Текст книги "Материальные памятники русской культуры в странах Балтии"

Несомненно, многие выдающиеся по своим архитектурным и эстетическим достоинствам здания заслуживают того, чтобы скромными табличками на них самих были обозначены имена авторов. И тогда стал бы нагляден тот вклад, который внесли в формирование нынешнего облика столицы Литвы и других городов русские архитекторы как XIX и начала XX вв. (Николай Чагин, Алексей Полозов, Александр Быковский, Иван Левицкий, Михаил Прозоров, Леонид Винер, Константин Короедов, Николай Андреев, Константин Лимаренко и другие), так и второй половины XX века (Виктор Аникин, Дмитрий Бурдин, Ольга Грачева, Александр Капустин, Анатолий Колосов, Владимир Олейниченко, Юрий Сазонов, Наталия Танашева и другие).

Не сохранилось трехэтажного здания гостиницы «Европейской» на бывшей Немецкой улице (ныне ул. Вокечю), построенного около 1870 г. по проекту Ивана Левицкого, в которой останавливался, в частности, Ф. И. Шаляпин. Но уже упоминавшаяся гостиница «Георгиевская» («Жорж»), где в свой приезд в 1913 году жил Максимилиан Волошин, стоит на прежнем месте.

Кажется, владельцам частных заведений должно быть понятно, что они бы выиграли, информируя свою клиентуру о прежних клиентах знаменитостях. Например, кафе «Неринга», своеобразный символ западной модерности Вильнюса в 1960–1970-х гг., известно, прежде всего, тем, что среди его посетителей были Василий Аксенов, Белла Ахмадулина, Иосиф Бродский, Андрей Вознесенский, Владимир Высоцкий, Виктор Некрасов, Булат Окуджава, Евгений Евтушенко, Роберт Рождественский, академик А. Д. Сахаров и многие другие.

Вильнюс, стадион «Спартак» (1950–1955, ныне ст. «Жальгирис») построен по проекту В. И. Аникина (1918–1997). Фото: Maceika J., Gudynas P. Vadovas po Vilnių. Vilnius: Valstybin÷ politin÷s ir mokslin÷s literatūros leidykla, 1960.

Понятно стремление отметить имена и события, значительные для национальной культуры и истории. Но в этом стремлении есть опасность скатиться к провинциальной маргинальности. Вильнюс больше выиграл бы, показав, какие его памятники связаны с общеизвестными, мировой или европейской значимости, именами, не нуждающимися в объяснениях (подобно композитору Микасу Пятраускасу или владельцев долгое время единственного в Вильнюсе литовского книжного магазина Марии и Юргиса Шлапялисов). Например, среди памятников архитектуры и истории значится также дворец Паца на ул. Диджёйи; но прохожим здание с отчетливыми, несмотря на перестройки, чертами классицизма очень не хватает таблицы на нескольких языках с именами знаменитостей, участвовавших в балах 1812 г. в честь Александра I, Наполеона и опять Александра; здесь же во времена Российской империи размещался штаб Виленского военного округа. Здание Технической библиотеки (памятник истории и культуры) ничего не потеряло бы от таблицы, в которой было бы отмечено посещение располагавшейся здесь иезуитской коллегии Петром I вместе с сыном Алексеем (1705). То же касается дворца Слушков, где также останавливался Петр.

Такого рода обозначение русского культурного наследия призвано служить его актуализации, способствовать его сохранению и осмыслению, содействовать сохранению русской культурной идентичности и закреплению коллективной памяти, а также гармонизации межэтнических отношений.

Литература

1. 300 памятников культуры. Вильнюс: Минтис, 1984.

2. Белоруссия и Литва. Исторические судьбы Северо-западного края. Изд. П. Н. Батюшковым. С-Петербург: Тип. Товарищества «Общественная польза», 1890.

3. Виноградов А. А. Путеводитель по городу Вильне и его окрестностям. Со многими рисунками и новейшим планом, составленным по Высочайше конфирмованному, второе издание. Вильна: Типография Штаба Виленского военного округа, 1908.

