Текст книги "Материальные памятники русской культуры в странах Балтии"

Этнокультурная идентичность в Латвии

Этнокультурная идентичность в качестве одной из социальных форм идентичности является субъективным конструктором личности (или социальной общности). Этничность как подчеркнул Джордж А. Де Вос, является, по сути, ориентированная на прошлое формы идентичности, встроенные в предполагаемом культурном наследии лица или группы, коллективное чувство социальной принадлежности и преданности, связанные с происхождением и веры в общее происхождение (De Voss, 1995). Наша концептуальная модель этнокультурной идентичности в Латвии основана на следующих основных переменных: «этническая идентификация», «языковая идентификация», «культурная идентификация» и культура межэтнических отношений». Каждое из этих имеет статистическую значимость.

Этническая идентичность в первую очередь измеряется субъективными чувствами респондента, принадлежащего к определенной этнической группе. По данным нашего опроса, что латыши среди других этнических групп составляют убедительное большинство – 54,8 %. Следующую по величине группу представляют русские – 33,3 % от всего населения, остальные – 11.9 % составляют другие этнические меньшинства. Данные показывают, что латыши считают себя, прежде всего, как представители латышской этничности (97,8 %), а русские идентифицировали себя с русской – 95,9 %. Аналогичный уровень этнической идентификации распространяется на представителей других этнических меньшинств. Этническая идентичность группы формируется в социальных отношениях с представителями других групп. Латыши считают, что среди их членов семьи и близких друзей 68,1 % являются латыши, а 55,6 % являются русскими. Русские сообщили, что среди их близких друзей и членов семьи 25,0 % – латышей и 62,8 % являются русскими. Представители других этнических групп демонстрируют чуть более открытую картину этнической толерантности. Мы можем сделать вывод, что нет закрытых границ в группе идентификации. Этнические группы в Латвии выражают взаимную идентификацию через высокий уровень личной и групповой связи, которые могут также рассматриваться в свете смешанных семей. Только 63,3 % латышей, 32.9 % русских и 3,8 % представителей других этнических меньшинств сообщили, что их супруги принадлежат к их этнической принадлежности. Приведенные данные могут быть восприняты как положительный фактор для успешной национальной интеграции в Латвии.

Владение латышским языком является одним из важных интегративных факторов в формировании нации. С другой стороны, языковая автономия этнических меньшинств служит непреодолимым препятствием на пути национального объединения. Языковая политика играет мобилизующую роль в рамках всего процесса национальной интеграции, а также владение титульным языком является не только выражением лояльности к нации-государству, но в то же время является одной из ключевых переменных в этнокультурной идентичности. Лингвистическая политика в Латвии базируется на институциональной гегемонии латышского языка. В связи с Законом о языке от 1989 года латышский язык является единственным официальным языком в Латвии, тем временем остальные языки находятся в статусе языков меньшинств. Существует отметить факт наличия среди этнического меньшинства латышского языка в качестве рабочего языка – 41,8 %. В то же время, среди этнического большинства русский язык в качестве рабочего языка составил 62,5 %.

Культурная идентификации является важным компонентом национальной идентичности в социальных процессах. Определенная степень культурной гомогенизации, определение культурной толерантности и единства способствуют образованию этнической границы в целях защиты и дистанции себя от других. Культурные характеристики этнических групп проявляются в общей идентичности и моделях поведения. Распространенным мнением в обществе является обеспокоенность по поводу обстоятельств, ведущих к культурным конфликтам. Основные различия в культурных ценностях и нормах поведения объясняются, прежде всего, в самих различиях этнических композиций. Понятно, что культурное разнообразие не означает неизбежно открытый конфликт. Наши эмпирические данные дают картину положительного направления развития многообразия культур и идентичностей в культурной интеграции латвийского общества. Интеграционные процессы различных этнокультурных общин являются естественными для Латвии и имеют богатую историю. Кроме того, поиск путей для интеграции этнических меньшинств в латвийское общество как отметила И. Апине не обязательно приносит им потерю личной идентификации (Apine, 1994).

