Текст книги "Полный курс уголовного права. Том I. Преступление и наказание"

Именно с позиций нетождественности преступных последствий и преступного вреда необходимо подходить к решению вопроса о взаимосвязи понятий объекта и предмета преступления. Как факт объективной действительности преступные последствия могут представлять уголовно-правовой интерес двоякого рода: с точки зрения причины, их порождающей, и с точки зрения того, какое они имеют значение. Имея в виду первый ракурс, нужно заметить, что в уголовно-правовой литературе причиной преступных последствий принято называть деяние, точнее совершение деяния. Подобного рода представления, однако, сильно упрощают реальный механизм причинно-следственных отношений и имеют мало общего с методологическим решением данного вопроса, согласно которому истинной причиной всякого рода изменений является взаимодействие чего-либо с чем-либо. Это положение, казалось бы, прямо не касающееся интересующей нас проблемы, на самом деле чрезвычайно важно в том плане, что позволяет уяснить место предмета в механизме преступного посягательства. Когда преступные последствия воспринимаются результатом совершения виновным действия или бездействия, о месте предмета в процессе посягательства трудно сказать что-либо определенное. Решение вопроса проясняется, если преступные последствия характеризуются как результат взаимодействия, ибо во всяком взаимодействии предполагается несколько сторон, одна из которых при совершении преступления – сам действующий виновный, а другая – предмет посягательства или, точнее, предмет действия (бездействия).

Не будет лишним подчеркнуть, что в данном случае речь идет не о социальном, а, скажем так, о физическом (т. е. изучаемом в рамках естествознания) взаимодействии. Думается, что оно как раз и имеется в виду в случаях, когда в юридической литературе при разграничении объекта и предмета с последним увязывается оказание на него непосредственного воздействия. Принимая во внимание то, что в структуре преступного посягательства его предмет должен характеризоваться именно в качестве одной из сторон взаимодействия, вызывающего какие-либо изменения в окружающем мире, можно поддержать положение, согласно которому предмет преступления всегда есть нечто, подвергающееся преступному воздействию со стороны виновного.

Определяясь в связи с этим с причинами дискуссии, возникшей по поводу включения в понятие предмета преступления признака материальности, следует предположить, что они заключены главным образом в разном представлении о содержании термина «воздействие». Не вызывает сомнений, что данным термином охватываются такие действия виновного, в результате которых происходит изменение свойств самого предмета преступления: их утрата (прекращение жизнедеятельности организма, уничтожение или повреждение имущества, загрязнение окружающей среды и т. п.) либо появление (фальшивомонетничество, незаконное изготовление оружия или государственных пробирных клейм и др.). Однако существует немало составов преступлений, в которых изменения в самом предмете могут не происходить: похищение чужого имущества, незаконное перемещение товаров через таможенную границу и т. д. Включаются ли такого рода действия с предметом в содержание термина «воздействие»? Думается, что и здесь относительно положительного решения такого вопроса не должно быть двух мнений.

Вряд ли есть основания для возражений в части признания наличия воздействия при совершении преступлений, выражающихся в применении психического насилия, принуждении либо иных способах воздействия (в том числе путем вовлечения несовершеннолетних в преступную деятельность, склонения к потреблению наркотических средств или психотропных веществ) на волю и сознание потерпевшего. Не усматривая оснований для отказа от признания не только материального, но и идеального предметом преступления, следует заключить, что под преступным воздействием нужно понимать не только физический контакт, но и все иные формы незаконного обращения виновного с предметом преступления. Возможно, со временем наука сможет каким-то образом систематизировать все такие формы, но главное в другом: в том, что любая человеческая деятельность носит предметный характер, и преступление как ее разновидность не есть исключение в этом смысле.