4. Иванов А. Е. Виленский университет Российско-имперского периода (1803–1832). Взгляд с Востока // Vilniaus universitetas Europoje: praeitis, dabartis, ateitis. Tarptautin÷s konferencijos medžiaga. 2004 m. rugs÷jo 17 d. Skiriama Vilniaus universiteto įkūrimo 425-osioms metin÷ms. = Vilnius University in Europe: Past, Present and Future. Materials of the International Conference. September 17, 2004. On the occasion of the 425th Anniversary of Vilnius University. Vilnius: Vilniaus universiteto leidykla, 2005.

5. Костин Е., Ивинский П. Кафедре русской филологии Вильнюсского университета – 200 лет (Из истории изучения и преподавания русского языка и литературы в Вильнюсском университете) // Литература. Научные труды. 45 (2) = Literatūra. Mokslo darbai. 45 (2): Rusistica Vilnensis. Вильнюс: Издательство Вильнюсского университета, 2003.

6. Лавринец П. Вечера литераторов Петербурга в Вильнюсе начала ХХ в. // Vilniaus kultūrinis gyvenimas ir Petras Vileišis. Sud. A. Lapinskien÷. Vilnius: Lietuvių literatūros ir tautosakos institutas, 2001, p. 45–56.

7. Лавринец П. Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус, Д. В. Философов, В. А. Злобин в Вильнюсе в 1920 году // Балтийский архив: Русская культура в Прибалтике. Т. IV. Рига: Латвийское общество русской культуры, Даугава, 1999, с. 206–234.

8. Лавринец П. Русская литература Литвы. XIX – первая половина ХХ века. Вильнюс: Petro ofsetas, 1999.

9. Лазутка С. Наследие Вильнюсского университета и проекты его возрождения (1845–1919) // История Вильнюсского университета (1579–1979). Вильнюс: Мокслас, 1979.

10. Лобойко И. Мои воспоминания // Вильна 1823–1824: Перекрестки памяти. Сост. А. И. Федута, подг. текстов, вступит. статьи, комментарии П. М. Лавринец, А. И. Рейтблат, А. И. Федута. Минск: Лимариус, 2008, с. 81–176.

11. Осьмакова Н. И. Карнович // Русские писатели 1800–1917. Биографический словарь / Гл. ред. П. П. Николаев. Т. 1: Г – К. Москва: Большая российская энциклопедия, 1992.

12. Русские в истории и культуре Литвы. Историко-биографические очерки. Вильнюс: Vaga, 2008.

13. С. Тр. Карнович, Евгений Петрович // Русский биографический словарь / Под наблюдением А. А. Половцева. Т. 8: Ибак – Ключарев. С.-Петербург: Тип. Главного управления уделов, 1897.

14. Чантурия В. А., Минкявичюс Й., Васильев Ю. М., Алттоа К. Белоруссия, Литва, Латвия, Эстония. Справочник-путеводитель. Москва – Лейпциг: Искусство, 1986 (Сер. Памятники искусства Советского Союза).

15. 300 kultūros paminklų. Vilnius: Mintis, 1980.

16. Jučas M. Imperatoriškasis Vilniaus universitetas (1803–1832) // Vilniaus universiteto istorija 1579–1994. Vilnius: Valstybinis leidybos centras, 1994.

17. Jučas M. Vilniaus universitetas 1803–1832 // Vilniaus universiteto istorija 1803–1940. Vilnius: Mintis, 1977.

18. Kulakauskas A. Vilniaus universiteto palikimas ir atkūrimo projektai // Vilniaus universiteto istorija 1579–1994. Vilnius: Valstybinis leidybos centras, 1994.