При анализе культурной идентификации латышей и представителей этнических меньшинств обнаружились значительные расхождения: 88.6 % латышей, 69.6 % русских и 75 % представителей других национальностей идентифицируют себя с латышской культурой. Русские (более 42 %) и представители других этнических меньшинств (около 12 %) соотносят себя с русской культурой в Латвии. Отношение респондентов к перспективе развития культуры этнических меньшинств играют важную роль в строительстве этнокультурной идентичности. По мнением респондентов, культура русских и других этнических меньшинств в Латвии в будущем изменится, и будет находиться под влиянием латышский (до 19,1 %) и Западной культуры (до 23,4 %). Только 9.5 % населения считают, что культура этнических меньшинств в Латвии будет находиться под влиянием культуры России. В целом мы можем заключить, что существует сильное культурное разделение между этническим большинством и меньшинствами с взаимной ориентации многокультурного интеграции.

Основываясь на нашем измерении этнокультурной идентичности мы можем заключить, что в процессе воспроизведения и создания новых идентификаций в Латвии все этнические группы имеют сильную этническую идентификацию; нет никаких оснований утверждать об ослаблении этнических связей. Существуют две основные этнокультурные идентичности: латышская и нелатышская с высокой этнокультурной самоидентификацией и взаимной ориентацией на взаимодействие культур. Имеет место заметное увеличение этнополитическую терпимости и отсутствует ориентация на этнический культурный конфликт.

Заключение

Основным выводом в области межэтнических, культурных и политических отношений латвийского населения в Латвии является растущий разрыв между пределами гражданства (в первую очередь, неравенство в политической принадлежности) и взаимной ориентации этнического большинства и меньшинств на политическое и культурное сотрудничество. Опросы общественного мнения подтверждают признаки усиления ориентации этнических меньшинств к политической идентификации с латвийским государством. Значительная часть неграждан заинтересована в приобретении латвийского гражданства. Они готовы к политической интеграции и выражают свои позитивные политические чувства по отношению к общей судьбе латвийской независимости. Между тем, политическое неравенство, ограничения политического гражданства не позволяет осуществить равноправное участие в политических и этнокультурных процессах. Модели интеграции в латвийское общество этническим большинством и меньшинствами отличаются друг от друга. Латыши мотивированы на восстановлении национального государства, между тем этнические меньшинства (прежде всего, русские) ориентируются на политическое равенство и представительство. На основе наших исследований в латвийском обществе имеются благоприятные политические возможности для общей политической идентичности и многокультурной толерантности.

Литература

Deutsch,K.,et el.(1957).Political Community and the North Atlantic Area, Princeton: Princenton University Press.

Reif K.,”Cultural Convergence and Cultural Diversity as Factors in European Identity”. In: Garcia S., European Identity and the search for Legitimacy. London: Royal Institute of International Affairs, 1993, pp.131–153.

A.De Vos G. and Romanucci-Ross L,”Ethnic Identity: A Pshychocultural Perspective”.In: Romanucci-Ross and A.De Vos G., Ethnic Identity.Creation,Conflict, and Accomodation.London: Altamira Press(1995).

Hammar T., Democracy and the nation state.Avebury: Ashgate Publishing Limited, 1990.23. Smith G.,The Baltic States.The national self-determination of Estonia, Latvia and Lithuania.New York: St.Martin Press, 1994.

Актуализация материального русского культурного наследия

Лавринец Павел, д.г.н. Вильнюсский университет, Литва. Общественное учреждение «Русские творческие ресурсы Балтии»

Участие в работе по уточнению статуса памятников русской материальной культуры в Литве и их каталогизации вызвала ряд вопросов, соображений и предположений и предложений. Во-первых, выяснилось, что в целом основным его объектам присвоен разного уровня статус памятников истории, архитектуры, культуры. Однако в Регистре ценностей культуры Литовской Республики (Kultūros vertybhi reglstras) весь массив русских объектов не выделен в особую категорию. Таким же образом материальное наследие русской культуры на территории Литвы представлено в соответствующих справочных изданиях как советского периода, так и современной Литовской Республики. Такая практика, с одной стороны, представляется обоснованной и должна как будто оцениваться положительно, поскольку таким образом молчаливо признается ценность русского культурного наследия наряду с польским, еврейским или литовским наследием, понимаемых как общая ценность культуры Литвы в целом, что предполагает одинаковую заботу о сохранении и, если необходимо, консервации и реставрации памятников.

