроса не может быть другим и в отношении преступлений, в которых в качестве обязательного их признака предусматривается причинение вреда обществу или отдельным организациям. Особенность такого рода преступлений заключается в том, что в них ущерб наносится или создается угроза его нанесения некоторому множеству лиц, круг которых не всегда возможно установить в каждом отдельном случае, как в правоприменительной, так и в законотворческой деятельности. Но это, конечно же, вовсе не означает, что здесь никто не страдает или не может пострадать. Наконец, было бы ошибкой считать, что какие-то исключения в понимании преступного вреда должны быть сделаны и для третьей группы деяний, ответственность за которые связывается с реальным или потенциальным нанесением вреда государству. Каких бы определений государства мы ни придерживались, какую бы именно его функцию ни имели в виду, нанесение вреда государству как некоторого рода форме организации людей означает не что иное, как нанесение вреда тем людям, интересам которых оно призвано служить, и нередко дополнительно и тем, через кого осуществляются функции государства, кто является его представителем. Если же, отвлекаясь от деталей, решать вопрос на уровне исходных методологических посылок, то правильнее вести речь не столько о том, что в действительности нет таких преступлений, наказуемость которых допускалась бы вне зависимости от их способности причинить вред или создать угрозу причинения вреда людям, сколько о том, что без такого рода способности никакое деяние в принципе, по определению не может быть объявлено преступным. Именно это соображение позволяет утверждать, что объектом любого преступления, а не только направленных против личности, являются люди, которые в одних случаях выступают в качестве отдельных физических лиц, в другом случае – в виде некоторого рода множества лиц, имеющих или не имеющих статуса юридического лица, в третьем – в виде социума (общества).

Признавая тот факт, что от преступления терпят вред люди, в юридической литературе нередко утверждается, что нанесение такого вреда есть одновременно причинение вреда общественным отношениям, участниками которых выступают люди. Имея в виду преступления против личности, Б. С. Никифоров в свое время уточнял: «В отличие от авторов учебников, подчеркивающих, что в этих случаях объектом преступления являются не сами общественные отношения, а их субъекты, мы считаем, что субъекты общественных отношений образуют составную часть этих последних и что поэтому в понятие объекта преступления обязательно включаются и те, и другие»[305]305
  Никифоров Б. С. Указ. соч. С. 50.


[Закрыть]. Та же самая причина отказа от возможности признания людей объектом преступления в последующем была выдвинута и рядом других авторов, в том числе В. П. Карпушиным и В. И. Курляндским, которые писали: «Отмечая и подчеркивая, что от преступления терпят вред люди, мы вовсе не хотим противопоставить это утверждение тому, что объектом преступления являются общественные отношения. Вообще неправильно противопоставлять людей общественным отношениям, поскольку люди выступают в обществе как участники общественных отношений и поскольку материальными субстратами общественных отношений являются люди. Не может быть признано общественно опасным и преступным деяние, которое не затрагивает интересы людей, которое, следовательно, не нарушает или не разрушает “нормальные” с точки зрения государства общественные отношения, т. е. опять-таки отношения между людьми»[306]306
  Карпушин В. П., Курляндский В. И. Уголовная ответственность и состав преступления. М., 1974. С. 76.


[Закрыть].

Общественные отношения и их участники не должны противопоставляться – здесь двух мнений быть не может. Однако, во-первых, о таком противопоставлении может идти речь лишь тогда, когда объектом преступления одновременно объявляются и общественные отношения и их участники, и, стало быть, признание объектом либо одного, либо другого вполне допустимо. Выступая против противопоставления, нельзя, во-вторых, впадать в крайность иного рода: отождествлять одно с дру гим. Но как раз это и происходит всякий раз, когда обосновывается положение о том, что причинение вреда участнику есть одновременно причинение вреда самому общественному отношению. Кроме того, уместно заметить, что не люди существуют ради общественных отношений, а общественные отношения возникают для реализации интересов людей и поэтому неясным остается главное: почему в причинении вреда человеку, членам общества нужно усматривать посягательства на отношения между ними, а не наоборот: в нарушении общественных отношений видеть причинение вреда их участникам? Думается, в данном случае логика авторов продиктована тем, что, не имея возможности указать конкретные признаки и формы выражения вреда, якобы наносимого преступлением общественному отношению, они вынуждены подменять этот вред тем вредом, который реально причиняется или может быть причинен людям, или, как говорят, участникам (субъектам) общественных отношений. Не убеждая в обоснованности занимаемой позиции, взятая на вооружение авторами логика суждений подтверждает лишь одно: никакого иного вреда, кроме вреда людям, преступление причинить не может. Стало быть, помимо людей, никакого иного объекта преступления не имеется.