19. Kulfūros paminklų enciklopedija. Rytų Lietuva I. Vilnius: Mokslo ir enciklopedijų leidykla, 1996.

20. Kulfūros paminklų enciklopedija. Rytų Lietuva II. Vilnius: Mokslo ir enciklopedijų leidybos institutas, 1998.

21. Lietuvos architektai. Sud. A. Mačiulis. Vilnius: Vilniaus dail÷s akademijos leidykla, 2002.

22. Lietuvos TSR istorijos ir kulfūros paminklų sąyadas 1: Vilnius. Vilnius: Vyriausioji enciklopedijų redakcija, 1988.

23. Lietuvos TSR kulfūros paminklų sąrašas. Vilnius: Lietuvos TSR Kulfūros ministerija, 1973.

24. Lukšionyte-Tolvaišiene N. Istorizmas ir modernas Vilniaus architektūroje. Vilniaus dailes akademijos leidykla, 2000.

25. Lukšionyte-Tolvaišiene N. Architekci wileńscy 1850–1914 / Przekład K. Kielien÷. Bydgoszcz: Towarzystwo Miłośników Wilna і Ziemi Wileńskiej, 2005 (Biblioteka Wileńskich Rozmaitości).

26. Polski słownik biograficzny, t. XXXII/2, zeszyt 133: Rostworowski Andrzej Rozdeiczer-Kryszkowski Tadeusz. Wrocław – Warszawa – Kraków: Zakład Narodowy imienia Ossolińskich, Wydawnictwo Polskiej Akademii Nauk, 1990.

27. Rukša A. Lietuvos Universitetų istorija // Lietuvos Universitetas 1579–1803 -1922. Red. P. Čep÷nas. Čikago: Lietuvių Profesorių Draugija Amerikoje, 1972.

28. Slavenas P. Senoji Vilniaus astronomin÷ observatorija // Kultūrų kryžkel÷je. Vilnius: Mintis, 1970.

29. Venclova T. Vilniaus vardai. Vilnius: R. Paknio leidykla, 2006.

30. Venclova T. Wilno. Przewodnik. Vilnius: R. Paknio leidykla, 2001.

31. Vladimirovas L. Universiteto atkūrimo sumanymai 1861–1904 // Vilniaus universiteto istorija 1803–1940. Vilnius: Mintis, 1977.

32. Vladimirovas L. Vilniaus universiteto biblioteka. Vilnius: Politin÷s ir mokslin÷s literatūros leidykla, 1958.

Губернатор Эстляндии князь С. В. Шаховской как благотворитель и ревнитель православия

Михаил Петров, литератор, Эстония.

За пятнадцатым губернатором Эстляндии действительным статским советником, князем Сергеем Владимировичем Шаховским (на фото) в Эстонии укрепилась дурная слава безжалостного русификатора.

В конце XIX века развитие Прибалтийского края стало значительно отставать от экономического и социального развития других российских губерний. Отсталость края была обусловлена артикулами «трактата вечного мира, учиненного в Нейштате» 30 августа 1721 года между королем Швеции Фридрихом и российским самодержцем Петром Первым. Так, девятый артикул гласил:

«Его царское величество обещает притом, что все жители провинций Лифляндские и Эстляндские, такожде и острова Эзеля, шляхетные и нешляхетные, и в тех провинциях обретающиеся города, магистраты, цехи и цунфты при них под Свейским правлением имевших привилегиях, обыкновениях, правах и справедливостях, постоянно и непоколебимо содержаны и защищены будут».

Таким образом, еще во второй половине XIX века в Эстляндии действовал особый порядок управления, отличный от порядка общероссийского, применялись не российские законы, но свод местных узаконений, так называемое рыцарское право, согласно которому все экономические, юридические и сословные привилегии закреплялись за местным остзейским дворянством. Несмотря на то, что десятый артикул закреплял равноправие лютеранского и греческого (православного) вероисповеданий, остзейское самоуправление отдавало предпочтение распространению протестантизма и строительству лютеранских кирх.

В Эстляндии, в отличие от других российских губерний, над крестьянским землевладением преобладало помещичье. Остзейское дворянство всеми силами пыталось сохранить в губернии особый порядок управления и сохранить его основные институции баронские привилегии, помещичье землевладение, гильдии и цунфты. Свод местных узаконений губерний остзейских (часть II, ст. I) разделял население Эстляндии на четыре сословия – дворянство, духовенство, городских обывателей и сельских обывателей, подразумевавших также и внутренне деление на разные категории.