Однако, с другой стороны, это ведет к своего рода денационализации и анонимизации наследия; упрощенно говоря, русские рискуют оказаться в ситуации, когда им, фигурально выражаясь, будет нечего предъявить в качестве созданных ими или при их участии памятников культуры. Это обстоятельство усугубляется тем, что документы составляются и исходные тексты различного рода справочников (включая буклеты и брошюры для туристов) пишутся на литовском языке с неизбежной по правилам этого языка литуанизацией имен (например, Ivanas Cerniachovskis, Markas Antokolskis, Vasilijus Kačialovas, Vosylius Sezemanas, Michailas Kutuzovas). При переводе же на русский язык могут появляться вместо Константина Острожского Константинас Острогишкис, вместо И. Чернявского – И. Чернявские, вместо купца Зайцева – Зайцовас (см. изданный Информационным центром туризма четырехъязычный буклет «Русское наследие в Вильнюсе»).

Очевидно, во избежание негативных последствий своего рода «национализации» памятников русского культурного наследия полезно составлять и поддерживать базы данных с выборками, в частности, русских объектов, внесенных в официальный регистр, дополнительные к этому официальному регистру.

Здание бывшей кордегардии (1819) при несохранившейся городской заставе (Вильнюс, ул. Йоно Басанавичяус 44/43). Предпол. возведена в по проекту виленского губернского архитектора Жозефа Пусье (1808–18210), основанному на образцах архитектора А. Д. Захарова. Фотография П. М. Лавринца.

Во-вторых, имеются определенные затруднения с идентификацией как объектов именно русского наследия целого ряда сохранившихся памятники имперского периода. Этот период начался в Литве позднее, чем в Эстонии и Латвии (точнее в той части территорий этих стран, которые соответствуют Эстляндии и Лифляндии) – после третьего раздела Речи Посполитой (1795). Российская империя по принципам своего устройства и тенденциям развития радикально отличается от модели национального государства и при всех поворотах внутренней политики, несмотря на усиливающуюся русификацию, преференции православной церкви, подавление польского культурного начала, особенно после восстаний 1831 и 1863 гг., сохранила значительную национально-культурную и конфессиональную гетерогенность. Можно полагать, что, например, ряд работавших в Вильнюсе, а также в других населенных пунктах Литвы архитекторов, несомненно российских подданных, но нерусского происхождения, по-видимому, не всегда отождествляли себя с русской культурой. Например, трудно без оговорок причислить к русским архитекторам (и, соответственно, построенные по его проектам сооружения – к русскому наследию) Августа Клейна (1870 – после 1911), немца по происхождению и лютеранина по вероисповеданию, уроженца Варшавской губернии, с 1898 г. жившего и работавшего в Вильнюсе. Среди наиболее ценных его работ – перестройка в необарочных формах гостиницы «Италия» на Большой улице (1901; ныне Radisson SAS Astorija на ул. Диджёйи, 35), необарочных форм ансамбль дворца инженера, предпринимателя, деятеля литовского национального возрождения Пятраса Вилейшиса на Антоколе (1904–1906; ныне Институт литовской литературы и фольклора), ряд жилых коттеджей и доходных домов, некоторые в стиле модерн. По своим владельцам или по назначению (т. е. по функционированию как очагов русской культуры) только некоторые можно было бы идентифицировать как в каком-то смысле русские (например, доходный дом генеральши Ольги Годунцовой в стиле позднего модерна на ул. Витауто 11; 1911). Сама стилистика его построек носит космополитичный характер и какие бы то ни было специфически русские черты обнаружить в них не представляется возможным. Пожалуй, имеет значение то, что Клейн в 1891–1896 гг. учился в Петербургском институте гражданских инженеров, окончил его с серебряной медалью и может быть отнесен к носителям традиций русской архитектуры.

