Текст книги "Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2017"

 
Нас в горы автобус уносит,
Бензином зарезав озон,
И пиков узорная просинь
На белом слепит горизонт,
И солнца хрусталик сейчас вот
Сверкнёт из-под тех облаков,
Где жил голубая сетчатка
И лютые бельма снегов.
 

 
Ты там одна. Наверно, молча плача,
Мне пишешь письма. На диван присев,
Халат перелицовываешь. Платья
На животе не сходятся совсем.
Живое там… оно в тебе бунтует,
Толкается, а, может, и ворчит.
Ты форточку прихлопываешь – дует.
Ложишься спать. Века идут. Стучит
Пульс на виске…
Ты заново очнёшься!
Ты в руки тельце тёплое возьмёшь!
И грудью напоишь, и улыбнёшься,
И слёзы набежавшие смахнёшь.
 

 
Изумлён визитом вольным
И вином твоим банальным,
Поведеньем полушкольным,
Пошлым и сентиментальным,
И запиленной пластинкой
Голубой, а после чёрной,
С обязательной грустинкой,
Сладенькой и тошнотворной,
И глазам, вдруг постаревшим,
Потемневшим не случайно,
Потому что поумневшим,
Оглядевшимся печально
И увидевшим пылинку,
Пчёлку, что в цветах уснула,
А пылинка не былинку,
Строчку лапкой шевельнула
На листке, где нашим встречам
Предрешён исход детально…
 
 
Просто больше было нечем
Объясниться так банально.
 

 
Зашевелился гром. Я присмотрелся.
Ни молнии, ни сполоха вдали.
Ночь рассекли два вымокшие рельса,
Когда зелёным полотно зажгли.
На полках шевельнулись чемоданы.
– До встречи?
– Потеснее их составь!
 
 
Как из вокзала тёмного состав,
Ты из меня выходишь.
– До свиданья!..
 

 
Ты спи, ты не слушай как ранено
Комарик поёт в облаках…
Стеклянные крылышки лайнера
Все в дивных, цветных огоньках!
 
 
Бессонную трассу прочерчивая,
Пунктирно мерцая сквозь сны,
Спи в кресле, вины не наверчивая.
Я тоже уйду от вины.
 
 
Отмаявшись дурью апрелевою,
Уйду, все узлы разрубя,
Наверно, куда-то в Карелию.
Наверно, куда-то в себя.
 

 
…да мне хоть здесь бы выполнить заданье,
Уж коли забрала земля в тиски!
Зачем же мысль одна о мирозданье
Приподнимает тело на носки?
Зачем башку ломаю здесь, как пленный?
Зачем вся жизнь моя раздвоена?
Праобитанье сердца во вселенной…
Произрастанье на земле зерна…
 

 
В осенний день на дом прозрачный
Легко присядут облака,
И перельются стёкла ярче
От светового сквозняка.
 
 
В осенний день на дом белёный
Присядет облако легко,
Как будто облик отдалённый,
Туманный, вновь недалеко.
 
 
Качнётся у окна берёза,
Полупуста, полугрустна,
А кто-то выглянет, и просто
Рукой помашет из окна.
 
 
Коснётся крыши белый шорох,
Окошко вспыхнет горячо,
На ставень сядет листьев ворох,
Как сонный сокол на плечо.
 
 
И всё, и не было разлуки,
Был сон осенний, и всего,
И странно дрогнувшие руки
К себе не звали никого…
 

 
Как смычком по косточке, как мохнатый шмель,
Бархатная звёздочка сядет на постель,
Засмешит, замучает, светом напоит,
Крылышки дремучие мягко раздвоит.
Моя лапки белые в ручейке луча,
Свесит ножки беглые с твоего плеча.
Чтоб в ночи не старила глупая слеза,
Потайным фонариком высушит глаза,
Коготком колыша темечка пушок,
Из слезинки лишней выпьет посошок,
И по нежным рёбрышкам, только не проснись,
Как по тонким брёвнышкам, протанцует ввысь,
И под боком вынутым сядет у луны,
Белая, как в инее, с левой стороны.
Песенкой наивною заворожена,
Голова змеиная уползёт из сна.
Пусть тебе не снится ни змея, ни тать,
Золотым ресницам хватит хлопотать,
Утром в теле косточки будут сладко ныть…
Маленькую звёздочку надо извинить.
 

