Текст книги "Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2017"

 
…И Геката течёт, как течёт за стеною река,
И стоит старый Бог, как на рынке чудес, одинокий.
И курящая опий, поймавшая дурь четверга,
Обивает опять Туркестана чужие пороги,
Либо – Индии, что выползает удавом в мозгах,
И слоновый божок открывает дворцы Ришикеша,
И молитву несёт в «океане сансары» монах…
Поощряет дымки постаревший на трубку Ганеша.
 
 
Это Киплинг-сагиб? Это – Азия. Будда и бред…
Раскурившая жизнь видит, как на подушке драконы
Оживают, и вот – погибает от первого смерд,
И летает огонь, и химеры заходят в притоны,
И печальный дракон превращается в Красного, и
Принимает его раскурившая опий, как славу…
Я зачем говорю? Я в какие вливаюсь круги? —
Сколько рупий в аду за бомбейскую платят кенафу?
 
 
Сколько жёлтых богов окружает курящую, чтоб
Караваны в окне намозолили тропы созвездий,
И стебётся луна (по окраске багровый пироп),
Понимая сюжет, точно танец нешуточной мести.
И курящая смерть говорит о счастливом, и свет
Приглушается и – скачет всадник на лошади-смерти,
И нежнейшая мгла наступает на жёлтый сюжет,
И темнеет в мозгах, и рыдают от хохота черти.
 

 
Ступает Никта. Некто держит мир.
Озёрный парк в полночное отплыл…
…Бредут шуты и сны Иеронима:
Знакомый в красном, в синем интроверт,
На колесе из пекла катит смерд,
Присел закат на крыше анонима.
 
 
Сказания библейские в кустах
Тёмно-зелёных, тянет когти Страх,
В пахучей мгле забудешь имя девы
С которой жил на крепких берегах,
Ловил снега, кутил на облаках,
Как сын Адама, попадался в дебри:
 
 
То – Змий меня, то – местный василиск
Читать учили бестиарий. Диск,
Желтеющий вверху, до йоты в теме.
Великий бес над нами молча ржёт,
Листает бред да кушает компот
Из сухофруктов: старый мерин в теле!
 
 
Ступает Никта. Некто держит мир.
Художник свет лютнисту потушил,
Пророчества в подушку сунул детям.
Что бросит нам? Что высмотреть пора? —
Алхимия морочит до утра…
По курсу мифологий и приметам —
 
 
Кому – лафа, кому – нескучный ад,
Жужжащий мухой и встающий над…
…Как по приказу души танцевали,
Впуская то, что днём бы никогда…
Кричат зверьём в потёмках поезда,
И мы зверей, как музыку, прощали.
 

 
Большие тыквы, маленькие листья,
Прибился остров к осени такой,
И пишутся соломенные письма,
И тянется закатной желтизной
Холстина высей, растекаясь кругом,
Дырявый лес прихватывает за…
Два ангела скользят за виадуком,
Змеистый поезд выпучил глаза.
 
 
Под башмаками оживает тропка,
(Я местный сочинитель и ещё…)
Пойду налево – золотится сопка,
Пойду направо – тоже хорошо,
Ведь рядом фиолетовое море
И о́роки угодья сторожат…
…Корсаковский маяк в большом дозоре,
В безумье мира чаечки кричат.
 

 
Мой дар убог, и голос мой не громок…
 

Евгений Баратынский

 
Мой голос так себе, мой дар убог: навряд ли это может называться
Талантом. Сочинил немного строк, которые кому-нибудь приснятся
По случаю? По музыке души? Я ставлю вопросительные знаки,
Как в космосе плыву себе в тиши… Живу себе. Рисую на бумаге
Кириллицу, которую давно нам выдумали умные мужчины:
Смотрю в окно, равно гляжу кино, там белый мост, там огненные джинны
Рекламы, охмурительный яхт-клуб, Москва-река и ширится, и длится,
Текучий мир в любом раскладе люб, там море пароходу «Крокус» снится…
Мой голос так… Две рифмочки, глагол, конечно, прилагательных немного,
Как Рейн учил! Борисович вколол наркотики от греческого бога.
Но что-то, как сновидец, знаю я… Смеркается. Туманится. Я вижу
То сновиденье бога-муравья, то парадиза призрачную крышу,
То некого приятеля, ему мой голос так себе сгодится крайне,
Я это понимаю по всему: в Мякинино, в Дамаске, в Самарканде…
 