Аналогичный случай – архитектор и художник граф Тадеуш Мария Ростворовский, поляк по происхождению. Он принимал участие в проектировании царского охотничьего дворца в Белой Веже (1891), реконструкции дворца Владислава Тышкевича в Ландварове (Лентварис; 1899). Самые крупные и известные его работы – огромное здание Управления Полесских железных дорог на Погулянке (ныне здание «Литовских железных дорог», т. е. „Lietuvos geležinkeliai“ на перекрестке ул. Йоно Басанавичяюс и ул. Миндаугасо и гостиница «Жорж» на Георгиевском проспекте (1894, в советское время гостиница «Вильнюс» на пр. Ленина). Как и Август Клейн, Ростворовский в своих постройках обращался к различным архитектурным стиля историзма, преимущественно к необарокко и неоклассицизму. Учился Ростворовский в Санкт-Петербурге в Императорской Академии художеств (1876–1885, с перерывами), и в формах здания Управления Полесских железных дорог справедливо видят отголоски петербургской архитектуры, характерное для воспитанников петербургской школы сочетанием форм монументального классицизма с необарочными деталями.

Экземплификация может быть продолжена такими персоналиями, как польский инженер, городской архитектор Каунаса (1902–1906) Юлиан Янушевский (1857 – после 1914), проектировавший, в частности, такие примечательные здания Вильнюса, как дом Снядецкого (1886; ныне Центральный почтамт на пр. Гедимино, реконструированный А. и В. Насвитисами в 1969 году), дом Юстина Конопацкого (1888; ул. Т. Костюшкос 30), неоготический дом врача Гилария Радушкевича (1894; ул. Калварию 1/2), Вацлав Михневич (1866–1947), городской архитектор в Вильнюсе (1904–1912), автор проектов около тридцати зданий в Вильнюсе и не менее 27 костелов в различных местах Литвы, к наиболее примечательным зданиям которого относятся крытый рынок (1904–1906) и Польский театр на Погулянке (ныне ул. Йоно Басанавичяус 13, 1912–1913, совместно с Александром Парчевским), уроженец Варшавы Феликс Ясинский (1856–1899), Владислав Стипулковский (1866–1927), Эдвард Роуба (1875 – ок. 1938), Александр Парчевский (1884 – после 1914), уроженец Эстонии Фридрих Томсон (род. в 1880; в Вильнюсе работал в 1911–1914 гг., перед этим служив в Петербурге, Москве, Хельсинки) и другие архитекторы нерусского происхождения. Часть их к тому же получила образование не в Москве или Петербурге, а, например, в рижском Политехническом институте. При этом ни по функции, ни по архитектурным стилям многие их здания к русской культуре в собственном смысле отношения не имеют, а в ряде случаев содержат акцентированные отсылки к польской архитектурной традиции.

Особого разговора достойно такое выдающееся по своей роли в истории Литвы и истории литовской культуры учреждение, как Вильнюсский университет и занимаемый им ансамбль в Старом городе. Как известно, императорский Виленский университет был учрежден в 1803 г. актом, подписанным императором Александром I, и просуществовал до 1832 г., когда он был упразднен рескриптом Николая I. Это было без преувеличения лучшее высшее учебное заведение России: оно было самым богатым среди всех российских университетов (кроме штатной суммы в 130 тысяч рублей в год, выделявшейся всем университетам, Виленский университет располагал доходами бывших иезуитских имений, что составляло ежегодно в 105 тыс. рублей, а также дополнительными одноразовыми ассигнованиями, например в 1804 г. 70 тыс. рублей пожаловал Александр I, в 1807 г. – 30 тыс. рублей, в 1811 г. – 60 тыс. рублей), что позволяло не скупиться на приобретение оборудования и литературы, привлечение зарубежных ученых, совершенствование в зарубежных научных центрах (Австрии, Великобритании, Германии, Италии, Франции) собственных научных кадров. Количество студентов росло от 290 в 1804 г. до 1 321 в 1830 г.; к 1823 г. Виленский университет стал крупнейшим университетом России и Европы, числом студентов превосходя Оксфордский университет.

