Текст книги "Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2017"

 
как невещественно текло с ночного неба молоко
там тучные блуждали ко твоих моих агоний
мир млечным разделён мелком на да и нет на до и по
на лёд посыпанный песком и клён в земном поклоне
на дверь дверную рукоять и нас двоих в предверии
доколе нам вот так стоять не наступать не приступать
да что там вовсе не дышать меж верой и неверием
 

 
переходя в спящий режим не забудь мне крикнуть: бежим!
или лучше: стой где стоишь! трясогузка серая мышь
или кто ты и как тебя звать-то?
не золовка так стало быть сватья
а не сватья значит чужая
а чужих я не обижаю
 

 
ole lukoie мой ole lukoie
что же ты мне не даёшь покоя
я ль не селена твоя не луна?
здесь же когда-то цвели племена
и управляли надтреснутым шаром
я ль не хикари твоя мой хикаро?
бог наш /японский/ в доспехах из кожи
снова ступает на брачное ложе
и зарождается утро туманное
olle… не сни мне
странное
 

 
все дороги ведут к тебе… это всё что хочу сказать
если выехать на арбе далеко-далеко видать
с моего холма твой дом… голубое руно реки
пригляжусь – серебрится дно бродят сонные рыбаки
говорят мне: нельзя-нельзя… отвечаю: пошли вы на
что мне ваша пустая снасть рыба донная кривизна
чешуя на речной волне розовеющий неба хвост
все дороги ведут к тебе… через этот и этот мост
даже если идти назад и совсем не искать причин
всякий способ хорош сократ
но как правило он один
 

 
«Моя душа в точности следовала за тобой,
крепко держит меня твоя правая рука»
отпустите меня, светлый мой, на покой
в святцах лики мучеников… сорока
дней достаточно чтоб забыть
невротические печали…
мученики слушают
головами качают
 

 
Вот сонный вол дождю подставил спину.
Здесь тёплый пар и запах перстяной
Вращают мир, как тяжкую турбину.
Иди за мной, пожалуйста. За мной.
 
 
Рога воловьи поднимают остов
Небесной кручи. Тянется слюна
С губ травяных. И выбивают кросна
Свинцовый шаг. Толкнув качельку сна,
 
 
Сквозь тёмный сад, подрагивая шкурой,
Сквозь мрак полночный, морок земляной,
Неси меня упрямо и понуро
К туманной полосе береговой.
 

 
вот женщина взыскующая свет
зачем она обманная тебе
уста её сухи горьки полынны
она ступает босо в октябре
по волглым половицам и воде
добра и зла не помнит
помнит сына…
твоих имён бесчисленную вязь
легко воспроизводит
не клянясь не поклоняясь
на едином вздохе:
мир дому твоему высокий князь
но не долга твоя над нею власть —
пока дрожит звезда в чертополохе
 

 
я говорю: дыши дыши пока считая этажи я ухожу из рая
который сад конечно сад там что не дерево то клад
и всякий плод фатален
я пепел сумрачная грязь прости такою родилась
отнюдь не из ребра я…
 

но в октябре не начинай любить

 
В октябре продолжу это бессмысленное занятие.
Отпущу вожжи, распахну объятия
Всем семи ветрам. Поселюсь на выселках,
Обзаведусь повадками лисьими.
Полюблю лаять на луну под идиллическими елями
Обещайтесь,
Если застанете меня там одну – пристрелите.
 

 
води води меня по краю как будто то не я другая
та что внутри меня сидит – лилит я говорит лилит
где не затронешь там болит и день и ночь теряет древо
листву
кору сдирает ева для поддержанья очага…
скрипит тренога и слова слетают с уст как листьев шёпот
и по котлу сползает копоть и капли падают шипя
она твердит: люблю тебя
води води меня по краю пока другую запираю
в безмолвном чреве
чёрный ключ
в очаг
под камень бел-горюч
 

 
Наступило время /странных/ птиц —
Голубых сорок и свиристелей.
– Прилетели, мама?
– Прилетели!
Время петушковой карамели.
Люди-лодки шоркая бортами,
Соблюдают таинство границ.
Не соприкоснувшись рукавами,
Зиму коротают до весны.
Соблюдайте, милый мой, и вы…
Словно ледокол в торосах снежных,
Обогните мыс моей надежды.
И минуйте дни мои и сны.
 