Остзейское дворянство (рыцарство) было обособлено от общерусского дворянства и делилось на матрикулованное, т. е. внесенное в списки дворянских родов и нематрикулованное. В области землевладения матрикулированному дворянству удалось сохранить майораты и фидейкомиссы, т. е. наследственные и неделимые полуфеодальные родовые владения вплоть до октября 1917 года. Особое положение таких землевладельцев обеспечивало им целый ряд политических привилегий, например, членство в ландтаге. Остзейское дворянство пользовалось привилегированным положением в отношении податей и повинностей, правосудия, при замещении руководящих должностей в административных, судебных и других учреждениях.

Сословно-корпоративные органы местного остзейского самоуправления имели более широкие права, чем земства, губернские дворянские съезды и другие местные органы самоуправления в остальных губерниях России. Например, ландтаг имел гораздо больше прав, чем губернские земства в центральной России. Исполнительным земским органом в Лифляндской губернии была коллегия, состоящая из 12 ландратов, избираемых пожизненно из числа матрикулованных дворян. Дошло до того, что коллегия незаконно присвоила себе право заниматься общегубернскими вопросами: составлять сметы и расходы земских повинностей, распоряжаться земскими сборами.

Местное лютеранское духовенство пользовалось дворянскими привилегиями (Свод местных узаконений, часть II, ст. 897–933), хотя и не в полном объеме. При этом дворянство сохранило право церковного патроната, т. е. право назначения пастора на местный приход, что обеспечивало полный контроль над церковью. В распоряжении пастора находилось до 30 форминдеров, которые вместо пастора совершали на приходе насущные требы, в том числе крещение младенцев и положение покойника в гроб. Институт форминдеров выполнял функции тайной полиции, таким образом, что пастор и местные землевладельцы владели всеми тайнами прихожан. По иронии судьбы лютеранское вероисповедание насаждалось в Прибалтике шведами для того, чтобы ослабить влияние католицизма (фактически немецкого рыцарства), но с течением времени именно лютеранство стало эффективным инструментом управления в руках остзейского дворянства.

Фактически переход к капитализму в Эстляндии завершился в основных чертах лишь в середине второй половины XIX столетия.

Было еще одно существенное обстоятельство, связанное с распространением в Европе христианской ереси общиной Uitas fratrum, получившей известность под названием «Моравские братья». Ересь, возникла в середине XV века в Чехии, после поражения восстания под руководством Яна Гуса. Община Uitas fratrum стремилась к восстановлению первоначальной чистоты христианства и придерживалась крайнего церковного благочестия. Домашняя жизнь членов общины находилась под строгим надзором со стороны священнослужителей. Устав общины, составленный по образцу древнейших апостольских обществ, предусматривал деление братии по принципу трех ступеней посвящения: начинающих, успевающих и усовершенствованных. В 1548 году король Чехии и Венгрии Фердинанд I запретил общине проведение богослужений, и около тысячи «братьев» эмигрировали в Пруссию и Польшу. После поражения Чешского восстания 1618–1620 годов движение моравских братьев переместилось в Саксонию, где они нашли прибежище в имении графа Николая Людвига фон Цинцендорфа. Имение получило название Гернгут (нем. Herrnhut), отсюда второе название братства – гернгутеры.

В 1734 году гернгутеры, уже имевшие мало общего с «моравскими братьями», прибыли в Латвию и Эстонию на постоянное поселение с разрешения местных властей. В 1736 году граф Цинцендорф лично проповедовал в Ревеле (Таллинне) в Домском соборе и церкви Олевисте. При содействии графа в 1739 году вышло первое полное издание Библии на эстонском языке.