Полагая, что оказание воздействия обязательно для понятия предмета преступления, было бы ошибкой утверждать, что оно исчерпывается только данным признаком. Не так уж важно, чем именно будет назван предмет преступления – благом, ценностью, предметом общественных отношений (тем, по поводу чего они складываются), суть остается одна: основным свойством предмета является его способность удовлетворять различного рода потребности людей. Безусловно, нельзя не согласиться с важностью юридической характеристики предмета преступления, на которой акцентирует внимание В. Я. Таций. Но можно ли в дефинициях предмета преступления ограничиваться лишь такой характеристикой и тем более противопоставлять предмет преступления предмету общественных отношений и предмету преступного воздействия? Способность чего-либо служить предметом преступления возникает не в силу предусмотренности законодателем в качестве признака состава преступления, а, в частности, в силу возможности служить средством удовлетворения потребностей людей и порождать между ними определенные отношения. Думается, прав В. К. Глистин, подчеркивавший, что вне связи с людьми и общественными отношениями предмет преступления не существует и существовать не может в принципе. Но для определения понятия предмета преступления и этого еще недостаточно, ибо способность быть таковым реализуется в ситуации, когда он подвергался преступному воздействию, выразившемуся в той или иной форме незаконного обращения с ним со стороны виновного.

Иначе говоря, характеризуя понятие предмета преступления, следует не только не противопоставлять его предмету общественного отношения и предмету преступного воздействия, но и, напротив, подчеркивать существующую между ними органическую связь. Не претендуя на наиболее удачный вариант, можно сформулировать определение понятия предмета преступления как различного рода материальных или нематериальных благ (ценностей), способных удовлетворять потребности людей и преступное воздействие на которые (или незаконное обращение с которыми) причиняет или создает угрозу причинения вреда.

Ориентируясь на такое представление об объекте преступления, конечно же, нельзя обойти вниманием и решение вопроса о понятии и значении фигуры потерпевшего в уголовном праве. И важно это даже не потому, что, возражая против позиции автора настоящих строк, в литературе в последние годы было высказано мнение о том, что «сведение объекта преступления лишь к человеку неизбежно приводит к подмене понятия “объект преступления” категорией “потерпевший”, суть которых неоднозначна и нетождественна».[307]307
  Уголовное право России. Часть Общая. Учебник для вузов М., 1999. С. 124.


[Закрыть] Актуальность проблемы соотношения данных понятий состоит, прежде всего, в том, что она обычно остается вне поля зрения представителей уголовно-правовой науки и, думается, во многом это связано с их увлеченностью трактовкой объекта преступления как некоторого рода общественных отношений. Нельзя сказать, что в рамках такого подхода взаимосвязь понятий объекта и потерпевшего не рассматривается вообще.[308]308
  См.: Потерпевший отпреступления. Владивосток, 1974; Полубинский В. И. Правовые основы учения о жертве преступления. Горький, 1979; Квашис В. Е. Основы виктимологии. М., 1999; Ривман Д. В. Криминальная виктимология. СПб., 2002; Сидоренко Э. Л. Отрицательное поведение потерпевшего и уголовный закон. СПб., 2003; Сумачев А. В. Публичность и диспозитивность в уголовном праве. М., 2003.


[Закрыть] Другое дело, как именно она при этом раскрывается. Пожалуй, самым спорным является утверждение, согласно которому потерпевший – это понятие больше процессуальное; во многих случаях он ни в какой связи с объектом преступления не состоит; потерпевший и предмет преступления часто совпадают в одном лице и т. д.[309]309
  См.: Коржанский Н. И. Указ. соч. С. 107.