Мила Машнова
Рукопись

Родилась и выросла в г. Харькове. Окончила юридический факультет ХНПУ им. Г. С. Сковороды. Автор двух сборников стихотворений, многократный победитель международных поэтических конкурсов, лонг-лист «Белла» (2017). Является организатором международного поэтического фестиваля «Авалгард», заместителем руководителя литературного клуба «АваЛ», на данный момент курирует проект «Поэтические акварели», проводя тур по школам Харькова, цель которого – поиск начинающих, талантливых авторов среди школьников. Публикации: «45-я параллель», «Край городов», «Эдита Гельзен», «День Литературы», «Ликбез», «Мост», «Дніпро», «Ступени», «Бельские просторы», «Зарубежные задворки», «Дарьял», «Наше поколение», «Север», «Сура», «Чорнильна хвиля», «Золотое Руно», «Квадрига Аполлона» и др.

 
Он за мною шёл
В тридцать третий ад,
Где рассвет не жёлт,
Не разлит закат.
 
 
Где курю тоску
(ходовой товар),
Где стихи – иску…
– шенье? – пленье? Арт?
 
 
Где из всех углов
Подползает мрак,
Где душа – улов
Дворовы́х зевак.
 
 
Где свободен тот,
Кто утратил всё.
…Шёл на эшафот,
А читал Басё.
 
 
Он за мною шёл
В тридцать третий ад…
 

 
Сентябрь врастает в осень,
Диск солнца карминно-ал.
Запомни: ты юность бросил
В эпоху кривых зеркал.
 
 
Я белой вороной в чёрных
Одеждах к тебе иду.
Тоска и печали штормы
Играют здесь в чехарду.
 
 
Индийской вдовою Са́ти
Вхожу в роковой костёр.
Где смерть это лже-проклятье,
Которым мирянин горд.
 
 
Давай! Обыщи словами!
Пустынен сердечный холл.
Из листьев дожди стихами
Посыпались на мой стол…
 

 
Грудная клетка – частокол,
Прочней ограды кованной.
И взор икон уходит в пол,
Грехами зарубцованный.
 
 
Всё горе мира собрала
Я под высоким куполом,
Но не звонят колокола,
Их немота окутала —
 
 
Печальней, чем сама печаль,
Как сны без сновидения —
Моих усобиц Трансвааль,
И Сретенье, и бдения…
 
 
Здесь переходит в рай заря,
Здесь небо – виноцветное.
Не разглядеть за тенью ряс
Венца едва заметного…
 

 
Имбирный чай. Октябрь. Вечер.
Луна лимонной долькой в блюдце…
Трамвайной линией рассечен
Мой город. Страшно прикоснуться
К его холодным капиллярам,
Пронзившим улицы, проспекты…
В осеннем макинтоше старом —
Велеречив, могуч, эффектен.
 
 
Притворство – общая зараза
Людей. Но город – исключенье.
Я наблюдаю раз за разом
Его ночные откровенья.
Душа моя деревенеет,
Пустот стеклянных смог глотая.
Потуже шарф на хрупкой шее…
И снова злобный лязг трамвая…
 
 
А ночь вывешивает флаги,
Азартом дерзким заражая.
Вхожу в её астральный лагерь
Со светом тьму перемежая.
 

 
На деревьях повисли сумерки,
Словно крылья летучей мыши.
Звёзды снова к рассвету умерли,
Новых – бисером – Бог не вышил.
 
 
Город кашляет. Город хмурится,
Выдыхая асфальтную пыль,
Распахнув настежь души-улицы…
В тучах месяца тлеет фитиль.
 
 
Ветер рыскает, словно гончая,
В закоулках дворов, на крышах…
Лето – камера одиночная,
Из которой никто не вышел
 
 
Невредимым. Сердца распороты
Безымянным врагом тишины.
Я простужена этим городом,
С ним синхронно болеем мы.
 

 
Тьма толкается, бьёт под дых…
Завяжи эмоции в узел.
 
 
Стань терпимее всех святых,
Чтобы рая радиус сузил
До тебя милосердный Бог.
 