 
«Дверь отвори мне, выйди, возьми у меня что хочешь —
Свет вечерний, ковш кленовый, траву-подорожник…»
 

Арсений Тарковский

 
Как высверк звезды, как весенняя ветка
Отдельное слово стоит в языке,
А там и звезда, и судьба человека
По слову угадана, как по руке.
 
 
И слава, и слово – всё вместе и порознь
Стоит в отраженьях текучей воды,
Как ветка над речкой, как звёздная поросль,
Как чья-то судьба на пороге беды.
 
 
Но белый валун у бормочущей речки,
Но ивовый прут, но скворец молодой
Талдычат своё, что бывают осечки
У тёмной судьбы, у звезды над водой…
 

 
Там женщина живёт, одна,
Любима дальнею любовью.
Кладёт ладони к изголовью,
И тихо плачет среди сна.
 
 
Ей снится сон – она встаёт
В какой-то роще изумрудной,
И человек какой-то чудный
Ей песню дивную поёт…
 
 
Она впадает в забытьё,
Казнима памятью напрасной
Что это сын её прекрасный…
Но сына нету у неё.
 
 
А в колыбели, рядом – дочь,
И жизнь в мучениях дана ей.
И плачет женщина родная…
Но там ей некому помочь.
 
 
Её прозрачные виски
Пронизаны голубизною,
И дышат млечной глубиною
Сухие, жаркие соски…
 

 
Вращать под дудку солнце, шептать слова растенью,
Мешать болотный корень со словом на воде,
Нести к любимой грозы дыханием и тенью,
Нести озон волненья и тучу в бороде,
И темноту, и солнце, и морок задыханья,
Которое с дыханьем сольётся всё равно,
Сольётся светосила огня и громыханья,
В одно, когда две плоти – одно. Совсем одно.
 

 
«Ночевала тучка золотая
На груди утёса…»
 

М. Ю. Лермонтов

 
«А ветер,
Он вытер
Рыданье утёса…»
 

В. В. Хлебников

 
Что он старому камню ответил,
Что смахнул со слезящихся век,
Этот юный, серебряный ветер,
Чем он мог, пролетевший столетье,
Если стар, одинок и бессмертен,
Если плачет седой человек?
 
 
Чем из тёмных глубин совершенства
Напоило, как из реки,
Что-то вызнавшие по-женски,
Раскалённые страстью белки,
Просветлевшие, в стоне блаженства,
Страшно ширящиеся зрачки?
 
 
Что сигналят огнями друг другу
По условиям тёмной игры
И подмигивают друг другу
Совещающиеся миры?..
 
 
Никакие на свете утёсы
Не забудут своих золотых.
Никакие на свете вопросы
Не заменят ответов простых.
 

 
Как славно, если горести избыты,
На лавочке, над берегом другим,
Припомнить все старинные обиды,
И рассмеяться глупостям таким,
И поперхнуться дымом горьковатым,
И дверью хлопнуть, топая в избу,
И засыпать, почти невиноватым,
Сиять во сне, благословя судьбу…
 

Ольга Рычкова
Логика вещей

Ольга Александровна Рычкова – поэт, литературный критик, автор книг стихотворений «Каждый охотник» (1997), «Логика вещей» (2010), «Деревья вырастают в корабли» (2017), лауреат ряда литературных премий. Редактор приложения «НГ-Ex Libris» «Независимой газеты». Живёт в Москве.

 
Каждый охотник
имеет ружье,
песика Джека,
четыре жены
и речку, в которой
стирать белье
с одной стороны —
и с другой стороны.
 
 
Каждый охотник
имеет нож —
Джека верней
и острей стекла.
Им пополам
рассекает дождь
и в лезвия смотрит,
как в зеркала.
 
 
Каждый охотник,
прикрыв глаза
и погружаясь
в пучины сна,
желает знать:
а) где сидит фазан,
и б) с кем изменит
вторая жена.
 
 
Каждый захочет
умом постичь,
слушая песню
«Шумел камыш»,
кто ты – охотник,
собака, дичь?
И на какой
стороне стоишь?
 

 
Сегодня стол стоять устал
В позиции «Замри!»
Он на четыре лапы встал
И подошел к двери.
 