Аня Герасимова (Умка)
Не дождётесь

Я родилась в Москве в 1961 году в литературной семье, закончила Литературный институт по отделению художественного перевода (литовский язык), потом его же аспирантуру. В 1986 г. дописала и в 1989 защитила диссертацию под смешным названием «Проблема смешного в творчестве обэ-риутов». В качестве «Умки» являюсь автором небезызвестных песен, которые много лет пою со сцены с группой и без. Написала кучу ученых статей, составила и/или перевела много прекрасных книг: два романа Керуака («Бродяги Дхармы», «Биг Сур»), собрания стихов и прозы обэриутов – Хармса, Введенского, Вагинова, сборники литовских поэтов – Г. Патацкаса, А. Йонинаса, Г. Радаускаса, Т. Венцловы.

Стишки сочиняю, сколько себя помню, но показывать их широкому кругу лиц начала сравнительно недавно, лет пятнадцать назад. Постепенно догадавшись, что это несколько лучше, чем общий вал стихотворной продукции наших дней (хоть и не дотягивает до сверкающих высот), составила и постоянно переиздаю, дополняя, самиздатскую книжку-тетрадь, которая так и называется – «Стишки».

 
Когда лисички взяли спички
И море синее зажгли,
Мы бросили свои привычки
И скрылись на краю земли.
 
 
Играют волны, ветер свищет,
Русалка на ветвях сидит.
Привет, родного пепелища
Непогашаемый кредит.
 
 
Здесь музыка гремит и лает,
Здесь пахнет адом, ядом, мной.
Бумаги ценные пылают
Неопалимой купиной.
 
 
Пылайте, милые бумаги,
Паситесь, мирные стада.
Не встану я под ваши флаги
Ни под какие, никогда.
 
 
Мне ничего от вас не надо,
Останусь вечно молодым.
О запах яда, запах ада,
Воды паленой сладкий дым!
 

(Внезапно бесконфликтное)

 
Люблю, потому что красиво
Красиво, поскольку люблю
И все, кого я попросила
Послушно несут по рублю
 
 
Вот это и значит отсутствие
Конфликта «поэт и толпа»
Я вам достиженья несу свои
А вы мне за это сполна
 
 
Несете штаны и рубашки,
Игрушки, чеснок, виноград,
Коньяк, васильки и ромашки,
И каждый доволен и рад.
 

 
О ручка лишняя! О желтая, как Крым,
Великолепная бумага!
Рассыпались вы в прах, рассеялись, как дым,
Вас больше никому не надо.
 
 
О, эта мелкая моторика письма —
Из головы и через пальцы!
О путь, которым мысль выходит из ума
Через волшебные канальцы!
 
 
Бессмертный дар божеств, начало всех начал,
Косой кометы след косматый,
Негаданных торжеств, неизъяснимых чар
Бесперебойный трансформатор!
 
 
Зачем и почему вместо него теперь
Незаживающая рана,
Пустого клацанья бесплодная капель,
Мерцанье стылого экрана?
 
 
На головы сошла бездонная вода
И вместо буквы ставит прочерк,
И глупый человек отныне навсегда
Забудет, что такое почерк.
 
 
Забыл он, как пахать, как сеять, прясть и ткать,
И это тоже неизбежно.
И некому перо в чернильницу макать
И карандаш точить прилежно.
 

 
На полке лепится к Пелевину Прилепин
Сегодня Битлз, а завтра Супермакс
Что может быть досадней и нелепей:
Культуры курс – как будто это бакс
 
 
Закончена работа надувная
Духовность поднимается с колен
И светит ей зарплата недурная
И соцзаказа добровольный плен.
 
 
Пусть ей вовек не нюхать Куршевеля —
Свой слоган затвердила по слогам,
И сладко спать, шурша и дешевея,
На зло и страх недремлющим богам.
 

 
Здравствуй, русский воздух! Ты тяжел.
Ты меня ребеночком нашел.
 