В конце XVIII – начале XIX столетий гернгутеры оказали существенное влияние на развитие национального самосознания латышей и эстов. Под их влиянием латышские и эстонские крестьяне впервые объединились в массовых национальных организациях, в которых под руководством пресвитеров учились читать, писать и проповедовать. Гернгутеры преследовали цели морально-нравственного перевоспитания местного населения вне их принадлежности к какой-либо церковной организации. Влияние гернгутеров на эстов и латышей оказалось настолько сильным, что лютеранская церковь и остзейское дворянство, наконец, увидели в них конкурентов, посягающих на их власть. В Петербург посыпались доносы, и в 1743 году вышел указ о запрещении гернгутерских общин. Остзейские репрессии в отношении братства были настолько сильными, что пришедшие из Европы гернгутеры перешли на нелегальное положение, а крестьяне-гернгутеры устраивали массовые побеги в российские губернии.

В подполье гернгутеры столкнулись с хлыстовством, которое пришло в Эстляндию из России, западная христианская ересь вступила в конкурентную борьбу с восточной христианской сектой за влияние на духовную жизнь латышей и эстов. Спустя столетие духовная жизнь местного населения в подполье контролировалась гернгутерами и хлыстами, а на поверхности лютеранами и баптистами. Католики и православные находились в явном меньшинстве и принуждены были терпеть притеснения не только от остзейского дворянства, но и от протестантских церковных властей.

Так, по свидетельству профессора (1883–1893) Дерптского университета Бодуена де Куртэне, его всегда возмущало презрительное отношение господствующего немецкого элемента к гораздо более многочисленному латышскому и эстонскому населению:

«Возмущало же оно меня не только как нарушение завета справедливости, но тоже как заблуждение, наносившее непоправимый вред и презираемым и, еще в гораздо большей степени, презирателям. ‹…› Нечего говорить, что о допущении эстонского и латышского языка к университетскому преподаванию не могло быть и речи… Точно также игнорировалось вполне существование в крае особых народностей, эстонской и латышской, с своеобразным языком, с своеобразною словесностью, с своеобразным фольклором, и т. д.»

Бодуен де Куртэне свидетельствует и о том, что только крайняя необходимость, продиктованная существованием при Дерптском университете протестантского факультета, позволила допустить к преподаванию двух (!) низкооплачиваемых лекторов, готовивших проповедников для латышей и эстонцев на латышском и эстонском языках. Выдающий этнограф и лингвист, доктор лейпцигского университета, поэт Михкель Веске получал в Дерпте как лектор эстонского языка жалованье в размере 400 рублей в год. Веске получил приглашение в Россию в Казанский университет на должность экстраординарного профессора, где сразу же получил казенную квартиру и дрова, а его жалованье увеличилось до 2000 рублей.

Важным фактором, оказавшим существенное влияние на историю края, стало освобождение эстляндских и лифляндских крестьян от крепостной зависимости, окончательно состоявшееся 25 марта 1819 года. Личная свобода привела к массовому обезземеливанию крестьян и новой зависимости от остзейских немцев. В 1841 году разразился небывалый для Эстляндии голод, который привел к неожиданным последствиям. Ходоки в Ригу от голодающих эстонских крестьян неожиданно встретили теплый прием и участие первого рижского епископа Иринарха (Попова), что определило массовый переход крестьян в православие. Некоторые даже получили за небольшую арендную плату участки земли из казенных имений. Епископ Иринарх окончил Санкт-Петербургскую духовную академию со степенью магистра богословия. Он был эрудированным человеком, владел несколькими иностранными языками. До назначения в Ригу служил при российских посольствах в Милане, Флоренции, Риме и Афинах. Место рижского викария определило главное направление его успешной миссионерской деятельности в Прибалтийском крае.

Эстонская крестьянская среда охотно воспринимала суеверия и примитивный мистицизм. Юхан Лейнберг, известный как пророк Мальтсвет, обещал отчаявшимся эстонским крестьянам спасение от притеснений остзейских немцев на «белом корабле», который увезет их в Царство Божие. В мае 1861 года сотни крестьян с домочадцами и пожитками собрались на окраине Ревеля на склоне горы Ласнамяги (на месте современного Певческого поля) в ожидании «белого корабля». Великое крестьянское стояние на горе Ласнамяги описано эстонским писателем Эдуардом Вильде в романе «Пророк Мальтсвет».