 
Совсем тихонечко нажал
И – на тебе! – открыл.
Стремглав по лестнице сбежал,
Не трогая перил.
 
 
Он в мир вбежал, как в общий двор —
Огромный и ничей,
Нарушив тайный уговор
О логике вещей.
 
 
И понял мир, что вдруг устал
На трех китах лежать.
Он на четыре лапы встал…
Куда ему бежать?
 

 
Деревья вырастают в корабли.
Их ждут пираты, рифы и муссоны.
Их ждут немолодые Робинзоны,
Забытые в синеющей дали.
 
 
Когда молчит усталый океан,
Когда и счет потерян календарный,
На горизонте парус легендарный —
Смятенный призрак, зрительный обман —
 
 
Растет и тает в зеркале игры…
И Робинзоны спят и не услышат,
О чем шумят под общей звездной крышей
Тугие корабельные боры…
 

 
Скалистый берег – птичий рай.
Вскипают чайки на волне
И ветру молятся: «Сыграй
На самой тоненькой струне!»
 
 
А он стараться рад и сам,
Да вот беда: за сотни лет
Привык к тяжелым парусам,
А парусов в помине нет.
 

 
Время: встречи – однодневки,
Волны на песке.
По Фонтанке и по Невке,
По Москве-реке
 
 
Одинокий пароходик
Курсом в никуда
По течению уходит,
Как в ночи вода.
 
 
Бог с тобою, ты со мною,
Времени исход.
Черный ветер над Невою.
Синий пароход.
 

 
Стрекозьи женщины с глазами золотыми
Летят в луга ленивые, льняные.
 
 
Июль лесные впитывает соки,
Скользит в траве по нитке дождевой.
Стрекозьи женщины стрекочут, как сороки.
Сквозь сумрак с исчезающей листвой
Дрожит дорога. Догорают тени.
 
 
Влекомые приливами луны,
Стрекозьи женщины рисуют сновиденья
И видят сны.
 

 
Она меняла их как перчатки,
но одной пары хватало надолго.
В генетическом коде правила опечатки,
прорехи штопала нежно иголкой,
а тех, которых выбрасывать жалко,
укладывала на верхнюю полку,
где моль и темно.
 

 
Джентльмены желают блондинок,
обутых в высокий ботинок,
однако и этих и тех,
увы, не хватает на всех.
 
 
И кто ж остается брюнетке,
когда джентльмены так редки, —
какой-нибудь дворник с метлой —
небритый, голодный и злой?
 

 
У реки пасется стадо.
Тишина, покой и мир.
За дворцовою оградой
Ходит бравый кирасир.
 
 
Взглядом он косит налево,
Да не всуе, не вотще:
Он смущает королеву
В горностаевом плаще.
 
 
Та сидит на возвышенье
И краснеет горячо.
Прегрешенья, повышенья
Иль чего-нибудь еще
 
 
Кирасир желает бравый,
Только вслух – ни бе ни ме…
Мало ль что бывает, право,
У мужчины на уме!
 

 
Осенним курсом – зюйд-зюйд-вест,
дорогой голубой,
под колокольный благовест —
тяжелый разнобой,
 
 
внезапный снег, угрюмый дождь,
молчание травы,
сомнамбулическую дрожь
дряхлеющей листвы
 
 
летим, рассвет отбросив прочь
ударами крыла,
пока обманчивая ночь
на землю не легла
 
 
и не раскинула окрест
свой флер из легких звезд…
Осенним курсом – зюйд-зюйд-вест,
обратным – норд-норд-ост.
 

 
Троллейбусы спят как игрушки.
Прижали уставшие ушки —
Боятся ночного дождя.
 
 
Ты скажешь: «Не верю, не верю!
Ну что там железному зверю
Какие-то капли дождя!
 
 
Пускай барабанят по крыше. —
Троллейбусы спят и не слышат:
У них тараканьи усы,
 
 
А вовсе не заячьи ушки!»
Но страшно железным зверушкам
В такие ночные часы.
 

 
Я – поэт. Терзаю лиру.
Вопль ее не заглушить.
Но о чем поведать миру,
Не могу еще решить.
 
 
Вот привязан к батарее
Свежепойманный Пегас.
Я кормежки не жалею:
Жуй, коняшка, ананас!
 