[Закрыть]

Не разделяя подобного рода представлений о потерпевшем от преступления, необходимо подчеркнуть, что понятие вреда является базовым для определения не только потерпевшего, но и объекта преступления и, стало быть, связи между потерпевшим и объектом при совершении преступления не может не существовать. Вопрос лишь в том, способна ли дать что-нибудь положительное для уяснения признаков объекта и потерпевшего от преступления теория, не усматривающая каких-либо различий между преступным вредом и преступными последствиями, увязывающая причинение вреда не людям, а общественным отношениям и рассуждающая об их «дезорганизации», «взломе», нарушении общественного правопорядка и т. п. Между тем не уголовно-процессуальная или какая-либо иная наука, а уголовное право должно определиться с тем, что составляет сущность вреда, каковы возможные его виды и разновидности, может ли он причиняться не только физическим, но и юридическим лицам, что именно служит критериями его разграни чения по степени тяжести и т. п. Если встать на точку зрения, согласно которой потерпевший рассматривается вне связи с объектом преступления, либо как предмет преступления, либо, наконец, как участник общественных отношений, то вряд ли на эти вопросы можно дать какой-то конкретный ответ, поскольку в определенном смысле потерпевший есть всегда лицо, являющееся объектом преступления.

Означает ли это тождественность понятий потерпевшего и объекта преступления? Отвечая на поставленный вопрос, нужно принять во внимание по меньшей мере два обстоятельства. Прежде всего по определению потерпевший – всегда тот, кому преступлением реально причинен какой-либо вред. Иначе обстоит дело с объектом посягательства. Его существование мыслится вне зависимости от того, был ли ему причинен реальный вред, или только создавалась угроза причинения вреда. Стало быть, всякое лицо, являющееся потерпевшим, есть объект преступления, но не всякое лицо, выступающее в качестве объекта, может быть признано потерпевшим от преступления.

Есть и другой, не менее важный, момент, свидетельствующий о нетождественности данных понятий. Фигура потерпевшего возникает всегда как результат совершения преступления. Объект же – то, что интересует нас с точки зрения роли, выполняемой им не в результате, а в процессе совершения посягательства. Понимание объекта не просто в связи с преступлением, а как его структурной части требует уяснения ее соотношения со всеми другими «составляющими» посягательства и преступления в целом. Полагая, что в концентрированном виде объектом преступления является некто, против кого совершается преступление, следует заметить, что такое определеие должно служить основой разработки понятия не только потерпевшего, но и самого преступления как некоторого рода целого, характеристики его свойств и признаков.

§ 3. Классификация объектов преступлений

Как известно, всякая классификация должна производиться на основе определенного рода правил. Применительно к классификации объектов преступления наиболее актуальными в настоящее время являются следующие четыре требования.

1. Классифицируя объекты преступления, нужно, прежде всего, различать деление того, что в общетеоретическим плане именуют признаками, с одной стороны, и их носителями (вещью) – с другой. В отличие от носителя, признак, представляя собой «показатель, знак, посредством которого можно узнать, определить что-либо», не способен к самостоятельному существованию в пространстве и во времени и всегда является принадлежностью какой-то вещи, по отношению к которой он не должен ни отождествляться, ни противопоставляться. К сожалению, ни того, ни другого в существующем ныне учении об объекте преступления (как, впрочем, и в уголовно-правовой науке в целом) избежать не удалось, в связи с чем возникает необходимость внесения уточнений в так называемую классификацию объектов преступления по вертикали, согласно которой они подразделяются обычно на общий (генеральный), родовой (групповой, видовой, специальный и т. п.) и непосредственный (конкретный) объекты посягательства. Заметим, что такая классификация получила, по сути, общепризнанный характер и приводится почти в каждой учебной и научной работе, изданной в нашей стране за последние полвека и посвященной проблеме объекта преступления. Не останавливаясь на особенностях решения вопроса отдельными авторами, в частности по поводу того, сколько видов (три, либо больше или меньше) предполагает такая классификация, обратим внимание на ее основание. Если анализировать данное деление объектов преступления (понимаемых авторами как определенного рода общественные отношения) с указанной позиции, то, пожалуй, имеет смысл привести два весьма характерных высказывания. Н. А. Беляев, разделявший идею трехчленности такого деления, аргументирует ее тем, что «совокупность общественных отношений может быть предметом научно обоснованной и логически завершенной классификации на базе марксистско-ленинского положения о соотношении общего, особенного и отдельного». «Классификация объектов посягательств, – утверждает далее он, – как общего объекта (вся совокупность охраняемых уголовным законом общественных отношений – общее), родового объекта (отдельные однородные группы общественных отношений – особенное) и непосредственного объекта (конкретное общественное отношение) вполне соответствует требованиям логики»[310]310
  Курс советского уголовного права. Часть Общая. Т. 1. Л., 1968. С. 291.