 
В толчее равно рваных будней —
Одиночество и жест «Ok»…
Жар духовный начнётся в грудне.[5]5
  Грудень – декабрь (укр.)


[Закрыть]
 
 
Получая кайф палача,
Словом-кровью чернильным брызжешь.
 
 
Только губы твои молчат —
Ты на стенах души мне пишешь…
 

 
Харьков тире Москва.
Пыль городов и серость.
Я без тебя – мертва,
просто живей, чем хотелось
выгляжу.
Завтра зима.
Встречу её в экране
окон своих.
Взимать
выйду печаль.
А в кармане
пальцы искать начнут
прошлое.
Как нелепо!
Но бесполезен труд —
лишь мелочь звенит монетой.
В мудрость играть нет сил.
Я до единого помню,
кто от меня уходил,
но сердце не вырвал с корнем.
Скоро придёт рассвет…
«Красной» шаблон порвём?
Харьков-Москва – билет
куплен сегодня днём.
 

 
Имя твоё слетает
С губ моих шелухой,
Вырвавшись из гортани,
Звук издаёт глухой.
 
 
Имя твоё пронзает,
Словно мачете – грудь.
Имя твоё – завязь
Горя во рту – пусть!
 
 
Имя твоё вскрывает
Правду похлеще вен —
Бритва плывёт трамваем
В собственный Вифлеем.
 
 
Имя твоё – штрих-кодом
В пропасть, сквозь чернь, жульё…
Стигмой – не эпизодом.
Имя твоё – моё!
 

 
Беззубые рты парадных
Кричали тебе вослед
Неистово и нескладно.
В то утро был тополь сед.
 
 
Душа-распашонка мёрзла
В стеклянном гробу окна,
А ты всё шагал нервозно…
Зима была голодна
 
 
На брошенность, невозвраты
И прочий моральный стыд.
Мне б крикнуть тебе: куда ты?!
Но дьяволом рот зашит.
 

 
Забирай эти сны одиночества,
Или просто возьми напрокат,
Ощути, как целуется ночь в уста,
Когда месяц – мой враг, а не брат.
 
 
Обернись в паутину отчаянья,
Словно в шелковую простыню,
И мелодию слушай молчания,
Я её пустотой начиню.
 
 
Ты услышишь, как время становится
На носочки и мимо идёт,
Как чужая душа-беспризорница
Истерит, когда чувствует гнёт;
 
 
Как безбожник за стенами молится,
Отдавая от сердца ключи,
И приходит старуха-бессонница
И в безмолвии этом кричит.
 

Игорь Наровский
Стихотворения

Родился 11 февраля 1989 года в городе Резекне, в Латвии. С шестнадцати лет живет в Риге. По образованию психолог и гештальтист, играет в рижской театральной студии «стадия», работает больничным клоуном в проекте „Dr.Klauns”. В апреле настоящего года вернулся из пятидесятидневного путешествия в одиночку по Индии.

 
загляни в себя, разгрызи как зерно какао.
стань мистическим, без имён и без свойств как дао;
стань собой, без тоски навязчивой о подобии,
без вот этой своей борьбы и клаустрофобии.
 
 
загляни в себя, исчезая в дыму кальянном;
вспомни как это быть свободным и безымянным,
пребывать в тишине, сидеть истуканом каменным,
наблюдать за огнём внутри, его белым пламенем.
 
 
загляни в себя. что ты видишь? – кругом песчаник,
я сижу у костра, разбуженный ночью странник,
наблюдаю, как над огнём, словно в звуке призвуки,
возникая из темноты, проплывают призраки.
 
 
их процессия бесконечна и лбы их в складку;
они шествуют, небывалые, словно садху;
сохраняя обет молчанья, идут, гонимые,
между призрачными мирами, тропой незримою.
 
 
не пытайся примкнуть к ним; зри их глазами ванги.
это шествует млечный путь, отражённый в ганге.
наблюдай за его теченьем, не бойся оного.
что есть страх для того, кто был здесь задолго до него?
 

1 марта 2017

 
в этом городе люди, как сны, ослабев от кочевья,
превращаются с царством луны в вековые деревья.
зарастают цветущим плющом, пробуждаясь в цветке;
говорят на древесном своём на родном языке.
 