 
Может, нынче ананасы
У Пегасов не в чести,
Только он меня к Парнасу
Не торопится везти.
 
 
Смотрит искоса, скотина,
И мотает головой.
Стегануть бы хворостиной!
Впрочем, ладно, черт с тобой.
 
 
Уноси свои копыта,
Крупный нерогатый скот.
…У меня окно открыто —
Может, Муза забредет.
 

 
Дождь с расстроенным лицом
шел по глиняной дорожке.
Лето пряталось в ладошке.
Ежик грелся под крыльцом.
 
 
Дождь идет – а нам-то что?
Пусть и ухает и стонет,
Пусть земля в дожде утонет:
Есть калоши и пальто.
 
 
В теплом домике, внутри,
Я рисую пароходик.
Только ты не говори:
«Дождь пройдет – и все проходит».
 

 
Поэзия должна быть глуповата
а lа абориген протектората,
акына песнь, что сотрясает степь
в вакхическом экстазе и азарте —
как юный кот в благословенном марте,
посаженный на будничную цепь,
 
 
чье злато далеко не высшей пробы…
Поэзия должна быть как амеба
на плоскости тетрадного листа —
нехитрой. И пиитовым твореньям
пристало не эфирное паренье,
а свежесть чувств – святая простота.
 
 
К чему поэтам донные глубины:
им дактиль, птеродактиль – все едино;
условностями можно пренебречь.
Слова летят и бьются о цезуры,
и смотрит изумленная цензура,
куда заводит пламенная речь.
 
 
Без тонкостей и колкостей особых
твори, поэт, выдумывай и пробуй
с улыбкой на физическом лице.
А если оказалось не по вкусу,
зови в подмогу ветреную Музу,
Пегаса, Аполлона и etc.
 

 
Косых лучей сумятица
В зеленых деревах.
Мы – Робинзон и Пятница
На диких островах.
 
 
Морская каракатица —
чудное существо!
Мы – Робинзон и Пятница,
И больше – никого.
 
 
Волна в испуге пятится,
Обжегшись о песок.
Мы – Робинзон и Пятница,
Наш плот из двух досок.
 
 
Лениво время тянется,
То вниз ползет, то вверх.
Корабль будет в пятницу —
За дождичком в четверг.
 

 
Осеннее время проходит вразрез
С веселым течением улиц.
Вот листья созрели, и воды с небес
Обратно на землю вернулись.
И осень безмолвно стоит на углу,
А ей расточают хулу и хвалу
Все люди и звери. Но ходят по дну
Под шорохи, вздохи и крики
Столетние рыбы, храня тишину, —
Печальны, пусты, безъязыки.
Едва ли коснется их сонных миров
Нечаянный отзвук осенних пиров.
И время, бессильно пред плоскостью вод,
Уходит в леса одиноко
И листьям трубит запоздалый поход
По следу воздушных потоков.
И листья слагает в бессильную горсть
Осеннее время – нечаянный гость.
Осеннее время от вод вдалеке
Проносит сквозь темные страны
Прилипшие листья на правой руке.
Земные границы – на ржавом замке,
И ключ – в глубине океана.
 

 
А сегодня – полнолунье.
Мерный свет стекает с крыш.
Что же ты, моя певунья,
Приуныла и молчишь?
 
 
Как осенняя загадка,
Темный лист в твоей руке.
Кто-то маленький и гадкий
Затаился в уголке.
 
 
Ухмыляется спросонок
И зевает не спеша…
За душой пришел, бесенок?
А на что тебе душа?
 
 
День закончится прозрачный.
Пробираясь через ночь,
Ангел призрачный, невзрачный
Не захочет нам помочь.
 
 
Да и сами не попросим
Мы несмелого его…
В мире осень, только осень,
Осень – больше ничего.
 

 
По листьям правит тризну
Древесная толпа.
Младенчески-капризна,
Старушечьи-скупа
 
 
Погода…И в такую —
Куда, зачем, к кому?
И всяк себе кукует
В зашторенном дому.
 
 
За гранью листопада
Восходит призрак тьмы,
Витает дух распада
И медленной зимы.
 

 
Когда шуршит лесная тварь,
Сбивается в толпу,
То человек и зверь, и царь —
Выходит на тропу.
 
 
Вот он проходит – друг и волк —
По лунной стороне.
Он, безусловно, знает толк
В объявленной войне.
 