[Закрыть]. В этом же видит правомерность деления объектов преступления и Н. И. Коржанский, отстаивающий необходимость выделения четырех звеньев. «В основе этой классификации, – отмечает автор, – лежит соотношение философских категорий общего – особенного – отдельного»[311]311
  Коржанский Н. И. Указ. соч. С. 68.


[Закрыть]. Каких-либо иных оснований данной классификации ни названные, ни другие авторы обычно не указывают.

Между тем ссылка на философские категории в этом случае не совсем корректна. Дело в том, что в философии взаимосвязь указанного категориального ряда имеет совсем иной характер, чем тот, который фиксируется в уголовно-правовой науке применительно к соотношению общего, родового и непосредственного объектов посягательств. Общее и особенное, если следовать философским воззрениям, ни в коем случае не должны противопоставляться отдельному, поскольку они – общее и особенное – существуют как составная часть, сторона, признак отдельного. Следовательно, об аналогии нужно было бы вести речь тогда, когда общий (общее) и родовой (особенное) объекты рассматриваются как составная часть, сторона непосредственного объекта посягательства (отдельного). Так как в философии не отдельное включается в особенное и общее, а, напротив, общее и особенное признаются частью отдельного, то, очевидно, следует констатировать, что приводимые юристами характеристики взаимосвязи общего, родового и непосредственного объектов посягательств не только не соответствуют, но и, более того, противоречат взглядам философов на соотношение категорий общего, особенного и отдельного.

При анализе причин возникающих разногласий нет необходимости доказывать, что, раскрывая взаимосвязь выделяемых видов объектов преступлений, сторонники данной классификации фактически подразумевают соотношение не общего – особенного – отдельного, а другого категориального ряда: элемента, подсистемы и системы (или близкого им ряда: части и целого). Вся совокупность объектов преступлений, имеющая место в действительности, на самом деле предстает перед нами не общим объектом посягательства, а некоторой системой (целым), в рамках которой могут быть выделены определенные подсистемы и элементы (части). Роль подсистемы, очевидно, играет любая разновидность объектов преступлений, включающая в себя однородные по направленности посягательства. Отдельно взятый объект преступления выступает как элемент системы объектов в целом и, одновременно, какой-то ее подсистемы.

Стало быть, с позиций той взаимосвязи, которая фактически обнаруживается в существующих ныне представлениях о соотношении названных видов объектов, нет никаких оснований говорить об общем, родовом и непосредственном объектах преступлений. Более того, в дан ном случае не должна идти речь о классификации как таковой, поскольку анализ системы, подсистемы и элемента предполагает предметом изучения не виды объектов преступлений, а совсем иное: их иерархию, для которой главной является характеристика не горизонтальных (как имеет место при классификациях), а именно вертикальных связей, отношений целого и части.

Раскрывая содержание понятия объекта преступления, конечно же, можно использовать установленные философией закономерности соотношения категорий общего, особенного, индивидуального и отдельного. Однако при этом было бы большой ошибкой не учитывать, что в качестве отдельного должны признаваться сами объекты, в то время как роль общего, особенного и индивидуального способны играть уже не объекты, а признаки, свойственные им. Общим правомерно обозначать те признаки, которые повторяются в каждом без исключения объекте посягательства; особенным – признаки, присущие не всем, а лишь какой-то части объектов преступлений; индивидуальным – признаки, принадлежащие одному объекту и отсутствующие у всех других объектов.