 
Я тобой пропитана насквозь.
Убегу куда-то на авось,
 
 
Наобум, на шару, налегке, —
Ты лежишь, как туча, вдалеке
 
 
И меня, с пустой моей сумой,
Тащишь на веревочке домой.
 

 
Кто уткнулся в свое корыто,
Кто пытается петь с листа,
Но над каждым всегда открыта
Безымянная высота.
 
 
Мне о ней и подумать страшно,
А не то что писать стишок.
Мое место – возле параши
Грызть затоптанный корешок.
 
 
Кислота мне покажет тучи:
Дескать, там живет красота.
Но смеется над ней беззвучно
Безымянная высота.
 
 
Ты не трогай ее руками,
Не пытайся туда смотреть.
Словно небо, висит над нами
Безымянное слово «смерть».
 
 
Мы услышим не грохот грома,
А беззвучный приказ «ложись».
А пока за столом и дома
И печатаем слово «жизнь».
 

 
А мир вокруг болел, сходил с ума,
Бухал, торчал, женился, разводился.
А я жила как будто бы сама,
Как будто бы он даже не родился.
 
 
Я думала о чем-то о своем,
Как тот солдат с гармонью на привале,
И злился мир, что мы еще поем
И на него как будто наплевали.
 
 
С годами он во мне проделал брешь
И шурудит там кочергою слепо.
И все, что я любила – просто блажь,
И жизнь моя бесцельна и нелепа.
 
 
Мне зарастить бы эту брешь в груди,
Восстановить утраченную целость.
Помедли, жизнь моя, не уходи,
Я на тебя еще не нагляделась.
 
 
А жизнь и говорит: когда стишки
Ты сочинять продолжишь в этом роде,
Мои поотсыхают корешки
И я уйду при всем честном народе.
 

 
Не жалко ни лица мне своего
Ни этого стареющего тела
Кровавое мясное вещество
Не близко мне, и я бы не хотела
 
 
Чтобы трепала низкая печать
Остатки этой внешности убогой.
Где были вы назад лет двадцать пять?
Вот то-то же. Ну а теперь – не трогай.
 
 
Уж лучше, в баре стольник накатив,
Покинь сей клуб, где суетно и потно
Засунь в штаны свой длинный объектив
И застегни на пуговицы плотно.
 

 
Смешно: из личной катастрофы
Родятся ровненькие строфы
 
 
Чтоб рот не забивался глиной
Живем железной дисциплиной
 
 
Пусть по дороге автостопной
Шагает ямб четырехстопный
 
 
В ботинках с новыми шнурками
Вдали от битвы с дураками
 
 
Пройдут года пройдут столетья
Исчезнет многое на свете
 
 
Останется лишь только это:
Коробки с кубиками света.
 

 
«Когда выключается тело
Включается голова»
Я много чего хотела
Покуда была жива
 
 
Я много к чему стремилась
Пока была молода
Но солнце луной затмилось
И стала водой вода
 
 
И горькою стала водка
И кислым стало вино
И легкой мою походку
Уже не назвать давно
 
 
И руки мои как крюки
И вянут мои глаза
И все же вы слышите, суки,
Как злая звенит фреза
 
 
Как, вашу кору взрезая,
Шурует бензопила,
Как в ваше нутро вползает
Пронзительная игла.
 

 
Это Томас Венцлова. Он прекрасен.
У него голова на плечах осталась.
На обоих наречьях родных орясин
Нету слов подходящих. (Какая жалость.)
 
 
Он большой, как большое дерево ночью.
Он на все вопросы знает ответы.
Я так рада видеть его воочию.
Обещает приехать к началу лета.
 
 
Мир сошел с ума, а он совершенно нормален,
Был привит от чумы, когда мы еще не родились.
И стоит, как тот собор посреди развалин,
По которому бомбардировщики наводились.
 

 
Погасло табло «пристегните ремни»,
А сколько могло бы случиться «фигни»,
Пока я, как аятолла Хомейни,
Летаю туда и сюда.
Московские вниз провалились огни,
Приблизились тучи и звезды. Они
Вверху, а внизу, как прошедшие дни,
Пустые гудят поезда.
 