 
здесь из каждого тайно глядит дон хуан кастанеды.
словно корни, вздымают гранит их столетние дреды;
так сидят они, ноги скрестив, раскурив анаши,
эти люди-деревья и миф, люди-пропасть во ржи.
 
 
в полнолунье ж, когда Он следит за течением ганги,
с гор спускается древний друид и играет на ханге
свою музыку звёздных небес, строя призрачный гхат,
уводя души в сумрачный лес, где скрывается сад.
 
 
и, войдя в него с светом зари, ты поймёшь эту бездну,
этот сад у тебя цвёл внутри, никуда не исчезнув.
ты поймешь, что в душе всегда знал, обратясь к чудесам,
что никто тебя не изгонял, ты изгнал себя сам.
 

7 марта 2017

 
индия учит мудрости как сакральному учит книга.
ставшая гангом, сумрачная дорога легка для брига.
только расправясь с эго, освобождаешь себя от ига,
вдруг обретаешь заново тяжесть шага архистратига;
смотришь глазами мага, что цвета призрачного индиго.
что же до смерти, лучшей идеи бога, то смерть интрига.
 
 
индия учит тайнописи и хинди, искусству шанти:
вдруг обретать покой в первозданном хаосе на веранде;
ключ находить в легенде, как луч, сияющий в бриллианте;
жить настоящим, счастья искать в моменте, в его константе.
индия учит святости, глядя с рупий махатмой ганди.
 

9 марта 2017

 
как озеро в лесу,
что полон светлячков,
сияет в блеске звёзд,
их пристальных зрачков,
индийская луна.
войди же в её воду.
 
 
здесь в оттисках от стоп
на камне древних пра
с раскрашенным лицом
золою из костра
ждёт смерти шиваит,
обретший здесь свободу.
 
 
в серебряном огне,
как дух, неопалим,
он курит сладкий гаш
чрез глиняный чилим,
читая мантру мантр.
о ом намах шивайя.
 
 
и, выдыхая дым,
похожий на нугу,
играя рябью волн,
на мрачном берегу
сидит и смотрит в глубь,
в ней бога созерцая.
 
 
а там, на глубине,
где тонет небосвод,
в прозрачной тишине
озёрных чистых вод
сверкнула чешуёй
тень проплывавшей рыбы.
 
 
и лунно-серебрясь,
тысячелетний сом
всплеснул из темноты
узорчатым хвостом
и навсегда исчез
в сиянье водной зыби.
 

24 марта 2017

 
мир кренится, люминесцирует, сбои в матрице,
всё рябит, собеседник виснет на полуслове.
так находишь, самоубийца, себя – не рад себе —
в луже крови.
 
 
думал разом покончить с болью, ан нет, живёхонек.
боль с сознанием возвращается вдруг лавиной,
наливает тебя свинцом, сердце остро ёкает
сердцевиной.
 
 
так шалеешь от перегрузок в постели, – духа нет!
боль баюкает: «баю-бай» – только ты не верь ей!
пустота от её напевов, как филин, ухает
в подреберье.
 
 
так сгораешь, как феникс, вспышкой – до пепла – заживо;
воешь в локоть, кулак кусаешь, как уроборос;
молишь Бога, чтобы до смерти, со смертью зажило,
размололось.
 
 
как не бились, не блефовали, а Бог обставил нас,
тихо умер на день седьмой, перейдя в загробный,
нам оставив лишь боль фантомную да оставленность,
крик утробный,
 
 
шевеленье на сок лимонный души в нас, мидии.
мы сошлись с тобой, полубоги, чтоб стать Единым
и играем сидим, как дети в трущобах индии,
всё отринув;
 
 
как стекло, выдуваем собственную Вселенную
(никаких тебе проводов, микросхем и матриц);
она чем-то напоминает нам нашу геную
летних пятниц.
 
 
ты лежишь на мне, дышишь бризово, смотришь блюзово,
по солёным губам читаю, теряя разум:
«я люблю тебя». эхо комкает как «убью тебя».
лучше сразу.
 