 
Куриный бог, небесный червь,
Он зрит благую цель
И оголенный прячет нерв
В оптический прицел.
 
 
Он мародер и санитар
В проекции земной.
Он слишком стар, он слишком стар
Для мира под луной.
 

 
Вечер на землю. Снег на дома.
Серые лица.
Тысячи верст вековая зима
Длится и длится.
 
 
Тысячи лет от сумы до тюрьмы —
Вдаль до погоста —
Серого времени серой зимы
Лишние гости.
 
 
Серое время по лицам людей —
Серой рукою…
Тише, ямщик, не гони лошадей —
Время такое…
 

Андроник Романов
Стихотворения

Родился в Казахстане. Учился последовательно – в Карагандинском Государственном Университете на физфаке, там же на филфаке, затем в КазГу в Алма-Ате на журфаке и в Литературном институте им. Горького (семинар Ю. Д. Левитанского). Первые публикации в 15 лет в казахстанской периодике. Автор трех книг. Стихи переведены на английский, французский, арабский языки. Прозаический дебют в журнале «Новый мир». Публикации в журналах «Октябрь», «Дети Ра», «Простор», «Текст. express», «Новый Свет», «Дирижабль» и др. Финалист литературных премий «Нонконформизм», «Русский Гулливер» в номинации «Кроткий рассказ», Лонг-лист литературных премий «Русский Гофман» и «Григорьевской поэтической премии». Рассказы публикуются в коллективных сборниках издательств «Эксмо», «Рипол» и др. В январе 2017 г. в издательстве «Русский Гулливер» вышел сборник рассказов «1надцать». Главный редактор журнала «Лиterraтура». Член Союза писателей Москвы.

 
Здесь – ничего, и одна работа
Хакеру – FAQ-и писать. Шмали
С полидиота. Твоя «Нота»
И усилок достаются швали.
 
 
Это попса и ее семя,
Все это, как не крути телек.
Нету антенны твоей теме,
Амба, браток, потеряли пеленг.
 
 
Лучше сыграть в дурака с бабой
Тертой, матерой, дающей в ухо,
Чтобы до хрипа коленки лапать,
Гладить шершавой ладонью брюхо.
 
 
Где это? – Таллинн и старый Томас,
Где это? – Мальчик и пёс на башне.
Всё. Проводили мы день вчерашний…
Где это?.. И потеряли компас.
 

 
Давай выпьем с тобой «Чинзано».
Сегодня – осмьнадцатое число.
Наверное это бы не было странным,
Когда бы не было бы назло
 
 
Кому угодно, кто против, портит,
Картинку смазывая, взбешен,
Кого от щебета вен воротит
И ласково просит выйти вон.
 
 
Сегодня к черту твои пароходы,
Твои самолеты и поезда,
И всех женихающихся уродов,
Для которых ты, mon ami, звезда!
 
 
Сегодня кровь как вино забродит
От бреда взращенного на крови.
Сегодня уходящие уходят,
А присутствующие – с требованием любви!
 
 
И я, дурной от этой дурацкой мысли,
Рифмующий три копейки слов.
Смотри – облака как-то странно зависли
Образуя не русское слово love.
 

 
это уже привычка жить с умершим быть одной
разговаривать с денисом александром виктором ольгой элиной
записывать сказанное видеть раскачивающийся маятник над головой
становиться к вечеру кровоточащей не помнящей ничего о любви глиной
 
 
и методично учиться безумию не смотря
на предрасположенность к четкому здравому в смысле
в сути вещей от начала в роддоме до какого-нибудь декабря
за которым за болью замерзнет любое подобие мысли
 
 
все мы один пропал другой умер третий не дождался ушел
ждали ее звонили ей писали письма за которые теперь стыдно
ее фотография это нечто я думаю главное чтобы ей было хорошо
она улыбается здесь а всего остального не видно
 

 
мы с тобой живем по разные стороны дома
один смотрит на запад другой на мкад
читаем одно и то же продолжение тома
о родине которая подпрыгивая катится в сад
 
 
и не важно что там у нее под ситцевым платьем
суета и работа спать с женщиной есть траву
потому что мясное в пост оборачивается проклятьем
это тоже из Роулинг и все еще ждать сову
 