 
Летая по воздуху, знай, пассажир:
Утерянный мир на тебя положил.
Твои сочленения, мясо и жир
Не более, чем кожура.
Покуда они совершают полет,
Душа на земле, как большая, живет
Одна, а потом будет наоборот,
Но это пока не пора.
 
 
Как Белка и Стрелка, да будут они
Пока неразлучны, как ночи и дни,
Как суп и тарелка, как корни и пни,
Как грелка и в грелке вода.
Не пара они, но пока не пора,
Так пусть остаются, как ствол и кора,
А после, как искры большого костра,
Взлетят, но пока что – ни-ни.
 
 
Пейзажная лирика – это смешно.
Глаза – словно дырка в большое окно,
Куда целиком заглянуть не дано,
А только сквозь точку в ночи.
Она в черном небе висит, как звезда,
А рядом луна, холодна и чиста,
Кругла и огромна, как слово «всегда»,
Поэтому лучше молчи.
 

 
тут все как попало валяется
и молит о снисхождении
не дай господь потеряется
свидетельство о рождении
не дай господь потеряется
еще какое свидетельство
о детстве моем свидетельство
о жизни моей свидетельство
а вот о смерти свидетельство
уже никуда не денется
 

Наталья Никулина
С тех пор, как Пушкина убили

Родилась в Ашхабаде. Долгое время жила в Сумгаите. Училась в Баку. Окончила БГПУ им. Сабира. Стихи печатались в российских и зарубежных журналах «Крещатик», «Дети Ра», «Арион», «День и Ночь», «Зинзивер», «Плавучий мост». Последние публикации: «Антология ПО» («Журнал ПОэтов», 2016), «Избранное» (журнал «Новая Юность», 2017). Член Союза писателей XXI века. Редактор калужского литературного журнала «ЛиФФт». Живёт в Обнинске.

 
чтобы стать Пушкиным
нужно зародиться на чёрном континенте
а умереть – на чёрной речке
… и чтобы чернил хватило на все
чудные мгновения.
 

 
ранним вьетнамским утром
живые золотые рыбки
в прозрачных пакетах
на продажу —
прекрасный
но страшный сон А. С. Пушкина…
 
 
сейчас он проснётся
возьмёт ночную вазу
станет намного легче
и вместе с тем пусто
и снова темно.
 
 
у этой сказки нет конца
подумает Александр Сергеевич
и снова уляжется. спать.
 

 
вдруг поняла
чтобы жить в России
нужно быть Наполеоном
чтобы умереть —
достаточно стать Пушкиным…
 

 
время пришло
и стоит вокруг
как вода в стакане
только руку протянуть…
 

 
любит – не любит
любит – не…лю…
Пушкин гадает
пуля летит
и как дура:
угадает – неугад…дает…
 

 
найти флейту
с дырочками тёмного света
войти и слушать и смотреть
как играет реквием Моцарта
на чёрных клавишах
чёрный человек Есенина.
смотреть
как летит по касательной
касаясь тверди
мелодия тёмной материи
высекая радугу чёрного света
сосредоточенно.
 

 
исходить слезами
из тьмы египетской
день сороковой
 

 
уверена
будь Толстой Анной Карениной
он бы не бросился под поезд
а сел бы в него
и уехал
в совершенно противоположную сторону
от станции Астапово.
счастия искать…
 

 
все думают
матрёшки деревянные
а они – нет
и земля вращается
косточки перемалывает
только хруст стоит…
 

 
красота и любовь —
за гранью добра и зла.
плод и плоть – на грани;
а ещё там – образ
музыка
слово…
 
 
дух же летает где захочет
 
 
вот и Гоголь оставил нас с носом
так и не увидев
как мы пошли за этим странным Башмачкиным А. А.
как долго шли…
и всё-таки вышли
из гоголевской шинели.
 

 
провинция
похожа на яйцо —
сырое вращается медленно
сваренное вкрутую – гораздо быстрее.
если её сильно раскрутить —
она станет вертикально.
если как следует согреть —
даст потомство.
 
 
Россия – провинция двухжелтковая.
 

 
знал бы Тургенев
что его несчастную Муму
снова будут топить
а вместе с ней и всю русскую литературу
он бы точно научил Герасима говорить
а барыню в очередной раз выдал бы замуж.
 