Давая определение объекта преступления, можно ограничиться указанием на повторяющиеся в каждом объекте признаки, в результате чего мы получим общее понятие объекта преступления, которое, согласно известному закону логики об обратном соотношении между содержанием и объемом понятия, будет самым бедным по содержанию (включать в себя лишь те черты, которые имеются у всех объектов преступлений) и самым большим по объему (распространяться, подразумевать всякий объект преступления вне зависимости от его родовой и индивидуальной специфики). Дополнив общее какими-то особенностями, характерными для той или иной группы объектов преступлений, мы тем самым сформулируем видовое (групповое, специальное и т. п.) понятие объекта преступления, отличающееся от общего и по объему, ибо оказывается применимым только к части объектов преступления, и по содержанию, поскольку наряду с общим констатирует специфическое, групповое. Имеет право на существование и индивидуальное понятие объекта преступления, конструирование которого должно основываться на общем и видовом понятии и, кроме того, отражать неповторимое, индивидуальное своеобразие какого-то отдельно взятого объекта посягательства.

Именно виды признаков, а стало быть, и виды понятий, но никак не виды самих объектов преступлений, фактически подразумевают те авторы, кто пишет о целесообразности классификации объектов преступлений по вертикали.

2. С позиций того, что всякая классификация должна быть адекватной, соразмерной, т. е. исчерпывать объем делимого целого, необходимо сделать соответствующие акценты в так называемой классификации объектов преступления по горизонтали, в рамках которой обычно рассматривают три вида объектов.

Первый вид – основной объект преступления. Его отличительная черта – обязательность для состава преступления, вследствие чего вменение последнего возможно лишь в тех случаях, когда конкретное деяние причинило или создало угрозу причинения вреда данному объекту. Кроме того, специфический для него признак – особая значимость основного объекта по сравнению с иными объектами одного и того же состава преступления. Считается, что именно основной объект в наибольшей степени отражает общественную опасность посягательства, а значит, именно его законодатель в первую очередь ставит под уголовно-правовую охрану при конструировании уголовно-правовой нормы.

Второй вид – дополнительный объект преступления. Как и основной, он рассматривается в качестве обязательного для данного состава преступления со всеми вытекающими отсюда последствиями (наличие признаков дополнительного объекта в составе преступления, возможность вменения данного состава преступления лишь при условии, что дополнительному объекту причиняется вред или создается угроза причинения вреда, влияние признаков дополнительного объекта преступления на квалификацию содеянного и т. д.). Что же касается различий между основным и дополнительным объектами посягательства, то их видят главным образом в том, что уголовно-правовая защита последнего осуществляется не самостоятельно, а в неразрывной связи с основным объектом. В качестве типичного примера приводятся состав разбоя, в котором отношения собственности объявляются основным, а личность, ее здоровье – дополнительным объектами преступления.

И, наконец, некоторые авторы считают третьим видом факультативный объект преступления, имея в виду, что, в отличие от двух уже названных, данный объект не является обязательным для состава преступления, а значит, причинение ему вреда или создание угрозы причинения вреда не служит необходимым условием для вменения состава преступления.

Заметим, что в юридической литературе по поводу целесообразности и возможности выделения указанных видов объектов преступления высказываются и другие мнения: по одному из них, выделение дополнительных и факультативных объектов признается не имеющим никакой практической ценности (В. Г. Глистин); согласно другому, факультативный объект рассматривается разновидность дополнительного объекта (В. Я. Таций).

Придерживаясь той точки зрения, согласно которой выделение основного, дополнительного и факультативного объектов вполне обоснованно, подчеркнем три существенных момента, непосредственно касающихся объема делимого целого.

Одно из них – это то, что вычленение основного, дополнительного и факультативного объекта посягательства носит производный характер, т. е. оно предполагает в качестве своей предпосылки тезис, по которому действующее законодательство содержит составы однообъектных и многообъектных посягательств. Ясно, что однообъектные составы преступлений оказываются за рамками деления по горизонтали. Следовательно, оно применимо лишь к тем составам преступлений, где законодателем описываются признаки по меньшей мере двух объектов.