Среди учебных дисциплин в этот период был русский язык (с 1797 г.), хотя до 1816 г. преподавание велось в основном по традиции на латыни, отдельные предметы – на французском и, реже, на польском языке; с 1816 г. основным языком преподавания стал польский. Основанную еще в 1797 г. кафедру российского языка и словесности Главной виленской школы занимал сначала учитель Мартин Зубакович. Заново учрежденная в 1803 г. кафедра российской словесности была занята только с 1805 г. Иваном Ивановичем Чернявским (1768 – ок. 1822), педагогом и поэтом, членом Вольного общества любителей словесности, наук и художеств, до того служившим директором Главного Казанского народного училища (с 1812 г. он читал также курс истории России). Короткое время исполнял обязанности профессора русской словесности выпускник Петербургского педагогического университета Петр Островский (1791–1861). Его по результату конкурса в 1821 г. сменил Иван Николаевич Лобойко (1786–1861), чрезвычайно интересные мемуары которого были опубликованы только в 2008 г. Назначенный профессором кафедры всеобщей истории и статистики поэт, драматург и историк Павел Васильевич Кукольник (1795–1884; старший брат более известного Нестора Кукольника, который, кстати говоря, в 1829–1831 гг. также жил в Вильнюсе и преподавал в гимназии русский язык) с 1825 г. начал преподавание своих курсов на русском языке.

После упразднения университета в том же архитектурном комплексе продолжала действовать (до 1881 г.) астрономическая обсерватория, которой заведовали в 1848–1854 гг. Егор Николаевич Фусс (1806–1854; правнук по матери известного математика Леонарда Эйлера), в 1854–1865 гг. – Егор Егорович Саблер (1810–1864), в 1865–1866 гг. – Матвей Матвеевич Гусев (1826–1866), в 1866–1881 гг. – военный топограф и гравиметрист Петр Михайлович Смыслов (1827–1891). М. М. Гусев известен тем, что первым начал использовать фотографию в астрономических наблюдениях и исследованиях небесных тел (фотографирование рельефа Луны, 1859; регулярное фотографирование пятен на Солнце с 1865 года). Обсерватория в 1860–1863 годах под редакцией Гусева выпускала первый русский математический журнал Вестник математических наук; кроме того, к столетию обсерватории (1853) Гусев подготовил ценный очерк ее истории, основанный на несохранившихся рукописях и документах.

В 1855–1865 гг. один из старейших корпусов упраздненного университета (трехэтажное здание библиотеки Вильнюсского университета) занимала Виленская археологическая комиссия, членами которой состояли упомянутые Матвей Гусев, Павел Кукольник, также популярный в свое время литератор Евгений Петрович Карнович (1824–1885; он в 1850–1859 годах служил правителем дел в канцелярии Виленского учебного округа); на заседаниях выступал, например, побывавший в Вильнюсе проездом из Петербурга Н. И. Костомаров.

Читальный зал Публичной библиотеки в Вильно, оформленный по проекту В. В. Грязнова. Гравюра А. И. Зубчанинова (в кн. «Белоруссия и Литва. Исторические судьбы Северо-западного края. Изд. П. Н. Батюшкова, С-Петербург, 1890.)

После упразднения Виленской археологической комиссии в тех же помещениях расположилась Публичная библиотека и Музей древностей при ней. Сначала работой по организации библиотеки и музея занимался известный славист и фольклорист Петр Алексеевич Бессонов (1828–1898). В устройстве библиотеки участвовал командированный из Петербурга в 1866 году известный русский библиограф В. И. Собольщиков. С 1871 года временную комиссию по устройству Виленской публичной библиотеки и музея возглавил Яков Федорович Головацкий (1814–1888), позднее библиотекой руководили А. П. Владимиров, Ф. Н. Добрянский, А. И. Миловидов (оставивший информативный очерк истории библиотеки). В 1897 году к библиотеке перешло также примыкающее здание бывшей астрономической обсерватории и число занятых ею помещений возросло до 16. По ценности старопечатных изданий (среди которых были Апостол Франциска Скорины, 1525; Катехизис Микалоюса Даукши, 1595; Славянская грамматика Мелетия Смотрицкого, 1619) и рукописного отделения, а также по общему количеству различных изданий (в 1874 г. свыше 200 тысяч книг и более 1500 рукописей, в 1915 г. фонд составлял 310 тысяч экземпляров) библиотека считалась третьей в стране после императорской Публичной библиотеки в Петербурге и Румянцевского музея в Москве (или четвертой, после Публичной библиотеки и Академии наук и Румянцевского музея).