 
уж лучше так чем эдак подумал бы он
уж лучше я чем совершенно чуждые литературе толпы людей
уж лучше сейчас чем через сто шестьдесят пять лет
когда уже ничего не поправить
даже будучи на небесах.
 

 
солнце Маяковского
небо Маяковского
пароход Маяковского
голос Маяковского
любовная лодка Маяковского
жизнь Маяковского…
 
 
всё хоронили
в закрытом гробу
испепелили
в Данилов монастырь упекли
 
 
один пистолет оставили
непонятно зачем оставили
нет у нас больше Маяковского!
некого больше стрелять
один ведь пистолет только и оставили…
 

 
бреду
сквозь сугробы времени
назад к себе
мчс заметает мои следы
скоро метель
и Пушкин
с перочинным ножичком
навстречу.
 

Валерию Прокошину

 
с тех пор как Пушкина убили
чёрная речка
впадает в вечность
а из неё
как из чёрного ящика
выпадают поэты
то Ахматова
то Бродский
то просто Божией милостию
русский поэт.
 

 
теперь я знаю —
время фантом
ускользнувшего рая —
то болит
то проходит.
 

Александр Климов-Южин
Стихотворения

Климов-Южин Александр Николаевич – поэт. Родился в г. Южа в 1959 г. Автор четырех поэтических сборников. Лауреат литературной премии журналов «Литучеба» (2007), «Новый мир» (2008) и «Юность» (2009). Член Союза писателей России. Проживает в Москве.

 
Пока лежит послушно тень
У ног, заря застенчива,
Останься, потому что день
Ещё клонится к вечеру.
 
 
Останься, потому что мы
Находим оправдание
Теплу перед покровом тьмы
Без мыслей о прощании.
 
 
Садится солнце за корчму.
Днём жарко, ночью холодно.
Останься просто потому,
Что нет ни слов, ни повода.
 
 
Непреломлённый ждём ломоть,
Как чудо уверения
В живую кровь, в земную плоть…
Останься во спасение.
 
 
От тела убегает тень,
Погода переменчива.
Останься, потому что день
Уже склонился к вечеру.
 

 
Кропило, вверху громыхало,
И дождика не переждя,
Зачем-то асфальт поливала
Машина во время дождя.
 
 
А он убыстрялся, и ливень
На город обрушился, но
Зонт выскочил, быстр и интимен,
А дождь прекратился давно.
 
 
Вот лужи подсохли местами,
Вот крыши проветрились что ж,
Что люди всё шли под зонтами,
Не веря, что кончился дождь.
 
 
В упрямой своей пантомиме
Абсурдны, нелепы, горды, —
Я шёл без зонта между ними —
Так рыбы плывут без воды,
 
 
И воздух хватают губами,
И бок подставляют под нож.
А люди всё шли под зонтами,
Не веря, что кончился дождь.
 

 
Об основном просил и о немногом,
Сомкнув уста.
Молиться вслух?! Язык общенья с Богом
Есть немота.
 
 
Он понимает каждое наречье,
Коль от души,
Но особливо – горе человечье:
Так помолчим в тиши.
 
 
Оттаивают в сумерках метельных
Кристаллы слёз,
Бог видит всех из далей запредельных
Сквозь мириады звёзд.
 
 
Его глаза из каждого святого
Глядят в тебя.
Есть заповедь, в ней слов совсем немного:
Любим – любя.
 
 
У образа надвратного взлетает
Снежинок рой.
Перекрестись, на завтра полегчает,
И Бог с тобой.
 

 
Ни запах борща, ни сгущенье углов,
Ни утварь, ни мебель какая, —
Бесплотные люди приходят из снов,
Пространство живых заселяя.
 
 
И эхо пропало, и гасится звук,
Как будто незримые духи
Крыла распростёрли, иль вывихи рук,
И звуки не звуки, лишь слухи.
 
 
Глухие, шипящие. Ропот и стон, —
И больше не слышно согласных.
Где звонкая ода, где кухонь центон?
Где страсти, где рёв громогласных?
 