В дореволюционной литературе довольно часто можно прочесть о том, что местное население Эстляндии и Лифляндии в течение нескольких столетий сознательно развращалось остзейским дворянством и усвоило от него целый букет пороков. С одной стороны это были пагубные господские привычки, с другой стороны – привитое остзейскими немцами беспробудное пьянство. Недаром эстонская пословица гласит: «Где кирха, там и корчма». В начале XX века большая часть петербургских жителей, писавшихся немцами, в действительности была чисто эстонского происхождения (Саксы, Риттеры, Шнейдеры, Рейхенбахи, Блуммфельдты, и т. д.). Издательская комиссия сборника «Эсты и латыши. Их история и быт» (Москва. 1916) была вынуждена сделать специальную оговорку на сей счет: «Не только русские простолюдины, но даже интеллигенты твердо убеждены, что эсты и латыши – самые настоящие немцы».

Профессор Мюллау (F.Mühlau), утверждал, что латыши и эсты усвоили от немцев язык, просвещение, религию, бытовые привычки, формы общежития, что германизация привела их к трудолюбию и усвоению долга, к «уважению перед законом и правом, которым обладает немец». А вот цитата из сочинения остзейского немца профессора фон Роланда «Das baltische Deutschtum»:

«Латыши и эстонцы не являются немцами, однако недаром находились они семь столетий под немецким влиянием. Их развитие совершилось под немецким влиянием, их воззрения и образ мыслей в некоторых отношениях онемечены».

В XIX веке остзейскими немцами предпринимались энергичные попытки романтизировать свое «рыцарское» прошлое и возродить к жизни германскую сверхидею, якобы утерянную немцами в Германии и сохраненную ими в Прибалтике. Остзейцы высоко оценивали свою цивилизаторскую миссию и объясняли «der Deutschenhass» – ненависть к немцам именно успехами миссии. Публицист Рудольф Мартин в сочинении «Die Zukunft Russlands» (Leipzig 1906) приписывает немцам так же и заслугу в приобщении России к западноевропейской культуре:

«Россия приняла эту культуру только пассивно. ‹…› Сам русский народ до сегодняшнего дня проникнут по большей части враждою к этому вторжению культуры. ‹…› Вражда к культур и азиатское самопревознесение соединяются в русской ненависти к немцам. Подобно китайцам до новейшего времени взирали русские на Европу с азиатским высокомерием».

Немецкий исследователь фон дер Брюгген (Von der Brüggen) в работе «Das heutige Russland, Kulturstudien» (Leipzig, 1902) утверждал приоритет западноевропейской культуры и ее полное, причем враждебное отсутствие в России:

«Если бы у России не было таких провинций, как Остзейские – с немецким образованием, немецким языком, правом, нравами и управлением ‹…› – то их в истинном интересе России необходимо было бы создать хотя бы путем величайших жертв. ‹…› Однако же русские выбрасывают западноевропейское просвещение из своей собственной страны для того, чтобы искать его потом на чужбине. ‹…›

Существует ли в действительности национальная русская культура? Нет, ее не имеется, всякая культура идет с Запада. ‹…› В Остзейских провинциях мог научиться русский тому, как аристократическое управление при монархическом контроле и защите сумело осуществить в медленном, но видном движении такие задачи, которых не могло бы выполнить ни одно государственное чиновничество в мире. В превосходных школах мог бы там русский усвоить себе все преимущества напряженной немецкой жизни-духа, чтобы потом действовать культурно на русской почве. Он нашел бы там школы и университет, которые как раз для этой цели были взлелеяны русскими государями, чтобы таким образом при помощи этого канала установить живую связь России с западной духовной жизнью. ‹…›

Теперь все это уничтожено, однако же Россия не может просуществовать без науки западных европейцев».