В остальных зданиях бывшего университета располагались императорское Виленское медицинское общество со своими библиотекой и архивом, работали Виленская археографическая комиссия (1864–1915), Центральный архив старых актовых книг (с 1852 г.) и две гимназии, среди учеников которых были, например, М. М. Бахтин, М. В. Добужинский, В. И. Качалов (Шверубович), П. А. Столыпин.

Однако обычно императорский Виленский университет (и история обсерватории, начало которой было положено в 1753 г.) рассматривается интегральная часть истории Вильнюсского университета от Академии и университета Общества Иисуса до нынешнего университета, а его учреждение – как преобразование прежней Главной виленской школы. Основания для такого подхода заключаются в том, что штатное расписание императорского университета было заполнено в основном прежними профессорами Главной виленской школы, он унаследовал ее материальную базу и размещался в тех же зданиях, которые, к слову, строились и перестраивались в стилях ренессанса, барокко, классицизма на протяжении нескольких веков без участия русских по происхождению архитекторов (исключение составляют отдельные перестройки и реконструкции второй половины XIX в. под руководством Ивана Левицкого или, например, переделка в русском стиле зала Публичной библиотеки под руководством художника Василия Грязнова).

Аналогичные затруднения вызывает выделение русского компонента в наследии советского периода, которое к тому же занимает в Регистре ценностей культуры Литовской Республики меньшее место. Висагинас и Игналинская АЭС, например, проектировались и строились многонациональными коллективами. Выдающиеся образцы сталинской архитектуры, тем более интересные, что, в отличие от типовых проектов кинотеатров и домов культуры (кинотеатры «Тевине», «Драугисте», Дворец культуры железнодорожников в Вильнюс), представляют собой оригинальные авторские работы, – Дом ученых (жилой дом с квартирами улучшенной планировки для литовской академической элиты; 1951) кинотеатр «Победа» (1955) по своему назначению и архитектурным особенностям специально с русской культурой не связаны. Вдобавок, в отличие от реализованных в Вильнюсе проектов В. И. Аникина конца 1940-х – начала 1950-х годов, они спроектированы итальянцем по происхождению Джованни Риппа-Анджелетти. К сожалению, собрать сведения о нем не удалось; известно лишь, что учился и работал до Вильнюса он в Ленинграде. Этим, в частности, объясняется напоминающее здание Адмиралтейства верхушка Дома ученых, где предполагалось открытое кафе.

Из высказанных соображений вытекает необходимость выработки корректного набора признаков, которые позволяли бы те или иные недвижимые памятники материальной культуры идентифицировать как памятники русской культуры, с учетом всей сложности проблематики национально-культурной принадлежности, исторической изменчивости этнической, национальной, культурной, государственной идентичности и их соотношений.

Очевидно, что проделанная в рамках проекта по каталогизации памятников русской материальной культуры в балтийских странах работа должна быть продолжена. Необходимо обеспечить сохранение памяти о выдающихся деятелях русской культуры, связанных жизнью и деятельностью с конкретными сохранившимися объектами в Литве, и осмысление их как памятников русского культурного наследия. Например, среди мемориальных таблиц в Большом дворе Вильнюсского университета, например, можно увидеть таблицу в память профессора русской литературы Ивана Лобойко. Его коллега историк, профессор Виленского университета Павел Кукольник, поэт и снисходительный цензор, прожил в Вильнюсе с 1825 г. до смерти в 1884 г. (похоронен на Евфросиниевском кладбище), после ликвидации университета преподавал в Медико-хирургической и католической Духовной академиях; но дома, в которых он жил, с достоверностью не установлены. Не мешало бы это сделать и подумать, а следовало бы их включить в регистр охраняемых объектов (если их там нет по другим основаниям). То же касается начальника Виленского жандармского управления, переводчика произведений А. Мицкевича и Ю. И. Крашевского, автора очерков литовской мифологии В. А. фон Роткирха, прожившего в Вильнюсе последних десять лет своей жизни и оставившего книгу «Виленских воспоминаний» с рассказами о необычных происшествиях и городских чудаках. Было бы увлекательной задачей отыскать здание, если оно сохранилось, гостиницы Жмуркевича, где весной 1862 г. проездом останавливался А. Н. Островский. Полагают, что сама идея полифонии у мировой славы мыслителя М. М. Бахтина вызрела из зерна отроческих впечатлений от многоязычного города, и хотя дом, в котором он жил, кажется, не уцелел, но можно отметить здание бывшей гимназии, в которой он учился.