19 апреля 2016

 
она любит стать на пути и припасть к груди;
слушать сердце, как ритм-н-блюз, что играет глухо.
она просит, чтоб я ладонью прикрыл ей ухо —
так звук чище и пол вращается как CD.
она призма – в ней белый шум обретает цвет.
моё сердце, со слов её, изумрудный город.
отколи от стены кусок, застегни мне ворот,
вставь осколок себе в браслет.
 

14 мая 2016

поэма

 
она входит через парадный, на туфли падка;
черна как метка; легка, изящна её походка
по уходе не оставляет ни отпечатка,
стреляет метко, всегда работает чисто, чётко
тень – последнее, что считает твоя сетчатка;
спи с миром, детка, бай-бай – и в сердце искрит проводка
 
 
время свой замедляет ход, как в сюжетах Кафки —
с секундной сбивки до полной чёртовой остановки
осязается как покалыванье булавки,
мороз в загривке; твой таймер близится к обнулёвке
мир засвечен как фотография при проявке,
белёс как сливки и глух как после бомбардировки
 
 
она смотрит, кусая губы, как у Скорсезе:
момент экстаза – зрачки расширены, ворот узок
за подвязку системы дерриндежера железо,
в кровь доза джаза, как soundtrack или background music
она тащится, как Ли Холлоуэй от пореза,
зрит в оба глаза, пока ты дохнешь от перегрузок
 
 
а на утро тебя находят в твоей постели,
с дырой от пули, в кровавом выцветшем ореоле
через час в твоём доме лучшие в своём деле:
в плащах акулы, а с ними кроткий их ангел Молли
фотовспышки, и ты тут в роли супермодели,
распят на стуле, ни снов тебе, ни фантомной боли
 
 
Молли лучший фотограф смерти
в шанхайском штабе,
фотограф в кубе: снимки расходятся сотней копий
по журналам;
у Молли в школе был лучший табель —
всё это вкупе со тьмой у Молли различных фобий
Молли не зависает после работы в пабе,
не ходит в клубы: у Молли тайная жизнь и хобби:
 
 
Молли ночью выходит в город, что сыт и громок,
ходячий замок; выходит в люди из невидимок
наряжается в стиле лакомых незнакомок,
следит из дамок, находит самых невосполнимых
их-то Молли и убивает без всяких ломок,
героев драмок, чтоб утром сделать хороший снимок
 

12 сентября 2016

 
как она смотрит, мамочки,
как магнитит глазами пряжку
как теребит серёжку,
снимает взглядом с тебя рубашку
этакий бес в веснушках,
а строит, строит с себя монашку
хочет с тобой, дружок закрутить интрижку,
испортить, пташку
хватит её на вспышку,
а ты захочешь полнометражку
как приручишь ты кошку,
не сделав богом своим, бедняжку
у роковой нет сердца —
против такой у тебя ни шанса
девочка – не проснуться,
такая, куколка без изьянца
ты бы спасался, солнце,
не дожидался конца сеанса
райская, а в душе там такой Освенцим,
всё из фаянса
спалит тебя, безумца,
не выводя, мотылька, из транса
вот потому-то, принц мой,
беги, ни часу с ней не останься
 

11 октября 2016

 
тишина, если слушать сердцем,
больше не кажется тишиной
звук снимается как с винила
на трек опущенною иглой
характерно шипит, потрескивает;
рисует на коже хной
сосчитай до пяти – и музыка
накрывает взрывной волной
настигает тебя возмездием у входной
выбивает из окон стёкла —
осколки виснут над пятернёй
тишина наполняет сердце одной сплошной
ослепительной белизной
 
 
и стоишь, оглушён, вне хроноса;
очутившись во сне Дали
и осколки висят, подвешены,
как бумажные журавли
мир застыл на момент стоп-кадром
и стоит в цифровой пыли
распадаясь на единицы и нескончаемые нули
пробудись – и осколки, в дымке как корабли
искажаются, словно зеркало,
удаляясь на сотни ли
и мгновенье выходит из затяжной петли
из смертельной своей петли
 