Современные эстонские историки утверждают, что с течением веков эсты (самоназвание – maarahvas) – тихий лесной народ – унаследовали от немцев частицу экстравертного индогерманского духа (M.Laar, H.Valk, L.Vahtre). Если допустить, что факт наследования имел место, то это вполне объясняет нестабильность поведения обращенного внутрь себя интраверта-эстонца, который испытывает неудобства от экстравертной тевтонской присадки к его лесному (хуторскому) менталитету. Основы прибалтийской русофобии, которая так изумляет нас сегодня, были заложены на заре ХХ века именно остзейскими немцами, понимавшими, что они теряют свою власть над латышами и эстами. Так, апологет остзейского дворянства профессор Людвиг фон Геттнер (L. v. Göthner) приписал русскому менталитету сильнейшую ксенофобию и порождаемую ею агрессивность:

«Русский ненавидит немцев, финнов, поляков и даже евреев так же, как варвар ненавидит культурного человека. Так как он чувствует их превосходство в культурном отношении, то он стремится уничтожить их при помощи грубой силы или принудить их к отречению от их национальности».

Такой была обстановка в Эстляндии, когда 4 апреля 1885 года губернатором был назначен действительный статский советник князь Сергей Владимирович Шаховской, сменивший на этой должности скончавшегося тайного советника Виктора Петровича Поливанова. Те социальные, экономические и политические процессы, которые сегодня называют «жестокой русификацией», начались в крае еще при Поливанове и сразу же встретили ожесточенное сопротивление остзейских немцев. Реформы, существенно изменявшие и объективно улучшавшие положение эстонцев, остзейскими немцами воспринимались не как «русификация», но как «разнемечивание», подрывавшее основы их привилегированного положения.

Новое поприще промыслительно раскрылось перед князем Сергеем Владимировичем Шаховским, в год, когда он достиг возраста 33 лет. К этому времени молодой администратор уже имел богатый жизненный опыт.

Сергей Владимирович родился в Москве 14 июня 1852 года. Он принадлежит к третьей ветви старшей линии князей Шаховских. Прадед Сергея Владимировича статский советник князь Александр Александрович Шаховской был известным драматургом и любителем театра. При Александре I и Николае I он заведовал репертуаром петербургских театров. По окончании Московского университета С. В. Шаховской получил степень кандидата математических наук и поступил на службу в министерство иностранных дел. Будучи в 1875 году секретарем консульства в Рагузе (Дубровник), он оказал важное содействие санитарному персоналу Общества попечения о раненных и больных во время следования этого врачебного отряда в Цетинье. В 1877–1878 годах во время Русско-турецкой войны Шаховской служил при князе Владимире Александровиче Черкасском, который был уполномоченным Красного креста при действующей армии. Под началом князя Черкасского С. В. Шаховской принимал активное участие по гражданскому и административному устройству Болгарии и упорядочению её экономического положения, впрочем, без энтузиазма и благодарности со стороны самих «братушек».

Во время войны князь Шаховской познакомился с будущей женой Елизаветой Дмитриевной Милютиной, дочерью выдающегося политического и общественного деятеля эпохи Александра II военного министра, последнего российского генерал-фельдмаршала графа Дмитрия Алексеевича Милютина (1816–1912). Елизавета Дмитриевна Милютина проявила редкую самоотверженность и отправилась на войну простой сестрой милосердия.

Враждебная российским интересам политика Великобритании в Средней Азии побудила императора Александра II в апреле 1878 года принять решение об укреплении обороноспособности Туркестанского военного округа. В июле 1878 года по завершении Берлинского конгресса, закрепившего политическую изоляцию России по итогам Русско-турецкой войны, император Александр II отдал приказ о занятии крепости Геоктепе и Ахала. В 1879 году состоялась первая военная экспедиция в Ахал, закончившаяся неудачей. Командующий экспедицией генерал Ломакин был смещен с должности. На 1880 год была назначена вторая Ахал-Текинская экспедиция. Командующим был назначен герой русско-турецкой войны «белый генерал» М. Д. Скобелев, который энергично взялся за организацию экспедиции. По выражению Скобелева, он собрался нанести удар «не только по загривку текинцев, но и по их воображению». В 1880 году С. В. Шаховской принял участие во второй Ахал-Текинской экспедиции в качестве главноуполномоченного «Красного Креста» при отряде генерала Скобелева. Генерал высоко оценил самоотверженность и рвение князя Шаховского в деле оказания помощи раненым.