Другой момент, предполагаемый при классификации объектов преступлений на основной, дополнительный и факультативный, состоит в том, что объем делимого целого в данном случае образуют объекты не всей совокупности многообъектных составов преступлений, а только какого-то одного, отдельно взятого. Именно в пределах одного, отдельно взятого многообъектного состава преступления становится возможным с учетом конкретных его признаков различать либо основной и дополнительный, либо основной и факультативный, либо основной, дополнительный и факультативный объекты. Стало быть, имея в виду тот факт, что объекты всей совокупности преступлений по своему объему не совпадают с количеством объектов одного преступления, можно сделать вывод о недопустимости отождествления классификации объектов преступления и классификации объектов преступлений.

Третий момент. Различая основной, дополнительный и факультативный объекты преступления, не совсем корректно ставить их в один ряд, ибо, в сущности, в данном случае используется не одно, а два основания деления. Первоначально, в рамках отдельного состава преступления, предполагается вычленение объектов с учетом того, являются ли они обязательными для состава преступления или не являются. В соответствии с этим подразумевается, что признаки одних объектов (основного и дополнительного) выступают в качестве необходимых для состава многообъектного преступления, а признаки других объектов (факультативных) такой роли не играют. В отличие от обязательных объектов факультативный объект в составе преступления прямо не упоминается, может присутствовать или не присутствовать в каждом конкретном случае и непосредственного влияния на квалификацию не оказывает. На следующем уровне деления многообъектных преступлений среди обязательных объектов в зависимости от их роли происходит разделение их на основной и дополнительный.

3. При характеристике взаимосвязи членов деления встречающихся в литературе классификаций объектов преступления существенное внимание должно обращаться на то, что вообще понимается под объектом преступления. Для примера можно привести деление объектов, предлагаемое некоторыми авторами, по аксиологическим основаниям на объекты: а) абсолютной и относительной ценности; б) политической, экономической, моральной, материальной и иной социальной ценности; в) общественной и индивидуальной ценности; г) большей или меньшей ценности; д) общей и частной ценности; и т. д.[312]312
  См.:Демидов Ю.А.Социальная ценность и оценка в уголовном праве. М., 1975.С.57–62.


[Закрыть]

Если исходить из такого понимания объектов, которое видит во всяком преступлении посягательство на лиц (отдельное лицо или группу лиц), то большинство из указываемых оснований деления оказывается либо лишенным смысла (скажем, вычленение объектов политической, экономической, моральной и др. социальной ценности), либо неприемлемым по принципиальным соображениям (в частности, различать лиц по их абсолютной или относительной ценности, большей или меньшей ценности). Но указанный автор, говоря о классификации объектов уголовно-правовой охраны, имел в виду не тех, кого защищает уголовный закон, а то, что им защищается (государственный и общественный строй, общественный порядок, жизнь, здоровье, честь и достоинство человека, имущество и т. п.). В сущности такого рода ценности следовало бы относить не к объекту, а к предмету преступления, но в любом случае основания деления того, кто защищается, и того, что защищается уголовным законом, отождествляться не могут.

4. Число членов любого деления, его практическая значимость и научная состоятельность во многом зависят от того, является ли основание классификации единым и существенным. В связи с этим особый интерес представляет такое деление объектов посягательства, исходя из которого общественно опасные деяния группируются на преступления против личности, общества и государства. Что является наиболее характерным для такой классификации?

Прежде всего ее общепризнанность. Будучи известной еще со времен римского права, она всегда привлекала внимание ученых многих стран, в том числе и России. Но если в XIX – начале XX в. почти во всех научных трудах этому делению давалась положительная оценка, то позднее, в советской литературе, оно стало рассматриваться как неприемлемое по идеологическим соображениям. Считая его применимым лишь к буржуазному праву, ее авторы исходили из того, что в социалистическом государстве не может иметь место противопоставление личных и общественных интересов. В настоящее время подобного рода представления о взаимосвязи личности, общества и государства стали более реалистичными, в силу чего есть все основания полагать, что данная классификация не должна оставаться вне сферы внимания исследователей.