18 ноября 2016

 
отложи все свои дела, поднимись на крышу;
бог выходит на первый план при таком обзоре.
если слушать отсюда, город звучит как море,
и ты плаваешь в океане его как Вишну,
и звонки тебе – все срываются при наборе:
ты вневременно недоступен, во тьме, как в шёлке;
сядь на край, свесив ноги в пропасть, со смертью в сделке;
загляни в неё, бездну, выиграй её в гляделки;
сколько можно играть с ней в салки во ржи, как долго
убегать от секундной стрелки?
боль вибрирует вечным «ом», растворяя косность.
так звучишь словно гонг, доходишь до апогея,
улыбаешься как Гаутама вдруг, бронзовея,
а под бронзой – сколоть – зияет открытый космос.
Орион, где-то здесь, под сердцем, Кассиопея.
 

2 мая 2016

Из неоконченных книг…

Борис Непомнящий
(1929–1998)
Стихотворения

Публикацию подготовил Вячеслав Куприянов

Борис Иосифович Непомнящий родился в г. Клинцы Брянской области. После окончания школы в 1948 г. с блеском поступил на отделение журналистики филфака МГУ. Но по не зависящим от него обстоятельствам не смог там учиться. Окончил сначала Учительский институт в небольшом городке Сураж, а затем Московский пединститут. Отказавшись от неоднократных предложений продолжить образование в аспирантуре, на протяжении почти четырёх десятилетий преподавал русский язык и литературу в одной из средних школ Брянска. Начал писать стихи ещё в юности, но публиковался крайне редко и несистемно. В силу не забытых нами причин его лирика не приветствовалась функционерами от литературы 70-х-80-х годов. Между тем многие мастера давали чрезвычайно высокую оценку его стихам. Среди них – Александр Межиров, Лев Озеров, Морис Ваксмахер, Евгений Винокуров, Валентин Берестов. Однако только в 90-е годы некоторые подборки были опубликованы в Москве и в Петербурге. В 1996 году вышла в свет первая и единственная прижизненная книга «При свете Полярной…», которую уже после его ухода, в 2001 году, удалось переиздать в расширенном варианте, включив в неё раздел «Стихи последних лет».

 
Погашен свет… Лишенное огней,
Пространство обезличено и сжато,
И сразу же становятся слышней
И шелесты дождя, и шорох сада.
И вот уже новорожденный звук,
Свидетельства часов опровергая,
Выносит за сужающийся круг,
За коим ропщет музыка другая,
Где новый мир по-новому течет
И на печальном празднестве осеннем
Всему и вся ведут переучет,
А вечность измеряется мгновеньем…
 

 
С отчаянной отвагой игрока,
Самим собой осмеян и оплакан,
Последний грош достав из кошелька,
Двадцатый век его бросает на кон.
И кажется ему, что в этот миг
Сам Бог его сподобил и возвысил
И он уже наверняка постиг
Законы языка случайных чисел,
Что больше не понадобится проб
И он уже готов удвоить ставки,
Что наконец составлен гороскоп,
Который не потребует поправки.
 

 
Обнажается роща и падает листьями всеми
В придорожную грязь – под колеса ленивых телег,
И все кажется мне, что вослед обнажается время —
То ли миг, то ли час, то ли весь неприкаянный век.
В эту пору дождей по обочинам глина раскисла,
Разверзается твердь, обнажив сухожилья корней,
Но и правда начал в этом мире лишается смысла
И уже не нужна… Ибо – нет продолженья у ней.
Из великих метафор выветриваются сравненья,
И спасения Словом уже не приемлют всерьез.…
Завершается век, принимая свое пораженье,
И бросается вниз головой под ободья колес.
 

 
В этом бое часов на стене —
То пиано, то форте,
И подробное время во мне
Повтореньями стерто.
Этот маятник – точно протест
В эстафете познанья…
Древний гул, повторяемый жест,
Торжество отрицанья…
 

 
Этот мир обжигающим ветром продут,
Коченеет в отрепьях репей,
А снега – не идут, хоть убей – не идут,
А снега не идут, хоть убей.
Не идут, ибо срок обновленья истек,
И в теченье последних недель
Облетевшая роща – как Ноев ковчег,
Неприкаянно севший на мель.
Приморожено днище. Дичанье и мор…
Не подняться его парусам…
И стучит, не смолкая, железный топор
По корням, по корням, по корням.