 
о тебе я давно не слышал стучал в стену
комментировал фото в фейсбуке просился в чат
как ты там брат ожидаются ли перемены
молчит брат
 

 
Гостиница. Провинциальный сон
Сакурова о Чехове. Темнеет.
Портье кряхтит, заводит патефон
и, слушая Высоцкого, потеет.
Гремит ведро. Разбитый коридор
скоблит хозяйка с бронебойным задом.
Обои цвета яда, едкий хлор.
Романтика, разбавленная матом,
в которой мне дописывать роман
о городе с кислотными дождями,
о том что если снится океан,
не нужно ждать, о том что между нами
не просто неумение простить,
а глупости и гордости в избытке,
о том, как эту зиму пережить
и не свихнуться, избежать попытки
повеситься ли спиться – все равно…
О мире, что тебе еще не ведом,
в котором океан шумит в окно
и пахнет дом духами и обедом.
 

Михаил Тенников
Троянский этюд

Родился в Ленинграде в 1976 году. Два образования – гуманитарное и техническое. В периодических изданиях не печатался, собственных книжек нет. Были публикации в различных коллективных сборниках. Проживаю в Санкт-Петербурге.

А. С.

 
…вот – улочка вьется кривая,
темнеют моря на луне,
фонарик забавно кивает
китайским болванчиком мне.
Бумажная сфера – от бриза
приходит в волнение. Лишь
гнусавые ибисы из-за
кустарника – трогают тишь.
…Безлюдный проход в ресторанчик
увит африканским плющом;
я помню, что здесь было раньше,
и много что помню ещё…
______
…я помню оргазмы петарды
на свадьбе. Атлантики вой,
грудное камланье гитары
и радугу над головой.
Я помню, что все это разом —
накрыла свинцовая тьма;
жених на панели – без глаза,
невеста – сбегает с ума,
прострелянный горб инвалида,
чума от разрыва во рту…
______
«…хорошая девочка Лида» —
читаю свою правоту…
…неделя – и посвист «Илюшек»
останется где-то в аду,
но – горло становится суше,
и – будто бы память краду…
______
…а нынче – всего лишь морщина
порезала твердь под ногой…
Любуюсь – прекрасна лощина,
и дуб – десять лет как – нагой…
 

Юле

 
…басила выпь, осоку мял восточный
студёный ветер. Пахло сосняком
и грязной пеной… Рукопись – со строчной
вводила в мир, что жил – особняком,
что жил – глумясь над робостью молчащих,
над рабством слова, брошенного псу…
Писатель покидал пределы чащи,
шёл к озеру в реликтовом лесу;
он шёл, а в голове его стучала
упрямым пульсом вывернутых строк —
мелодия кипящего начала,
рождения, случившегося в срок.
И неказистость пасмурной природы —
была сродни наказанной Лилит;
(сюжет – лишь добирает обороты,
за остальное – сердце не болит).
______
…и вдруг – разверзлись про́клятые хляби,
вода накрыла местности предел,
и по озерной выщербленной ряби
бумажный флот в забвенье полетел.
А человек с винтовкой и блокнотом
стоял никчемен, мал, опустошён, —
трагедия игралась не по нотам,
пространство заливало капюшон…
Сходились звёзды ветхих зодиаков, —
невидимы – в дневной ненастной мгле;
писатель осознал, что одинаков
его – и, путь собачий на земле…
______
и – естество, – озёрным верхним граем
кружилось над потерянным стрелком;
он уходил из выжженного рая —
свершившимся раскаяньем влеком…
 

 
…далеко не всегда это – тир. Подволакивать ногу
можно просто от судорог; много ли бед ещё…
 
 
Длиннотелое время глотает тебя понемногу,
и теплая каплет
соль
со снегом натертых щёк.
 
 
…ты выбегаешь дышать в неухоженный палисадник,
между голых рябин и воскресной возней шоссе;
зимний воздух сбивает, как снайпер. И легкое саднит,
и кровь из ушей – как на прифронтовой полосе.
 
 
…но, разрывов не слышно. Лишь хруст безразличного наста,
и – снова глаза к облакам, И смеёшься, что – цел.
 
 
…месяц снега. Ты жив. И готов спорить жизней хоть на́ сто,
что лучше того, кем ты раньше был виден в прицел.