Далее. Характерной такая классификация является и с точки зрения трудности понимания используемого в ней основания, что служит главной причиной расхождения во мнениях относительно членов деления. Так, в отличие от римского права, различавшего преступления публичные и частные, в известном труде Чезаре Беккариа с учетом направленности преступных посягательств они группировались, например, не на две, а на три разновидности: некоторые преступления, считал он, разрушают само общество или вызывают гибель того, кто является его представителем, другие нарушают личную безопасность граждан, посягая на их жизнь, имущество и честь, третьи являются действиями, которые противоречат тому, что, ввиду общественного спокойствия и блага, закон предписывает каждому гражданину делать или не делать.

Сходное, трехчленное деление преступлений позднее получило широкое распространение и в юридической литературе России, в связи с чем вычленялись, например, преступления против интересов государства, преступления против интересов общества и преступления против частногражданских интересов. Помимо указанных двух наиболее часто встречающихся подходов, в истории развития уголовно-правовой мысли можно обнаружить и менее представительные по числу сторонников точки зрения, в соответствии с которыми назывались «преступления государственные», «преступления общественные», «преступления семейственные», «преступления против прав отдельных лиц, как физических, так и юридических, заключающиеся в преступлениях против личности и имущества». Упуская из виду требование единства основания деления, иногда преступления делились на пять групп: «преступления против прав отдельных лиц», «преступления против половой нравственности и семейства», «преступления против общества», «преступления против государства», «преступления против религии и церкви».

Имелись сторонники и восьмиразрядной классификации (Ж.-П. Марат). По целевой направленности он, в частности, предлагал выделять преступления, ведущие к гибели государства, наносящие вред законной власти, посягающие на личную безопасность, нравственность, затрагивающие честь отдельного человека, подрывающие общественное спокойствие, деликты против религии и др.

Укажем также и на позицию авторов, выступающих за необходимость выделения еще большего числа видов преступных посягательств по данному критерию и в еще меньшей степени учитывающих принцип единства основания деления. При подразделении уголовных правонарушений на группы по различию объектов или предметов преступлений, по их мнению, уголовные правонарушения разделяются не на несколько, а на много групп. Например, преступления и проступки против безопасности государства включаются в одну группу; против неприкосновенности законного авторитета или законного господства правительственной власти – в другую; против доброкачественности исполнения государственной или общественной службы – в третью; против доброкачественности денежных знаков – в четвертую; против неприкосновенности веры или религии человека – в пятую; против неприкосновенности правового состояния личности – в шестую; против жизни – в седьмую; против телесной неприкосновенности – в восьмую; против половой неприкосновенности – в девятую; против свободы – в десятую; против чести – в одиннадцатую; против имущества – в двенадцатую и т. д. (П. П. Пусторослев и др.).

Не останавливаясь на всех существующих до настоящего времени дискуссионных аспектах классификации преступлений по их направленности[313]313
  Подробнее об этом см.:Новоселов Г. П. Учение об объекте преступления. Методологические аспекты. М., 2001.


[Закрыть], нельзя не подчеркнуть ее теоретическую актуальность, особенно для более глубокого изучения понятия объекта преступления и преступления как такового. В связи с этим не может не вызвать интереса, в частности, вопрос о возможности признания объектом преступления юридического лица и государства (в целом или его органов). Казалось бы, его решение не должно вызывать больших затруднений, поскольку многие ученые считают вполне обоснованным рассмотрение юридического лица и государства в качестве участника общественных отношений и, стало быть, как объекта преступления. Между тем есть и другая, на наш взгляд, более правильная, точка зрения, сторонники которой уже не раз подчеркивали, что всякого рода социальные учреждения имеют несколько иную сущность, чем естественноисторические общности, в связи с чем не могут быть признаны участниками общественных отношений.