Наконец, начатая работ должна быть продолжена и в другом направлении. Историки, краеведы, специалисты по охране памятников, историки архитектуры достаточно хорошо знают культурное наследие, в частности, Вильнюса и его русскую долю. Убежден, что эти сведения необходимо сделать более доступными широкой аудитории, вынести их из книг и документов в город, материализовав знания специалистов в информационных и мемориальных таблицах. Основные, наиболее значительные памятники в Старом городе Вильнюса, включая древние православные церкви, снабжены солидными информационными таблицами на литовском и английском языках. Такие же по функции таблицы, может быть более скромные, отнюдь не помешали бы десяткам других объектов. Главным их адресатом при этом мыслится не только и не столько турист. Особенностью Вильнюса (и не только его) является то известное обстоятельство, что он на протяжении ХХ в. пережил несколько радикальных смен населения. Очевидно, что сегодня ничтожно малая часть жителей города – вильнюсцы (виленчане) хотя бы с довоенными корнями. Переселение в столицу из других местностей Литвы продолжается, и для новых вильнюсцев и их потомков это в сущности чужой город, с традициями которого они практически не знакомы или знакомы избирательно и превратно (в частности, весь имперский период рассматривается как эпоха национального гнета и жестоких репрессий, при этом странным образом не возникает вопроса, откуда же тогда взялся Чюрленис, Басанавичюс и Майронис; то же касается советского периода, касательно которого существует предубеждение как о периоде, характеризуемом исключительно негативно).

Дом И. Смаженевича. Проект Константина Короедова (1899). Вильнюс, пр. Гедимино, 22–24. Фото П. М. Лавринца.

Сама по себе избирательность в отборе событий и явлений для исторического дискурса и в его отражении в мемориальных знаках понятна, но нуждается в серьезной корректировке. Например, на здании Филармонии в Вильнюсе установлены две мемориальные таблицы, одна в память съезде литовцев в 1905 году (Великий Вильнюсский сейм), который считается важным этапом в восстановлении литовской государственности, другая – в память о премьере первой литовской оперы «Бируте» (композитор Микас Петраускас) в 1906 году. В советское время этих таблиц не было, но висела другая – о том, что здесь 15 декабря 1918 году на первом заседании Вильнюсского Совета рабочих депутатов была провозглашена советская власть в Вильнюсе. Архитектурные же достоинства здания (первого многофункционального сооружения в Вильнюсе) таковы, что если что и необходимо увековечить на нем или в нем самом, так это прежде всего автора проекта – Константина Короедова (1862 – после 1912).

Вероятно, не мешало бы также отметить то, что здание Городского зала построено на месте старинного, со времен Ольгерда, московского гостиного двора, а также наиболее выдающихся деятелей искусства, которые выступали в Городском зале и позднее Филармонии. Например, в 1910 году в Городском зале с лекциями «Нравственная философия в художественном творчестве А. П. Чехова» и «Л. Н. Толстой, как художник и мыслитель» выступал публицист, общественный деятель, приват-доцент по кафедре философии права Петербургского университета Валентин Николаевич Сперанский (1877–1957; эмигрировав в 1924 г. в Эстонию, он некоторое время жил в Латвии, затем поселился в Париже). В 1912 году здесь же выступали историк литературы профессор Дмитрий Николаевич Овсянико-Куликовский (1853–1920), популярный и энергичный критик Корней Чуковский (1882–1969), в 1913 году – критик и публицист Григорий Спиридонович Петров (1868–1925), театральный деятель и театровед князь Сергей Михайлович Волконский (1860–1937). В 1920 году. здесь же на протяжении нескольких вечеров выступали с антибольшевистскими речами и лекциями Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус, Д. В. Философов, бежав из большевистской России (кстати говоря, они недели полторы прожили в Вильнюсе, а где именно – это тоже еще предстоит выяснить).