По окончании войны князь С. В. Шаховской определился на службу в министерство внутренних дел. В ситуации крайней политической нестабильности, сложившейся в России после убийства народовольцами императора Александра II (1 марта 1881 года) по стране прокатились еврейские погромы. В июне-июле 1881 года погромы охватили Полтавскую губернию. Погромы произошли в Борисполе (12 июня), Переяславе (30 июня и 2 июля) и Нежине (20–22 июля). В Нежине погром был остановлен войсками, открывшими ружейный огонь по толпе крестьян-погромщиков. В толпе были убитые и раненые. Шаховской был командирован в Нежин для выяснения причин антиеврейских беспорядков. В том же 1881 году он был назначен губернатором в Чернигов.

* * *

В 1885 году князь С. В. Шаховской был назначен губернатором Эстляндии, где прославился, как ревнитель православия и церковный благоустроитель. Российские интересы, которые отстаивал Шаховской, вошли в противоречие с интересами остзейских немцев и немногочисленных, но влиятельных, потомков эстляндского рыцарства, пытавшихся сохранить привилегии и особый порядок управления, оговоренный Ништадским мирным трактатом 1721 года. Современная эстонская историография, оценивает Шаховского, как «жестокого русификатора Эстонии, не считавшегося с интересами местного населения».

Типичным примером «жестокости» является история с запретом строительства лютеранской кирки (кирхи) в Куремяэ. Хозяин имения Иллука и земель на Куремяэ помещик Дикгоф пытался незаконно построить лютеранскую кирку. Вот как описывает подоплеку этой истории публицист А. Воротин в книге «Принципы прибалтийской жизни» (Ревель, 1891):

Первый вариант Успенского собора в Пюхтице, в котором угадывается недостроенная кирха. Фото XIX века.

«В руках балтийцев он [капитал] приобретает свое значение не столько от того, что служит средством для решения задач умственной и экономической жизни, сколько от того, что служит им в области политики. Там, где речь идет об интересах «балтийзма», нет речи о каких-нибудь чрезвычайных расходах. Стоит только осознать общую пользу, тотчас являются деньги, откуда – Бог весть. Кому не известно грандиозное сооружение на Святой Богородицкой горе в Эстляндской губернии? Громадная каменная кирка выстроилась там в какие-нибудь 3–4 месяца в 1887 году, выстроилась без ведома подлежащей власти, как будто так и должно быть. Для чего она была там нужна? Для того чтобы удержать народ от перехода в православие. До этого времени никто не заботился об этом народе, хотя не безызвестно было лютеранским духовным господам, что ему слишком далеко ходить в ближайшую Исаакскую лютеранскую кирку, до 25 и более верст; как только крестьяне заговорили о православии, явилась и кирка нежданно-негаданно. ‹…› Затем дворянство балтийское зорко следило за направлением политики в высших сферах. Всякое изменение должно было стать им известным. Для этого оно содержало на земские средства особых людей в столице, которым на делопроизводство отпускало, как видно из отчета одной дворянской кассы, 1100 рублей в год».

В августе 1885 года губернатор С. В. Шаховской добился запрета на продолжение строительства кирки Дикгофом на том основании, что для устроения церкви не было получено соответствующее разрешение министерства внутренних дел. Вопрос об отчуждении в пользу государства 30 десятин земли у помещика Дикгофа и прекращении незаконного строительства кирки рассматривался в различных юридических и финансовых комиссиях. Наконец, 22 апреля 1891 года последовал императорский указ об отчуждении земель за вознаграждение. Недостроенная лютеранская кирха на Богородицкой горе была снесена. На её месте уже в Пюхтицкой обители в 1892 году был заложен Собор Успения Пресвятой Богородицы. В связи с этим эпизодом в литературе можно встретить забавные свидетельства о том, что помещик Дикгоф внезапно проникся сочувствием к православию и передал земли под строительство монастыря безвозмездно.