 
А было так гулко, что звякнешь ключом,
Иль воду сольёшь в туалете,
И флаттер в прихожей запляшет ручьём
И скроется в комнате третей.
 

 
Не воскресить былых теней,
Но вот одна в фате венчальной:
«О память сердца! Ты сильней
Рассудка памяти печальной.»
Поэт, бесчувственнее пня,
Читает на клочке убогом:
– Не в Вологде, так хоть за гробом,
Надеюсь, посетишь меня,
Беспамятный рассудок мой.
Возвратом ли не ты грозился?!
С тех пор, как с этой головой
Ты беспричинно распростился,
Я поседел, на склоне дней
Пишу тебе в удел твой дальний,
Что память сердца не сильней
Рассудка памяти – печальней.
Зачем я умер для друзей
И для стихов? Ещё, быть может,
Лишь сон бессвязный – друг ночей
Виденьями меня тревожит.
Я в них почти в ладах с собой,
Но голоса в опочивальне…
Ты сердца памяти печальней,
Рассудок безрассудный мой.
 

 
Как красочно, необычайно
Раскрашены леса.
Под синевой исповедально
Желтеет полоса.
 
 
Бесплотной струйкой в отдаленье
Рядок берёз
Бежит попарно из селенья,
Ныряя, под откос.
 
 
Гудит протяжно электричка.
Скажи – Забыл?
Что сам ты в осень бросил спичку,
И опалил
 
 
Осины, ясени и клёны,
С платформ они
Горят, без солнца озарёны
В такие дни.
 
 
Качнёт Звенигородской веткой
В пути вагон,
И луковкам церковки редкой
В огляд поклон.
 
 
И как в последний день творенья,
Под ветра свист,
Кончается стихотворенье,
Кружится лист.
 

 
Свидетелями молчаливыми,
То против ветра, на подъём,
Издалека ориентирами,
А дальше, легче, под уклон.
 
 
Стоит ли у дороги дерево,
Мелькнёт ли при дороге куст:
За это дерево ничеево,
За этот куст стремглав умчусь.
 
 
Я молод был, я был моложе и
Преображал их без труда —
Неторопливыми прохожими
Они брели Бог весть куда,
 
 
Поймёшь не сразу, удаляяся,
Иль с выселок навстречу мне…
О, чудо – дерево качается,
И куст трепещет, как в огне.
 

 
То вороном каркнет,
То в церкви взгорлит петухом,
Веригами шаркнет…
По снегу в мороз босиком.
 
 
Люд к небу взывает,
А он закрывает глаза.
В нём Бог пребывает —
Он вместе вино и лоза.
 
 
Незряч, как от мора
Повалится наземь народ,
От грозного взора
Глаза не отводит юрод.
 
 
Трясёт бубенцами,
Потеху приветствует шут,
Всегда с синяками,
За что и одет и обут.
 
 
Василий Блаженный
На выходе царском сидит,
Нагой и согбенный,
Но правду царю говорит.
 
 
Смиреньем покорных
Юродствует царь-лицедей, —
Смеётся с нагорных
Высот голытьбы иерей.
 

 
То ли дней бесшумных вереница,
Господи, прости!
В темноте пропархивает птица,
Стрелки без пяти,
А чего – не различишь во мраке
Без чего там пять.
Петухи попутали, собаки —
Спать или вставать.
Ожиданья смертная истома,
Время не идёт,
В праздники ли, в будни, на работе ль, дома —
Так проходит год.
То ли дней бесшумных вереница,
Господи, прости!
Снова дежавю, всё та же птица,
Время – без пяти.
Отхлебнёшь от горлышка до донца,
Вроде без забот.
Встало солнце, закатилось солнце,
Кончился завод.
 

 
По ступням, по ногтю, по щетине,
Аз в себе, вовне,
Я его определяю ныне
Промельком в окне.
А куда, откуда всё неважно,
Север, юг.
Сморщилось и сгнило всё, что было влажно,
Страшно, друг!
Где на щёчках некогда пунцовых
Золотой пушок?
Где с висков заточенных перцовых
Вьюнчик-завиток?
К подбородку зеркало приблизишь,
Выдохнешь – у бля,
Но неважно, что и как ты видишь,
Важно, как тебя.